CC BY
14
16. К примеру, используя эту основу, Брэндвол пытался объяснить эволюцию различных авторитарных режимов в республиках Калмыкия и Бурятия и указывал, что разные уровни этнической поляризации определяют разные пути формирования политических режимов. См.: Brandvoll J. Only Peace and Harmony? An Investigation of Inter-Ethnic Realities and their Impact on Regime Development in Buryatia and Kalmykia // Paper delivered to the 7-th Annual World Convention of the Association for the Studies of the Nationalities. New York, 2002.
17. BrubakerR. Reframing Nationalism. Cambridge, 1996.
18. Roeder P. Soviet Federalism and Ethnic Mobilization // World Politics. 1991. № 2. P. 196-232.
19. См.: LipsetS.M. Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy // American Political Science Review. 1959. № 1. P. 69-105.
20. Inkeles A., Smith D. Becoming Modern: Individual Change in Six Developing Cou-tries. Cambridge, 1974.
21. См. например: Aiken M., Mott P., eds. The Structure of Community Power. New York, 1970.
22. Bollen K., Jackman H. Economic and Noneconomic Determinants of Political Democracy in the 1960s. Research in Political Sociology. 1985.
23. См.: Хантигтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003.
24. Bova R. Democracy and Liberty: The Cultural Connection // Journal of Democracy. 1997. № 1. P. 112-126.
25. Эти случаи подробно рассмотрены в: Lapidus G., Walker E. Nationalism, Regionalism, Federalism: Center-Perphery Relations in Post-Communist Russia // The Hew Russia: Troubled Transformation / G. Lapidus, ed. Boulder, 1994.
26. Reddaway P., Glinski D. The Tragedy of Russia's Reforms: Market Bolshevism Against Democracy. Washington, 2001.
27. Reddaway P., Orrtung R., eds. The Dynamics of Russian Power: The Reform of Federal-Regional Relations Under Putin. Vol. 1. Nov. 2003. Vol. 2. Spring 2004.
Ставропольский государственный университет 29 июня 2005 г.
© 2005 г. Н.И. Сидоркин
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ ТОРГОВЛИ В ПЕРИОД МОДЕРНИЗАЦИИ РОССИЙСКОЙ СИСТЕМЫ
Революция 1917 г. в России, наряду с радикальными изменениями в социально-экономическом и политическом строе страны, повлекла за собой и глубокую трансформацию ценностной сферы социума. По мере укоренения новых социально-экономических и политических институтов в обществе менялась и его хозяйственная культура. Как отмечает отечественный исследователь социокультурных основ хозяйства и предпринимательства Н.Н. Зарубина, исходный хозяйственный менталитет разных классов и слоев дореволюционного российского общества подвергся жестокой насильственной ломке ради формирования новой, идеологически заданной модели. В то же время новая социалистическая хозяйственная
культура сохранила генетическое родство с дореволюционной [1, с. 142143]. С одной стороны, советская социально-экономическая система изначально формировалась как антирыночная, что в комплексе с физическим уничтожением немалой части дореволюционной экономической элиты, в том числе и купечества, не могло не повлиять на хозяйственную культуру, вызвав радикальный разрыв с предпринимательской, коммерческой культурой, деловой этикой российского дореволюционного общества. С другой стороны, главными направлениями экономических преобразований были, как известно, национализация и уничтожение частной собственности, что вызвало ликвидацию предпринимательства, в том числе и легальной частной торговой деятельности. Здесь большевики, вне всякого сомнения, опирались на антисобственнические тенденции, которые всегда существовали в российской культурной традиции. Как уже упоминалось выше, традиционная российская экономическая ментальность, в принципе, не знает понятия «честная нажива» и склонна негативно оценивать любые способы индивидуалистического обогащения. Конечно, в советский период это осуждение индивидуалистического стремления к достатку не могло не усилиться.
Антирыночная установка бедных слоев российского общества была усилена политикой большевиков уже в самые первые годы после их прихода к власти, что нашло отражение в отрицании на высшем идеологическом уровне трудовой, творческой природы частной инициативы. Частная собственность провозглашалась воплощением социального и морального зла, источником эксплуатации, разобщенности и вражды людей, социальных конфликтов и антагонизмов [1, с. 143].
