CC BY
191
А. А. Фокин
СОВЕТСКАЯ СМЕХОВАЯКУЛЬТУРА В ЭПОХУ «РАЗВЕРНУТОГО СТРОИТЕЛЬСТВА КОММУНИЗМА»
В статье ставится вопрос о роли смеховой культуры применительно к «развернутому строительству коммунизма», провозглашенному III Программой КПСС в 1961 г. Партия пыталась использовать смеховую культуру для решения основных задач Программы, а население использовало смех в противовес официальному дискурсу. Таким образом, смеховая культура выступает медиатором между населением и официальным дискурсом.
В октябре 1961 г. прошел XXII съезд КПСС, на котором была принята III Программа КПСС, провозгласившая, что в течение 20 лет в Советском Союзе будет завершено построение коммунизма. Одной из функций этого документа являлась мобилизация населения на стройку «светлого будущего».
На службу коммунистическому строительству пытались поставить все, что могло оказать воздействие на человека. Юмор и смех тоже должны были помочь в решении поставленных Программой партии задач. В одном из своих выступлений Н. С. Хрущев говорил о необходимости «поддерживать честных, передовых людей труда и обличать лодырей и тунеядцев, всех, кто мешает нашему продвижению вперед. Стихи, басни, рассказы должны служить людям в великом и благородном деле строительства коммунизма. <...> Сатира, товарищи, свое дело делает. И поэтому тех, кто трудится без напряжения, полезно бывает немножко высмеять, ужалить»1. Советскую смеховую культуру можно разделить на две большие части: юмор и сатиру. Сатира была призвана обличать пороки, а юмор - поднимать настроение. П. Вайль и А. Генис отмечали, что в 60-х годах все напоминало человеку: жизнь прекрасна! А прекрасна она потому, что будет еще прекраснее. В сталинские времена постулировалось: жить стало лучше, жить стало веселее, - 60-е делали упор на предстоящие рубежи2. За прекрасную жизнь отвечал юмор. Действительно, 60-е годы породили огромный пласт советского юмора. В это время начинают свою карьеру Л. Гайдай и Э. Рязанов, приобщившие советского зрителя к киноэксцентрике, выходит в эфир КВН. Да и сам Н. С. Хрущев не был чужд, пусть и довольно простого, юмора. В стенограмме его выступления на XXII съезде КПСС можно обнаружить не одну ремарку «Смех» и «Оживление в зале». Знаменитая «кузькина мать» и стучание ботинком по трибуне ООН не лишены определенной доли веселости, и «державный смех перерастал в поголовный всесоюзный хохот»3.
Для руководства важнее, конечно, была сатира, что видно из приведенного выше отрывка выступления Н. С. Хрущева. С помощью сатиры не просто должны были быть удалены с поверхности негативные явления действительности, а уничтожены сами основы, вызывающие их. Представлялось, что роль сатиры по мере продвижения к коммунизму будет увеличиваться, и «при коммунизме человека общественные суды будут приговаривать к фельетону, все равно как сейчас нарсуд осуждает на три года отсидки»4. В 1962 году на киноэкраны выходит «Фитиль», призванный «обличать и клеймить» имеющиеся недостатки советской действительности. Главным сатирическим оружием, конечно, выступал журнал «Крокодил». Его содержание можно разделить на два раздела: в первом печатались социальные фельетоны и демонстрировались определенные
недостатки советской жизни, вторая часть была призвана веселить советского читателя. В рамках данной работы интерес, прежде всего, вызывают сатирические материалы, связанные с коммунистическими представлениями.
В качестве основных объектов критики, а значит, и главных противников «светлого будущего», на страницах журнала представали бюрократы, алкоголики, тунеядцы, спекулянты и т. д. До сознания населения, таким образом, доводилась идея, что в коммунизм попадут далеко не все, а билетом станет соответствие моральному идеалу человека коммунистического общества. Это, в свою очередь, должно было способствовать стремлению к самосовершенствованию.
В смеховую культуру советской эпохи входил также анекдот, точнее, политический анекдот как особое явление советской культуры. В анекдотах можно обнаружить две группы объектов для шуток. К первой относится коммунизм как таковой, а также корпус связанных с ним идей. Вторая группа состоит из конкретных примеров строительства коммунизма, здесь обыгрываются отдельные положения Программы партии или высказывания Н. С. Хрущева. Такое разделение может быть сопоставлено со «скептическим» вариантом коммунизма, который прослеживается в письмах: там тоже либо отрицается сама идея «светлого будущего», либо ставятся под сомнение его отдельные элементы5.
Ярким примером, иллюстрирующим содержание скепсиса первой группы, могут служить два взаимодополняющих анекдота: «Самый короткий анекдот -коммунизм» и «Самый длинный анекдот - Программа строительства коммунизма, принятая на XXII съезде партии»6. Построенные по одному принципу, эти анекдоты апеллируют к тому, что для части населения само слово «коммунизм» уже вызывает смех, а Программа партии, основой которой являлась постановка задачи построения коммунизма, растягивала этот анекдот на значительное количество страниц, тем самым становясь самым длинным анекдотом и нарушая один из основных принципов анекдота - краткость.
