CC BY
79
В.А.ТОКАРЕВ (Магнитогорск)
СОВЕТСКАЯ ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА И КАРТОГРАФИЧЕСКИЕ КОЛЛИЗИИ 1930-х ГОДОВ
«В перекройке нашей карты преломляется партийная политика, направляемая великим Сталиным.»
Н.Михайлов
Революционным и постреволюционным амбициям советского руководства соответствовало нигилистическое отношение к государственным границам зарубежных стран. Известный революционер и правовед П.Стучка называл границы капиталистических стран не иначе как «естественными рубежами национально-буржуазной эксплоатации»1. Накануне признания за Польшей прав на Западную Украину и Западную Белоруссию журнал «Коммунистический Интернационал» обнадеживал советскую аудиторию: «В наше революционное время пограничные столбы меняются слишком часто, чтобы мы могли всерьез проникнуться пограничным фетишизмом: история слишком зло посмеялась над всесильным германским империализмом в Бресте, чтобы мы могли наивно верить в нерушимость устанавливаемых мирными договорами границ. И речь идет - заметьте, читатель, — вовсе не о том, что советские республики проявляют нелояльность по отношению к заключенным ими договорам. «Нелояльна» объективно сама история, разрывающая эти договоры, как клочки бумаги»2. Согласно подобной революционной диалектике, советская граница была вынужденной, по причине капиталистического окружения, формализованной чертой советской государственности и временным рубежом советской власти. Ее условность и временное начертание должны были исчезнуть, по мнению большевиков, с повсеместной победой пролетариата и отмиранием самого института государства.
Отчуждению трудящихся посредством государственных границ большевики первоначально противопоставили новое пространственно-идеологическое измерение СССР. Культивируемое ощущение пролетарской родины не было локализовано, не замыкалось внутрь страны, ибо, как отмечал П.Павленко в романе «На Востоке» (1936), «границей Союза являлась не та условная географическая черта, которая существовала на картах, а другая — невидимая, но от этого еще более реальная, которая проходила по всему миру между дворцами и хижинами. Дворцы стояли по ту сторону рубежа»3. Пограничными столбами была помечена территория, на которую пока распространялась власть советского государства. Пограничный рубеж прерывал советскую власть, однако не пресекал ее идейное влияние. Литературный критик В.Гоф-феншефер писал: «Мы знаем, что идеологическая граница СССР не совпадает с ее географической границей. Эта граница проходит внутри каждой из капиталистической стран. Идея советов зреет в странах капиталистического общества, в классовой борьбе на Западе»4. Настоящее пространственно-идеологическое представление было отражено в гербе Советского Союза, на котором фигурировал земной шар, причем запечатленный в таком ракурсе, что Советский Союз оказался отодвинут несколько вбок, уступив центральное место зарубежной Европе и Ближнему Востоку (советские же границы были намеренно не обозначены). Общесоюзный герб с соответствующим девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» должен был, как писал П.Стучка, символизировать собой стремление СССР к мировой республике5 и конечный идеал коммунизма, заключавшийся в уничтожении всех государственных границ.
Иначе пространственные представления решались советской картографией, имевшей все-таки практическое назначение. Известный русский революционер и советский географ Н.Баранский говорил: «Без карты нет географии. Карта — второй язык
географии»6. Мысль Баранского в её логическом продолжении означала, что без карты невозможны упорядоченные международные отношения, ибо карта - необходимый язык дипломатии. Разумеется, картография в СССР несла мировоззренческую нагрузку, однако, доктринальные предпочтения в картографии имели обслуживающий характер, уступив приоритет международно-договорным реалиям. Картография отражала фактическое положение дел в мире, конечно, в его кремлевской интерпретации. Когда в Советской России впервые на повестку дня встал вопрос создания «Атласа России», В.Ленин рекомендовал разработчикам отразить в атласе новые государственные границы страны, особо области и территории, отошедшие от бывшей Российской империи, а также приложить к атласу карты империализма. Предложенная Лениным географическая программа предусматривала показ трансформации колониальных владений за последние полвека, отношений финансовой зависимости, контроля великих держав за железными дорогами, борьбы за главные сырьевые источники. Таким образом, одной из ведущих функций советской географической науки и картографии являлась фиксация международных и даже классовых противоречий, подрывающих капиталистическую систему. Настоящую задачу советские специалисты тщательно решали на протяжении всего межвоенного периода. В 1927 году был опубликован «Малый географический атлас», включавший карту «Сферы влияния важнейших мировых держав». В 1930 году В.Ермаков подготовил «Политико-экономическую учебную карту Европы», отражавшую сферы влияния Англии и Франции в Европе. В 1931 году под редакцией Ю.Шокальского издано пособие «Европа. Политико-экономический обзор», также содержавшее карту сфер влияния Англии и Франции в Европе. В 1932 году под редакцией Полееса и Минускина был опубликован учебник «Экономическая география капиталистического мира», установкой которого был показ всеобщего кризиса капитализма и условий назревания революционного процесса в капиталистических странах. В 1938 году вышел первый объемный том фундаментального «Большого Советского атласа мира», решение об издании которого было принято советским правительством в 1933 году. Главный редактор Главного управления геодезии и картографии профессор Л.Зиман писал по этому поводу: «В ленинских письмах имеется ряд исключительно важных указаний о том, каково должно быть содержание советского географического атласа. Ленин подробно останавливался на том, как на страницах атласа должны быть отражены основные противоречия империализма. Эти указания в значительной мере выполнены в I томе Большого советского атласа мира»7. С другой стороны, картография активно формировала внешнеполитическое сознание современников. Если вольным образом воспользоваться словами О.Стреловой, можно сказать, что географические карты питали и «питают чувства поражения или реванша, формируют «образ врага», живущего по другую сторону границы, остаются линиями культурных разрывов и способны привести к новым конфликтам и войнам»8. Карта воспринималась рядовыми современниками как «наглядный документ»9 и, следовательно, документально, как им могло показаться, иллюстрировала тезис о капиталистическом окружении, а также обозначала источники военной опасности. Такой авторитетный статус карт позволял, по словам агитатора завода «Серп и молот» П.Орлеанского, агитировать убедительно и живо: «Без карты я не представляю толковой беседы о международном положении. Без карты невозможно ответить на многие вопросы слушателей так, чтобы они ярко представляли себе сущность вопроса»10.