Данные идеологические постулаты нашли отражение в сформированной в стране жестко-централизованной социально-экономической системе, названной «военным коммунизмом», в рамках которой государство сконцентрировало в своих руках почти все трудовые, финансовые и материальные ресурсы, заставляя их работать на принципах военного подчинения [2]. Рассматриваемая политика, получившая наименование «красногвардейской атаки на капитал», фактически покончила с существовавшими в то время традициями крупного и среднего предпринимательства, в том числе и в сфере торговли. Одним из направлений политики новой власти в период «военного коммунизма» было установление прямого продуктообмена между городом и деревней, которое опиралось на административный и силовой ресурсы власти. Приоритетной целью этой политики была аккумуляция продовольствия в государственных фондах для обеспечения нужд армии и рабочих, занятых на оборонных предприятиях. Это привело к тому, что мелкотоварное крестьянское хозяйство стало постоянно подвергаться насильственным реквизициям - продразверсткам, а торговля была заменена принудительным отъемом продукта и его плановым распределением. Наряду с введением продразверстки в стране была также запрещена частная торговля хлебом и другими продуктами. Все
продовольствие и промышленные товары повседневного спроса распределялись государственными учреждениями строго централизованно - по карточкам. Несмотря на то что политика «военного коммунизма» была вызвана объективными условиями военного времени, многие лидеры страны, идеологи большевистского режима воспринимали ее не только как вынужденную, временную, но и как вполне закономерную систему при переходе к бесклассовому обществу, свободному от рыночных отношений. В этот период многие действительно полагали, что социалистическая экономика может и должна быть натуральной, безденежной, что в ней обязательно будет присутствовать централизованное распределение всех ресурсов и готовой продукции. Косвенно это подтверждается тем фактом, что многие из чрезвычайных мер были введены новой властью в 1920 г., когда гражданская война и иностранная интервенция уже заканчивались.
Подобным взглядам на систему управления экономикой способствовала глубокая убежденность большевистских лидеров в том, что вслед за революцией в России должны произойти революционные преобразования и в странах Запада, новое же общество будет построено вместе с богатыми странами и при их участии. Однако история европейских стран пошла по другому пути, революции в Германии, Австрии, Венгрии были подавлены, и надежды на «мировой революционный пожар» стали убывать.
Справедливости ради следует также отметить, что система «военного коммунизма», несмотря на принятие ряда чрезвычайных мер, так и не стала абсолютно господствующей: полностью подавить свободный рынок и частную торговую деятельность ей не удалось. По данным некоторых исследователей, спекулянты-мешочники в годы «военного коммунизма» доставляли в города столько же хлеба, сколько давали все заготовки по продразверстке, только цена его была в несколько раз выше. Стихийная торговля осуществлялась по всей стране, жители деревень и городов обменивали продовольствие на промышленные товары и наоборот. На крупнейшем московском рынке - Сухаревке - можно было купить или выменять практически любой нужный товар: от булавки до коровы. Мебель, бриллианты, хлеб, овощи - все это продавалось на «черном» рынке. Здесь же можно было обменять советские деньги на валюту, хотя официально это было строго запрещено [2, с. 213-214].
Таким образом, частная торговая деятельность в годы «военного коммунизма» продолжала существовать, несмотря на попытки советского правительства монополизировать производство и распределение. К тому же новая власть оказалась в двусмысленном положении: строгий запрет частной торговли мог обречь городское население на голодную смерть, так как государственное распределение не могло обеспечить его продовольствием в полном объеме. В данной ситуации объявление руководства страны о переходе к новой экономической политике можно рассматривать
как формальное признание факта существования частной торговли, которой удалось выжить вопреки декретам и репрессиям властей.
