CC BY
70
С
X^QL
ЩИАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ И СОЗНАНИЕ СМЫСЛА
ДЖОРДЖ ГЕРБЕРТ МИД
В предыдущей публикации1 я предложил тезис, что жесты в своих первоначальных формах есть первая открытая фаза социальных действий, в которых действия одного индивида выступают стимулом реакции другого. Адаптация людей друг к другу предполагает, что их поведение взаимно вызывает адекватные и значимые реакции. Корректировка своих действий исходя из действий другого, естественно, приводит к тому, что на действие оказывают влияние ранние стадии действий другого. Чем более совершенным будет согласование социальных действий, тем быстрее появится возможность определять первые признаки некоторого действия в действиях другого. Из данной коллизии следует особенная важность восприятия ранних стадий социальных действий, служащих в социальной группе посредником между взаимосвязанными реакциями различных ее представителей. Ранние стадии социальных действий включают все начальные проявления агрессии, ухаживания и родительской заботы, любые формы контроля над органами чувств, непосредственно предшествующие актам поведения и направленные на органы чувств, позы тела, выражающие готовность действовать и характер этих действий, и, наконец, предшествующие действиям вазомоторные процессы (такие, как расширение кровеносных сосудов, изменение ритма дыхания и сопровождающие эти изменения резкие звуки).
Все эти стадии реакции живого существа в качестве стимула действий имеют огромное значение для социальных видов, т.е. для видов, чье существование обусловлено поведением других видов, и должны в процессе эволюции стать особенно эффективными как сти-
1 Mead G.H. Social Psychology as Counterpart to Physiological Psychology // Psychological Bulletin. 1909. № 6. P. 401.
/
мулы. Иначе говоря, социальные виды должны стать особенно чувствительны к таким ранним явным фазам социальных действий. Назначение, функции ранних фаз социальных действий - достаточное объяснение того, почему они сохранились (хотя некоторые из них, возможно, и потеряли свою первоначальную функцию в социальном действии). Жест как начало социального действия стал провокацией определенной реакции со стороны другого вида. В процессе ухаживания и вражды жест служит обобщенным стимулом для реакций воспроизводства и враждебности. Это обобщение подготовительного и предваряющего действия даже в более низких (чем человек полагает это у животных) формах взаимодействия друг с другом приводит через ухаживание, драки и животные игры к относительно самостоятельным действиям, которые отвечают за человеческое общение.
Таким образом, даже среди животных, находящихся в иерархии ниже человека, существует область поведения, которая по своей природе может быть классифицирована как жест. Она состоит из начала действий, вызывающих инстинктивные реакции у других представителей группы. И такие начала действий вызывают реакции, которые в свою очередь приводят к корректировкам этих уже начатых действий, а корректировки приводят к началам других реакций, которые влекут за собой уже другие корректировки. Итак, в рамках социального поведения животных существует диалог жестов, пространство переговоров. Но наполняющие это поле поведения действия сами не являются завершенными действиями, а лишь предваряют их. Взгляд, предваряющий прыжок или полет, положение тела, с которого начинается прыжок или полет, рычание, плач или ворчание, посредством которых дыхание приспосабливается к будущей схватке, - все это изменяется в ответ на позы, взгляды, рычание и ворчание, предваряющие действия, которые они сами вызывают у контрагента.
Оборотной стороной подобных манифестаций являются эмоции, которые неизбежно вызывает сдерживание действий. Страх, гнев, острое желание удовлетворить голод и сексуальное влечение - вся эта гамма эмоций есть оборотная сторона таких действий, как борьба, питание и размножение (остановившихся в процессе согласования с реакциями контрагентов). Хотя такие манифестации выявляют для наблюдателя эмоцию, их функция заключается не в выявлении или выражении эмоций. Притом что само сопоставление деятельности и готовности к ней, усилия по обнаружению и фиксации действий другого предполагают избыток энергии, ищущей выхода, но высвобождение избыточной энергии не является функцией жеста. Также пока нет адекватного объяснения того, почему жест является психофизи-^ ческой копией эмоционального сознания. Первая функция жеста -^ ответная корректировка изменения социальной реакции на изменение социального стимула, когда стимул и реакция должны быть найдены в первой открытой фазе социальных действий.
