CC BY
51
«СОЦИАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СОСТОИТ ИЗ ОДНОЙ КОРОВЫ И ОДНОГО ДВУХЭТАЖНОГО ДОМА»:
«КЛАССОВАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ» И «КЛАССОВАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ»
В СОВЕТСКОЙ РОССИИ 1917-1936 ГГ.
Т..М. СМИРНОВА
Центр изучения новейшей истории России и политологии Институт российской истории РАН
Москва, 117иЗб, ул. Дм Ульянова, 19
В послереволюционной России в условиях классовой борьбы в основу социальной политики во всех ее проявлениях официально был положен так называемый «классовый принцип». Исходя из этого принципа, все, кто гак или иначе был связан до революции с господствующими слоями, оказались включенными в категорию «классовых врагов». Для обеспечения контроля над ними уже в декабре 1917 г. В.И. Ленин предложил поставить на учет всех «лиц, принадлежащих к богатым классам», а также «служащих в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях»1. Это предложение было осуществлено лишь частично и спустя 2 года", однако разделение общества на «своих» и «чужих» произошло уже в первые месяцы после революции.
Дискриминация по признаку классового происхождения постепенно проникала во все сферы жизни3. Юридическое оформление принцип классовой дискриминации получил в первую Конституции РСФСР, в соответствии с которой «отдельные лица» и «отдельные группы» (в том числе лица, «прибегающие к наемному труду» или живущие на доходы с предприятий, домовладений, капитала и прочей собственности; монахи, служащие и агенты бывшей полиции и т.п.) были лишены права избирать и быть избранными4. Нет необходимости доказывать, что социальная политика большевистской власти носила дискриминационный по отношению к бывшим имущим классам характер. Это очевидно. Однако в реальной политической практике «классовая справедливость» порой принимала странные формы, а удары «классовой борьбы» нередко имели извилистую и весьма причудливую траекторию.
Среди факторов, оказывавших существенное влияние на реализацию принципа «классовой справедливости» в повседневной политической практике, важное место занимал сам процесс социальной идентификации граждан: какое практическое содержание вкладывали представители Советской власти (в первую очередь, местных ее органов) в понятие «класс» как социальная категория, и как, исходя из этого, определялась классовая принадлежность граждан.
«Трудящийся» помещик и «паразит» красноармеец
Г'осподство «классовых» стандартов во все сферах жизни общества («классовое правосудие», «классовый паек», «классовая культура», классовый прием в вузы и на работу и т.п.) обусловило особую значимость социального статуса каждого советского гражданина. Однако в послереволюционной России, отличавшейся массовой утратой населением идентификационных признаков, потерей ими привычной социальной ниши и мучительными поисками новой, однозначно обозначить социальное положение граждан было практически невозможно. После отмены сословий возник вопрос о том, какими критериями руководствоваться при определении социального статуса граждан. Самым «больным» аспектом данной проблемы стал вопрос о допустимости учета при социальной идентификации граждан Советской Республики их сословной принадлежности и имущественного положения до революции. В решении этого вопроса в первые же месяцы оформилось два основных подхода.