Как известно, новая экономическая политика (нэп) в Советской России была вызвана к жизни экономической катастрофой в стране, массовыми антиправительственными выступлениями и голодом. Сущностью нэпа являлась децентрализация экономической сферы общества: наиболее крупные, технически хорошо оснащенные предприятия объединялись в тресты, наделенные правами планирования, распределения средств, проведения торговых операций. Государство начало сдавать мелкие предприятия в аренду частным лицам, разрешило им производить реализацию предметов частной промышленности. В результате с переходом к нэпу был дан импульс частнокапиталистическому предпринимательству. Несмотря на это, государственное регулирование сохранялось в достаточно большом объеме в форме надзора, контроля и т.д. Развитие торговли было одним из элементов государственного капитализма в годы нэпа. Первоначально, в марте 1921 г., предполагалось во имя подлинной «смычки города и деревни» проводить широкий товарообмен в пределах местного хозяйственного оборота. Для этого предусматривалось обязать государственные предприятия сдавать продукцию в специальный товарообменный фонд республики. Но неожиданно для руководителей страны местный товарообмен оказался тесным для развития экономики и уже в октябре 1921 г. превратился в свободную торговлю со всеми ее необходимыми элементами. В этот период В.И. Ленин называл торговлю основным звеном в хозяйственной политике, за которое надо всеми силами ухватиться, чтобы построить фундамент социализма. В сферу торговли в годы нэпа был допущен частный капитал в соответствии с полученным разрешением от государственных учреждений на производство торговых операций. Особенно заметным было присутствие частного капитала в розничной торговле, где его удельный вес в общем обороте достигал 83 %. В оптовой торговле основные позиции занимало государство: государственным торговым организациям принадлежало до 77 % товарооборота, кооперации -8, частному капиталу - 15 %. При этом частный капитал совершенно не допускался в сферу внешней торговли, которая осуществлялась исключительно на основе государственной монополии (международные торговые соглашения заключались только с органами Наркомвнешторга) [2, с. 223].
В целом новая экономическая политика способствовала оживлению частной торговой деятельности, что позволило насытить рынок товарами массового спроса. В рамках настоящего исследования нас интересуют не столько формы торговли, сколько статус самих торговцев, а также отношение населения к частной торговой деятельности. Статус частных торговцев в годы нэпа был во многом обусловлен временным характером этой политики: она изначально рассматривалась как временная мера, тактическое отступление, а не политика, рассчитанная на длительный срок. Как справедливо отмечает Н.Н. Зарубина, стремление большевиков использо-
вать преимущества рыночного хозяйства для целей социалистического строительства, политическая диктатура, идеологические и культурные репрессии против «частников» порождали ощущения нереальности и недолговечности хозяйственной свободы. Весьма интересное замечание по этому поводу было сделано находившимся в эти годы в эмиграции русским философом П. Струве, который в 1923 г. писал, что на фоне реальной несвободы индивида торговля оказывается не особой социальной и хозяйственной сферой, а лишь легализацией примитивного обмена [1, с. 144].
Хозяйственная культура советского общества в годы нэпа несла на себе отпечаток этой нереальности и недолговечности. В среде предпринимателей в этот период доминировало стремление к получению быстрой прибыли и переводу ее в нехозяйственные расходы. Среди торговцев-нэпманов широко распространился культ потребительства, бытового комфорта, моды, развлечений; начинала формироваться своеобразная субкультура, воплотившаяся для потомков в образе Эллочки Людоедки. Интересно отметить, что фигура нэпмана отложилась в массовом сознании российского населения преимущественно в негативном виде.
Классическими образцами подобного комического изображения нэпманов могут служить хорошо известные отечественному читателю произведения И. Ильфа и Е. Петрова, рассказы, а также стихотворения и пьеса «Клоп» В.В. Маяковского, повествующая о буржуазном перерождении коммуниста Присыпкина. Пьеса показывает несостоятельность идеи индивидуального обогащения: стремление главного героя обеспечить себе «дом - полную чашу» заканчивается грандиозным пожаром во время «буржуйской свадьбы» перерожденца. В романе Л. Пантелеева «Республика ШКИД» зверскому избиению младшими шкидовцами подвергается тиранивший их сверстник Сластенов, решивший заняться «среди своих» коммерцией и ростовщичеством. Персонаж этот также однозначно сатирический и негативный. В сатирическом ключе рассматривается предпринимательские установки и в ранних произведениях М. Шолохова. В частности, избиением заканчивается попытка товарища Тютикова проверить идейную прочность попутчика-комсомольца и с этой целью заявившего о своем решении «заняться торговлишкой» (первый опубликованный рассказ М.А. Шолохова «Испытание»). В целом советская литература 20-х гг. демонстрирует еще более негативное отношение к частным торговцам, чем это было в русской дореволюционной литературе, изображавшей купечество. Единственным популярным литературным персонажем с предпринимательской жилкой, который вызывал у читателя хоть какую-то симпатию, был Остап Бендер.
