CC BY
32
СОЦИУМ И ВЛАСТЬ В ЗЕРКАЛЕ МЕТАФОРЫ: ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ЭВРИСТИКИ
Э. В. БУДАЕВ
В последние десятилетия наиболее перспективные научные направления чаще всего возникают в зоне соприкосновения различных областей знания. Одним из таких направлений стала междисциплинарная теория политической метафоры, объединяющая усилия исследователей, ищущих ответы на вопросы сложного взаимодействия языка, социума и власти [1].
На протяжении долгого времени метафора, традиционно рассматриваемая как фигура речи, считалась объектом филологических изысканий. Однако в последнее время метафора все чаще привлекает внимание более широкого круга специалистов. В метафоре стали видеть не средство украшения речи, а ключ к пониманию закономерностей мышления, процессов создания универсального, национально-специфического, индивидуального видения мира [2].
Метафора обладает рядом замечательных свойств, и востребованность каждого из них можно определить только в ракурсе конкретного исследования с его целями, задачами и материалом. Вместе с тем в наиболее общем виде можно выделить некоторые из этих свойств, заслуживающих интереса со стороны представителей социально-гуманитарных наук, особенно для тех, кто изучает взаимозависимости между индивидуальным или общественным сознанием и политическими процессами.
Отметим четыре аспекта применения метафорического анализа к исследованию социально-политической проблематики.
1. Анализ прагматического потенциала национальных метафор
Положение теории метафоры о том, что субъект склонен реагировать не на реальность как таковую, а, скорее, на собственные когнитивные репрезентации реальности, приводит к выводу, что и поведение человека непосредственно определяется не столько объективной реальностью, сколько системой репрезентаций человека. Из этого следует, что выводы, которые мы делаем на основе метафорического мышления, могут формировать основу для действия. Это объясняет особенно повышенный интерес современных исследо-
вателей к анализу прагматического потенциала политических метафор.
Вместе с тем в разных культурных сообществах воздействующая сила метафор власти на общество не одинакова: актуализация той или иной метафоры тесно связана с национальной картиной мира. К примеру, если на Западе глав государств часто сравнивают с капитаном или рулевым корабля, то метафоры лидерства в исламе связаны с искусством верховой езды. Мусульманский лидер никогда не стоял за штурвалом, но часто сидел в седле и держал ноги в стременах. Также его власть никогда не ассоциировалась с образом солнца, потому что испепеляющее солнце не радует жителей Востока. Мусульманский лидер закрывает подданных благодатной тенью, спасающей от палящего солнца, и одновременно сам является «тенью Бога на земле» [3]. Если мы обратимся к метафорам стран Запада и России, то обнаружим, что в них метафора монарха как солнца довольно традиционна. Достаточно вспомнить французского короля Солнце (Людовика XIV) или собирательный образ древнерусского князя Владимира Красное Солнышко.
На Ближнем Востоке властные отношения в большей степени представляются в горизонтальных, нежели вертикальных понятиях. Человек во власти не бывает внизу или вверху, но внутри или снаружи, рядом или далеко. В исламском обществе власть и статус больше зависят от близости к правителю, чем от ранга во властной иерархии. Правители Ближнего Востока чаще предпочитали дистанцироваться от критически настроенного окружения, чем понижать их в ранге, или отправляли неугодных в ссылку, вместо того чтобы бросить их в подземелье. Разумеется, речь не идет о бунтарях и явных мятежниках, с которыми и на Западе и на Востоке власть имущие поступали примерно одинаково.
Причины культурного своеобразия национальных метафор довольно прозрачны. Их оценочные смыслы связаны с геоклиматическими условиями того ареала, на котором формируется культура, с традициями, предписывающими соответствующие стереотипы поведения, и другими факторами, имеющими многовековую историю. Вместе с тем система
политических метафор даже в самом традиционном обществе не представляет собой раз и навсегда заданную систему концептуальных координат для осмысления реальности. Изменения в инвентаре политических метафор определенной культуры связаны как с внутренними потребностями, так и с инокультурным влиянием.
Примеры лингвокультурологической специфики политической метафоры приводит Дж. Вэй [4], рассматривая традиционную китайскую цветовой символику и ее взаимодействие с образными средствами политического дискурса. В современном тайваньском политическом дискурсе получила широкое распространение метафора шляпы как символа власти. При этом большое значение имеет ее цвет: красный цвет связан со взяточничеством, золотой - с финансовыми скандалами, черный - с культивированием непотизма, желтый - с прелюбодеянием. Таким образом, политик, который, например, «носит красную шляпу», косвенно обвиняется автором метафоры в коррупции.
