CC BY
28
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ PHILOSOPHICAL SCIENCES
УДК 101.1:316
doi 10.18522/2687-0770-2020-4-4-14
СОЦИОЛОГО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ДИСКУРС НАЦИИ: МЕТОД И СТРУКТУРА
© 2020 г. А.Л. Алавердян а, К.Г. Мальцев а
а Белгородский государственный технологический университет им. В.Г. Шухова,
Белгород, Россия
SOCIOLOGICAL AND HISTORICAL DISCOURSE OF THE NATION: METHOD AND STRUCTURE
A.L. Alaverdyan а, K. G. Maltsev а
а Shukhov Belgorod State Technological University, Belgorod, Russia
Алавердян Артем Левушович -кандидат философских наук, доцент, кафедра теории и методологии науки, Белгородский государственный технологический университет им. В.Г. Шухова, ул. Костюкова, 46, г. Белгород, 308012, Россия. E-mail: [email protected]
Мальцев Константин Геннадьевич -доктор философских наук, профессор, кафедра теории и методологии науки, Белгородский государственный технологический университет им. В.Г. Шухова, ул. Костюкова, 46, г. Белгород, 308012, Россия. E-mail: [email protected]
Artem L. Alaverdyan -
Candidate of Philosophy, Associate Professor,
Department of Theory
and Methodology of Science,
Shukhov Belgorod State Technological University,
Kostyukova Str., 46, Belgorod, 308012, Russia.
E-mail: [email protected]
Konstantin G. Maltsev -
Doctor of Philosophy, Professor,
Department of Theory
and Methodology of Science,
Shukhov Belgorod State Technological University,
Kostyukova Str., 46, Belgorod, 308012, Russia.
E-mail: [email protected]
Социолого-исторический дискурс нации трансформирует привычные представления о необходимости нации как исключительной формы политического единства суверенного народа: выявляется историческая и социологическая обусловленность нации и случайность исторически неповторимой констелляции обстоятельств появления новоевропейской нации-государства. Предпосылки и основоположения социолого-исторического дискурса нации обычно не эксплицируются: «либеральная метафизика» (К. Шмитт), суть которой определяется как бесконечная дискуссия автономных индивидов-субъектов, постулирует в качестве основы нации как гражданского сообщества политическую лояльность государству, гражданином которого является индивид, и выбор национальной идентичности на основе свободного решения автономного гражданина-субъекта; «этнические группы» и «исторические национальные общности» расцениваются как материал, форма и смысл которого определяются политической нацией, становление которой обусловлено необходимостью массовой мобилизации милитаристского территориального новоевропейского государства, демократической формой и расширяющимися политическим и социальным гражданством. Изменение конфигурации названных условий отменяет постепенно, но необходимо, действительность нации, которая теперь рассматривается как остаток (В. Парето), представляющий социальную опасность (национализм, этнический терроризм). Социолого-исторический дискурс нации посредством каузального сведения (М. Вебер) претендует редуцировать действительность нации к социально-историческим условиям ее становления и существования, т. е. без остатка снять нацию и национальное как «неактуальную» (и маргинальную) для современности форму идентификации.
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
Ключевые слова: нация, сообщество, идентификация, суверенный народ, государство-нация, дискурс, идеальный тип, каузальное сведение, «радикальное понятие».
The sociological and historical discourse of a nation transforms the usual ideas about the need for a nation as an exclusive form of political unity of a sovereign people: the historical and sociological conditionality of the nation and the randomness of the historically unique constellation of the circumstances of the emergence of the new European nationstate are revealed. The preconditions and foundations of the sociological-historical discourse of the nation are usually not explicated: "liberal metaphysics " (K. Schmitt), the essence of which is defined as an endless discussion of autonomous individuals-subjects, postulates political loyalty to the state, the citizen of which is the individual, as the basis of the nation as a civil society and the choice of national identity based on the free decision of the autonomous citizen-subject; "ethnic groups " and "historical national communities " are regarded as material, the form and meaning of which is determined by the political nation, the formation of which is due to the need for mass mobilization of the militaristic territorial new European state, the democratic form and expanding political and social citizenship. Changing the configuration of these conditions cancels, gradually, but necessary, the reality of the nation, which is now viewed as a remnant (V. Pa-reto), representing a social danger (nationalism, ethnic terrorism). Sociological and historical discourse of a nation through causal information (M. Weber) claims to reduce the reality of a nation to the socio-historical conditions of its formation and existence, that is, to completely remove the nation and the national as an "irrelevant" (and marginal) form of identification for modern times.
Keywords: nation, community, identification, sovereign people, nation-state, discourse, ideal type, causal reduction, "radical concept".
Новоевропейское государство конституировалось как нация-государство. Нация стала формой политического единства суверенного народа. Возможность национального территориального государства открылась в революции. По утверждению Х. Арендт [1], Американская революция, впервые установившая политический порядок вне горизонта суверена как «абсолютного центра» политического порядка, тем самым стала началом современности как революции. С исторической и социологической точек зрения, действительность нации как формы политического единства представляется процессом, обусловленным неповторимой констелляцией причин разного рода. Нация как «категориальное единство» [2-4] имеет историю и социологически релевантные причины своего становления. Процесс является не линейным, а конкурентным, его необходимость - особого рода: не «категориальная», но исторически и социологически обусловленная (в неокантианской терминологии, например, не столько «генерализацией», но «индивидуализацией», предполагающей объяснение посредством идиогра-фического описания). Репрезентативный для научного социального знания опыт подобного объяснения/описания становления нации и нации-государства мы находим у М. Манна [57], историческую оценку значимости нации как «несущей субстанции государства» [8] - у Э. Хобсбаума [9]. Критический анализ социоло-го-исторического дискурса нации как формы политического единства суверенного народа в новейший период истории европейских государств-наций является предметом данной статьи.