Первый подход базировался на нормах юридического права и потому его условно можно назвать правовым. Наркомат юстиции, а также ряд представителей центральной власти, придерживались точки зрения, что при определении социального статуса граждан любого государства необходимо исходить исключительно из законов этого государства. Поскольку в Советской Республике все сословия и чины были отменены, а земля и промышленность национализированы, следовательно, сословная принадлежность и имущественное положение до революции относились к дореволюционному прошлому, т.е. к истории уже не существовавшего более государства. Таким образом, исходя из норм права, социальное положение граждан до октября 1917 г. не могло учитываться при социальной идентификации граждан нового советского общества. Следует подчеркнуть, что в первые послереволюционные годы Наркоматы внутренних дел и юстиции придерживались данной точки зрения не только в теории, но и на практике, и при необходимости они последовательно отстаивали свои позиции. Так, например, в январе 1919 г. Юрисконсультская часть НКВД признала незаконными действия Гребневского и Ильинского волисполкомов Богородского уезда Московской губернии, конфисковавших имущество в семьях красноармейцев Яковлева (сына бывшего купца I гильдии) и Смирнова (сына бывшего помещика). «Если гражданин Яковлев бывший купец первой гильдии и имел четыре дома, фабрику, лесопильный завод и мельницу, а гражданин Смирнов - 15 ООО десятин земли и леса, то это уже в прошлом, - подчеркивалось в решении Юрисконсультской части НКВД. - В настоящее время, согласно законам Социалистической Советской республики, это все принадлежит уже не им, а Республике, и суровое к ним отношение в настоящее время было бы лишь местью за прошлое (выделено мною - Т.С.), а на такую точку зрения Социалистическая Республика становиться не может»5. В 1922 г. сын бывшего крупного коммерсанта Гладынцев и его семья были причислены Наркомюстом к «трудящимся» на том основании, что в рассматриваемый период бывший торговец состоял на советской службе. Исходя из этого, Наркомюст потребовал у Ковровской городской милиции вернуть Гладынцевым все конфискованное имущество6. Данные примеры носят массовый характер и отражают типичную для Наркомюста политику того периода.
Правового подхода к социальной идентификации граждан после революции в первое время придерживались и некоторые рядовые граждане различного происхождения и разных идеологических убеждений, в том числе и некоторые большевики. «Советский строй не знает сословий, не знает привилегированных, не знает ни правоверных, ни гонимых, - утверждает, например, некий 3. Т., «убежденный большевик», - для советской республики важно лишь, участвует ли гражданин в производительной деятельности страны, существует ли он действительно на заработок или нет, и какова его роль в той великой коллективной работе, которая должна совершаться в трудовом государстве»'. По свидетельству современников, в первые послереволюционные месяцы, как в повседневной речевой практике, так и в официальных документах понятия «рабочие» и «служащие» нередко заменялись единим понятием «трудящиеся». Так, профком [Переверзевского] сахарного завода Курской губернии включал в единую категорию «трудящиеся» всех, кто работал на заводе, независимо от должностей и происхождения8. Отдельные случаи данного «правового» подхода к определению социального статуса граждан встречаются и в страшные для представителей бывших имущих слоев годы «красного» террора. Так, многие помещики Московского уезда были официально признаны «трудовым элементом” и благополучно проживали в своих бывших имениях9.
Несмотря на логичность и правовую обоснованность точки зрения о неправомерности определения социального статуса граждан Советской Республики, исходя из их дореволюционного положения, в политической практике данный подход потерпел сокрушительное поражение. В результате бывший «эксплуататор» навсегда оставался «паразитом», место которому было «за бортом» революции и «за бортом» советского общества. Данных позиций придерживалось подавляющее большинство представителей местной власти, а, как свидетельствуют документы, в конечном итоге вопрос о социальной идентификации того или иного лица решался именно на местном уровне. При этом указания Центра на местах нередко полностью игнорировались. В частности, в упоминавшемся выше случае Гладын-
цева, Ковровская городская милиция, несмотря на требование Наркомюста, категорически отказалась возвращать конфискованное имущество. В обосновании данного решения подчеркивалось, что Гладынцевы по своему происхождению являются «эксплуататорами». Нынешнее же занятие бывших «эксплуататоров», с точки зрения Ковровской милиции, никакого значения не имело10. Точно так же рассудил и Московский губернский совет по делу красноармейца Смирнова, сына бывшего помещика. Игнорируя не только указанное выше решение Юрисконсультской части НКВД, но и Декрет СНК от 24 декабря 1918 г.", а также ряд приказов Реввоенсовета Республики12, Московский губсовдеп постановил, что Смирнов "является одним из тех паразитов, для которых место не в советской Красной Армии, не в советских учреждениях, не в рядах борющегося пролетариата, а за бортом революции»13.