Межкультурное своеобразие в национальных картинах мира может быть связано с особенностями ситуативной интерпретации определенных политических событий. Примером может служить исследование американских метафор, которые использовались для оправдания первой войны в Персидском заливе [5]. Ведущую роль в обосновании необходимости войны играли метафоры «политика - это бизнес», «государство - это человек», «политика - это азартная игра»; не меньшую роль играла «сказка о справедливой войне», основу которой составляла классическая схема: Невинная Жертва (Кувейт), Жестокий Злодей (Ирак) и Доблестный Спаситель (Соединенные Штаты). В арабском мире популярной была семейная метафора: война между Кувейтом и Ираком - это «дело семейное», следовательно, «старший брат» (Ирак) имеет полное право «поучить младшего брата» (Кувейт). Всякое вмешательство чужаков в семейные дела - совершенно бессмысленно, братья во всем сами разберутся.
Межкультурные различия в актуализации политических метафор прослеживаются не только при анализе традиционной специфики национальной картины мира, но и при исследовании частотности или продуктивности метафорических моделей. Израильские исследователи А. Абади и Я. Сакердоти, сравнив метафоры израильского и американского политических дискурсов, обнаружили, что
метафорическая модель со сферой-источником «Война» более продуктивна и частотна в израильском дискурсе, в то время как спортивные метафоры более распространены в дискурсе США. Авторы объясняют полученные результаты тем, что жизнь рядовых израильтян в большей степени связана с армией, чем жизнь американцев. Постоянные арабо-израильские конфронтации находят выражение во всепроникающей милитаризации израильского общества. Наоборот, в Израиле отсутствует характерный для США «культ спорта». В частности, количество популярных в США видов спорта значительно превосходит аналогичные показатели в Израиле [6].
Прагматический ракурс рассмотрения специфики политической метафоры позволяет показать, что национальная метафорика в одних своих аспектах отражает национальную культуру и национальный менталитет, в других - типична для определенного культурного пространства (Запад, Россия, Восток, Африка и др.), а в третьих - имеет общечеловеческий характер. Продолжение исследования прагматического аспекта политического дискурса позволит проследить потенциал коммуникативного воздействия метафорики в разных национальных социумах.
2. Анализ исторической динамики метафор
В наиболее общем виде исследователь политической метафорики в исторической перспективе может столкнуться с двумя взаимодополняющими свойствами системы метафор: архетипичностью и вариативностью.
Первое свойство выражается в том, что система метафор имеет устойчивое ядро, не меняется со временем и воспроизводится в общественной коммуникации на протяжении многих веков. Действительно, многие метафоры фиксируются исследователями в разных культурах и в разные времена. Так, метафоры болезней на протяжении долгого времени используются в разных обществах для представления Чужого, угрожающего здоровью общественного организма. К примеру, в эпоху королевы Елизаветы и короля Якова I были очень распространены метафоры болезни Англии, а причины этих болезней общество усматривало в «чужеродных телах»: евреях, ведьмах, католиках [7]. Подобные метафоры обнаруживаются и сто лет спустя в риторике Адольфа Гитлера [8], и в современном политическом дискурсе многих стран мира [9]. Конечно, сфера-мишень для метафор болезни
варьируется в различные эпохи. Если в эпоху королевы Елизаветы католики могли метафорически представляться причинами заболеваний, то до реформы Генриха IV или в период правления Марии Кровавой вряд ли, но ар-гументативный потенциал сферы-источника активно используется в разные исторические эпохи и в разных странах.
Вместе с тем общественная метафорика обладает диахронической вариативностью, проявляющейся в двух тесно взаимосвязанных аспектах. Во-первых, существует зависимость между политической ситуацией в государстве и количеством метафор в его политическом дискурсе. Во-вторых, в различные исторические периоды в общественном сознании доминируют разные метафорические модели. Другими словами, каждый век отмечен только ему присущими метафорами, которые он использует для выражения своих идеалов.
Отправной точкой для первого направления послужила работа X. Де Ландтсхеер, в которой было доказано, что между частотностью метафор и общественными кризисами существует прямая взаимосвязь. В ходе исследования голландского политического дискурса за период продолжительностью в 150 лет Х. Де Ландтсхеер удалось показать, что количество метафор регулярно увеличивается в периоды общественно-политических кризисов [10].