В настоящей статье я бы хотел подчеркнуть и обосновать предложенный ранее тезис о том, что только в отношениях взаимного приспособления стимула и реакции на социальные действия, которые они в конечном счете регулируют, может возникнуть осознание смысла.
Я полагаю, что сознание смысла состоит главным образом в осознании личностью отношения своего противопоставления объекту, на который он собирается реагировать. Отношение представляет собою согласование - в условиях адекватного регулирования - между процессами стимула и реакции. Ощущение готовности взять или читать книгу, перепрыгнуть канаву, швырнуть камень является материалом, из которого возникает ощущение смысла книги, канавы, камня. Профессор Дж. Ройс, возможно, дал самое простое и убедительное изложение этой идеи в своей психологии действия.
Таким образом, важно идентифицировать смысл с сознанием реакции или готовности реагировать, потому что такая идентификация несколько проясняет условия, при которых может возникать ощущение смысла. Способность ясно различать отдельные элементы в содержании сознания в большей степени принадлежит области стимула и его манифестации. Такое резкое различие в содержании не свойственно осознанию реакции.
Зрение вкупе с ассоциированным представлением о тактильном ощущении легко различает форму, оттенки и цвета материала и выделяет различные области цвета и яркости, изменение прямой и плоскости, но стремление реагировать на каждый из этих различных раздражителей лежит в поле, в котором мы весьма условно можем провести четкое различение смысла. Мы можем зафиксировать намерение глаза следить за изменением направления прямой и останавливать свое движение вместе с разрывами в контуре. Мы можем уловить готовность пальца двигаться по схожей траектории, но при этом окажемся неспособны проанализировать содержание этих действий, а это лишь минимальная доля реакций, которые обозначены в нашем ощущении знакомства с материей.
Различаемый органами чувств изменяющийся образ особенно сложно зафиксировать, и даже когда его вызывают сознательно, его сложно разложить на детали. Эта трудность в представлении содержания реакции - если рассуждать в категориях как положения тела или конечностей, ощущения сокращающихся мышц, так и памяти прошлых реакций - указывает на то, что это содержание, по крайней мере в анализируемых элементах, имеет незначительную важность для организации самого поведения. Напротив, поведение контролируется осознаваемыми различиями в сфере стимула. Именно различие в зрительном, слуховом или тактильном опыте приводит к изменению реакции. Именно невозможность сохранить разницу в восприятии в этих областях приводит к возобновлению действия. До
/
некоторой степени мы осознаем мышечное напряжение, но внимание следует за меняющимися объектами вокруг нас, что фиксирует успех или неудачу деятельности. Правда и то, что чем более совершенным в рамках действия является соответствие, приспособленность друг к другу стимула и реакции, тем менее осознана наша реакция. Недостаточность согласования мы осознаем как неловкость движения и неконтролируемость реакции. Совершенствование согласования стимула и реакции приводит нас к признанию чувственных характеристик окружающих объектов, и только посредством отношения сходства мы можем зафиксировать готовность осуществить множество реакций для различения зрения, звука и ощущения, которые лежат в нашем поле стимула. Тем не менее в чувственном опыте смысл этих согласований должен лежать в отношении стимула к реакции.
Повторение в памяти прошлого опыта - смысл, который обычно полагается посредником сознания смысла. Обжегшись, ребенок избегает огня. Что-то, чего следует избегать, стало для него важнейшим элементом зачаровывающего пламени, и это следствие реакции, которая, как предполагается, должна дать ребенку крайне важный смысл. Повторение образа прошлой неудачи обеспечивает избегание пламени. Дает ли это ребенку осознание того, что это смысл огня? Существует большая разница между слиянием памяти о прошлом опыте с актуальным, насущным чувственным стимулом, ведущим к тому, что ребенок отдернет руку, и осознанием, что горячий огонь означает отдергивание. В первом случае прямое содержание ощущения поглощает содержание образов, которые обеспечивают конкретную реакцию. Это поглощение ни в коей мере не гарантирует осознание различимого смысла.