Таким образом, идеи о создании социальной структуры нового общества «с нуля», учитывая лишь текущее занятие граждан, а не их прежнее положение, гак и остались абстрактными идеями, далекими от реальности мечтаниями. Тем не менее, мы не можем говорить о жесткой и однозначной зависимости нового социального статуса граждан Советской России от их прежней сословной принадлежности или имущественного положения. На практике эта зависимость оказалась весьма условной и в каждом конкретном случае проявлялась по-разному. Гак, например, власти Кинишемского уезда Иваново-Вознесенской губернии разделили в июне 1919 г. все население, обязанное выплатить единовременный чрезвычайный революционный налог, на 22 «категории». Среди них, наряду с такими категориями населения, как помещики, домовладельцы, духовенство, судовладельцы, лесопромышленники, фабриканты, заводчики, содержатели публичных заведений и т.п., в качестве отдельных групп были названы также «эксплуататоры чужого труда», «капиталисты», «другие промышленники» и даже «противники Советской власти»14. Совершенно непонятно, кто входит в группу «другие промышленники» и почему от группы капиталистов обособлены, например, лесопромышленники и фабриканты и, в конце концов, кто же составляет категорию «эксплуататоров чужого труда», если и «капиталисты», и помещики, и деревенские кулаки, и владельцы разнообразных предприятий и заведений подсчитывались отдельно?
«Буржуи», «юристы», «инвалиды от рождения» и прочие «классы» нового общества
Определяя социальный состав населения, представители различных уровней местной власти опирались не на правовые нормы (которых просто не было), а преимущественно на собственное «классовое чутье». При этом они обычно демонстрировали полное непонимание сущности таких понятий, как социальное происхождение, социальное положение и классовая принадлежность. Практически любая группировка граждан (будь то население уезда, служащие предприятия, учащиеся школы, пациенты больницы и т.п.) в документах 1918-1920-х гг. неизменно преподносится в качестве «классового» (социального) состава15, а выделяемые социальные группы, будь то инвалиды или студенты, именуются «классами». Так, определяя в 1919 г. «классовый» состав семей красноармейцев, Моссовет выделил следующие «клас-сы»,ь: 1) рабочие и низшие служащие; 2) служащие; 3) кустари, торговцы и крестьяне, не эксплуатирующие чужой труд; 4) ремесленники, торговцы и крестьяне, использующие наёмный труд; 5) лица свободных профессий; 6) лица неопределенных занятий и безработные17. Ещё любопытнее оказалась предложенная Моссоветом в 1920 г. группировка по «классовому составу» лиц, обеспечиваемых в инвалидных домах. Здесь в качестве самостоятельных «классов» фигурируют калеки от рождения, беженцы, лица физического труда, лица нефизического труда и даже «бюрократический и нетрудовой элемент»18. К наиболее часто встречающимся в отчетах середины 1920-х гг. «классам» относятся рабочие, служащие, безработные, военнослужащие, студенты и инвалиды19. Аналогичное подразделение по социальному составу содержится и в документах конца 1920-х гг. Так, в отчёте клинической больницы Первого МГУ за 1927 г. в качестве отдельных социальных групп выделены студенты, кустари, инвалиды, нетрудовые элементы и т. д.20 Служащие аппарата Сокольнического районного рабочего общества потребителей были разделены на 8 социальных групп: рабочие, служащие, кустари, бывшие помещики и фабриканты, бывшие торговцы и домовладельцы, бывшие белые офицеры, служители культа, бывшие охранники и полицейские21 и т.п.
Неопределенность понятия «социальное происхождение» приводила порой и к курьезным ситуациям. Так, по свидетельству заведующего статистическим отделом Моссовета В.Г. Михайловского, после упразднения сословий местные статистические органы при заполнении графы «происхождение» оказались в крайне затруднительном положении. После долгих раздумий было решено записывать в этой графе место рождения. В результате среди жителей Москвы оказалось несколько «граждан гор. Варшавы» и даже один «гражданин гор. Токио»22.