Исследования в этом направлении проводились и в российской науке. В частности, было показано, что метафоричность политического дискурса существенно возросла в период перестройки и снизилась в постперестроечный период [11].
Второе направление в изучении вариативности политической метафорики определяется тем, что исследователя интересует не степень метафоричности политического дискурса, а конкретные понятийные сферы, доминирующие метафоры той или иной эпохи, их динамика в связи с изменением политической ситуации.
Как показывают специальные исследования, даже самые устойчивые и укорененные понятийные области претерпевают с течением времени изменения: доминируют или отходят на второй план. Например, А. Харви [1 2] проследил историю политической метафоры «Государство - это организм» и показал, что подобное осмысление государства - одна из древнейших метафор человечества. Развертывание антропоморфной метафорической модели обнаруживается уже в древних священных текстах. В Ригведе
описывается, что священство произошло изо рта проточеловека, воины - из его рук, пастухи - из бедер, земледельцы - из ступней. В Ветхом Завете пророк Даниил, трактуя пророческий сон Навуходоносора, использует метафору человеческого тела. Прагматический потенциал политической антропоморфной метафоры использовался и в Древнем мире, и в текстах периода Средних веков, и в Новое время. Например, Иоанн Солсберий-ский предлагал следующую метафорическую картину государства: принц - голова; органы управления - сердце; судьи - глаза, уши и язык; солдаты - руки; крестьяне - ступни ног; сборщики налогов - желудок. Метафору «Государство - это организм» использовали Ф. Сидней, Б. Барнс, Ф. Бэкон, Т. Гоббс и другие мыслители, и все-таки в эру индустриальной революции антропоморфную метафору значительно потеснили метафоры механизма.
Благодаря усилиям российских лингвистов достаточно отчетливо прослеживается динамика советско-российской политической метафорики второй половины ХХ в. В советскую тоталитарную эпоху доминировали метафоры войны, во времена Л.И. Брежнева мили-тарные метафоры уступили место метафорам родства, архитектурные метафоры - отличительный признак эпохи перестройки [13], а метафоры из сфер-источников «Театр», «Секс» и «Криминальный мир» - яркая примета периода президентства Б. Н. Ельцина [14]. В российском политическом дискурсе начала XXI в. особенно заметна активизация метафор из сферы-источника «Монархия» [15]. При этом метафорическая модель «Россия -это монархия» оказалась очень продуктивна не только в российской прессе, но и в СМИ Германии [16], Великобритании [17], Франции [18].
Смена метафорики особенно заметна в периоды общественно-политических преобразований. В этом отношении заслуживают внимания взгляды американского ученого Р. Андерсона, направленные на анализ динамики политической метафорики в период демократизации общества [19]. Суть его теории состоит в том, что истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. По Р. Андерсону, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их
«отделенности» от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с «языком народа», но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Всякий текст обладает информативным и «соотносительным» значением. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что власть намеревается им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или нет). Р. Д. Андерсон продемонстрировал, что процесс демократизации соотносится со сменой ориентационной метафорики. Если советский политический дискурс 60-70-х гг. строился на метафорах «вертикальной ориентации» коммунистической элиты и общества, то в 80-х годах начинается вытеснение этих когнитивных структур метафорами горизонтальной ориентации.
Особенно интересно то, что смена метафорики всегда предшествует общественным преобразованиям, опережает их. Работая в Вашингтонском отделении аналитического отдела ЦРУ, Р. Андерсон занимался анализом метафорики советской печати. Планомерное изменение «вертикальных» метафор на «горизонтальные», уменьшение количества метафор родства и изменение сценариев метафорических моделей позволяло ему прогнозировать динамику общественных процессов в СССР/России.
Современный лингвистический мониторинг дискурса предполагает анализ текстов средств массовой коммуникации для выявления состояния общественного сознания, изучения его динамики, когнитивного моделирования мышления политических субъектов (как отдельных политиков, так и партий и общественных движений). Подобный подход может быть, в частности, использован применительно к анализу исторических источников. В этом отношении точки приложения анализа когнитивной метафоры многообразны и зависят от творческой фантазии исследователя. К примеру, если анализ метафоричности дискурса может диагностировать кризис общественного сознания, то это свойство метафор может быть использовано для решения вопроса о том, определяются ли конкретные исторические решения и как следствие общественные потрясения ролью одной личности, группы лиц или связаны с закономерными из-
менениями в сознании на уровне всего общества или большей его части.