По мере развертывания сталинской революции советское руководство вопреки своему коминтерновскому мышлению окончательно осознает самоценность той территории, на которую распространялась советская власть. Учитывая бремя внутренних проблем, Сталин вводит в политический обиход новую «территориальную» формулу: «Ни одной пяди чужой земли не хотим. Но и своей земли ни одного вершка не отдадим никому». Согласно ей, СССР не имел решительно никаких вожделений на новые территории вне своих установленных границ. Настоящая формула не отверга-
ла условное значение границы, в то же время не признавала за нею статус фетиша. Политика коллективной безопасности, как могло показаться, конкретизирует советскую позицию в духе последнего подхода. Советская сторона приостановила критику Версальской системы, правда, оговорившись устами сталинского консультанта по внешнеполитическим вопросам К.Радека, что государственные границы, созданные в результате империалистической войны, мало соответствуют потребностям человечества, и Советский Союз не фетишизирует этих границ11. Народный комиссар по иностранным делам М.Литвинов, автор популярного non-aggression лозунга «Мир не делим», делает почти еретическое заявление: «Все пограничные столбы на всех границах Европы являются опорами мира, и удаление хотя бы одного такого столба неизбежно повлечет за собою падение всего здания мира»12. По убеждению Литвинова, задача создания совершенно нового социально-экономического строя (социализма) не требовала какого-либо расширения границ советского государства. Наиболее наглядно настоящий подход был выражен в бессарабском вопросе. Как известно, Советский Союз никогда не признавал сложившейся в результате румынской аннексии Бессарабии границы со своим юго-западным соседом и в течение 20-х годов регулярно подчеркивал свои территориальные претензии к Бухаресту. В 1924 году постановлением советского правительства была образована автономная Молдавская республика, чье создание - и это не скрывалось - должно было послужить одним «из тех остриев, которые пронзят румынскую олигархию»13. Переход к политике коллективной безопасности вынудил советскую сторону ограничиться в бессарабском вопросе ее картографическим позиционированием. Лишь в случаях, когда Бухарест принимал в международных делах явно антисоветскую ориентацию, Москва напоминала, что это чревато «опасностями для румынской территории с ее неурегулированными границами»14. Нарком Литвинов, который придерживался, по его собственному признанию, инструкций не касаться вопроса о Бессарабии15, предпочитал не дискутировать по территориальным проблемам с румынскими дипломатами: «Вы пользуетесь ею [Бессарабией] и знаете, что мы никогда не будем использовать силу, чтобы ее забрать. На основе “джентльменского соглашения” мы не говорим о ней, и, таким образом, она как бы не существует. Видели ли Вы что-нибудь в нашей прессе по бессарабскому вопросу? У нас было несколько бессарабских организаций, и мы их распустили; была даже одна газета, и мы ее закрыли. Карты, на которых Бессарабия фигурирует в рамках наших границ, — для внутреннего пользования»16.
Политикой коллективной безопасности была продиктована необходимость установления определенного режима доверия между странами и прозрачности помыслов в международных делах. Отчасти поэтому Наркомат иностранных дел выступил с инициативой унифицировать легенды, принятые в советской карторафии. 9 июля 1934 года Литвинов направил на имя Сталина секретную записку следующего содержания:
«НКИД приходится обратить внимание на неудовлетворительное издание у нас географических карт, в особенности для школьных занятий. Существующие и даже недавно изданные школьные карты составлены весьма безграмотно. Не говоря уже о неправильных пропорциях в обозначении различных государств, можно отметить, например, что Рейн на этих картах является чуть ли не пограничной рекой между Бельгией и Голландией, Тибет находится в английском географическом окружении, а Монгольская народная Республика составляет совершенно независимое от Китая государство. Поскольку карты печатаются государственными учреждениями (Картографический Институт), мы не можем быть избавлены от нареканий в случае неправильного изображения на картах. По нашему договору с Китаем мы признаем суверенитет Китая над Монголией, и потому Монголия должна была бы быть окрашена на карте в одинаковый цвет с Китаем, а между тем ей дана совершенно особая окраска.
Ввиду возникающих обыкновенно споров между НКИД и другими советскими
учреждениями относительно окраски некоторых областей, международно-правовое положение которых не вполне уяснено, я просил бы утвердить следующие инструкции, даваемые в этой области НКИД.
Маньчжурия и Монголия окрашиваются одинаковой краской, что и Китай, но получают особую штриховку, указывающую на несколько отличное положение этих провинций от остального Китая. Что касается Тибета, Синь-Цзяна и Сов. Китая, то, поскольку ни они не объявляли своей независимости и ни одно другое государство этой независимости официально не признало, то их следует окрашивать краской Китая без штриховки. С другой стороны Тана-Тува получает особую окраску, как независимое государство. Бессарабию - окрашивать краской СССР с особой штриховкой, указывающей на ее оккупацию (или может быть, наоборот, цвет Румынии со штриховкой).
Недавно изданные школьные географические карты, если по экономическим соображениям невозможно совершенно уничтожить, то можно их сохранить только при условии заштрихования Монгольской Народной Республики.