Можно привести еще немало примеров произвольной (порой, просто абсурдной) классификации населения по социальному составу. Ни ВЦИК, ни СНК, ни органы Наркомата по внутренним делам вплоть до принятия Конституции 1936 г. так и не смогли предложить четких принципов социальной идентификации. Да и сами представители высшей власти зачастую путались в таких понятиях, как происхождение, имущественное положение, род занятий и профессия. Гак, помощник прокурора СССР И.С. Кондурушкин в 1926-1927 гг., анализируя социальный состав тех, кто в период нэпа оказался связан с частным предпринимательством, в графе «социально“ положение» среди прочих сделал следующие записи: инженер, инженер-химик, инженер-дворянин, бывший адвокат, инженер-электрик, дьякон и т.п. В то же время в графе «профессия» он записал, например: купец 1-й гильдии, торговец и т.п."3
Еще больше путались в этом вопросе сами рядовые граждане. Кто-то определял свое социальное положение исходя из уровня материального достатка, другие - с точки зрения партийности, профессиональной принадлежности, образования и т.п. На вопросы анкет о «социальном положении» можно встретить самые различные ответы. Так, например, один из студентов записал в анкете: «социальное положение состоит из одной коровы и одного двухэтажного дома». Социальное положение другого студента состояло из мельницы, которой до революции владел его отец"4.
Таким образом, вплоть до середины 1930-х гг. мы в самых разных источниках постоянно сталкиваемся с подменой или смешением понятий «социальное происхождение» и «социальное положение». Критерием для определения социального статуса граждан, помимо их происхождения, могли стать также профессия, занятие в текущий момент, в том числе и временное (как, например, учащийся, домохозяйка, безработный); трудоспособность человека (например, «калека от рождения») или даже его место рождения («гражданин такого-то города»). Отсюда и вполне очевидная неразбериха в определении социальной принадлежности граждан.
В 1927 г. была предпринята попытка создания первой научно обоснованной социальной структуры советского общества периода диктатуры пролетариата. С этой целью в мае была образована специальная комиссия СНК для разработки «методологии определения социальной структуры СССР». В состав комиссии вошли ответственные работники Наркомфина во главе с заместителем наркома М.И. Фрумкиным; заместитель председателя ЦСУ Е. ГТашковский; известный статистик и экономист, заместитель председателя Г осплана СССР С.Г. Струмилин, а также представители Коммунистической академии Ю. Ларин и Л. Крицман. В соответствии с утвержденной в октябре 1927 г. социальной структурой, население Советской республики во второй половине 1920-х гг. по своему «классовому составу» было разделено на 4 основные группы: 1) пролетариат; 2) трудовое непролетарское население; 3) мелкая, средняя и крупная капиталистическая буржуазия; 4) деклассированные элементы. Предложенная группировка населения основывалась не на происхождении граждан. а на их занятии в текущий момент. Таким образом, на официальном уровне был провозглашен приоритет социального положения над социальным происхождением. Однако критерии социальной идентификации так и остались неясными.
Предпринятый в 1927 г. первый «опыт научного установления социальной структуры (классового состава)» не только не внес ясности в критерии социальной идентификации той или иной социальной группы, а, напротив, еще более все запутал. Так, в состав «пролетариата» наряду с рабочими по найму вошли все безработные, личная прислуга, служащие, пенсионеры труда и учащиеся-стипендиаты. К числу «трудового непролетарского происхождения» были отнесены, помимо кустарей без наемных рабочих, все «прочие трудящиеся
по найму», а также все «лица свободных профессий», традиционно причисляемые советской властью к «нетрудовому» населению. В то же время так называемые «иждивенцы госучреждений» (в том числе инвалиды и пенсионеры) попали в число «деклассированных». В разряд «капиталистической буржуазии» помимо владельцев торговых или промышленных заведений вошли кустари и ремесленники, использующие наемный труд; все домовладельцы, без указания площади владения, и даже арендаторы; а также «лица с неопределенными источниками доходов» и «прочие, не имеющие определенных источников дохода» (в чем отличие между двумя последними группами, остается неясным). Таким образом, исходя из социальной структуры, предложенной комиссией СНК, духовенство (которое, как известно, в то время относили к числу «лиц свободных профессий») формально должно было входить в группу хотя и «непролетарского», но «трудового» населения. В то же время кустарь или ремесленник, на которого работал хотя бы один наемный рабочий, а также крестьянин, владевший собственным, хотя и ветхим домом, оказывались представителями «капиталистической буржуазии». К этой же группе по формальным признакам должны были относиться и рабочие, проживавшие в арендованном для них заводоуправлением доме (а таковых в середине 1920-х гг. было немало)25. Не удивительно, что данная «методология определения социальной структуры» на практике не применялась. Каждое ведомство при издании статистических справочников продолжало определять «социальный состав» по своему усмотрению.