Методы. Научное исследование обнаруживает объект своего познавательного интереса как данный: «проведение границ» (это - дело исключительно философии; вообще: «Любой науке как таковой, то есть науке, каковой она является, остаются недоступными ее основные понятия и то, что они в себя вбирают; это связано с тем, что никакая наука с помощью своих собственных средств ничего не может сказать о себе» [10, с. 321]) и феноменологически имеющееся «пред-знание» «о чем будет вестись речь» [11] предполагаются в наличии, средствами науки тематизи-руется данный объект в перспективе определенного познавательного интереса и на основе принятых основоположений, которые надлежит выявить в первую очередь. Социолого-исторический дискурс нации в современных социальных науках определен в горизонте специфической современной формы «экономической парадигмы политического» [12], каковой является «либеральная метафизика» [13]: нация здесь полагается сообществом как результатом свободного выбора автономного индивида-субъекта.
Форма такого сообщества может быть определена различно. Во-первых, как это представляет К. Хюбнер, понятие нации определяется им подобным структурированному в историческом горизонте общей судьбы «множеству регулятивных систем», идентичность нации предполагает ее представленность как «определяемую множеством исторических регулятивных систем, которыми в своих обычных действиях, речи, мышлении, чувствах и желаниях - отчасти осознанно, отчасти неосознанно - в определенные моменты времени руководствуются субъекты, принадле-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
жащие к этой нации» [8, с. 293]; такие системы правил вступают в многослойные, отчасти иерархические отношения к другим системам [8, с. 293]. Идентичность нации в определенный момент времени характеризуется структурированным множеством систем. В этом состоит ее синхронная идентичность» [8, с. 293]; нация понимается «как целостность, на это указывает и регулятивная идея ее системного множества» [8, с. 347]. Соответственно при национальной идентификации происходит отождествление с ней как с целостностью.
Обыденный процесс идентификации, естественно, реализуется только с видимой частью нации или с теми чертами, которые человеку в ней импонируют, регулируют его язык, мышление, поведение, а также с тем, с чем связан близкими и доверительными отношениями [8, с. 347]. Во-вторых, Б. Як [3] определяет нацию как «воображаемое сообщество» (Б. Андерсон [14]). Сутью его является то, что «сообщество слагается в результате некоего морального отношения между индивидами, называемого мной социальной дружбой. Сообщества связывают нас не с помощью нашего подчинения группе или же слияния с ней, а посредством того, что мы расположены проявлять особое попечение и лояльность к людям, с которыми одинаково разделяем нечто общее» [3, с. 19]. Но в любом случае безусловно исключается возможность представлять нацию как «естественную общность»: все, что еще остается «естественным» в процессе исторического складывания нации, должно быть снято в свободном решении индивида-субъекта о принадлежности к национальной идентичности.
Наконец, следует иметь в виду, что пределом научного социолого-исторического познания может быть только идеально-типическое понятие (М. Вебер [15]), но никогда - «радикальное понятие» (т. е. метафизическое и мифическое: К. Шмитт [16]). Таким образом, нам следует показать: во-первых, как социолого-исторический дискурс нации завершается идеально-типическим ее понятием; во-вторых, решить вопрос о применимости этого идеально-типического понятия к познанию современности.
Социолого-исторический дискурс становления новоевропейской нации-государства. М. Манн выделяет в качестве двух главных акторов Нового времени классы и нации-государства, которые нельзя рассматривать «совершенно отдельно друг от друга» [5, с. 4], и которые «не являются противоположностями, ослабляющими
друг друга» [5, с. 4], но которые «переплетались друг с другом», воздействовали друг на друга, «не подрывая развитие друг друга» [5, с. 4]. Становление наций в общем связано с «ростом государства», который начался после 1850 г. Развитие промышленного капитализма предполагало существенное расширение гражданских прав, что вело («непреднамеренные последствия») к «сплочению наций-государств, росту национальных классов» [5, с. 22]. Механизмы контроля в растущем государстве, представительство и бюрократия актуализировали «представительские конфликты»: «Какие классы, религиозные или языковые сообщества должны быть представлены и где они должны быть представлены, то есть насколько централизованным и национальным должно быть» [5, с. 22].
Модернизация в самом широком значении осуществлялась в контексте революционизированной современности, а революционную программу «можно модифицировать: режим и возникающие акторы власти могут выбирать или дрейфовать между различными путями модернизации, в разной степени опираясь на монархическое управление, верховенство закона, экономический либерализм, демократию и национализм» [5, с. 39]. Здесь многие страны действительно «двигались в сторону национализма и демократии» [5, с. 273], причем революция, считает Манн, оказалась «незавершенной» и власти удалось «избежать революции - путем компромисса с восходящими классами и нациями» [5, с. 273]. Кристаллизация современного государства происходила в «различных точках вдоль двух осей: на оси «представительства»... и на «национальной» оси - от централизованной нации-государства на одном конце и до нежестко связанного конфедеративного режима - на другом» [5, с. 69].
Государство в процессе роста и модернизации все больше становится милитаристским, и «милитаристские государства начали формировать идеологию вокруг классов и наций» [5, с. 320], т. е. нация по своему происхождению есть инструмент мобилизации, а национализм - «идеология мобилизации; в нации происходит «натурализация социальной жизни» [6, с. 130]. Мобилизация предполагает расширение социального гражданства и политизацию: «Социальное гражданство медленно расширялось, по мере того как законы эффективно реализовывались государствами на их территориях в ответ на социальную борьбу, которая была обращена внутрь этих тер-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
риторий» [7, с. 440]. Манн отмечает универсальность этой тенденции в индустриальном процессе, получающую, однако, национальную окраску в одной стране за другой: «Нации появляются в начале XIX в. и фокусируются на союзах между модернизующимися "старыми порядками" и мелкой буржуазией. Основными модернизаторами были либеральные гражданские служащие и специалисты. Многие национальные организации прошли через сети дискурсивной грамотности от идеологического гражданства. Теперь новые классы требовали политического гражданства, а также идеологического гражданства, осуществляемого главным образом через финансируемое государством или регулируемое государством образование, что помогло объединить нацию и государство в нацию-государство» [6, с. 213-214], - в социальном смысле навоевропей-ская нация есть нация среднего класса.