Вопрос имеет политическое значение, а потому НКИД хотел бы получить соответствующие указания»11.
Поднятый Литвиновым вопрос о географических картах был рассмотрен 25 июля 1934 года на заседании Политбюро. По существу вопроса «о политическом закрашивании Маньчжурии, Тибета, Синьцзяна, Тану-Тувина и Бессарабии» Политбюро приняло предложение Литвинова. Видимо, проблема была признана важной и Л.Ка-гановичу было поручено «созвать комиссию заинтересованных ведомств для упорядочения дела издания карт»18. В сентябре 1934 года Каганович информировал о предварительных результатах Сталина, находившегося в отпуске: «О географических картах мы пришли к необходимости передать это дело Наркомвнутрделу. Сами они не хотят, но это наилучший выход. Посылаю Вам проект коротенького постановления и прошу сообщить Ваше мнение»19. В июле 1935 года постановлением Совнаркома СССР в составе Наркомата внутренних дел было организовано Главное управление государственной съемки и картографии20. С этого момента Главное управление наряду с редакцией издательства «Советская энциклопедия», располагавшей лучшей в Советском Союзе библиотекой по зарубежным странам, и географическими факультетами Ленинградского и Московского университетов, которые были основаны во второй половине 30-х годов, стало одним из ведущих научных центров межвоенного периода.
К середине 1930-х годов советская географическая школа, соблюдавшая преемственность с дореволюционной наукой, в том числе кадровую, сохранила свой творческий потенциал вопреки административным воздействиям со стороны власти и некоторой изоляции от зарубежных коллег (начиная с 1931 года ведущие советские ученые утратили возможность индивидуально выписывать иностранную литературу). Целе-полагание усилий советских географов сводилось, как выразился И.Витвер, к стремлению внести вклад в воспитание советского патриотизма и интернационализма, дать учащимся через географию понимание мировой политики21. Последняя задача, несмотря на довольно четкую позицию СССР в международных делах, решалась не без затруднений. Ревизия Версальской системы нацистской Германией в значительной мере исказила континентальный европейский ландшафт. С политической карты исчезали целые страны и видоизменилось начертание государственных границ. Маршал С.Буденный писал в одной из своих статей: «Капиталистический мир, раздираемый противоречиями, трещит по всем швам. Происходят катастрофы, страшнее наводнений и землетрясений. Сегодня выпущенная карта завтра оказывается устаревшей»22. Географическая комиссия учебного методического совета, в которую входили Н.Н.Баранский, А.С.Барков, И.А.Витвер, А.С.Добров, А.А.Половинкин и другие не менее известные географы, ожидала получить рекомендации относительно того, каким образом учитывать фактическое положение дел в школьных программах
и картографических материалах. Чиновники Наркомпроса РСФСР не торопились уточнить, какой установки придерживаться23. Тем не менее, картография отражала отношение к территориальным приращениям держав Антикоминтерновского блока под углом их непризнания де-юре. Например, в легенду учебной карты «Политическая карта мира. Западное полушарие. Восточное полушарие» под редакцией В.П.Бу-данова и К.Ф.Неслуховского (1938) была заложена информация об оккупированных территориях Маньчжурии, Абиссинии и Австрии.
Следует отметить, что смена интонации в Кремле по территориальным проблемам обеспокоила Л.Троцкого, в чьем представлении советские границы продолжали оставаться только временными траншеями классовой борьбы, которые не имели даже национального оправдания: «Задача пролетариата - не сохранение статус-кво, т.е. не увековечение границ, а наоборот, их революционное упразднение с целью создания Социалистических Соединенных Штатов Европы и всего мира»24. Как ни парадоксально, под словами Троцкого вполне могли подписаться его московские оппоненты. Литвиновская риторика (при всей искренности самого наркома) была адресована именно Западу и совпала по времени с переосмыслением Кремлем мотивации и средств расширения СССР. О мировых перспективах Советского Союза продолжала тезисно напоминать литература по международному праву25. В учебнике по государственному праву (1938 г.), к которому имел непосредственное отношение А.Вышин-ский, в деликатной форме повторялись постулаты 1920-х годов: «Трудящиеся всех национальностей общими дружными усилиями построили в нашей стране социализм. То, что завоевано ими, завоевано для всего мира. Вот почему на советском гербе серп и молот изображены на земном шаре. Повторенный на языках одиннадцати союзных республик девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» зовет пролетариев всех стран соединиться по примеру этих республик для того, чтобы по этому же примеру навсегда установить новые законы - законы социалистического общества. Этот девиз подчеркивает всемирную солидарность трудящихся, а изображение серпа и молота на земном шаре, обвитом колосьями, как бы предвосхищает мировую организацию социалистического хозяйства, не стесненного государственными границами»26.