Постепенно бесконечное разнообразие «социальных групп» и «классов» в официальной документации было вытеснено 4 основными социальными категориями: рабочие, крестьяне, служащие и прочие. Такая система значительно упрощала определение социальной принадлежности и в какой-то мере облегчала положение «бывших». Еще в марте 1922 г. Ленин сетовал, что «сплошь да рядом идущие на фабрики - это не пролетарии, а всяческий случайный элемент»^6. К концу 1920-х гг. весь этот «случайный элемент», отвечая на вопрос анкет о социальном положении, смело писал «рабочий». Так, проведенное в 1926 г. обследование состава рабочих крупных предприятий Петроградского района показало, что за 1924-1925 гг. он обновился на 71 %27. По подсчетам Ларина, с 1924/25 по 1926/27 гг. в состав пролетариата «влились» 6300 тыс. человек из других классов28. Очевидно, что значительную часть новых рабочих составляли вчерашние крестьяне, но и наиболее дальновидная молодежь из числа «чуждых» классов также не брезговала рабочими специальностями, воспринимая их не только как способ сокрытия своего происхождения, но и как наиболее удобный плацдарм для последующего продвижения29.
Еще более пестрым и неопределенным с точки зрения социального происхождения был состав так называемых «служащих». Универсальная и безликая категория «прочие» объединяла лиц свободных профессий, включая духовенство; учащихся и домохозяек из «бывших», врачей или педагогов, занимавшихся частной практикой, и прочие «чуждые» слои населения с безработными или инвалидами из потомственных рабочих.
Определение социального статуса, как это не парадоксально, зачастую зависело не столько от происхождения человека, сколько от множества других причин, таких как его собственная предусмотрительность, характер личных взаимоотношений с представителями власти, руководством, коллегами по работе или соседями, а также от случая. В частности, существенную роль могло оказать заступничество лиц, облеченных властью. Так, управляющий делами СНК В.Д. Бонч-Бруевич в августе 1918 г. в ответ на жалобное письмо бывшей владелицы кинотеатра И.А. Синяевой о тяжелом материальном положении ее семьи предложил «зачислить» бывшую владелицу кинотеатра в «служащие кинематографа» с целью облегчения ее финансового положения30. Можно привести также множество примеров, когда в процессе «чисток» соваппарата конца 1920-х начала 1930-х гг. лица одинакового социального происхождения оказывались отнесенными к различным, порой диаметрально противоположным социальным группам. Так, например, бывший помещик дворянского происхождения, юрист по образованию, устроившийся после революции служащим в какое-нибудь учреждение, а затем вследствие травмы или болезни получивший инвалидность и потерявший работу, по своему социальному положению в 1920-е гг. мог быть с равной степенью вероятности отнесен к дворянам, помещикам, служащим, юристам, инвалидам или безработным31.
