Социо-культурная референция личностной аномальности Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

КЛИНИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ РЕФЕРЕНЦИЯ ЛИЧНОСТНОЙ АНОМАЛЬНОСТИ

© С. Г. Букловский © Т. В. Саломатина

Букловский Сергей Георгиевич

старший преподаватель кафедры возрастной психологии и психологии развития

Директор научного центра «Сириус»

Самарский государственный педагогический университет

Саломатина Татьяна Витальевна

ассистент кафедры возрастной психологии и психологии развития Самарский государственный педагогический университет

Феномен личностной аномальности нелостаточно изучен в современной психологии. В статье описываются формы репрезентации, не вписывающиеся в нормативную социальную систему. Особое внимание улеляется бессознательным процессам организации внутренней реальности инстанции Я и ее прельявление в социокультурном пространстве. Осуществляется попытка понимания происхожления феномена и выявление взаимосвязи с общей структурой социальных отношений аномальной личности. Обозначены актуальные направления исслелований в ланной области знания.

Ключевые слова: личностная аномальность, инстанция Я, социокультурное пространство, бессознательные процессы, социальные институции, репрезентация субъекта.

Обращаясь к заданной теме, мы имеем случай рассмотреть личностную аномальность в контексте социокультурных взаимосвязей и закономерностей с позиций психодинамической теории организации психической жизни в культуре. Традиционно личностную аномальность в патопсихологии принято обозначать термином «психопатия» (от греч. psyche — душа и pathos — широкий или страдание, воодушевление; либо исп. Patio — скрытый внутренний дворик, окруженный галереями). Психопатия понимается как стойкое, врожденное или приобретенное характерологическое расстройство личности (как социального качества индивида), проявляющееся дисгармоничностью психической конституции при общей сохранности

психического аппарата и проявляющееся в девальвации межличностных отношений и нарушений социальной адаптации [1, с. 84—88]. Данное состояние не является психическим заболеванием в той же степени, в какой не является оно и «нормой развития»! Феноменология психопатий крайне многообразна и многослойна, так как в этом нозологическом параметре невозможно провести между аномальным и нормальным развитием. Такое различие психических свойств не следует рассматривать изолированно как различную количественную выраженность одного и того же явления в силу того, что «пальма не является больным дубом», а есть инобытие нормы. Количественные изменения ряда психических свойств в совокупности создают качественно новые состояния, проявляющиеся в широчайшем диапазоне. Личностные черты в этом случае вытекают из всего предшествовавшего процесса формирования психики как непосредственное продолжение (приращение) психической конституции. Возникающая дезадаптация неизменно отражает преморбидные свойства личности.

Аномальность личности, по нашему мнению, характеризуется тем, что субъект пребывает в режиме непрерывной дифракции психического пространства, опосредованно завися от внешних условий. Ей свойственны следующие черты: утрата чувства реальности, парадоксальность, мозаичность, преодоление идентичности (возникновение другого Я), экстравагантность действий, социальная «невписанность» и так далее. Выход в пограничную территорию между сознанием и бессознательным мы связываем с первичной неинтегрированностью процессов, организующих внутреннюю реальность на ранних этапах развития и формирования объектных отношений, — когда мир ребенка остается бессвязным и калейдоскопичным. Ведь бессознательные импульсы в это время являются травматичными и внешними, как звук или удар грома, и интернализуются в виде метамодели, в той мере, в какой они есть предпосылка самостоятельной реальности каждого конкретного Я [2, с. 712—718]. Аномальная личность вызывает по отношению к себе такую организацию социального поля, которая обеспечивает ее становление и допускает вписанное в психотравмирующую нехватку или разрыв порождение Нового, как категории Невозможного. Это соображение требует развернутых пояснений, которые следует строить на том основании, что фактор несогласованности или расщепления интра-психического опыта является следствием тенденций отношения к внешней реальности как к источнику травмы, девальвирующей порядок когнитивных и поведенческих образований.