Ревизия агрессивными странами послевоенных, как их назвал писатель Л.Собо-лев, бесполезных21 границ и нежелание буржуазных демократий считаться с интересами СССР (достаточно вспомнить дискуссию вокруг понятия «косвенная агрессия» на коалиционных переговорах летом 1939 года) стимулировали возврат сталинского руководства к ранее порицаемым, стандартным для великих держав средствам внешней политики (силовое давление, разграничение сфер интересов) ради обеспечения безопасности страны. Наличию неурегулированных границ (Бессарабия) сопутствовало оформление представлений о государственных интересах СССР, под которыми понимались укрепление советских стратегических позиций (проблема Южного Сахалина, отсутствие незамерзающих портов на Балтике, режим черноморских проливов) и распространение советского влияния на сопредельные территории. Система коллективной безопасности предполагала политику «выдвинутых рубежей» совместной обороны. И если сама система безопасности по вине западных стран не была реализована, представление о заграничных «рубежах» СССР закрепилось в расчетах советского руководства и некоторых рядовых современников. В архивных фондах А.Жданова содержится любопытное письмо Николая Константиновича Жукова от 30 июня 1939 г., в котором автор писал: «Соглашаясь с тем, что граница Англии на Рейне, он (СССР. -
В.Т.) вправе требовать признания того, что границы Союза на Немане, Висле, берегах Балтики и гранитных скалах Финляндии. Охраняя стратегические позиции Англии, он вправе требовать от нее охраны и своих стратегических позиций»28. К исходу 30-х гг. Москва была в состоянии ответить потенциальным противникам наступательной политикой и территориальной экспансией. В этом смысле символический эпизод имел место за пять лет до начала Второй мировой войны. Известный советский географ Н.Баранский в кулуарах международного конгресса оказался между
японцем и поляком. Японский ученый в шутку предложил своему польскому коллеге сжать Баранского: «Профессор Баранский учит, что географическое положение - понятие политическое, и у СССР оно в этом смысле неудобно - между капиталистическими Польшей и Японией». Обладая огромной физической силой, Баранский выпрямился и приподнял обоих своих соседей: «Но профессор Баранский учит также, что политико-географическое положение - категория историческая и может меняться к лучшему!»29.
Средством «улучшения политико-географического положения» отныне выступала не мировая революция, а односторонние усилия Советского Союза. Концепция мировой революции трансформировалась в келейную теорию, согласно которой коммунизм должен был распространяться посредством вооруженного присоединения новых территорий к сфере влияния СССР. Редкие отголоски этой теории прозвучали, как выразился А.Керенский, «совершенно в зиновьевском стиле»30 в речи начальника политуправления Красной Армии Л.Мехлиса на XVIII съезде ВКП(б). Всестороннее усиление военно-экономической мощи СССР служило достаточным аргументом для радикализации внешней политики, в связи с чем Мехлис предсказывал: не за горами то время, когда Красная Армия, «интернациональная по господствующей в ней идеологии, в ответ на наглую вылазку врага, станет на путь освобождения рабочих стран-агрессоров от ига фашизма, капиталистического рабства и ликвидирует капиталистическое окружение, о котором говорил товарищ Сталин»31. В случае войны Мехлис предложил перенести военные действия на территорию противника, «выполнить свои интернациональные обязанности и умножить число советских республик»32.
За отставкой Литвинова в мае 1939 года последовало ужесточение советской позиции по поводу территориальных разногласий в международных делах. В июле 1939 года В.Молотов распорядился не принимать от румынской стороны дипломатические документы, в которых речь будет идти о Бессарабии и в которых будут употребляться неприемлемые для СССР термины «румынская территория», «румынский берег» и т.д.33 На май месяц по вине командования Квантунской армии приходится эскалация вооруженного конфликта на монголо-маньчжурской границе. За несколько лет до того советская сторона пыталась разобраться относительно начертания монгольской границы «как с точки зрения исторической, так и ее юридического статуса и фактического положения» и вынуждена была признать неточность карт, которыми она располагала. Руководство Наркоминдела и Генеральный штаб РККА оперировали двумя основными картами монголо-маньчжурской границы. Первая была составлена Управлением Военной Топографии РККА в январе 1934 года на основе карты Генерального штаба русской армии 1906 года. В настоящем варианте монголо-маньчжурская граница проходила севернее реки Халхин-Гол. На другой карте издания 1933 года, имевшейся в Генеральном штабе, граница проходила уже непосредственно по реке Халхин-Гол. По заключению историка С.Г.Лузянина, полной и объективной картины о монголо-маньчжурской границе ни в Москве, ни в Улан-Баторе не было. Боевые действия в районе реки Халхин-Гол в мае 1939 года заставили советскую сторону еще раз обратить внимание на проблему. 21 мая 1939 года в секретном донесении Л.Берия сообщил Сталину и Молотову о том, что в Улан-Баторе «нашлась еще одна карта, датированная 5 июля 1887 г., причем аналогичных экземпляров ни в архивах НКИД, ни в Управлении Военной Топографии РККА, ни в генштабе РККА обнаружить не удалось» Согласно найденной карте, граница определялась восточнее реки Халхин-Гол и действия маньчжуро-японских войск велись, таким образом, на монгольской территории. Далее Берия писал: «Нами ведется расследование, на основании каких материалов и документов в январе 1934 г. Управлением Военной Топографии РККА была издана карта, по которой государственные границы показаны проходящими по реке Халхин-Гол, а также выясняется, что послужило основанием к обозначению государственной границы МНР и Маньчжоу-Го (по обнаруженной кар-
те. — С.Л.) к северо-востоку от реки Халхин-Гол»34. Так или иначе, конфликт, требовавший создания двусторонней комиссии для уточения монголо-маньчжурской границы, на протяжении четырех месяцев решался исключительно силовым путем.