Особо популярной темой для анекдотов было саркастическое высмеивание представления о коммунизме как о «светлом будущем». Вот несколько примеров:
«Что такое вобла? Это кит, доплывший до коммунизма».
«Скажите, это уже коммунизм или будет еще хуже?».
«Один старый большевик другому: - Нет, дорогой, мы-то с вами до коммунизма не доживем, а дети... Детей жалко!»1
Очевидно, что вместо официально-народного представления о коммунизме как «рае на земле» анекдоты выражают скептическое отношение к этой идее, воплощая иные «коммунистические» перспективы. На основе исторического опыта, переживаемой реальности и планирования будущего создавался образ коммунизма как некоего негативного общества, которое не только уступает Западу по уровню жизни населения, но и проигрывает «построенному» в Советском Союзе социализму. Данную мысль можно проиллюстрировать следующим анекдотом:
«Социалист, капиталист и коммунист договорились встретиться. Социалист опоздал.
- Извините за опоздание, стоял в очереди за колбасой.
- А что такое очередь? - спросил капиталист.
- А что такое колбаса? - спросил коммунист»8.
Уровень жизни, по которому народ оценивал свое счастье, зачастую выражался в «потребительском коммунизме» и особой его разновидности -«продовольственной утопии».
Разрыв между официальными лозунгами о скором продуктовом изобилии и продовольственными трудностями основной массы населения СССР не мог не вызывать скепсиса по отношению к выдвигаемым властью положениям, что, в свою очередь, порождало антиутопию:
«Расцвет коммунизма. Объявление на дверях продуктового магазина: сегодня в масле потребности нет».
«Правда ли, что при коммунизме продукты можно будет заказывать по телефону? - Правда. Но выдавать их будут по телевизору».
«Наступил коммунизм. - Алло, Манька, включай скорей свой цветной
9
телевизор - красную икру показывают» .
Продовольственную тему вслед за анекдотами подхватывал и другой жанр фольклора - частушка, который, конечно затрагивал и другие темы. В качестве примера приведем некоторые из них:
Мы Америку догнали В производстве молока,
А по мясу не догнали -Х.. сломался у быка.
Вышла б замуж за Хрущева,
Да боялась одного:
Говорят, что вместо х..
Кукуруза у него.
Выходите, девки, замуж За Ивана Кузина.
У Ивана Кузина Большая кукурузина.
Кукуруза, м...ндовоха, Вышла замуж за гороха. Обос... ала все поля И не родит ни х....
Обижается народ:
Мало партия дает.
Наша партия не б..., Чтобы каждому давать.
К коммунизму мы идем, Птицефермы строятся, А колхозник видит яйца, Когда в бане моется10.
Очевидно, что частушки более экспрессивны, чем анекдоты по части фразеологии. Этот факт может быть объяснен различием носителей этих двух видов фольклора. Если анекдот - это продукт прежде всего городской культуры, который требует определенного контекста разговора, то частушка - произведение деревенского устного народного творчества11.
Через гипертрофированное представление о том, насколько будет плоха
продовольственная ситуация в будущем, носители этих анекдотов выражали свое
отношение к продовольственным трудностям в настоящем. Коммунизм выступал
как кривое зеркало, в котором отражались проблемы 60-х годов, поскольку
официальный дискурс указывал, что коммунистическое общество вырастает из
социалистического. В таком перевертыше находит свое подтверждение идея
12
М. Барга о возможности одновременно существовать в трех временах . В «скептическом коммунизме» три времени выступали объектами сарказма. И. А. Манкевич характеризует подобные анекдоты о коммунистическом режиме как «управление-конфронтацию». По ее мнению, в «обществе анекдот вполне может стать источником культурной дестабилизации, демонстрируя собой “ехидный акт сопротивления”»13.
Большая группа анекдотов построена на переосмыслении коммунистических лозунгов, в них высмеивался не столько сам коммунизм, сколько попытки трансляции его официальным дискурсом:
«Лектор говорит, что коммунизм уже на горизонте. Ему задают вопрос: “А что такое горизонт?” - “Это воображаемая линия, в которой небо сходится с землей и которая удаляется от нас, когда мы пытаемся к ней приблизиться”».
«На гранитном берегу канала - трехметровые буквы: “Да здравствует советский народ - вечный строитель коммунизма!”»
“Одной ногой мы стоим в социализме, а другой уже шагнули в коммунизм ”, - говорит лектор. Старушка его спрашивает: “И долго, милок, нам эдак раскорякой стоять?”
«Плакат на Артиллерийской Академии: “Наша цель - коммунизм!”» «Армянское радио спрашивают: “Будет ли в Армении коммунизм?” Армянское радио отвечает: “Нет, потому что коммунизм не за горами, а Армения - за горами”».
«Что такое электрификация всей страны? - Это коммунизм минус
14
советская власть» .