На наш взгляд, данное отношение к нэпману объясняется прежде всего тем, что первоначальное накопление капиталов в среде новых предпринимателей являлось результатом активных делинквентных практик: история буржуазного накопления в СССР в первый его период, как отмечает Ю. Ларин, есть главным образом история буржуазного воровства в раз-
ных видах и формах. И уже затем начинается «буржуазное накопление обычного типа» [3, с. 348]. Как бы то ни было, понятия «нэпман» и «жулик» (т.е. делинквент) стали для многих советских людей синонимами. В то же время криминализация деловой инициативы, усиление в среде частных торговцев делинквентного поведения были во многом обусловлены неустойчивостью социально-экономического положения частных предпринимателей в годы нэпа.
Курс на форсированную индустриализацию, взятый партией большевиков в конце 20-х гг. XX в., сопровождался постепенным свертыванием нэпа. На место наметившейся частичной децентрализации народного хозяйства вновь пришли диктатура центра, жесткий административный и государственный контроль над хозяйственной жизнью. Фактически это означало воспроизводство в новых условиях традиционной российской культурной традиции торговой деятельности, которая подкреплялась ликвидацией институциональных оснований частного бизнеса в сфере торговли, заменой их ее государственно-монополистическими формами. Произошло практически полное вытеснение частного капитала из различных секторов экономики: так, если в 1928 г. доля частных предприятий в розничной торговле составляла 24 %, то уже в 1933 г. она была доведена до нуля. Пытаясь удержать цены в оптовой и розничной торговле на стабильном уровне, государство было вынуждено уже с 1928 г. ввести карточную систему распределения. Первоначально карточки были введены в некоторых, а потом и во всех городах страны, сначала - на хлеб, затем -на основные продовольственные товары и далее - на промышленные товары широкого потребления. Фактически это означало то, что на смену «островкам» частной торговой деятельности пришло монопольное господство государственной торговли.
Иными словами, начиная с 1929 г. в экономике утверждается административная система управления, вернувшая страну к политике «военного коммунизма», правда, уже в новых условиях. Директивное плановое распределение ресурсов и продукции окончательно вытеснило рыночные отношения. К концу первой пятилетки (1932 г.) полностью сформировалась сверхцентрализованная экономика, которая с незначительными модификациями просуществовала в СССР до конца 1980-х гг.
Что касается торговли, то она в рамках советской традиции торговой деятельности была практически полностью монополизирована. Для советской торговли характерными являлись четыре основных вида монополизма: государственный, территориальный, управленческий и монополизм на дефицит. Государственный монополизм проявлялся в практически 100%-й монополии в области реализации товаров государственными торговыми организациями и «огосударствленной» потребительской кооперацией. Так, к моменту начала в стране рыночных преобразований в 1990 г. ими было охвачено почти 96 % предприятий торговли, 90 % товарооборота и 93 % товарных площадей [4, с. 11]. Территориальный монополизм
заключался в четком разделении сфер и территорий деятельности между государственной торговлей и потребительской кооперацией (город, село), а также различными государственными системами: министерствами торговли республик, республиканскими министерствами внутренних дел, отделами рабочего и продовольственного снабжения промышленных министерств. Максимального выражения территориальная монополия достигала в сельской местности. Так, в Центральном регионе монополистом выступала потребительская кооперация. В северо-восточных районах европейской части России и Сибири монополистом являлась торговая система МВД РСФСР, через которую в отдельных населенных пунктах реализовалось до 95 % товарооборота [4, с. 11]. Управленческий монополизм характеризовался жесткой централизацией управления и распределения рыночных фондов по торгующим организациям. При этом небольшие торговые предприятия были лишены права юридического лица, расчетного счета и самостоятельного снабжения товарами и обеспечивались через так называемые торги. Существовал также и четвертый вид монополии -монополизм на дефицитные товары, которые распределялись строго централизованно. Доступ торговых организаций к ним зависел от близости к вышестоящим