Осенью 1939 года Кремль приобрел первый опыт расширения пределов Советского Союза. Мобилизованный пактом Молотова-Риббентропа к соучастию в разделе Польши, Сталин не находил ничего плохого в том, что социалистическая система распространится в результате разгрома Польши на новые территории и население. 17 сентября 1939 г. соединения Красной Армии, одухотворенные пограничным нигилизмом, двинулись в западном направлении. Именно Красная Армия, по приказу правительства, как восторженно зарифмовали поэты, «растоптала», «навеки стерла броней» старую границу. Не дипломаты, а, по словам поэта Л.Ошанина, «пожилой командир // Легендарной дивизии Первой Конной» «на стершейся карте привычной рукой // Чертит новую линию к Бресту и Гродно»35. Писатель-пограничник И.Шапо-валов в очерке «Там, где позавчера была граница» (20 сентября 1939 года) патетически писал: «Жирная линия границы на карте Европы стерта могучей армией Страны социализма»36. Фронтовые кинооператоры, не поспевавшие за событиями, прибегают к инсценировке, чтобы передать силовой характер преодоления границы: бегущие в атаку красноармейцы наступают ногами на поверженный польский пограничный столб. Критерием новой советской границы для многих участников польской кампании были не исторически сложившиеся рубежи и отнюдь не этническая доминанта («белорусы и украинцы - наши братья по крови»). Установление новых границ носило перспективный характер, зависящий от воли и мессианизма советских лидеров. Возможно, под впечатлением «освободительного» похода И.Сталин в очередной раз ознакомился с текстом киносценария «Первая Конная», о чем сохранилась запись за 28 сентября 1939 года в дневнике писателя В.Вишневского: «Сценарий вторично прочёл Сталин. Когда у него хватает времени... Замечаний мало, но они интереснейшие. Точность языка, образов, выражений.»37. В заключительных сценах сценария, рисовавшего прорыв польского фронта Конной армией в 1920 году, драматургический Сталин обращался к своему адъютанту со словами: «Отложите карту Украины. Дайте мне сюда карту Польши и Европы. Посмотрим, что тут нужно сделать». Из эпизода с картой Сталин вычеркнул фразу «Посмотрим, что тут нужно сделать»38. Тем самым сталинская фраза, освобожденная от созерцательного «посмотрим», обрывалась многозначительным многоточием, которое как бы растворяло реальную дистанцию длиною в двадцать лет. Благодаря несложной редакции сталинские слова, вписанные в 1920 год, совмещались с действительной ревизией восточноевропейского пространства в году 39-м.
В Советском Союзе в дни польско-германской войны и «освободительного» похода наблюдается некий «картографический» бум. К двадцатым числам сентября специализированный магазин Карто-геодезии в Ленинграде распродал около 12 тысяч карт Западной Европы и дорогостоящие справочные политические карты Европы. Новые поступления разбирались покупателями в течение рабочего дня. Оптом карты приобретались для пропагандистских нужд. Например, администрация московского завода им. Сталина, учитывая спрос на географические карты, направила в цеховые читальни 30 карт Западной Европы. На предприятиях и в учреждениях оперативные сводки Генерального штаба о продвижении частей Красной Армии в Польше зачитывались перед настенными картами. При ее отсутствии ограничивались картами, которые помещали на своих страницах газеты. По признанию агитатора завода «Калибр»
В.Незабытовского, такая карта была слишком мала для общего показа, однако «многие товарищи эту карту вырезали из газет и приносят на беседу»39. Немногие счастливые обладатели карт в домашних библиотеках оперативно отслеживали зигзаги польского похода. Литературовед Татьяна Григорьевна Цявловская, долгое время жившая в Польше (она была дочерью профессора Варшавского университета Зенгера), записала 21 сентября 1939 года в дневнике: «В 11 ч. 30 м. - последние известия. Сооб-
щено герм[ано]-сов[етское] коммюнике с новой демаркационной линией. По картам с волнением искали реки. К 1 ч. ночи установили»40.
Картографический аспект польской кампании отразил непоследовательность советского внешнеполитического курса и растерянность пропагандистского аппарата, утратившего после подписания советско-германского договора о ненападении антифашистские ориентиры. С началом европейской войны газета «Правда» регулярно помещала на своих страницах картографические материалы, отражавшие положение дел на польско-германском фронте. Любопытно, что партийный официоз не мог со 2 по 16 сентября определиться с тогдашними государственными границами нацистской Германии на балтийском побережье. Как известно, в марте 1939 года Литва под давлением гитлеровцев вынуждена была уступить Клайпедский край Германии. На советских картах первой половины сентября 1939 года статус Клайпедского края оставался неоднозначным и неопределенным. Однажды «Правда» присоединила Мемель и округу к Германии через пунктирную линию. В других случаях, в «Правде» предпочитали изображать Клайпедский край в границах Литвы, однако очерченным пунктиром от остальной литовской территории. Подобный, казалось бы, пролитовский вариант карты, включал, как ни странно, немецкое обозначение морского порта -«Мемель» вместо «Клайпеда». Накануне вторжения Красной Армии в Польшу «Правда» расщедрилась на «пролитовский» вариант отражения «клайпедского» вопроса. Вдруг были опубликованы карты, на которых Клайпедский край, безусловно, принадлежал Литве и на которых отсутствовала надпись «Мемель». В свою очередь орган Наркомата обороны «Красная звезда» в номере за 16 сентября порадовал немецкое посольство «прогерманской» интерпретацией, согласно которой Клайпедский край был признан за Германией. Можно только догадываться, как отреагировали высшие инстанции на инициативу редакции, однако в ближайшем выпуске «Красной звезды» за 18 сентября Клайпедский край очутился в полном распоряжении Литвы (после такого самоопровержения «Красная звезда» некоторое время воздерживалась от публикации карт).