При наличии личностной аномальности не обнаруживается нарушений функции тестирования реальности, лишь при сильной аффективной напряженности возможны отдельные иллюзорные нарушения, хотя этиология и патогенез данных феноменов остается невыясненным. Их описание впервые встречается у Ж. Причарда под названием «нравственное безумие». В отличие от болезненных процессов, имеющих начало, развитие и исход, они оцениваются как эволютивные, чье развитие неразрывно связано с общим развитием (эволюцией) человеческой психики! Эмиль Креппелин, пользуясь клинико-описательным подходом, выделяет следующие варианты аномальных индивидов: возбудимые, безудержные, импульсивные, обманщики,

псевдологии, враги общества, антисоциальные. Классификация относится к 1915 году. Позднее к ним были добавлены: депрессивные, фанатичные, неуверенные в себе, бездушные, экспансивные, истерические и т. п. Как можно заметить, в основе классификации лежат психологические описания личностных особенностей, что подтверждает первичность психологической теории в отношении клинической в самом общем виде! В классическом психоанализе отвергаются принятые в психопатологии нозологические формы, а здоровье рассматривается в терминах индивидуального психопатогенеза и интеграции (целостности) Я. Тем не менее, расстройства трактуются как «фиксация»на определенном этапе психосексуального развития, следствием чего становится утрированное, без учета реальной ситуации, использование психологических защитных механизмов, в зависимости от индивидуальных особенностей. Согласно психодинамической концепции, основные паттерны социального взаимодействия складываются еще до завершения периода полового созревания, и препятствия в удовлетворении ведущих потребностей вызывают фиксацию у взрослого человека на ранних стадиях за счет бессознательных процессов.

Попытка вести речь о личностной аномальности и вводить в ее объяснение социокультурный контекст наталкивается на необходимость прояснения категории нормы, как категории психологической, медицинской, социологической и ментальной. Мишель Фуко обращается к этой проблеме в своих лекциях на кафедре Истории и теории систем мысли в Коллеж де Франс на примере Калигулы, Нерона, Вителия, Гелиогабла или Сада, задаваясь вопросом норматизации и эвакуации «не-нормальных» индивидов. Действительно, не-норма представляет собой особую реальность в общественном бытии — разрыв между безумием (неквалифицируемостью) и криминальностью (нарушением общественного договора). «Норма — это претензия власти!»—говорит Фуко и объясняет возникновение во времена позднего Средневековья репрессивного аппарата знания — власти [3, с. 432]. Складываются две чуждые друг другу массы, на основе подобного положения, одна из которых сознательно отторгается, эвакуируется из архаического полиса в мрак внешнего мира. Примером тому может послужить печальная судьба Сократа. К признакам патологического принято относить: непредсказуемость, необратимость, безосновательность, бессвязность, алогичность, неквалифицируемость, достаточный уровень интеллектуальных операций, иррациональность и т. п. Аномальная личность как оппозиция «кровавой диктатуре социума», созданная игрой самой природы, — это своего рода гибрид: запрещенного и невозможного, животного и человеческого, воображаемого и символического, мужского и женского, сакрального и профанного, сознательного и бессознательного. Это идущая от тотемизма архаического сообщества в сексуальном, агрессивном и пищевом поведении инерция непроизвольных процессов, превосходящая свое естественное назначение в социо-культурном пространстве. За обличением аномальности стоит ритуальная антропофагия как момент экстаза общности в отношении иноприродного Другого. Инстинкт — это требование, что не вызывает разночтений, и Фуко задается вопросом:

есть ли ненормальный инстинкт? Двусмысленность заключается в том, что если допускается ненормативный индивид, то, очевидно, все общественные институции и процедуры не возымели действия. Вслед за этим появляется дискурс монструозности, как попытка придать непознанному какую-то форму, форму морального эксцесса. В аналитической психологии бессознательное — это субъект внутри (?) субъекта картезианского, субъект, берущий на себя «грех Демиурга», описанный Лютером. А хаос в психической организации — это язык бессознательного, который несет в себе потенциальную возможность нарушения общественного установленного порядка и общественного спокойствия. Вместе с тем, допускается наказание невольной монструозности внутри института психиатрии (монструозности вследствие органического поражения мозга) как попытки дисквалификации категории нормы. В этом случае моральный закон неприменим, но наряду с этим выкристаллизовывается и монструозность как результат собственных устремлений, идеальный пример коей мы находим в лице Сада. Взрывная, бунтарская фигура, олицетворяющая отказ от всех тормозов, которой ум, деньги и политическое могущество дают возможность восстать против рациональности общественных законов в моральном безумии (moral insanity), ведь мораль есть по сути своей отказ от инстинктов (где Я стремится занять место Оно, по предписанию Фрейда). Далее в общественной организации происходит переход к депатологизированной аномальности в силу непостижимости подобной организации ментального аппарата и определяютсят границы общественной психогигиены, поддержание которых берет на себя с конца XIII в. институт психиатрии. Безумие концептуально оформляется в машинофициальности психиатрии как социальная роль, фактически дублируя инстанцию Я: одно находится «в мозжечке», другое — то, которым мы общаемся с другими людьми. Интересно, что депатологизация эта происходит в значительной мере за счет интеграции в общественное сознание прогрессивных форм искусства (Дали, Грюневальд, Пазолини, Кафка, Булез, Пуссер и др.), которые расширяют область знания в направлении произвольного сужения, не находящегося в закономерных отношениях со своим предметом. С тем, чтобы разъяснить вышеупомянутую препозиционную функцию Другого-в-себе, как в рефлексивных операциях, так и в сфере культуры, обратимся к примеру из книги М. Мерло-Понти «О видимом и невидимом». «Проснувшись, Чжуан-Цзы спрашивает себя, не является ли он бабочкой, которой снится, что она — Чжуан-Цзы. Он прав и в том, что не принимает себя безоговорочно как Чжуан-Цзы, и в том, что не верит полностью тому, что говорит. Именно будучи бабочкой, он возвращается к корню собственной самости — именно тогда он был и остается больше, чем когда-либо Чжуан-Цзы, ведь тогда, когда он является бабочкой, ему не приходит в голову мысль, кто бодрствующий — он всего лишь бабочка, которой вот-вот явится во сне он сам. Конечно, видя себя бабочкой, он, впоследствии, должен будет признать, что бабочкой себя представил, но это не значит, что он бабочкой пленен, но того, кто его пленил, не существует, ибо в сновидении своем он ни для кого бабочкой не является. И только проснувшись, только оказавшись для других Чжуан-Цзы, по-

падает в расставленные для бабочек сети...»[4, с. 85]. Такой радикальный кризис идентичности позволяет отграничить социальную идентичность экзистенциональной, делая фронтально-возможным сообщение измерения интерсубъективности в асоциальной конфигурации.

В рамках психиатрической норматизации врач собирает компромат на уровне формально-словесной коммуникации с тем, чтобы распознать безумие как болезнь, жертвой которой является ее визави. Это происходит еще тогда, когда имеет место дискурс одержимости, экзорцизма в христианской традиции, — как следствие торможения критической установки в отношении сексуального тела и веры в демонические образования. Тело, заметим, уже предстает, и сохраняет этот статус по сей день, в двух ипостасях: как «орган удовольствия»(поздний психоанализ определяет насилие как ядро сексуальности, а семья исторически складывается как следствие запрета на инцест) и как «орудие эффективности»в социальном пространстве, в широком смысле [3]. На этом этапе развития отношений общества и аномальности происходит проблематизация желания и сексуальности (генитальной у Крафта-Эббинга и Ван Усселя и негенитальной у Мишеа, Маркузе, Лере, Каана). Параллельно с этим миф о детской невинности закономерно разрушается, образуя инстанцию надзора, недвусмысленно связывающую психиатрию и сексуальность. И это, несомненно, еще одна форма различения, подразумевающая патологическое образование и потенциальную опасность внутри семьи [5, с. 315—317]. Сексуальность, аналогична безумию, воспринимается как опасность. По сути, это проблематизация желания именно в том смысле, в котором оно направлено на семью или аутонаправлено. Инцестуозный социальный персонаж закрепляется как исходная точка всех ментальных аномалий благодаря двум механизмам: во-первых, психоанализ возвращает желание в семью при помощи теории психосексуального развития; во-вторых, симметрично этому происходит изъятие ребенка из семьи ввиду опасности инцеста и мастурбации (интернаты, пансионы, детские дома, приюты и т. п.), как из буржуазной, так и из пролетарской в равной степени, так как сам сексуальный инстинкт слишком всеобъемлющ по своей природе. Обосновывается возможность сексуального удовлетворения в актах, далеких от имеющих своей целью продолжение рода (биологический смысл), например, смерти, как вида инстинктивного поведения [6, с. 103], окрашенного чрезмерностью, казу-истичностью и сходностью с механизмами продукции сновидения. Утрата сходства с ребенком формирует апологетику аномальности; с другой стороны инфантильность парадоксальным образом также являет собой эпифеномен психиатризации, назначающей себе роль генерализованной защиты. Мы можем сделать вывод, что на уровне этой фантастической этиологии происходит своего рода реморализация. И в конечном итоге нозография аномальных состояний, будучи перенесена в это многоглавое, болезненное, непредсказуемое, коварноетело наследственности [7, с. 11—21], формализуется в виде мощной теории вырождения Б-А. Морелем: это происходит одновременно с тем, как Фальре разрабатывает понятие состояния в ту самую эпоху, когда Байарже, Гризингер, Люи выдвигают неврологические