управленческим структурам, которой зачастую определялась успешность деятельности торговых предприятий. Отсюда, отмечает Д. Рубвальтер, проистекала такая характерная особенность советской традиции торговой деятельности, как ее сращивание, во-первых, с бюрократическими структурами, что формировало коррупцию и криминальную среду, а во-вторых, с теневой экономикой, что впоследствии отразилось на ходе рыночных реформ и легитимизации в постсоветской России частного бизнеса в торговой сфере [4, с. 12]. Подобный характер функционирования экономической системы в целом и торговли в частности не мог не оказать соответствующего влияния и на систему ценностей, установок по отношению к экономической сфере, т. е. на экономическую культуру общества. Рассматривая сущность экономической культуры России эпохи социализма, современные исследователи, как правило, выделяют две ее основные черты: 1) командно-административный характер и 2) антиры-ночность. Командно-административный характер экономической культуры советского общества определялся социально-экономическими преобразованиями социалистической революции. В чрезвычайной обстановке гражданской войны и экономической разрухи методы осуществления власти могли быть только авторитарными, а порой и жестокими. Эта долговременная ситуация определяла выбор командного стиля управления, который был распространен на хозяйственную деятельность гражданского населения, в частности торговую. Вот образец этого стиля: «Объявить всех владельцев хлеба, имеющих излишки и не вывозящих их на ссыпные пункты ... врагами народа, предавать революционному суду и подвергать впредь заключению в тюрьме не ниже 10 лет, конфискации всего имущества и изгнанию навсегда из общины...» [5, с. 81].
Не случайно в массовый лексикон уже в первые годы Советской власти вошли такие слова, как «продразверстка», «трудармия», «трудповин-ность», «трудовая мобилизация», «поголовный охват», «чистка», «лишенцы», «борьба с мелкобуржуазностью» и другие понятия, которые отражали обстановку того времени. Командно-административный характер экономической культуры предполагал ликвидацию всех укладов, кроме государственного. С этой чертой связан и второй компонент культурной традиции в экономической сфере - антирыночность. Товарно-денежные рычаги в исходной модели социализма отсутствовали. Те же ценности и социальные нормы, которые лежали в основе внедрявшейся в массовое сознание господствующей идеологии, были весьма далеки от рыночных. «Традиции капитализма» упоминались лишь в контексте разоблачительной терминологии: «тунеядцы», «баричи», «мошенники», «господа интеллигенты, сохранившие капиталистические замашки» и т.д. [5, с. 83].
Итак, в период конца 20-х - начала 30-х гг. XX столетия происходит формирование социалистической хозяйственной культуры, в рамках которой складывается особая традиция торговой деятельности. Опираясь на работы Н.Н. Зарубиной, можно выделить несколько основных черт хозяйственной культуры эпохи социализма [1, с. 145-148].
1. Примат идеологических и политических ценностей и целей над непосредственно экономическими. Дело в том, что в советскую эпоху традиционная мотивация хозяйственной культуры подчинялась идеологии строительства социализма, а позднее - коммунизма. Трудовая культура базировалась преимущественно на осознании необходимости труда для реализации идеологических целей, а не нравственных, религиозных, практических, престижных и прочих ценностях. Ценность конкретных форм хозяйственной деятельности также определялась их идеологической значимостью. Как известно, советский политический режим официально декларировался как «диктатура пролетариата», т.е. рабочий класс и трудовое крестьянство рассматривались господствующей идеологией как основная социальная опора режима. И именно из этих слоев преимущественно рекрутировалась советская партийно-хозяйственная элита. Вообще же, с точки зрения идеологии классовой борьбы, ценность имел в первую очередь производственный труд в промышленности и сельском хозяйстве, а также труд хозяйственных руководителей, которые включались во властную партийную номенклатуру. В перечень престижных направлений хозяйственной деятельности торговля не входила. Официальная идеология «терпела» ее как своеобразный пережиток капитализма, подлежащий постепенному искоренению по мере перехода к коммунизму. На практике это вылилось в ограничение товарно-денежных отношений, искоренение всех форм предпринимательства.