Надо отметить, что более болезненной для литовцев была внезапная аберрация памяти советской стороны по поводу Виленщины, точнее тот факт, что виленская проблема игнорировалась советской пропагандой в сентябре 1939 года. Польша аннексировала Виленщину в начале 20-х годов, чем положила начало многолетнему польско-литовскому конфликту. Литовцы продолжали считать Вильно столицей своего государства и даже зафиксировали это положение в Конституции. В межвоенный период советские ученые, например, авторы учебника «География капиталистического мира» (1931), обязательно учитывали обстоятельства, благодаря которым край оказался в составе Польши, спорный статус Виленщины и доминирующий там этнос (литовцы). В учебнике И.Витвера «Экономическая география капиталистических стран» (1936) Виленщина, как важнейшая часть возродившегося польского государства, была перечислена наряду с Западной Украиной и Западной Белоруссией и, кстати, не смешивалась с последней. В примечаниях к переводу книги Э.Мартонна «Центральная Европа», опубликованной в Советском Союзе осенью 1938 года, Витвер напоминал, что Виленщина была насильно захвачена поляками41. В сентябре 1939 года советская пропаганда вопреки традиции вычеркнула Виленщину из перечня географических объектов и приступила к обновлению исторической легенды, отсекавшей литовскую родословную. В газетных материалах Вильно назывался «старинным русским городом», одним из древнейших городов Северо-Западной России, городом, который, по сдержанному утверждению знаменитого историка В.Пичеты, был сначала славянским поселком полоцкого происхождения. Виленщина растворилась в составе Западной Белоруссии, а город Вильно получил белорусскую прописку. В журнале географического профиля «Наша страна», который редактировался известным польским революционером Феликсом Коном, Вильно был обозначен как крупнейший город и главный культурный центр Западной Белоруссии. Профессор Л.Зиман катего-
рично писал в те дни: «Крупнейшим городом Западной Белоруссии является Вильно»42. Подобные материалы откровенно ассистировали текущей советизации Виленщины.
После вторжения Красной Армии в Польшу выявилась некая системная разноголосица, вернее двухголосица в подаче картографических материалов в центральных газетах. «Известия», представлявшие государственную власть, были достаточно лояльны к Германии. Например, Клайпедский край в «Известиях» стабильно помещался в границах Германии. Газета «Правда», как партийный орган, фрондировала и по «капле» выдавливала из прилагаемых карт антигерманский настрой. С 19 по 22 сентября «Правда» безоговорочно включала Клайпедский край в состав Литвы. Потом появилась пунктирная линия, отсекавшая край от остальной литовской территории, однако край продолжал находиться в границах Литвы. О том, что «Правда» примерялась к текущему советско-германскому взаимодействию и колебалась при этом, свидетельствовало отношение к чехословацкому вопросу. До двадцатых чисел сентября картографы «Правды» не забывали вносить надпись «Чехо-Словакия», тогда как сама страна де-факто была частично поглощена Германией в марте 1939 года, а другая часть страны - Словакия - была превращена в сателлита Германии и предоставила вермахту свою территорию под реализацию антипольских планов. Уже 21 сентября «Правда» поместила карту, на которой из прежнего консолидированного названия «Чехо-Словакия» выпала его первая часть, однако чешские земли не были включены в германские границы и, таким образом, уживались со словацкими. На следующий день на карте исчезла надпись «Словакия». Подобный вариант, скорее всего, подразумевал, пусть даже в латентной форме, наличие чехословацкого единства (настоящая метаморфоза, возможно, была вызвана беспокойством чехословацкой миссии в Москве). Кстати, тот факт, что картографов «Правды» лихорадило в сентябрьские дни, не прошел незамеченным для наблюдательных читателей. Начальник курса Военно-ветеринарной Академии РККА Аличкин интересовался, почему на одних, более ранних картах «Правды» присутствует надпись «Чехословакия», а на другом, только что вышедшем номере за 26 сентября — нет43.
В конце сентября 1939 года в Москве состоялись переговоры Сталина и Молотова с министром иностранных дел Германии Риббентропом, прибывшим в Советский Союз. По инициативе сталинского руководства, стороны решили перенести демаркационную линию, проходившую по Висле, восточнее с таким расчетом, чтобы часть Варшавского воеводства и Люблинское воеводство оказались в сфере интересов Германии. В обмен Советский Союз получал в свою сферу интересов Литву. Подписание советско-германского договора о границе и дружбе автоматически было отражено в газетных картографических материалах за 29 сентября и вновь без соблюдения общепринятых стандартов. Газета «Комсомольская правда» резервировала Клайпедский край за Литвой, ограничившись пунктирной линией. «Красная звезда» и «Правда» также подтвердили право Литвы на Клайпедский край и даже обозначили морской порт как «Клайпеда (Мемель)». В то же время обе газеты прибегли к прогерманской версии отражения чехословацкого вопроса. На картах появилась надпись «Моравия» (чешские земли были интегрированы в состав рейха под названием «протекторат Богемия и Моравия»), территория которой была отсечена от Словакии.
Конфуз произошел с номером «Известий» за 29 сентября 1939 года. День спустя после выхода номера заместитель начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) П.Поспелов сообщил своему шефу А.Жданову, что карта, опубликованная «Известиями», «содержит две грубые ошибки»: города Остроленка и Крыстыно-поль обозначались на «советской стороне», в то время как они, согласно советско-германскому соглашению, попали «в германскую территорию». По мнению историка
В.А.Невежина, в допущенной «Известиями» ошибке был повинен непосредственно Сталин, который в ходе второго раунда переговоров с Риббентропом пересмотрел в пользу немцев первоначальное начертание линии обоюдных государственных инте-
ресов в районе города Остроленка. Редакция «Известий», таким образом, не имела возможности учесть последние поправки, внесенные Сталиным и Риббентропом. Тем не менее, 5 октября 1939 года Оргбюро ЦК ВКП(б) постановило вынести выговор заместителю главного редактора «Известий» Я.Селиху. Ему также было предложено наложить взыскание на картографа редакции Г.Хомзор-Хомутова, «представившего неправильную копию карты границы между СССР и Германией». Через два дня Хом-зор-Хомутов получил выговор и лишился работы44. Согласно сведениям военного политработника Д.Ортенберга, Георгий Хомзор стал заложником обстоятельств и личной инициативы. Документы о заключении германо-советского договора о границе и дружбе поступили в редакцию «Известий» с опозданием. Ретушер Хомзор, которому пришлось переносить на подготовленную заранее карту линию «границы между обоюдными государственными интересами», столкнулся с тем, что на переданных ему документах населенные пункты Остроленка и Крыстынополь действительно находились на германской стороне, тогда как их названия были воспроизведены на советской стороне. Якобы Хомзор, чтобы устранить эту «несообразность», по собственному почину перенес точки, обозначавшие Остроленка и Крыстынополь, на советскую сторону. По словам Ортерберга, через несколько дней после публикации карты германский посол прислал в Наркоминдел протест. Судьба Хомзора могла оказаться более драматичной, однако Сталин, которому доложили о причинах картографической ошибки, только улыбнулся. Улыбка диктатора уберегла Хомзора от более серьезных неприятностей45.