Таким образом, социологически картина генезиса нации представляется обратной той, которая «привычна»: рост и модернизация государства обусловливают появление нации как следствие территориального характера власти государства; нация «выращивается» «в клетке» территориальной организации вследствие необходимости мобилизации ресурсов (сказанное вполне соответствует «модернистским теориям» нации, например в том варианте, который разработан Э. Геллнером [17] или, частично, Б. Андерсоном [14]. Гражданская, или политическая, нация включает в свой состав «этнические нации», преобразуя их. Этот процесс социологически описывается так.
Манн дает следующее определение нации: «Нация - это экстенсивное межклассовое сообщество, подтверждающее свою четко выраженную этническую идентичность и историю и утверждающее свое собственное государство» [5, с. 275]. Нации приписывают себе «особенные добродетели» и, как правило, «вступают в конфликт с другими, "неполноценными" нациями» [5, с. 275]. Нации «возникли в XVIII в. в Европе и Америке и позже на других континентах» [5, с. 275]. Нация представляет собой «экстенсивное» и политическое сообщество, для возникновения которого до этого времени не было ни исторических, ни социологических условий: «До образования наций господствующие классы и лишь в редких случаях угнетенные могли организоваться экстенсивно и политически. Поскольку культура господствующего класса была в значительной степени изолирована от культуры крестьянских масс, лишь не-
многие политические блоки отличались принадлежностью к общей культуре, как это происходило внутри наций» [5, с. 275].
«Протонации» (или «этнические сообщества») существовали до наций: «В "этническом сознании", чувстве, что все население разделяет общую идентичность и историю (как правило, мифическую), не было ничего необычного в предшествующей истории, особенно учитывая наличие общего языка, религии или политического единства» [5, с. 275]. Тем не менее «это была лишь одна из немногих "специализированных" идентичностей, значительно ослабленных локальными, региональными, корпоративными и классовыми идентичностями» [5, с. 275-276]. До Французской революции «термин "нация" в целом означал родовую группу, обладающую общими кровными узами. Такой термин, как "политическая нация", существовал в Великобритании XVIII в., и он употреблялся в отношении тех, кто обладал правом голоса и правом занимать должность (и то и другое обеспечивалось соединением правильной родословной и имущества). Нации тогда были в основном, по терминологии Э. Смита [4], горизонтальными и ограничивались господствующими классами. Смит также определяет вертикальные, то есть межклассовые, этнические сообщества, которые, по его словам, были широко распространены в аграрных обществах, тем самым продвигая перенниалистскую теорию компромисса (как она развита в Armstrong 1982)» [5, с. 276].
Но Манн «в целом оспаривает такой перенни-ализм»: «Я признаю некоторую "до-модерновую" историю нации. Я выделяю два "протонациональных" этапа в развитии наций, начавшиеся еще до обсуждаемого периода. Я называю их религиозно- и коммерческо-этатистскими этапами. Я также утверждаю, что "долгий девятнадцатый век" превратил протона-ции в полноценные нации в течение двух других этапов - милитаристского и промышленно-капиталистического» [5, с. 276]. На первом, который Манн называет религиозным, этапе «начиная с XVI в. протестантизм и католическая контрреформация создали потенциальные протонации двух типов. Во-первых, христианские церкви распространили сети дискурсивной грамотности буквально через область каждого крупного языка и (с большими вариациями) к людям среднего класса... Во-вторых, там, где различные церкви организовывали различные государства или регионы, их конфликты тоже могли достичь
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
более общенародного, протонационального уровня, как это случилось во время религиозных войн» [5, с. 276-277].
Однако на этом этапе собственно нации не образовались: «Обе "натурализующие" тенденции сильно варьировались, так как большинство церквей (и вся католическая церковь) носило в основном транснациональный характер, в то время как границы государства лишь иногда совпадали с языковыми и церковными границами. Если мы посмотрим на историю Запада телеологически, от настоящего к прошлому, то тогда этот религиозный этап строительства нации покажется массовым навязыванием миру идеологической власти. Тем не менее безотносительно ко всякой теологии он производил только рудиментарные протонации» [5, с. 277]: «государство еще не было достаточно релевантно всей общественной жизни, чтобы слиться с такой протонацио-нальной идентичностью и укрепить ее» [5, с. 277].
На втором этапе, «начавшемся около 1700 г., это ограниченное чувство единого сообщества испытало дальнейшую секуляризацию, поскольку коммерческий капитализм и милитаристско-государственная модернизация (в разных странах преобладало что-то одно) взяли на себя большую часть работ по расширению грамотности. Контракты, правительственные отчеты, учебники по армейской муштре, деловые переговоры в кофейнях, академии при знатных чиновниках - все эти институты секуляризовали и немного распространили вниз общую культуру грамотности господствующих классов» [5, с. 277], но «нация по-прежнему не мобилизовывала общество» [5, с. 278].
Собственно нации как «кросс-классовые, связанные между собой через государство и, наконец, агрессивные сообщества» появляются в конце XVIII в.: «К 1840 г. все ведущие державы были квазинациями, но трех различных типов. Нации британской и французской метрополий усиливали существующие государства, они являются примерами наций как "усилителей" государства (state-reinforcing). В Пруссии-Германии нация была больше любого из существующих государств и переходила от аполитичной роли к роли "создателя" государства (или пангосудар-ственной роли). В австрийских землях нации были меньше государственных границ, и они стали "подрывателями" государства (state-subverting)» [5, с. 278]. Причиной этого Манн называет «проникновение растущего милитаризма третьего этапа в различные экономические, идеологические и политические отношения власти» [5, с. 278].