Наиболее ярко этот компромисс проявился в селе. Здесь постепенно наряду с колхозной формой ведения хозяйства, включавшей элементы совместной собственности работников, вводились совхозы, основанные
на государственной собственности. Эта форма собственности декларировалась как более прогрессивная, чем колхозно-кооперативная. Известный отечественный экономист Г. С. Лисичкин писал по этому поводу: «Такие категории, как деньги, цена, торговля, кредит, спрос и предложение, на экономику совхозов не оказывают существенного влияния, хотя внешне, формально все это сохранено... Совхоз ничего не покупает и не продает. В совхозах не принято говорить: «продал зерно, мясо»; «сдал» - вот слово, которое точнее отражает характер отчуждения совхозной продукции. Даже цены здесь называются не «продажными» или «закупочными», а «сдаточными» [6, с. 27-28]. Значительно позднее другой российский экономист и социолог Р.В. Рывкина подчеркивала: именно потому, что колхозы как тип хозяйства могли использовать товарно-денежные отношения, т.е. торговать произведенной ими продукцией, их «придавливали» как «низшую» (по сравнению с государственной, совхозной) форму, считая потенциальным злом [5, с. 97].
2. Подавление хозяйственной инициативы работника. Централизация экономики, господство плановых начал, искоренение товарно-денежных отношений - все это не могло не подавлять так называемую хозяйственную инициативу отдельных работников. «Хозяйственные функции с необходимой свободой экономического целеполагания и индивидуальной ответственностью отчуждались от работника, превращались в прерогативу администрации и государства» [1, с. 146]. Фактически это означало примат государственной сдаточно-раздаточной экономики над индивидуальной хозяйственной деятельностью.
Последствия борьбы советского государства с товарно-денежными отношениями проявились для экономической культуры общества эпохи социализма в укоренении в массовом сознании соответствующих установок. Во-первых, эта политика убила остатки «чувства хозяина» или собственника, т. е. свободного субъекта экономической деятельности. Во-вторых, она подавляла интерес к заработкам и расширению потребления, развивала уравнительную психологию. В массовом сознании советского населения ориентация на личное потребление, накопление, пусть даже и сугубо потребительское, вообще чрезмерная забота о материальном достатке считались как бы постыдными. То же самое можно сказать и о вознаграждении за труд: достойным считался труд бескорыстный (данная установка прямо противоречит целям и мотивам частной торговой деятельности, которая по определению направлена на извлечение прибыли путем купли-продажи товаров), обустройстве быта (нормой были достаточно скромные, если не сказать аскетические, бытовые условия). Образы мещан-приобретателей, стяжателей, индивидуалистов, стремящихся «не дать обществу, а взять», были постоянным объектом критики на разных уровнях: от выступлений партийных идеологов и центральной прессы до сатириков и юмористов.
3. Вытеснение индивидуального хозяина-работника, замена его трудовым коллективом. Принято считать, что советская практика коллектив-
ного хозяйствования опиралась на исконно существовавшие в России традиции коллективных форм жизни: крестьянские общины, артели, товарищества и т.д. Можно сказать, что советская эпоха была временем гипертрофированного коллективизма: если дореволюционные формы позволяли в какой-то степени сочетать коллективные и личные интересы, то нормой социалистического коллективизма стали отказ от личных интересов в пользу общественных, полное подчинение личности коллективу.
Как отмечает В. Степин, соборные черты общинной жизни, характерные для массового сознания населения дореволюционной России, в советскую эпоху были воссозданы в деятельности производственных коллективов. Причем эти «коллективы представляли собой не только профессиональные объединения людей, но и служили особыми формами общения и повседневной человеческой коммуникации: праздники, дни рождения люди отмечали как в семье, так и в производственном коллективе, рождались традиции совместного отдыха, существовала взаимопомощь. Иначе говоря, реальная непроизводственная жизнь советских людей не замыкалась в семейных рамках и во многом переплеталась с производственной работой» [7, с. 77]. Таким образом, рабочее и свободное время среднего советского человека замыкалось на коллективной деятельности, что не оставляло ему времени и простора для индивидуальной инициативы.