модели аномального поведения и когда исследуется вся область патологической наследственности, в которой вырождение становится важнейшим теоретическим элементом медикализации аномальности.

Во избежание утраты объективных оснований в экспозиции исследуемого феномена необходимо дискурсивно артикулировать представления о собственно аномальности в социокультурном пространстве как «технике себя»(М. Фуко). В утилитарном понимании аномальными могут быть вполне конкретные вещи и состояния: деперсонализация вследствие наркотического опьянения или иных техник ИСС, расторможенные и несоразмерные инстинктивные влечения, сексуальные эксцессы и перверсии, творческий экстаз, психазм, асоциальное поведение и суицид, абсессивные идеи и переживания, а также комическое, трагическое или порнографическое действие. В основе этих форм действования лежит стремление преодолеть границу объективной реальности. Очевидно, что архитипические слои культурной идентичности, укорененные в коллективном бессознательном, формируют Я в не меньшей степени, чем оно само, и выход за пределы инстанции Я по сценариям паттернов культуральной организации (которые выступают связующим звеном на пути конституирования субъектом самого себя) и есть самостановление в терминах культуры через символическое отчуждение от социального бытия и обращение в внутреннему бытию-для-себя [2]. Итак, аномальность в физическом или психическом смысле всегда основана на отсутствии понимания или осмотрительности в отношении особого смыслового контекста или фрагмента реальности, в котором репрезентация превосходит самого субъекта. В скалолазании человек заходит слишком далеко, только если общая структура обрыва от его взгляда скрыта или неизвестна. Подобным образом человек заходит слишком далеко в умственном или психическом усилии только тогда, когда ему не хватает понимания общей иерархической структуры онтологических возможностей, и в неведении этого он взбирается все выше и выше [8, с. 166]. Именно смысл определяет фабулу социальных объектных отношений, и, следовательно, можно выделить две тактики его предъявления: нигилизм (отрицание небытия и манифестация абсолютной опустошенности) и мистификация (вотчина шаманов и теологов, манифестация абсолютной наполненности). Речь идет о смысле, который даже непреднамеренно оформляется в процессе коммуникативного действия и рефлексивно артикулируется в качестве опыта истории жизни. Вместе с тем обнажается желание преодолеть дуализм, занять противоположную сторону, но вот с этой-то стороны и надвигается столь интенсивная субъективность, под наружным давлением которой и преодолевается социальная цензура (называемая у Фрейда принципом реальности) посредством аномального действия. То, что социум подвергает дискриминации через моральный призыв человека господствовать над самим собой, есть паттерн этической культуры, а не факт самосознания (работы сознания), так как Я не удостоверяется в ходе самоанализа, — невыразимое в языке индивидуальное всегда неосознаваемо (пребывает вне воспроизводимого содержания сознания). В этом смысле происходит сочленение собственного Я и Я как социальной проекции. Во всяком слу-

чае, в аспекте отыгрывания фронтальной экспрессии такой возможности. В «Недомогании культуры», одной из самых тонких своих работ, Фрейд дискредитирует мифо единстве личности: с одной стороны, выделяя сферу сознательного и сферу бессознательного; с другой стороны, как бы поверх них, области Сверх-Я, где помещаются законы, нормы, аксеологические формы и идеалы, Я, где обретается повседневное знание, квалификации, сознательные компетенции, воспоминания и планы, и, наконец, Оно, из которого поднимаются витальные энергии, побуждения, фантазии и сновидения [9, с. 61—68]. Пожалуй, единство личности авторы видят не как данность, а как заданность, как задачу: на культурно-историческом ландшафте воздвигнуть здание Я из блоков исследованного пространства Оно, открывающее совершенно новые перспективы развития. Подобного рода заданность связана с социальным конструированием реальности в понимании С. Жижека, когда он говорит о том, что «при появлении альтернативного мира во вторичной социализации индивид может осуществить выбор в его пользу манипулятивным образом»[10, с. 177]. Индивид интернализует новую реальность, чтобы сделать ее своей в специфических целях. Так как это включает исполнение определенных ролей, он сохраняет по отношению к ним субъективную дистанцию, целенаправленно и произвольно присваивая их. Вследствие этого собственное институциональное поведение понимается как роль, от которой можно дистанцироваться в своем сознании и которую можно разыгрывать под манипулятивным контролем [10, с. 178].