Первоначально кросс-классовое единство нации сознавалось и создавалось как противостояние растущим поборам становящегося все более милитаристским территориального государства: «Единственными, кто был способен противостоять государственным поборам, были собственники, но теперь их число стало превышать возможности традиционной политики партикулярист-ского сегментаризма, которые в любом случае никогда оперативно не реагировали на их требования. Они обратились к универсальным сплачивающим призывам, таким как "народ" или "нация"» [5, с. 287]. «Финансовые кризисы политизировали "народ" и "нацию"» [5, с. 287] и «слово "нация" расширило свое значение от кровных уз до гражданства. Тем не менее оно сохранило семейные метафоры - нация стала "родиной" или "отечеством" для всех, кто присоединился к единой национальной семье наряду с другими национальными семьями» [5, с. 287288]. Нации, «обладающие самосознанием, таким образом, по сути были рождены из борьбы за представительное управление. Какими бы ни были зверства, впоследствии совершенные во имя нации, мы не должны забывать, что ее возникновение опирается на те демократические идеалы этого периода, которым сегодня мы придаем наибольшую ценность» [5, с. 288].
«Оборотной стороной» (Манн называет ее «темной стороной») нации, объясняемой ее происхождением, стало то, что «демократические идеалы были рождены войной. Без давления призыва на военную службу, военных налогов и регрессивных военных займов "народ" остался бы аполитичным и по большей степени игнорирующим государство. Теперь ограниченный "народ" отчасти контролировал государство, хотя все же главной функцией государства было ведение войн. Таким образом, нация стала чуть более агрессивной» [5, с. 288], но агрессивный национализм «расцвел» лишь в специфических условиях конца XIX - начала ХХ в.: «Когда мелкая буржуазия и народ уже были разъярены последствиями милитаризма в области фискальных поборов и рекрутского набора, они по-прежнему нуждались в дополнительных организационных ресурсах. Для того чтобы успешно бороться как класс или нация, им необходимы были смысло-образующие системы, воплощавшие высшие ценности, нормы, ритуалы и эстетические практики. Это требует идеологии в двояком смысле: как имманентной коллективной морали и как трансцендентного сообщения, которое придает
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
моральный характер чьей-то коллективной идентичности и отрицает его у противника, тотализи-рует борьбу и представляет альтернативное сообщество, за которое стоит бороться» [5, с. 290].
Нация выстраивалась как «расширенная семья», члены которой были «эмоционально сплоченными», а значит - лучше мобилизуемыми на борьбу за «свое и своих»: «Семья была основной моральной и эмоциональной действующей силой, потому что она была местом большей социализации, в том числе и для переживания и социального выражения любви и ненависти. Национализм также породил повсюду фиктивную семью: нация должна была, по ошибочному мнению, быть сообществом по происхождению; она также должна быть нашей символической матерью или отцом. Я убежден, что моральный пафос национализма возник благодаря его способности связывать воедино семью, местное сообщество и обширные (экстенсивные) национальные территории. Интенсивная организация семьи и общины может создавать сильные эмоции, возможно, желание жечь хлеб или бунтовать, но не широкую солидарность в рамках всего класса и нации. Эта интенсивность должна быть мобилизована более экстенсивными организациями власти. Именно здесь первые две протонациональные фазы складывания нации оказались весьма значимыми» [5, с. 291].
С усилением и милитаризацией территориального государства «усиливались» и нации: «В течение второй половины XIX и начала XX в. стадия промышленного капитализма, его классовые сражения и его влияние на государства привели к усилению возникших наций. Государства впервые взяли на себя основные гражданские функции, обеспечивая функционирование систем коммуникации, каналов, дорог, почтовых служб, железных дорог, телеграфных систем и, что еще важнее, школ. Государства в основном реагировали на нужды индустриализации, прямо выражаемые как капиталистами, так и другими классами, военными и государственными элитами. Оценив возросшие коллективные силы индустриального общества, они подталкивали государство в направлении большей социальной координации. В свою очередь, государственные инфраструктуры усиливали плотность социальных взаимодействий, но ограничивали их территорией конкретного государства» [6, с. 407-408].
Социальное поведение «натурализовывалось» и становилось «более национально-гомогенным»: «Довольно непреднамеренно большинство дей-
ствий государства приводило к развитию нации как единого сообщества, связывая интенсивные и эмоциональные организации семьи и соседских сообществ с более экстенсивными и инструментальными организациями власти» [6, с. 408]. При этом нации не были и не стали «тотальными сообществами» (как правило, иногда «приближаясь» к этому, в Германии, например). «Внутри нации сохранялся локализм, так же как и региональные, религиозные, языковые и классовые барьеры» [6, с. 208]. Нация также не была сообществом, «свободным от конкуренции», «народная межклассовая нация естественным образом включала концепции гражданства, хотя и разных типов. Но они, в свою очередь, обостряли две доминирующие политические кристаллизации XIX в., поднимая вопрос о представительстве -кто должен быть полноценными гражданами и "национальный" вопрос - где именно должно находиться гражданство, то есть насколько централизованными должны быть государство и нация» [6, с. 408]. Большинство государств не стало национально-гомогенными, но промышленный капитализм «усилил давление в сторону как более представительских, так и более национальных обществ. Натурализация была особенно эффективной, так как она была неосознанной, непреднамеренной, интерстициальной и тем самым не вызывавшей противодействия. Она вовлекала эмоции, как и рассудок, скрыто изменяя концепции вовлеченных сообществ» [6, с. 408], и «в зависимости от контекста индустриально-капиталистическая стадия развития нации способствовала развитию трех типов наций: усиливающих государство, создающих государство и подрывающих государство» [6, с. 409].