Немаловажную роль при определении классовой принадлежности граждан имел и принцип материальной заинтересованности лиц, от которых зависело решение данного вопроса. Так, по свидетельству М. Смильг-Бенарио, возглавлявшего в 1920 г. в Петрограде Центральную комиссию по трудовой повинности, под видом «буржуев» на трудработы нередко мобилизовывали рабочих, в то время как многие «действительные капиталисты и спекулянты» «вовремя откупились». «Когда стало известно среди населения, что в центральной комиссии принимают посетителей, - вспоминал позже Смильг-Бенарио, - ко мне ежедневно стали являться десятки людей с прошениями и жалобами. И почти всегда мне приходилось наталкиваться на возмутительные случаи. Так я помню, как однажды ко мне явилась одна бедная прачка, муж которой... также, в качестве “буржуя”, был отправлен на работу. В ее прошении полном орфографических ошибок, находились, между прочим, следующие фразы: “Как раньше, так и теперь, должен страдать простой рабочий. Буржуи же сидят у себя дома и спят в теплой постели. Рабочий же должен мучиться. Если мой муж не вернется, то я с моими детьми скоро умру с голоду”»32.
«Кругом одни только корысть, бесчестность, продажность. С болью, но без преувеличения можно сказать, что честный представитель власти - исключительное явление», - с горечью написал в 1921 г. в одном из своих донесений начальника следственной части Революционного Военного трибунала Крымобласти33. Однако данные слова в значительной степени не потеряли свою актуальность и в последующие годы. В частности, о неизменной эффективности пути «материального поощрения» властьимущих неоднократно писал и хорошо знакомый с этой проблемой И.С. Кондурушкин, в течение многих лет проработавший в прокуратуре СССР34.
«По социальному происхождению - дочь железнодорожника,
на самом деле воспитание получила в трактире...»
Со второй половины 20-х гг. понятия классовая принадлежность или социальное происхождение все чаще начали подменять такими категориями, как классовая сущность, социальное (идеологическое, политическое) лицо, политическая физиономия и т.п. Критерии «классовой» принадлежности приобретали все более выраженный политический (или идеологический) характер, а, следовательно, и расширялось социальное пространство так называемых «классово чуждых» слоев. Все чаще в их ряды попадали потомственные рабочие, в отдельных прослойках которого была якобы «еще живуча, еще сильна старая мещанская, мелкобуржуазная закваска»; а также партийцы, «потерявшие партийное лицо», и выдвиженцы, «разложившиеся» под влиянием буржуазной среды. О росте числа подобных «перерожденцев» среди выходцев из рабочих регулярно сообщали многочисленные комиссии, обследовавшие различные советские учреждения и организации35. Все потерявшие «рабочее чутье» и «партийное лицо» автоматически причислялись к «чуждым» (приспешникам, пособникам буржуазии).
Появившееся во второй половине 1920-х гг. на страницах печати агитационнопропагандистское клише «классовое лицо», вошло в повседневную политическую практику, превратившись в реальную социальную категорию. В частности, говоря о партийной чистке 1929 г.. Ем. Ярославский подчеркивал, что комиссии по чисткам должны «делать упор» не на социальное происхождение коммунистов, а именно на их «классовое лицо»36. Таким образом, Ярославский совершенно четко высказался за то, что «классовое лицо» не находится в прямой зависимости от происхождения. В то же время именно этой абстрактной категорией предлагалось в первую очередь руководствоваться в борьбе за «классовую справедливость».
Призыв выявлять «классовое лицо» граждан был услышан и «принят на вооружение» широкими народными массами, которые начали активно разоблачать чем-то не угодивших им коллег по работе или соседей, вскрывая их второе, «истинное», социальнре лицо, якобы не соответствующее «официальному происхождению». Так, обиженные чем-то соседи сообщили в комиссию по чистке, что у них в доме проживает «гнилая мещанская обывательница», прикрывающая «пролетарской идеологией» и «официальным» социальным происхождением свое «второе идеологически непролетарское лицо». «В школе она конечно воспитательница с пролетарской идеологией, - сообщили об учительнице школы № 42 Со-
кольнического района Юркун-Лопачук в Комиссию по чистке Сокольнического отдела народного образования ее соседи. - В действительности же, если отбросить все мелкие бытовые кухонные похождения, а остановиться лишь на более существенных моментах в её бытовой внешкольной жизни, то обнаружится её второе идеологически непролетарское лицо. По социальному происхождению - дочь железнодорожника (официально) на самом деле воспитание получила в трактире...»37. Подобные доносы (по преимуществу анонимные) нескончаемым потоком стекались в местные советские и партийные органы.