Как указывалось выше, чем более интенсивным является поглощение, тем меньше мы осознаем фактическое содержание реакции. То, с чем мы в наибольшей степени знакомы, в наименьшей степени может быть оценено с точки зрения смысла в ситуации своего прямого выражения. То, что это знакомство еще и гарантия того, что по необходимости мы можем придать смысл, иллюстрирует тезис, который я хотел бы выдвинуть: сознательное понимание смысла - это действие, которое при любых условиях следует отличать от понимания одного лишь стимула, результирующего в реакцию. Если кто-то увидит шляпу, он может тотчас взять и надеть ее. Но эта определенность и непосредственность действия не совпадает с осознанием того, что это его шляпа.
Важное значение для организации нашего поведения имеет то, что связь между стимулом и реакцией должна превратиться в при-^ вычку и выйти за пределы сознания. Кроме того, если связь между ^ стимулом и реакцией должна проявиться как смысл объекта - если содержание стимула должно быть передано в соответствующее содержание реакции - мы окажемся перед трудностями, обозначенны-
ми выше. В нашей реакции так мало содержания, которое можно выделить и связать с составляющими содержания стимула. Танцующее пламя означает для ребенка игрушку, тепло означает ожог. В этом случае результаты прошлого опыта связаны с особенностями содержания стимула - мерцание означает игру, тепло означает горение. До тех пор пока смысл игры - играть, смысл мерцания - отстранение руки. Объединение этих смыслов с танцующим пламенем не дает ребенку возможности представить себе игру или поспешное отдергивание. Оно просто придает другое содержание, сообщает другие значения стимула своему непосредственному опыту.
Объединение одного смысла с другим - это не символизм смысла. В сознании значения символа и то, что он символизирует (вещь, и то, что она означает) должны быть представлены раздельно. Объединение смыслов стимула может привести к полному слиянию и утрате различения. И содержания объединенных образов - это не отношения, но лишь ощущения готовности к действиям, находящимся на изнанке нашего осознания смысла. Общая привычка реагировать на объекты определенного класса, например книги, должна предстать перед мысленным взором до того, как может появиться смысл книги. Никакое расширение пространства чувственного восприятия книги посредством визуальных, тактильных или образов памяти не привнесет в сознание общую привычку реагировать. Бесспорно, расширение возможностей чувственного восприятия дает нам больше поводов для побуждения привычной реакции. Но прямая их функция - действовать в качестве дублеров привычных реакций, а не казаться символами этих реакций с собственными смыслами. Объект привычного поведения запрещает такое разделение между стимулом и реакцией. Чем более совершенной является привычка, тем меньше будет возможностей, что содержание, которое служит стимулом, может служить непосредственно в качестве символа реакции, может обнаруживать себя отдельно и относиться к самой реакции, за которую она ответственна. Если бы действительность была проста и состояла только в хорошо организованном стимуле и реакции, в таком механизме невозможно было бы найти повод для появления сознания смысла.
Совершенствование согласования между этими двумя частями действия не оставляет пространства для различения характеристик и их значения, а без такого различения в процессе взаимодействий не может быть никакого признания смысла. Кроме того, представленные в сознании содержания, которые соответствуют смыслу объектов, являются нашими обобщенными привычными реакциями на них. Эти содержания - сумма осознаний отношений, мышечного напряжения и чувств готовности действовать при наличии конкретных стимулов. В организации самого действия нет ничего, что могло бы вывести эти содержания за пределы пороговой величины, не различая их как отдельные элементы в процессе отношений, такие, как подразу-
/
меваются в сознании смысла. Упомянутый анализ рассматривает только действие, доведенное до уровня совершенной привычки. Это действие - основа сознания смысла. Смысл - это утверждение соотношений между особенностями чувственного стимула и реакциями, которые они вызывают. Хотя в механизме действия нет ничего, что приносит это понимание соотношения само по себе в сознание, сознание соотношения опирается на законченные действия.