Манн определяет «социальный состав» новоевропейских наций: «К концу XIX в. народные нации - во всех трех вариантах - мобилизовыва-ли средний класс и многих крестьян и рабочих во всех европейских странах. На этом этапе нации также стали более пассионарными и агрессивными» [6, с. 409]. Кристаллизация нации осуществлялась в перспективе концепта «национального интереса» и тем самым вызывала «агрессивный национализм». Манн утверждает, что «социальным ядром» нации стал «средний класс», и именно его он называет носителем «агрессивного национализма» [6, с. 411], но лишь в меру «вовлеченности среднего класса в политику», которая никогда не была высокой, - поэтому «государственная дипломатия и милитаризм оставались во многом скрытыми от народных групп вне
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
зависимости от того, обладали эти группы правом голоса или нет. Тем самым агрессивный национализм (или любое резкое действие во внешней политике) в действительности широко не распространялся среди большинства групп среднего класса, особенно среди мелкой буржуазии. Тем не менее агрессивный национализм становился все более привлекательным. Когда индустриализация увеличила функции государства, два клубка щупалец охватили национальное общество - гражданская и военная администрации. Сотни тысяч чиновников теперь зависели от государства, миллионы молодых людей воспитывались военными наставниками в рамках особой морали, принудительной и при этом эмоционально привязывавшей, являвшейся опознавательным знаком современной массовой армии. Эти две группы людей, их семьи, а не более широкие классы или сообщества составили ядро крайнего национализма. Они были, как я их называю, "сверхлоялистами" с завышенной лояльностью к тому, что они считали идеалами своего государства» [6, с. 411-412].
Колониальная политика, активно проводившаяся западными государствами с середины ХГХ в., также вела к росту национализма (мобилизующий потенциал наций в сочетании с концепцией «территориальных интересов» усугублял борьбу между отдельными нациями), а значит, к интенсификации национальной идентичности. В последующем антиколониальное освобождение также осмысливалось преимущественно как национально-освободительная борьба, хотя, по мнению большинства исследователей, нации еще только нужно было создать, и в большинстве случаев сделать это не получилось.
«Средний класс» является «ядром нации» и в другом, тоже социологически релевантном отношении, - через понятие и социальный институт социального гражданства. Средний класс в целом лоялен к существующей власти и к капитализму; «нация-государство среднего класса, созданная в конце Х1Х века, оказалась в решающем смысле вполне нашей современной нацией-государством» [6, с. 180]. «Нации-государства и нации оказались таким же решающим фактором, как капитализм и классы, в формировании цивилизации XX в. Средний класс был основным представителем, обеспечившим ее появление в XX в., и его более этатистские фракции определили работу его наиболее интенсивных и порой разрушительных форм» [6, с. 236]. Манн вводит такое понятие, как «членство в нации», и полага-
ет его (вплоть до настоящего времени) «высоко-стратифицированным» [7, с. 386]. Он описывает процессы постепенного включения в нацию социальных групп и связывает это с процессом получения социального гражданства и ростом социального сочувствия к «исключенным»: «Размах социального обеспечения шире там, где средний класс может с состраданием относиться к судьбе бедных и рассматривать их по сути как таких же людей, как они сами. Это было конкретизировано как нация - мы имеем огромное сходство с нашими согражданами. События, увеличивающие народную солидарность и значимость нации, положительно сказываются на социальном гражданстве, а события, которые их уменьшают, - отрицательно. В свою очередь достижение социального гражданства укрепляет сплоченность национального государства. Национальная "клетка" все более закрывает нас внутри себя благодаря развитию социальных прав» [7, с. 399]. Вообще же «классы с более устойчивыми гражданскими правами также были национально организованными, но существующее государство было их государством. Так как оно символизировало их воображаемое сообщество, они могли легче идентифицировать себя с его величием, честью и геополитическими интересами. Поскольку государство стало нацией-государством, священные государственные интересы становились национальными» [6, с. 476].
Что касается оценки современного «состояния нации», то она зависит, так же как и при возникновении нации, от роли, которая отводится территориальному государству в глобализационных процессах и в мировом имперском порядке, - это предмет специального исследования.
Нация-государство и современность. Отре-флексированная культурная общность и общность языка представляются как условие возможности становления нации как политического процесса в границах территориального устройства государства; следует удерживать это принципиальное утверждение, когда нация традиционно определяется как «исторически сложившаяся, устойчивая общность языка, территории, экономической жизни и духовного склада, проявившиеся в общности культуры» [9, с. 13]. Хоб-сбаум, например, утверждает, что в любом случае «в основе языкового национализма лежат отнюдь не проблемы культуры или средств общения, но вопросы власти и статуса, политики и идеологии» [9, с. 175]. Вообще же он, «подобно большинству серьезных исследователей», не рас-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
сматривает нацию «ни как первичное, изначальное, ни как неизменное социальное образование: она всецело принадлежит к конкретному, по меркам истории недавнему периоду. Нация есть социальное образование лишь постольку, поскольку она связана с определенным типом современного территориального государства, с "нацией-государством", и рассуждать о нациях и национальностях вне этого контекста не имеет, на мой взгляд, никакого смысла. Кроме того, я, вслед за Геллнером, склонен подчеркивать ту роль, которую играют в процессе формирования наций искусственное конструирование, целенаправленное изобретение и социальная инженерия» [9, с. 18-19].