Принцип определения «классовой принадлежности» не по происхождению человека, а исходя из его идеологии не был новым. Среди лидеров РКП(б) было немало выходцев из непролетарских слоев населения, которых, тем не менее, никто не относил к «чуждым». Более того, именно их порой называли «истинными пролетариями», ссылаясь на усвоение ими «пролетарской идеологии»38. Как объяснила в 1924 г. подобный подход к определению «пролетариата» и «буржуазии». Н.К. Крупская, «и люди непролетарского происхождения прекрасно могут стать на точку зрения пролетарской идеологии и внести в нее ценный вклад (непролетарского происхождения были и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и сотни других борцов за рабочее дело), и люди пролетарского происхождения могут стать форменными буржуями». «Вообще сортировка по "происхождению", - продолжает Крупская, - пережиток средневековой сословности и в корне противоречит классовому принципу. Пролетарское происхождение есть лишь известная предпосылка, благоприятный шанс, что из человека выйдет сознательный пролетарий, которому легче понять, усвоить идеологию пролетариата. Но эта предпосылка и не необходима и недостаточна»’9. В 1930-е гг. данный принцип получил новое толкование и применялся весьма односторонне. Если в первые годы после революции он позволял всякому гражданину, «проникшемуся интересами пролетариата», встать в ряды его авангарда, то теперь данный подход, напротив, способствовал максимально расширительной трактовке понятий классовый враг, социально чуждый и т.п. Слова Крупской о том, что «люди пролетарского происхождения могут стать форменными буржуями», приобрели новое звучание и новый смысл. Понятие «рабочий» употреблялось отныне для обозначения представителей определенных профессий, но фактически перестало быть обозначением определенного класса или социальной группы. Рабочий по социальному происхождению и роду занятий мог в то же время по своей «политической физиономии», «идеологической сущности» быть признан чуждым пролетариату. Символично в этом отношении, что в докладах органов ОГПУ рабочий класс подраздели на следующие группы: враждебные элементы; политически отсталые; те, кто еще может стать политически сознательными40. «Пролетарий в пролетарском государстве на положении подозрительного элемента, а всякая лицемерная сволочь, волею революции пролетаризировавшаяся, может тебя в любой момент утопить в ложке воды»41, - жаловался в письме М.И. Калинину его старый друг и соратник, зав. энергетическим бюро Трансмаштехобъединения М. Матюхин.
Постепенно в число факторов, определяющих истинное «социальное лицо» гражданина, помимо его политических убеждений (как было принято тогда говорить «политической физиономии»), включили также привычки, вкусы, поведение в быту, характер взаимоотношений в семье и т.п. Так, Ярославский, например, к потерявшим свое пролетарское и партийное лицо отнес так называемых «шкурников», пьяниц, хулиганов и прочих, «разложившихся в бытовом отношении» и «поддавшихся бытовому загниванию». Все эти группы Ярославский без колебаний причислил к классово чуждым42.
«Гримасы» классового подхода в повседневной жизни
Таким образом, реализация классового подхода, лежащего в основе всей социальной политики послереволюционной России, изначально оказалась в зависимости от компетентности, а также элементарной порядочности местных властей. С одной стороны, сложившаяся ситуация позволяла многим представителям «чуждых классов» скрывать свое «нехорошее» происхождение, сменив его на более нейтральный статус советского служащего, студента или даже на почетное звание рабочего. С другой стороны, отсутствие четких, юридически закрепленных критериев социальной идентификации и неопределенности самого понятия «класс» открывали представителям власти широкие возможности для манипуляций классовым принци-
пом в угоду собственным интересам. Такое положение ставило под удар «классовой» борьбы представителей практически всех социальных групп: в конце 1920-х гг. любой гражданин мог неожиданно для себя оказаться обвиненным в том, что он якобы «прикрылся» званием сов-служащего или рабочего, «замаскировав» им свое истинное социальное лицо.