Если повод для сознания смысла нельзя найти в привычном действии (habitual act), возможно, он может быть найден в конфликте действий? Сама психология утверждает, что смысл, если понимать его как отношение, фиксирование в сознании привычек реакции, обычно находит причину для рефлексивного сознания в конфликтных действиях. В этом смысле мышление для психологии - всегда решение проблемы. Позже это нашло отзвук в точке зрения, которая ищет в конфликтных действиях только различение сознанием специфики стимула и отношения реакции, полагая такое различение предпосылкой сознания смысла. Например, человек сомневается в том, что означают тучи и ветер - дождь или хорошую погоду. Его намерения прогуляться и найти укрытие оказываются в конфликтном противоречии. Последнее является именно той ситуацией, которая оперативно привносит в сознание информацию о характеристиках неба и атмосферы как признаках хорошей погоды или ненастья.
Конкретное направление ветра и ощущение сырости в воздухе так слились в опыте с образом дождливой погоды, что инстинктивно заставляют возвратиться в убежище, тогда как все еще безоблачное небо вызывает желание дальней прогулки. Приводит ли одновременно это конфликтное противоречие, которое должно подчеркивать противоположные характеристики утреннего неба, к связыванию различных особенностей реакций, подразумевающихся при осознании смысла? Оправданный ориентир для поиска ответа на этот вопрос будет найдено при фиксировании направления внимания, а внимание в таких условиях направлено на фиксирование различий в характеристиках погоды, а не на ощущение отношений, которые предполагают наши привычные реакции. В таких условиях человек втягивает носом воздух, смотрит на небо, фиксирует облачность, которая иначе бы осталась незамеченной, но не приходит немедленно к осознанию того, что дождь означает его привычку укрываться от непогоды, или к пониманию, что он побудил себя определить ту погоду, что наиболее благоприятна для долговременной прогулки. Связь, конечно, существует, но конфликт намерений обращает внимание не на эту связь, а на
ЦШ более четкое определение объектов, являющихся стимулом.
^ В то же время в области жеста взаимодействие социального пове-
^ дения зависит от изменения отношения, от символов реакции. Сами по себе эти символы становятся просто другими раздражителями, на которые индивиды отвечают с помощью других реакций, и на первый
взгляд они не должны представлять ситуацию существенно отличной от той, что представляется человеку, задумывающемуся о неопределенности утреннего неба. Однако разница заключается в том, что нашими реакциями и намерениями реагировать мы фиксируем свою интерпретацию жестов других. Мы пробуждаемся к враждебности в отношении наших соседей в ответ на возникающее намерение атаковать или фиксируя позицию защиты. Мы осознаем направление движения другого посредством нашего намерения идти в ту или другую сторону.
В течение всего процесса взаимодействия с другими людьми мы анализируем их грядущие действия посредством наших инстинктивных реакций на изменения ими своего положения и другие признаки реализуемых социальных действий. Мы видели, что основание для этого лежит в том, что социальное поведение должно постоянно корректироваться после того, как оно уже началось, потому что люди, на которых направлены наши собственные реакции, сами постоянно изменяют свое поведение, когда наши реакции становятся очевидными для них. Таким образом, мы приспосабливаемся к их меняющимся реакциям в процессе анализа наших собственных реакций на их раздражения. В этих социальных ситуациях возникают не только противоречащие действия с преувеличенным определением элементов стимула, но и осознание чьего-то собственного отношения как интерпретация смысла социальных стимулов. Мы осознаем наши отношения, потому что они отвечают за изменения в поведении других людей. Реакция человека на погодные условия никак не влияет на саму погоду. Важное значение для успешного поведения имеет то, что он должен осознавать не свои собственные отношения, привычки, реакции, а признаки погоды. Успешное социальное поведение приводит в поле, в котором осознание собственного отношения к действиям других помогает контролировать поведение других людей.