«Нации» находятся «в точке пересечения политики, техники и социальных процессов. Нации существуют не только в качестве функции территориального государства особого типа (в самом общем смысле - гражданского государства Французской революции) или стремления к образованию такого; они обусловлены и вполне определенным этапом экономического и технического развития» [9, с. 20]. Таким образом, со-циолого-исторический анализ проводится в двух направлениях: «сверху», от государства (что наглядно показано М. Манном), и «снизу», «с точки зрения убеждений, предрассудков, надежд, потребностей, чаяний и интересов простого человека, которые вовсе не обязательно являются национальными» [9, с. 20]. Националистической политика становится тогда, когда, во-первых, легитимным полагается принцип, что «политические и национальные образования должны совпадать» и, во-вторых, что политический долг «титульной нации» в отношении «своего государства» стоит выше «прочих общественных обязанностей», а в экстремальных случаях (война) «должен подчинять себе любого рода обязанности» [9, с. 18]. Существует множество социальных связей, над-локального и, с другой стороны, «узкого», «личного» уровня, которые значимы для индивидов, но поддерживают национальную идентичность только посредством политизации в государстве.
Хобсбаум указывает, что в становлении нации можно выделить три критерия, позволяющие причислить «народ к нации» (т. е., как он пишет, «преодолеть порог»): во-первых, «историческая связь народа с современным государством или с государством, имевшим довольно продолжительное и недавнее существование в прошлом» [9, с. 61]; во-вторых, «существование давно и
прочно утвердившейся культурной элиты, обладающей письменным национальным языком -литературным и административным» [9, с. 62]; в-третьих, «доказанная на практике способность к завоеваниям. Фридрих Лист прекрасно понимал: быть имперским народом - вот что лучше всего остального заставляет население осознать свое коллективное единство как таковое. Кроме того, завоевание представляло собой для XIX века доказательство успешной эволюции данного социального вида» [9, с. 62]. Этот «порог» впервые преодолевается только в конце нового времени, и именно в связи с демократизацией, когда народ-суверен «выходит на арену истории»: исторические и культурные сообщества «в самих себе теперь видят силу, которая имеет особое историческое призвание. Они требуют контроля над государством как самым мощным инструментом власти и начинают борьбу за политическое самоопределение. Политическое понятие нации, новое самосознание в целом, родились в 1789 году - в год Французской революции» [9, с. 161]. «Важнейшими политическими переменами, превратившими потенциальную восприимчивость к национальным лозунгам в их реальное восприятие, стали общая демократизация политики во все большем числе государств, а также создание современного типа бюрократического государства, способного активно влиять на своих граждан и мобилизовывать их для собственных целей» [9, с. 174].
Однако после того, как «порог» преодолен несколькими, первыми и успешными, путь к «становлению нацией» открывается и остальным. Национализм 1880-1914 гг. отличается тем, что «принцип порога» упраздняется: «С этого времени любая народность, которая считала себя "нацией", могла добиваться права на самоопределение, означавшего в конечном счете право образовать на своей территории отдельное независимое государство» [9, с. 162-163]. Теперь, «и именно вследствие увеличения числа этих потенциальных "неисторических" наций» - «все более важными, решающими (и даже единственными) критериями национальной государственности становились этнос и язык» [9, с. 162-163]. Еще одним, третьим симптомом перемен стал резкий «сдвиг вправо»: родившаяся в революционном и демократическом процессе, нация становится реакционной (или по меньшей мере консервативной): «Национализм из понятия, связанного с левыми и либеральными идеями, превратился в среде мелкой буржуазии в шовинистиче-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
ское, имперское, агрессивно-ксенофобское движение, точнее - в правый радикализм» [9, с. 193].
Отчасти менялся и «социальный ландшафт» действительности нации: если сначала, как мы писали, становление нации происходило в контексте «национальной экономики» и нация была нацией «среднего класса», то, как утверждает Хобсбаум, уже в начале ХХ в. ситуация стала меняться. Во-первых, произошел заметный идеологический сдвиг: широкое признание получило понятие расы, причем «давно и прочно утвердившееся деление человечества на "расы", отличающиеся по цвету кожи, превратилось теперь в более сложную систему "расовых" признаков, по которым различались народы, имевшие примерно одинаковую светлую кожу, например, "семиты" и "арийцы", а среди последних - нордическая, альпийская и средиземноморская группы» [9, с. 171-172].
При этом расовое деление получило политическую интерпретацию: «Дарвинистский эволюционизм, дополненный впоследствии тем, что стало известно под именем генетики, представил расизму чрезвычайно убедительную, на первый взгляд, систему "научных" аргументов, оправдывавших дискриминацию и даже, как выяснилось затем, изгнание и массовое уничтожение "инородцев"» [9, с. 171-172]. Во-вторых, средний класс, может быть, оставаясь «большинством нации», тем не менее как идеологически и политически недостаточно ангажированный, националистически радикализировался: «Три социальных процесса существенно расширили ту сферу, где складывались новые способы превращения "воображаемых" и даже реальных общностей в национальности: сопротивление традиционалистов, напуганных натиском современности; быстрый рост в урбанизирующихся обществах развитых стран новых и вполне "нетрадиционных" классов и слоев и, наконец, беспрецедентные миграции, разбросавшие по всему свету диаспоры представителей разных народов, каждая из которых оставалась чуждой как местным жителям, так и прочим группам переселенцев, ибо не успела еще выработать навыков сосуществования» [9, с. 173].
«Неуверенность в своем статусе, трудность самоидентификации, непрочность социального положения многочисленных слоев, находившихся между бесспорными работниками физического труда и столь же бесспорными представителями высших классов; сверхкомпенсация через претензии на исключительность и превосходство, ко-
торым кто-то вечно угрожает, - все это сближало мелкую буржуазию с идеологией воинствующего национализма, которую можно фактически определить как ответ на подобные угрозы» [9, с. 192].