3. Метафорический анализ как средство выявления имплицитной информации
Система метафорических моделей в политическом дискурсе или дискурсе СМИ служит индикатором состояния общественного сознания, в ней отражается мировидение действительности независимо от желания и интенций участников коммуникации. Когнитивные метафоры являются неотъемлемой частью культурной парадигмы носителей языка, многие из них укоренены в сознании людей настолько, что нередко не осознаются как метафоры. Это свойство метафор позволяет получать информацию о структурах сознания, которую авторы хотели бы скрывать. К этому добавим принципиальную невозможность верификации метафорических выражений по критерию истинное/ложное, что позволяет адресанту дискурса контролировать их в меньшей степени, чем буквальные выражения.
В качестве иллюстрации приведем исследование А. Н. Баранова, проанализировавшего опросы современных российских политиков и предпринимателей, связанные с проблемой взяточничества в России [20]. Недостатки метода опроса известны. В частности, респонденты стараются отвечать на вопросы не то, что они на самом деле думают, а то, что они хотели бы представить в качестве своей позиции. Однако с помощью метафорического анализа удалось показать, что, несмотря на эксплицитное неодобрение взяточничества, респонденты используют преимущественно органистическую метафору (представляют взяточничество через метафоры живого организма), воспринимают коррупцию как естественное положение дел.
Интересны наблюдения в различиях метафорических моделей в межкультурной перспективе. Анализ метафор показывает, что в период военной операции в Косово в основе осмысления событий в российских, американских и западноевропейских СМИ лежали разные метафорические модели [21].
Знание об имплицитных структурах сознания можно получать и на примере анализа единичных когнитивных метафор. Примером может служить исследование метафоры сердце Европы, проведенное А. Мусолффом [22]. Автор проанализировал корпус метафор британской и немецкой прессы за 1989-2001 гг. Оказалось, что немцы используют метафору
сердце Европы как ориентационную, что понятно, если учесть, что географически Германия находится в центре Европы, подобно тому как сердце является средоточием человеческого организма. Британцы акцентируют внимание на функциональном значении сердца для человеческого организма (Евросоюза), поскольку по сравнению с Германией Великобритания относится к географической периферии Европы. Таким образом, «наивная анатомия» как имплицитная модель осмысления мира проявляется в национальной специфике осмысления общественно-политических реалий.
4. Метафорический анализ как метод верификации гипотез
Метафорическое моделирование позволяет верифицировать или опровергать выдвигаемые в социально-гуманитарных науках гипотезы о корреляции национального менталитета, общественных процессов и политического поведения.
В качестве примера можно привести исследование российских и британских метафор родства, актуализируемых для осмысления России и экс-советских прибалтийских республик [23]. Согласно данной метафорической модели, государство и другие субъекты политической деятельности представляются единой семьей. В российском политическом дискурсе как члены единой семьи регулярно представляются жители России, сторонники одного политического курса, некоторые народы бывшего СССР. Для российского политического дискурса характерно представлять отношения власти и общества в понятиях предсвадебных отношений, бракосочетания, супружеской жизни, развода и т. д. Наиболее часто братьями для русских оказываются восточнославянские (украинцы, белорусы) и южнославянские народы (сербы, македонцы, болгары). При этом российская метафора родства нехарактерна для описания отношений россиян с титульными нациями Латвии, Литвы и Эстонии.
Иная метафорическая картина представлена в британских СМИ. В сознании британцев доминирует концептуальная метафора «Европейский Союз - это семья». В британском дискурсе СМИ Латвия, Литва и Эстония представляются братьями, сестрами, дочерями, невестами. Преодолев трудности «советской оккупации», балтийские страны возвращаются в европейскую метафорическую семью (и одновременно в общеевропейский дом).
Россия же в состав европейской семьи не входит, и прототипические метафоры семьи для осмысления российской действительности не актуализируются. Более того, Россия представляется не семьей народов, а их «тюрьмой», наследницей Советской империи, от власти которой некоторые народы уже освободились, а некоторые до сих пор находятся в ее составе в качестве «пленников» (например, чеченский народ).