В октябре 1939 года советское правительство, исходя из стратегических соображений, передало Литве Виленщину в качестве «данаевых даров». Литовское правительство было принуждено подписать в Кремле договор о взаимопомощи. Отказ от Вильно вызвал непонимание и неприкрытое раздражение среди части советского общества, особенно среди участников «освободительного» похода. Территориальные уступки противоречили пограничному нигилизму и «классовым» лозунгам кампании, которая была призвана освободить трудящихся от гнёта помещиков и капиталистов. Виленщина, по мнению советских людей, была обречена на реставрацию прежних капиталистических порядков. Совсем недавно советская пропаганда называла Вильно крупнейшим центром Западной Белоруссии, теперь же неожиданно выяснилось, что Вильно и его окрестности представляют собой литовскую область. На банкете в Георгиевском зале Кремля по случаю подписания советско-литовского пакта о взаимопомощи Сталин подтвердил: «Вильно им (литовцам. - В.Т.) принадлежит по праву»46. 11 октября 1939 года «Правда», «Известия», «Красная звезда» и «Комсомольская правда» единодушно определились с контурами литовского государства. На опубликованных картах к Литве прибавилась часть Виленщины. Клайпедский край выводился из-под суверенитета Литвы и был включен в состав Германии. Морской порт, прежде всего, был назван Мемелем и лишь в сопроводительных скобках -Клайпедой. Картография окончательно подтвердила новые прибалтийские границы Германии.
Соглашения с Германией и Литвой в какой-то мере позволили советскому правительству более аккуратно произвести административное размежевание на новопри-обретенных территориях. Поначалу между киевским и минским республиканским руководством возникли разногласия по поводу разграничения западных областей Украины и Белоруссии. По предложению Н.Хрущева, административная граница должна была пройти так, чтобы к Советской Украине отошли территории с городами Брест, Пружаны, Пинск, Кобрин, а также значительная часть Беловежской пущи. 22 ноября 1939 года, уже после того, как завершилась процедура советизации Западной Украины и Западной Белоруссии, которые на законодательном уровне были инкорпорированы в состав советских республик, в Кремле состоялось совещание с участием И.Сталина, В.Молотова, Н.Хрущева и первого секретаря компартии Белоруссии П.Пономаренко47. Вариант размежевания киевского руководства был Сталиным за-
бракован: «Граница, которую предлагает товарищ Хрущев, совершенно неприемлема. Она ничем не может быть обоснована. Её не поймет общественное мнение. Невозможно сколько-нибудь серьезно говорить о том, что Брест и Беловежская пуща являются украинскими районами. Если принять такую границу, то западные области Белоруссии по существу исчезают. И это была бы плохая национальная политика»48. Предпочтение получил минский проект, в большей мере согласованный с этнографическими реалиями, статистическим и историческим материалом49. Любопытно, что к моменту кремлевского совещания, на котором решилась республиканская принадлежность новоприобретенных территорий, Главное управление геодезии и картографии уже подготовило к печати политико-административную карту СССР масштабом 1:5000000 и большую школьную карту с новыми границами Советского Союза.
Тридцатые годы были подытожены финской войной и советизацией Прибалтики и Бессарабии. Шаг за шагом Сталин реализовал те возможности, которые были заложены в секретном дополнительном протоколе от 23 августа 1939 года. Территориальная экспансия даже пополнила советскую поэзию «картографическим» сюжетами, прославлявшими расширение границ Советского Союза (Н.Адуев, «Тридцать девятый»; К.Мурзиди, «Карта»). Участник польской и финской кампаний поэт Е.Долма-товский в стихотворении «Картограф» писал:
Здесь были рек кривые строчки,
Равнины, горные места,
Далеких городов кружочки,
Границы жирная черта.
Уж голубою краской яркой Картограф обводил моря.
Работа вся пошла насмарку Семнадцатого сентября.
Под Гродно и под Белостоком Короткий вихрь отбушевал,
И снова на листе широком Картограф карту рисовал.
А мы уехали на север,
Где руку занесла война.
Была зима, балтийский ветер,
Артиллерийская страда.
Меж тем картограф кончил карту.
Работой любовался он.
В ночь на тринадцатое марта Ворвался в Выборг батальон.
Картограф начал труд сначала.
Мы вышли к синему Днестру.
Нас Бессарабия встречала,
Держа знамена на ветру50.
Другой, ретроспективный взгляд из советского настоящего в дореволюционное прошлое позволяла сделать историческая карта «Рост Российской империи с 1700 по 1914 г.», выпущенная в год, когда СССР увеличил свое штатное расписание до шестнадцати союзных республик, а Главное управление геодезии и картографии было перегружено работой по освоению новых пространств.
В целом советская картография 1930-х годов оперативно обслуживала советский внешнеполитический курс, включая переходные моменты от одной внешнеполитической парадигмы к другой. Чередующиеся процессы унификации картографических легенд или, напротив, временное отсутствие картографических стандартов чаще всего были проявлением однозначности или, соответственно, противоречивости внешнеполитической стратегии. Посредством картографических материалов советская сто-
рона обозначала и регулировала свое отношение по ряду международно-правовых проблем, резервируя за собой право решить их в русле дипломатических переговоров или при помощи силовых акций.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Большая советская энциклопедия. Т.18. М.,1930. Стлб.513.