Провозглашение «права наций на самоопределение» вплоть до создания национального государства, с одной стороны, политизировало и радикализировало национальные лозунги и программы, с другой - национальные меньшинства стали претендовать на свою, иногда монопольную, «нишу» в национальном (в границах государства-нации) разделении труда, т. е. принадлежность к меньшинству может рассматриваться как стратегия «приобретения выгод», или хотя бы «устойчивости». В тех же государствах, которые «не сложились», а таковыми все больше считаются все государства вне Европы и Юго-Восточной Азии, национальная самоидентификация часто служит групповой (иногда племенной) борьбе за власть над государством: «Если учесть, что "традиционные полиэтнические системы очень часто имеют ярко выраженный экономический характер" (Барт), то может показаться удивительным, что движения, отстаивающие свою этническую идентичность в многонациональных государствах, гораздо чаще бывают озабочены не этим видом социального разделения, но позицией их групп в свободном межобщинном соперничестве за контроль над государством. Многое из того, что принято считать проявлениями постколониального национализма, отражает обусловленную подобным соперничеством нестабильность межгрупповых отношений, которые зависят не от реального этно-экономического разделения труда и функций, но от политического равновесия (или его нарушения)» [9, с. 252].
В большинстве случаев, утверждает Хобсбаум относительно этих «новых недо-государств», «межэтнические отношения стабилизировались через постепенное развитие социально-этнического разделения труда, при котором "чужак" имеет общепризнанную функцию, и - какими бы ни были "наши" трения с его общиной, -служит для "нас" скорее дополнением, нежели выступает в роли конкурента. При отсутствии внешних препятствий подобный этнически сегментированный рынок труда формируется естественным образом, даже в эпоху западной индустриализации и урбанизации, отчасти потому, что на этих рынках обнаруживаются вакантные ниши, но главным образом по той причине, что неформальный механизм взаимопомощи, существующий у иммигрантов из определенных реги-
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
онов, заполняет эти ниши друзьями, родственниками и клиентами из числа земляков» [9, с. 251252]. Это уже не «политическая» или «гражданская» нация, но своего рода «сетевое сообщество» (Б. Як утверждает, что такие сообщества основаны на поиске выгоды), но в точном смысле, по Парето [18], ее «остаток».
Что же касается национальных/этнических конфликтов, возобновившихся в Европе после крушения Восточного блока, то Хобсбаум считает, что «очевидный взрыв сепаратизма в 1988-1992 гг. проще всего определить как "завершение дела, не оконченного в 1918-1921 гг."» [9, с. 262], и решаться проблема будет «в имперской перспективе».
В целом социальные и исторические условия изменились таким образом, что национальная идентификация больше не может считаться «основной»: «Кризис национального сознания мы можем обнаружить в нациях давно сложившихся. Это сознание - в том виде, в каком оно возникло в Европе прошлого века, - располагалось где-то внутри четырехугольника, вершинами которого были Народ, Государство, Нация и Правительство. В теории все четыре элемента совпадали. Как выразился Гитлер, Германия - это «ein Volk, ein Reich, ein Fuehrer», т. e. один народ/нация, одно государство, одно правительство (Volk означает здесь и народ, и нацию). В реальности же понятия "государства" и "правительства" определялись, как правило, политическими критериями, характерными для той эпохи, у истоков которой стояли великие революции XVIII века, тогда как понятия "народа" и "нации" определялись главным образом прежними, до-политическими критериями, служившими формированию воображаемых общностей. Политика же постоянно стремилась присвоить эти до-политические элементы и преобразовать их ради собственных целей. Органическая связь всех четырех элементов принималась без доказательств, -теперь, однако, в крупных исторических или давно сформировавшихся нациях-государствах это уже стало невозможным» [9, с. 298-299]. Национальная идентификация «с закатом нации-государства пойдет на убыль; и тогда с ясностью обнаружится, что быть "англичанином", "ирландцем", "евреем" или совмещать в себе все эти характеристики - это лишь один из многих способов самоидентификации, к которым прибегают люди в зависимости от конкретных обстоятельств» [9, с. 304], а национализм «исторически стал менее важным»: «Он уже не является, так сказать, глобальной перспективой развития или все-
общей политической программой, - чем он, вероятно, действительно был в XIX - начале XX в. Теперь он, самое большее, лишь дополнительный усложняющий фактор или катализатор для иного рода процессов» [9, с. 303].
Выводы. Нация, таким образом, представляется как историческая, т. е. преходящая общность, появление которой объясняется исторически сложившимися социальными и политическими обстоятельствами: нация есть продукт модернизации территориального государства. Протонации или «этнические сообщества» ассимилируются в политической/гражданской нации, являясь в лучшем случае материалом нациестроительства. Нация как культурное сообщество - рефлексивно; в современных условиях зрелая нация-государство вырождается в «сетевую нацию», в основе которой уже не солидарность, но в большей степени - поиск выгоды. Реальность данного представления и так описанная действительность нации может быть поставлена под вопрос в нескольких взаимосвязанных перспективах. Во-первых, последовательное уклонение от того, что называется «радикальным понятием» и, следовательно, от философского истолкования «сущности нации» (вообще признание такого вопроса неправомерным), принятие нации как наличной данности и ее идеально-типическое познание посредством каузального сведения может закончиться полным исчезновением объекта исследования. Кажется, это и есть «сверхзадача» либерального «мейнстрима» -избавление от всех видов идентичности, в которых сохраняется хотя бы «тень» естественности. В социолого-историческом дискурсе нация редуцируется без остатка. Но в противоположность сказанному, во-вторых, по утверждению К. Хюбнера, то, что в основу нации как действительного сообщества может быть положена «гражданская лояльность», является «абсурдной» и «чуждой действительности» идеей. В своей книге он показывает, что действительность нации - мифична. Конечно, можно с этим не соглашаться. В-третьих, мобилизационный потенциал нации едва ли можно полагать «исчерпанным» (что, кстати, показали события 90-х гг. в Восточной Европе, да и нынешнее состояние «европейских дел» также не может быть однозначно истолковано как «преодоление национализма»), равно как идеологический и даже «утопический» (как общественно значимая цель).