Это обстоятельство нередко находит отражение в регулярном непонимании между британцами и россиянами по этническим вопросам и высвечивает проблему имплицитного воздействия метафорических моделей на осмысление действительности в национальном сознании, на метафорические основания рациональной аргументации, подбираемой, но не принимаемой спорящими сторонами вследствие доминирования в национальном сознании разных когнитивных метафорических моделей.
Не менее показателен анализ метафорических моделей, лежащих в основе осмысления института президентства в России и США. В соответствии с данной метафорической моделью российский президент рассматривается как монарх, царь, самодержец, император, повелитель больших и малых народов, обладатель королевских регалий. Президент представляется не как выбранный народом руководитель, а как помазанник Божий, носитель священной власти. Идея святости, богоизбранности, трансцендентности монархической власти используется для акцентирования безграничности власти президентской. Жизнь президента представляется как агиография, жизнь святого, у которого нужно просить благословления на какие-либо политические действия. Поддержка политических оппонентов президента представляется грехом, а инаугурация как миропомазание. В российской метафорической картине российский монарх - полновластный хозяин страны, которого окружают придворные и раболепные подданные. Страна представляет собой систему феодальной иерархии, в регионах правят местные феодалы, наместники и т. п. Сопоставление этих данных с метафорами американского политического дискурса позволило обнаружить, что монархическая модель совершенно нехарактерна для осмысления института президентства в США. Доминирующая в американском сознании метафорическая модель - «Президент - это менеджер», нанятый для управления экономической компа-
нией под названием «США», а не наделенный божественной властью монарх [24].
Влияние этих метафорических моделей, к примеру, позволяет объяснить связанные с нашим менталитетом сложности культивирования демократии в России. Таким образом, метафорический анализ на примере конкретного, эмпирического материала позволяет показать, какие структуры сознания доминируют в определенную эпоху в определенном обществе и определяют его поведение.
Подобные исследования подтверждают или отвергают гипотетические положения, нередко выстраиваемые в социально-гуманитарных науках на основе изысканий интуитивного толка. Примечательно, что подобные гипотезы нередко верны, но не могут найти верифицирующего механизма, отчего довольно уязвимы.
Итак, современные представления об онтологическом и гносеологическом статусе метафоры не только открывают новые грани в, казалось бы, хорошо знакомом феномене, но и предоставляют широкие возможности для применения методологических эвристик ме-
тафорического анализа в междисциплинарном пространстве социально-гуманитарных наук. С одной стороны, метафоры отражают национальное сознание (или подсознательное), и, соответственно, анализ метафор - это анализ концептосферы определенного сообщества. С другой - прагматический потенциал метафор сознательно используется в дискурсах власти для изменения картины мира в общественном сознании. В действительности метафорическое отражение национальной картины мира и прагматически ориентированное конструирование метафорической модели действительности для достижения определенных целей диалектически взаимосвязаны, поэтому проблема метафоры неразрывно связана с решением вопросов, традиционно относящихся к области философии, лингвистики, психологии, политологии, социологии и дискурс-анализа. В свою очередь, анализ метафор позволяет приблизиться к решению вопросов о сложном взаимодействии мышления, языка и культуры в рамках взаимоотношений власти и социума.
1. Детальный анализ методологических подходов к анализу политической метафорики представлен в: Будаев Э. В., Чудинов А. П. Метафора в политическом интердискурсе. Екатеринбург, 2006.
2. Арутюнова А. Д. Метафора и дискурс//Теория метафоры. М., 1990. С. 5-33; Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. М., 1991; Chilton P. Security Metaphors. Cold War Discourse from Containment to Common House. New York; Bern; Frankfurt/M., 1996; Frankowska M. Frazeologia i metaforyka w tekstach politycznych lat 1989-1993//J^zyk a kultura. Wroctaw, 1994. Tom 11. S. 21-47; Lakoff G. The Contemporary Theory of Metaphor//Metaphor and Thought. Cambridge, 1993. P. 202-251; Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live by. Chicago, 1980; Zinken J. Imagination im Diskurs. Zur Modellierung metaphorischer Kommunikation und Kognition: Dissertation zur Erlangung der Wurde eines Doktors im Fach Linguistik. Bielefeld, 2002; и др.