2. Коммунистический интернационал. 1920. №15. С.3079.
3. Павленко П. Собрание сочинений. Т.1. М.,1953. С.470.
4. Гоффеншефер В. Мировоззрение и мастерство. М.,1938. С.190.
5. Стучка П. СССР и РСФСР. Советская конституция в вопросах и ответах. М.,1926. С.24-25.
6. Рауш В..А. Рождение журнала «География в школе» //Вопросы географии. Вып.86. М.,1971. С.151.
7. Правда. 1938. 20 марта.
8. Стрелова О.Ю. Исторические карты как образ «своего» и «чужого» //Преподавание истории и обществознания в школе. 2002. №7. С.51.
9. Агитаторы о своей работе. М.,1939. С.24.
10. Там же. С.24.
11. Радек К. Подготовка борьбы за новый передел мира. М.,1934. С.103.
12. Литвинов М.М. Внешняя политика СССР. Речи и заявления 1927-1937. М.,1937.
С.370-371.
13. Большевик. 1924. №14. С.81.
14. Правда. 1937. 20 июля.
15. Советско-румынские отношения 1917-1941. Документы и материалы. Т.2. М.,2000.
С.209.
16. Там же. С.217.
17. Советское руководство. Переписка. 1928-1941 гг. М.,1999. С.292-293.
18. Там же. С.292-293.
19. Сталин и Каганович. Переписка. 1931-1936 гг. М., 2001. С.502.
20. Там же. С.503.
21. Вольский В.В., Бонифатьева Л.И. Иван Александрович Витвер: Ученый, Учитель, Человек. М.,1991. С.65.
22. Рассказы о Великом съезде. Детям о XVIII съезде ВКП(б). М..1939. С.25.
23. Фрейкин З.Г. Николай Николаевич Баранский. М.,1990. С.112.
24. Бюллетень оппозиции. 1936. №49. С.2.
25. Коровин Е., Ратнер Л. Программа по международному публичному праву. М.,1936.
С.15.
26. Советское государственное право. М.,1938. С.289.
27. СоболевЛ.С. Неизменному другу: Дневники. Статьи. Письма. М.,1986. С.274.
28. РГАСПИ. Ф.77. Оп.1. Д.884. Л.32.
29. Фрейкин З.Г. Николай Николаевич Баранский. С.124-125.
30. Новая Россия. 1939. №65. С.3.
31. РГАСПИ. Ф.477. Оп.1. Д.8.Л.170.
32. XVIII съезд ВКП(б). 10-21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М.,1939. С.273.
33. Документы внешней политики. Т.22. Кн.1. М.,1992. С.551.
34. Лузянин С.Г. Дипломатическая история. событий на Халхин-Голе. 1932-1939 гг. //Новая и новейшая история. 2001. №2. С.45, 48, 51.
35. Знамя. 1940. №2. С.83.
36. Освободительный поход. М.,1941. С.148.
37. РГАЛИ. Ф.1038. Оп.1. Д.2076. Л.51.
38. РГАСПИ. Ф.558. Оп.11. Д.166. Л.142.
39. Московский большевик. 1939. 21 сентября.
40. РГАЛИ. Ф.2558. Оп.2. Д.291. Л.29об.
41. Богданчиков М.П., Большаков И.Г., Вольпе В.М., Каргалова С.Ф., Козьмин И.А., Савченко А.А. География капиталистического мира. Для VII ФЗС и ШКМ. М.-Л.,1931.
С.184; Витвер И.А. Экономическая география капиталистических стран. Учебник для 9-го класса средней школы. М., 1936. С.234,245; Мартонн Э. Центральная Европа. М.,1938. С.142.
42. Московский большевик. 1939. 30 сентября; Советская Белоруссия. 1939. 24 сентября; Наша страна. 1939. №9. С.14; Вечерняя Москва. 1939. 28 сентября.
43. РГВА. Ф.9. Оп.36. Д.3773. Л.165.
44. Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939-1941 гг. М., 1997. С.59 -60.
45. Ортенберг Д. Год 1942. М.,1988. С.106.
46. Урбшис Ю. Литва в годы суровых испытаний 1939-1940. Вильнюс,1989. С.43.
47. Посетители кремлевского кабинета И.В.Сталина. Журналы (тетради) записи лиц, принятых первым генсеком 1924-1953 гг. //Исторический архив. 1995. №5-6. С.59.
48. Куманев Г.А. Рядом со Сталиным. М., 1999. С.113.
49. Известно, что при определении границ районов Западной Украины и Западной Белоруссии были использованы выкладки диссертации сотрудника кафедры экономической и политической географии капиталистических стран МГУ П.Глушакова «По-слеверсальская Польша» (1939), спешно доработанной в свете польских событий (с текстом исследования можно ознакомиться в диссертационном зале библиотеки Московского университета). Автор диссертации среди прочего использовал конфессиональный ценз с выделением населенных пунктов с православными церквами и католическими костелами. Настоящая методология прежде использовалась в Польше в ходе переписи населения и откровенно критиковалась советскими специалистами на протяжении 30-х годов и осенью 39-го как недостоверно отражающая этническую ситуацию.
50. Правда. 1940. 17 сентября.
V.A.TOKAREV
SOVIET FOREIGN POLICY AND THE CARTOGRAPHIC CONFLICTS IN THE 1930-s
The Soviet carthography of the 1930s met the needs of Soviet foreign policy. The atternating processes of unifying cartographic legends, or, on the contrary, temporary lack of cartographic standards, were signs of either straightforwardness or, correspondingly, inconsistency of the Kremlin’s strategy in its foreign policy.