В любом случае философское истолкование смысла и границ социолого-исторического дискурса нации в современном обществознании, выявляющее его основоположения, предпосылки
ISSN 2687-0770 BULLETIN OF HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTIONS. NORTH CAUCASUS REGION. SOCIAL SCIENCE. 2020. No. 4
и возможности, позволяет лучше уяснить цель, которая преследуется тем политическим актором, в интересах которого дискурс выстраивается, -глобальным коспополитическим классом.
Литература
1. Арендт Х. О революции. М : Европа, 2011. 464 с.
2. Калхун К. Национализм. М. : Территория будущего, 2006. 288 с.
3. Як Б. Национализм и моральная психология сообщества. М. : Изд-во Ин-та Гайдара, 2017. 520 с.
4. Смит Э. Национализм и модернизм: критический обзор современных теорий наций и национализма. М. : Праксис, 2004. 270 с.
5. Манн М. Источники социальной власти : в 4 т. Т. 2 : Становление классов и наций-государств, 17601914 годы. Ч. 1. М. : Дело, 2018. 503 с.
6. Манн М. Источники социальной власти : в 4 т. Т. 2 : Становление классов и наций-государств, 17601914 годы. Ч. 2. М. : Дело, 2018. 507 с.
7. Манн М. Источники социальной власти : в 4 т. Т. 3 : Глобальные империи и революция, 18901945 годы. М. : Дело, 2018. 682 с.
8. Хюбнер К. Нация: от забвения к возрождению. М. : Канон +, 2001. 400 с.
9. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб. : Алетейя, 1998. 308 с.
10. Хайдеггер М. Ницше : в 2 т. СПб. : Владимир Даль, 2006. Т. 1. 608 с.
11. Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии. СПб. : Высшая религиозно-философская школа, 2001. 456 с.
12. Агамбен Дж. Царство и слава. К теологической генеалогии экономики и управления. М.; СПб. : Изд-во Ин-та Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2018. 552 с.
13. Шмитт К. Духовно-историческое состояние современного парламентаризма // Политическая теология. М. : Канон-Пресс-Ц, 2000. С. 155-258.
14. Андерсон Б. Воображаемые сообщества: размышления об истоках и распространении национализма. М. : Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001. 288 с.
15. Вебер М. Основные социологические понятия // Избр. произведения. М. : Прогресс, 1990. С. 602-643.
16. Шмитт К. Политическая теология // Политическая теология. М. : Канон-Пресс-Ц, 2000. С. 7-98.
17. Геллнер Э. Нации и национализм. М. : Прогресс, 1991. 320 с.
18. Парето В. Компендиум по общей социологии. М. : Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. 511 с.
Поступила в редакцию / Received
References
1. Arendt H. (2011). About the revolution. Moscow, Evropa Publ., 464 p. (in Russian).
2. Calhoun K. (2006). Nationalism. Moscow, Terri-toriya budushchego Publ., 288 p. (in Russian).
3. Yak B. (2017). Nationalism and moral psychology of the community. Moscow, Gaidar Institute Press, 520 p. (in Russian).
4. Smith E. (2004). Nationalism and modernism: A critical review of contemporary theories of nations and nationalism. Moscow, Praxis Publ., 270 p. (in Russian).
5. Mann M. (2018). Sources of social power: in 4 vol. Vol. 2: The rise of classes and nation-states, 1760-1914. Moscow, Delo Publ., part 1, 503 p. (in Russian).
6. Mann M. (2018). Sources of social power: in 4 vol. Vol. 2: The rise of classes and nation-states, 1760-1914. Moscow, Delo Publ., part 2, 507 p. (in Russian).
7. Mann M. (2018). Sources of social power: in 4 vol. Vol. 3: Global empires and revolution, 1890-1945. Moscow, Delo Publ., 682 p. (in Russian).
8. Hübner K. (2001). Nation: From oblivion to rebirth. Moscow, Canon + Publ., 400 p. (in Russian).
9. Hobsbawm E. (1998). Nations and nationalism after 1780. Saint Petersburg, Aleteya Publ., 308 p. (in Russian).
10. Heidegger M. (2006). Nietzsche: in 2 vol. Saint Petersburg, Vladimir Dal Publ., vol. 1, 608 p. (in Russian).
11. Heidegger M. (2001). The main problems of phenomenology. Saint Petersburg, Higher Religious-Philosophical School Press, 456 p. (in Russian).
12. Agamben J. (2018). Kingdom and Glory. Towards a theological genealogy of economics and management. Moscow; Saint Petersburg, Gaidar Institute Press; Faculty of Liberal Arts and Sciences Press, St. Petersburg State University, 552 p. (in Russian).
13. Schmitt K. (2000). Spiritual and historical state of modern parliamentarism. Political Theology. Moscow, Kanon-Press-Ts Publ., pp. 155-258. (in Russian).
14. Anderson B. Imagined communities: Reflections on the origins and spread of nationalism. Moscow, KanonPress-Ts; Kuchkovo pole Publ., 288 p. (in Russian).
15. Weber M (1990). Basic sociological concepts. Selected works. Moscow, Progress Publ., pp. 602-643. (in Russian).
16. Schmitt K. (2000). Political theology. Political Theology. Moscow, Kanon-Press-Ts, pp. 7-98. (in Russian).
17. Gellner E. (1991). Nations and nationalism. Moscow, Progress Publ., 320 p. (in Russian).
18. Pareto V. (2008). Compendium on general sociology. Moscow, Higher School of Economics Press, 511 p. (in Russian).
_26 октября 2020 г. / October 26, 2020