В области социального поведения внимание действительно направлено на стимулы, проявляющиеся в открытых действиях, и подготовку к действиям со стороны других, и реакция на эти признаки готовящихся действий других приводит к изменению собственного поведения. Внимание к стимулу может заставить человека обратиться к реакции, которую он продемонстрирует в ответ на побуждающее его к действию намерение другого, так как эта реакция в итоге изменит стимул. Для того чтобы конкретнее представить две эти ситуации, мы можем сравнить сознание человека, который бежал через лес или по пересеченной местности, с действиями человека, встретившегося лицом к лицу с множеством врагов. Первый постоянно сталкивается с проблемами, требующими скорейшего решения, проблемами сохранения темпа своего движения, направления, которого он должен придерживаться среди нагромождения препятствий. Он мгновенно реагирует на особенности расстояния, рельефа и препятствий посредст-
/
вом быстрых движений, и у него нет ни малейшего соблазна воспринимать свои движения как реакцию на стимулы. Второй движим схожим стимулом. Он должен действовать мгновенно и принимать решения о характере раздражения, на которое он должен отвечать, как можно быстрее. Его положение, однако, отличается от положения первого тем, что он предполагает, что реакция, которой он намерен встретить ожидаемый удар, может привести его оппонента к изменению тактики нападения и он должен, если хочет выжить, быть в курсе смысла своей реакции. Его собственный жест, таким образом, интерпретирует реакцию соперника и должен держаться в сознании как изменяющий ситуацию, на которую он должен реагировать.
Одним словом, в рамках социального поведения собственные реакции становятся естественными объектами внимания, так как они, во-первых, интерпретируют вызываемые реакции других людей и, во-вторых, предоставляют материал, в котором каждый может точно определить свою собственную значимость в качестве стимула поведения других. Таким образом, мы находим здесь возможность и средства для анализа и осознания наших реакций, наших привычек поведения как отличных от вызывающих их стимулов. Это возможно в том случае, когда наши реакции начинают определять поведение других людей. Смыслы - это наши жесты, какими они появляются в ощущении нашего собственного отношения и действиях, являющихся началом социальных действий.
В заключение обратимся к принятой точке зрения, что язык действий, в форме которого почти исключительно возникают в сознании смыслы, это всего лишь узкоспециализированная форма жеста, а также к другому важному тезису, что в манифестации отношений других и нас самих содержится материал, из которого строятся самости, и идее, что сознание смысла тесно связано с самосознанием.
Можно резюмировать, что сознание смысла, по крайней мере на данном этапе, является сознанием собственной реакции, осознанием того, как мы сами отвечаем, контролируем и интерпретируем жесты других людей. Элементами этого сознания являются: во-первых, социальная ситуация, т.е. стимулирование чужого действия, и намерение реагировать, т.е. обнаружение самих себя в собственных реакциях, а также тех целей и реакций, которые вызывают наши реакции в других, взаимно влияя друг на друга; во-вторых, сознание смысла собственных жестов как источника изменений в жесте другого, т.е. понимание связи между стимулом и реакцией; в-третьих, условия, в которых эта связь появляется в сознании, т.е. понимание собственно-Щ го отношения, спонтанно возникающего как реакция на жест другого, а также представление жеста другого и вариантов его изменения как в X свою очередь обусловленных нашим жестом. В последующих статьях необходимо сосредоточиться на анализе процесса использования языка, ориентируясь именно на эти аспекты, указать на фундамен-
тальный характер в самосознании этого осознания смысла и, наконец, представить процесс самого мышления как своего рода игру жестов между самостями, в том числе и тогда, когда эти самости являются частями нашего собственного самосознания.
Перевод с английского Р.Э. Бараш
I
227