3. Lewis B. The Political Language of Islam. Chicago, 1988.
4. Wei J. M. Virtual Missiles: Allusions and Metaphors Used in Taiwanese Political Discourse. Lanham, 2001. P. 75-77.
5. Lakoff G. Metaphor and War. The Metaphor System Used to Justify War in the Gulf//metaphor.uoregon.edu/lakoff-l. htm.
6. Abadi A., Sacerdoti Y Source domains of metaphors in political discourse. A cross-cultural study: Israel and the U. S. A.//RASK. 2001. Oct., 15.
7. Harris J. G. Foreign Bodies and the Body Politic: Discourses of Social Pathology in Early Modern England. New York; Cambridge, 1998.
8. Мусолфф А. Политическая «терапия» посредством геноцида: антисемитские концептуальные образы в книге Гитлера «Майн кампф»//Известия УрГПУ Лингвистика. Екатеринбург, 2006. Вып. 19. С. 167-186.
9. См.: Санцевич Н.А. Моделирование вариативности языковой картины мира на основе двуязычного корпуса публицистических текстов (метафоры и семантические оппозиции): Дис. канд. филол. наук. М., 2003; Чудинов А. П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). Екатеринбург, 2001; Baker P., McEnery T. A corpus-based approach to discourses of refugees and asylum seekers in UN and newspaper texts//Journal of Language and Politics. 2005. Vol. 4. № 2. P. 197-226; Fridolfsson C. Deconstructing Political Protest. Örebro, 2006; KellyHolmes H., O'Regan V. «The spoilt children of Europe». German press coverage of the Nice Treaty referenda in Ireland//Journal of Language and Politics. 2004. Vol. 3. № 1. P. 81-116; Kiklewicz A., Prusak M. Pragmatyczne aspekty teorii metafor pojeciowych (przy szczegolnym uwzglednieniu metafor politycznych w polskich tekstach prasowych)//Respectus Philologicus. 2006. № 9 (14). P. 20-30; Luoma-aho M. Body of Europe and Malignant Nationalism. A Pathology of the Balkans in European Security Discourse//Geopolitics. 2002. Vol. 7. № 3. P. 117-142; Nasalski I. Die politische Metapher im Arabischen. Untersuchungen zu Semiotik und Symbolik der politischen Sprache am Beispiel Ägyptens. Wiesbaden, 2004; и др.
10. De Landtsheer Ch., Function and the Language of Politics. A Linguistics Uses and Gratification Approach//Communicatuon and Cognition. 1991. Vol. 24. № 3/4. P. 299-342.
11. Баранов А. Н. Политическая метафорика публицистического текста: возможности лингвистического мониторинга. http://evartist.narod.ru/text12/09. htm.
12. Harvey A. D. The Body Politic: Anatomy of a Metaphor//Contemporary Review. 1999. Vol. 275. № 1603. P. 85-93.
13. См.: Баранов А. Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. М., 1991; Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Словарь русских политических метафор. М., 1994.
14. См.: Чудинов А. П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). Екатеринбург, 2001.
15. Чудинов А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. Екатеринбург, 2003.
16. Санцевич Н. А. Моделирование вариативности языковой картины мира на основе двуязычного корпуса публицистических текстов (метафоры и семантические оппозиции): Дис. канд. филол. наук. М., 2003.
17. Будаев Э. В. Метафорическая модель с исходной понятийной сферой «монархия» в российской и британской прессе//Вестник УГТУ-УПИ. Филология. 2006. № 3 (74). Ч. 1. С. 171-195.
18. Шаова О. А. Россия и Франция: национальные стереотипы и их метафорическая репрезентация (на материале французских и российских газет): Дисс. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2005.
19. Андерсон Р. Д. Каузальная сила политической метафоры//Будаев Э. В., Чудинов А. П. Современная политическая лингвистика. Екатеринбург, 2006. С. 70-89.
20. Баранов А. Н. Метафорические грани феномена коррупции//Общественные науки и современность. 2004. № 2. С. 70-79.
21. Чудинов А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. Екатеринбург, 2003. С. 207-214.
22. Musolff A. Metaphor and Political Discourse. Analogical Reasoning in Debates about Europe. Basingstoke, 2004; Musolff A. Metaphor and conceptual evolution//Metaphorik. de. 2004. № 7. P. 55-75.
23. Будаев Э. В. Россия, Грузия и страны Балтии в зеркале российских и британских метафор родства//Известия УрГПУ Лингвистика. 2006. Вып. 18. С. 34-57.
24. Чудинов А. П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. Екатеринбург, 2003. С. 214-224.