Определенная абсурдность, проявляющаяся в ряде лозунгов, вырванных из контекста, послужила основой для создания этих анекдотов. Анекдот здесь выступает антимедиатором, разрывая связь между населением и официальным дискурсом коммунизма, поскольку после высмеивания адекватно воспринимать пропагандистские лозунги можно было с трудом.
Декларативность коммунистических перспектив, несоответствие провозглашаемых успехов и трудностей жизни рядового советского человека выражались в анекдотических предположениях, что и коммунизм не будет реально построен, а всего лишь провозглашен.
Кроме того, в анекдотах активно высмеивались претензии марксизма-ленинизма и теории коммунистического строительства на научность:
«Является ли коммунизм наукой? - Нет. Если бы он был наукой, его бы сначала попробовали на собаках».
«Какая разница между математикой и научным коммунизмом? - В математике что-то дано и что-то требуется доказать, а в научном коммунизме все доказано и ничего не дано»15.
Обыгрыванию подвергались и отдельные наукообразные положения Программы партии, в качестве основной формы изложения здесь выбиралась вопросно-ответная форма:
«Можно ли будет при коммунизме планировать деторождение? - Нет, если орудия производства в этой отрасли останутся в частных руках».
«Будет ли КГБ при коммунизме? - Нет, к тому времени люди научатся самоарестовываться».
«Будут ли при коммунизме деньги? - Югославские ревизионисты утверждают, что будут. Китайские догматики утверждают, что нет. Мы же подходим к вопросу диалектически: будут, но не у всех»16.
Такие диалоги свидетельствуют, во-первых, о скептическом отношении к коммунизму; во-вторых, о сложности и неясности отдельных элементов официального образа коммунизма, которые следовало разъяснять и комментировать. Все вышеприведенные анекдоты демонстрируют, что скептический вариант коммунизма по своей сути являлся оборотной стороной официальной идеи «возможности построения основ» в течение 20 лет. Это
связано с самой природой существования скепсиса, поскольку без «положительного» варианта, служащего базисом, невозможно и функционирование «отрицательного». Если не принимать во внимание анекдоты
0 личности Н. С. Хрущева, можно утверждать, что народное творчество создавало «контрутопии». А. В. Дмитриев писал, что анекдот в советский период в первую очередь являлся механизмом снятия стресса от чрезмерного давления идеологии, а не орудием сопротивления и борьбы с режимом, как это представляют многие исследователи, поскольку большинство не готовы были идти дальше насмешек над властями, а только избавлялись от перегрузок окружавшей их
17
действительности . Иными словами, как отмечает Т. В. Чередниченко, «здравый смысл массового сознания реализовал себя большей частью в анекдотах (а анекдот не “борется” с мифом, но лишь продолжает его за пределы утопического менталитета, по типу диалектического “снятия”)»18. Таким образом, советская смеховая культура не могла не откликнуться на важнейший проект эпохи. Смех выступал как инструмент, призванный обработать задачи эпохи «развернутого строительства коммунизма» в пригодный к употреблению вид.
Примечания
1 Цитируется по: Крокодил. - 1961. - № 34. - С. 2.
2 См.: Вайль, П. 60-е. Мир советского человека / П. Вайль, А. Генис. - М. : НЛО, 1998. - С. 142.
3 Там же. С. 148.
4 Ленч, Л. Перья к бою / Л. Ленч // Крокодил. - 1961. - № 25. - С. 2.
5 См.: Грушин, Б. А. Четыре жизни России в зеркале опросов: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Кн. 1. Эпоха Хрущева / Б. А. Грушин. - М. : РОССПЭН, 2001.
6 1001 избранный советский политический анекдот [Электронный ресурс]. -Режим доступа: www.gramotey.com/books/311133715182.htm.
7 Там же.
8 Там же.
9 Там же.
10 Русские озорные частушки [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.the lib.ru/books/avtor_neizvesten/ russkie_ozornie_ chastushki-read.html.
11 См.: Дмитриев, А. В. Социология политического юмора / А. В. Дмитриев. - М. : РОССПЭН, 1998. - С. 46.
12 Барг, М. А. Историческое сознание как проблема историографии / М. А. Барг // «Цепь времен»: проблемы исторического сознания. - М. : ИВИ РАН, 2005.
13 Манкевич, И. А. «Table-talk» по-русски, или русский анекдот как феномен повседневных коммуникаций / И. А. Манкевич // Феномен повседневности : гуманитарные исследования. Философия. Культурология. История. Филология. Искусствоведение : матер. Междунар. науч. конф. «Пушкинские чтения - 2005» (Санкт-Петербург, 6-7 июня 2005 года). - СПб., 2005.
14 Там же.
15 Там же.
16 Там же.
17
См.: Дмитриев, А. В. Указ. соч. С. 57.
18 Чередниченко, Т. В. Наш миф / Т. В. Чередниченко // Arbor Mundi. Мировое дерево : междунар. журнал по теории и истории мировой культуры. - 1992. -№ 1. - С. 132.