4. Незаконный характер индивидуальной предпринимательской деятельности. В рамках социалистического хозяйства не только не оставалось места для личной предпринимательской инициативы, но подобная инициатива, кроме того, еще и преследовалась по закону. Поэтому те проявления индивидуального предпринимательства, которые продолжали существовать и развиваться, приняли криминальный характер. Люди, занимавшиеся торговой деятельностью нелегально или полулегально, осуждались официальным общественным мнением. Население награждало их презрительными эпитетами: «спекулянт», «фарцовщик», «мешочник» и т.д. К криминальному типу деятельности относились подпольные производства.
В результате те рыночные «анклавы», которые существовали в структуре до предела монополизированной советской экономики, находились преимущественно на нелегальном положении, сосредоточиваясь в рамках «теневой» экономики. Прочие же торговцы, занятые в легитимном «народном хозяйстве», находились в этот период на положении государственных служащих, становясь частью номенклатуры. Не случайно, что многие из советских директоров, подобно другим чиновникам из партийно-хозяйственного аппарата, оказались в годы «застоя» до предела коррумпированными, вступая нередко в тесную связь с криминальными структурами [8].
Как известно, теневая экономика в последние десятилетия существования СССР расцвела «пышным цветом» на ниве тотального огосударствления хозяйственных структур и ловкого манипулирования дефицитом. Особенно абсурдным было усиление всеобщего дефицита на фоне совершенно невероятных излишков различных видов сырья и материалов. А
поскольку руководители предприятий не могли самостоятельно распоряжаться ненужными ресурсами (продавать или обменивать их), то за них это делали подставные лица, которые выполняли рыночные функции, помогая им, но в уродливой форме, поддерживать дееспособность советской экономики, удовлетворять ее потребности. В результате теневой бизнес, сращиваясь с представителями партийно-государственного аппарата в центре и на местах, контролировал обороты миллиардных средств, не облагаемых налогами.
Теневая экономика, неоднородная по структуре, была вся так или иначе связана с торговой деятельностью. По оценкам специалистов, к середине 1980-х гг. в этой сфере экономики было занято примерно 15 млн человек [2, с. 333]. Именно с такой экономикой Советский Союз подошел в начале 90-х гг. XX столетия к своеобразному рубежу, за которым началась эпоха рыночных преобразований. Проводившиеся в этот период радикальные рыночные реформы не могли не затронуть сферу частной торговой деятельности, определив вектор трансформации ее социокультурного статуса и видоизменив культурную традицию ее функционирования.
Литература и примечания
1. Зарубина Н.Н. Социокультурные основы хозяйства и предпринимательства. М., 1998.
2. Впервые термин «военный коммунизм» упоминается лишь весной 1921 г., т.е. уже накануне введения новой экономической политики. В это время советское руководство, стремясь оправдать резкий переход к новому курсу, задним числом постаралось возложить ответственность за все происходящее в стране на экстраординарные обстоятельства, называя политику «военного коммунизма» временной мерой. В то же время очевидно, что, несмотря на то что данная политика решала неотложные проблемы, вставшие перед новой властью в условиях гражданской войны, она была не «временной мерой», а утопической попыткой в кратчайший срок перейти к подлинному коммунизму. Иными словами, политика «военного коммунизма» была результатом не только военных обстоятельств, но и определенной идеологии, представители которой стремились преобразовать страну на совершенно иных принципах. См.: Тимошина Т.М. Экономическая история России. М., 2002. С. 206.
3. Ларин Ю. Частный капитал в СССР // Антология экономической классики. М., 1992. Т. 2.
4. Рубвальтер Д. Торговля: итоги рыночных преобразований // Власть. 2001. № 5.
5. РывкинаР.В. Экономическая социология переходной России. М., 1998.
6. Лисичкин Г.С. Тернистый путь к изобилию. М., 1984.
7. Степин В. Культура и становление цивилизованного рынка в России // Вопр. экономики. 1995. № 7.
8. Известен факт, что в годы так называемой андроповской «чистки» за незаконную деятельность были осуждены директора ряда крупных магазинов, в частности в Москве.
Ростовский государственный педагогический университет 29 июня 2005 г.