С тем, чтобы обеспечить адекватное понимание сути процесса референции личностной аномальности в социальном пространстве, психологии вновь надлежит стать описательной, в качестве нравственного опыта способной предложить определенную идеальную модель поведения. Следует противопоставить инструментальному использованию теорий другой механизм, который приводился бы в действие для того, чтобы представлять инстанцию реальности, и выступал бы как принцип коррекции, так как мы не улавливаем сущность аномальности иначе как в ее объяснении. То же касается и других функциональных феноменов психической жизни, проблема понимания которых со структурной точки зрения остается нерешенной в силу того, что некая часть человеческого существования регулируется не позитивным исканием пользы, накопления, сохранения энергии, но прямо противоположным принципом стяжания удовлетворения внутреннего (бессознательного) требования. Это требование и формирует законы репрезентации как функции компенсирующей, восстановительной, символически замещающей лакуны представления, и именно в этом требовании, в наиболее радикальной форме, субъект убеждается, что в репрезентации он может утратить себя самого (Я). Утратить контроль над авторством собственных действий и рациональностью, линейностью устремлений, не в смысле патологической утраты, а, скорее, в смысле влияния энтропии как реализации несбывшегося, на пути конституиро-вания значений в конкретной судьбе, которые оформляются и получают свободу выражения, фронтальной экспрессии порой в формах, далеких от нормативности социальных требований.

Социокультурная референция личностнои аномальности ЛИТЕРАТУРА

1. Бинсвангер,Л. Бытие-в-мире. Введение в экзистенциальную психиатрию / пер. с нем. М. : КСП+ ; СПб. : Ювента, 1999. С. 166.

2. Жижек,С. Возвышенный объект идеологии. М. : Мысль, 1999. С. 177—183.

3. Кристпева,Ю. Интенциональность и констекстуальность. Томск : Водолей, 1998. С. 103.

4. Лакан,Ж. Четыре основные понятия психоанализа (Семинары: Книга XI (1964)) : пер. с фр. М. : Гнозис : Логос, 2004. С. 85.

5. Фуко,М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году : пер. с фр. СПб. : Наука, 2004. С. 432.

6. Buklovsky, S. Unconscious at the cultural organization and mental space //

Abnormal and Social Psychology, 2006-Vol. 53. P. 712—718.

7. Hemple, C. G. Fundamentals of taxonomy// Philosophical Perspectives of psychiatric diagnostic classification. Wiggins OP, Schwartz MA. Baltimore : John Hopkins University Press; Ed. by Sadlen JZ, 1984. P. 315—317.

8. Luborsky, L. Principles of psychoanalytic psychotherapy: A manual for

supportive expressive treatment. New York: Basic Books, 1994. P. 84—88.

9. Schmideberg,M. A Contribution to the History of the Psychoanalytic Movement in Britain. Son dendruck aus: Brit.J. Psychiat., 118, 2001. P. 61—68.

10. Foucault,M. La politique de la sante au XVIII siecle (1976) // Les Mashines a querin. Aux origines de“hopital moderne. Dossiers et documents. Paris, 1976. P. 11—21.

THE SOCIO-CULTURAL REFERENCE OF PERSONAL ANOMALY S. Byklovskii T. Salomatina

The phenomenon of personal anomaly is insufficiently studied in modern psychology. The forms which are not entered in standard social system are described in the article. The special attention is given to unconscious processes of the organization of an internal reality of ego block and to its presentation in socio-cultural space. Attempt of understanding of an origin of a phenomenon and revealing of interrelation with the general structure of social relations of the abnormal person is carried out. Actual directions of researches in the field knowledge are designated.

Key words: personal anomaly; instance of ego block; socio-cultural space; unconscious processes; social institutions; representation of the subject.