К началу 1930-х гг. границы между представителями различных в прошлом социальных слоев все больше размывались не только в силу естественного их смешения, но и в результате изменения характера социальной политики, трансформации самой сущности так называемого «классового принципа». Ряды «классово чуждых» активно пополнялись «мещанскими перерожденцами» - «разложившимися элементами», такими как пьяницы и хулиганы, и даже «обывательскими элементами», «увлекшимися бытом» или «ушедшими в личную жизнь». Очевидно, что к вышеперечисленным группам можно было отнести практически любого человека, независимо от его социального происхождения и имущесзвенного положения до 1917 г.
Введение в политическую практику таких обвинений, как классовое (или мелкобуржуазное) перерождение, потеря социального (партийного) лица и т.п., позволило включать в число классовых врагов любого, не угодного власти. Постепенно критерий «классовой справедливости» все больше превращался в атрибут революционной риторики; удобное объяснение тех или иных действий властей или частных лиц. Им прикрывались как центральная власть в борьбе с политически неблагонадёжными лицами, так и нечистые на руку представители местной власти и даже частные лица в своей повседневной жизни. Безусловно, преследование граждан по социальному признаку не ушло в прошлое. Социально чуждое происхождение порой оказывало свое трагическое воздействие на судьбу человека спустя 10, 20 лет, а то и более после принятия Конституции 1936 г., отменившей социальное неравенство граждан. Однако в большинстве этих случаев происхождение было не истинной причиной, а лишь удобным поводом для увольнения, выселения, ареста и прочих репрессивных мер. Так называемая классовая борьба в действительности уже практически утратила классовую направленность, а классово-дискриминационная социальная политика на практике все чаще оказывалась дискриминационной по идеологическому признаку.
ПРИМЕЧАНИЯ
I Ленин В.И Поли собр. соч. 7 50. С. 16.
■ Речь идет о регистрации «лиц буржуазного и чиновной) состояния», проведенной осенью 1919 г. в соответствии с декретом СНК от 23.09.1919 «Об обязательной регистрации бывших помещиков, капиталистов и лиц, занимавшях ответственные должности при царском и буржуазном строе». Подробнее об этом см.: Смирнова Т.М. Социальный портрет «бывших» в Советской России 1917-1920 гг, (По материалам регистрации «лиц бывшего буржуазного и чиновного состояния» осенью 1919 г. в Москве и Петрограде) // Социальная история. Ежегодник 2000. М., 2000.
' Для тех, кто занимал до революции «видное общественное положение», устанавливалась более высокая уголовная ответственность или, выражаясь словами Я X. Петерса, по отношению к ним применялись «самые репрессивные меры». Представителям буржуазии запрещалось служить в строевых частях Красной Армии. Новые правила приема в высшие учебные заведения установили преимущественные права на высшее образование представителей пролетариата и беднейшего крестьянства. Нормы жилплощади, как и ее оплата, также ставились в зависимость от классовой принадлежности Летом 1918 г. началось введение классово дифференцированной системы снабжения населения продуктами питания и т.д.
Подробнее о категориях лиц, лишенных избирательных прав, см.: Тихонов В.И., Тяжельникова В.С., Юшин И.Ф. Лишение избирательных прав в Москве в 1920 -1930-е годы. М., 1998. С. 22-26.
? Г А РФ. Ф. Р-393.0п. 11. Д. 49. Л. 805.
" ГА РФ Ф. Р-130. Оп. 6 Д 1056. Л. 89-105.
Вечерние известия Московского совета рабочих и красноармейских депутатов. 1919. 2 июля. С. 1
* ГА РФ. Ф. Р-1240 Orí. 1. Д. 2.
1> ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 13. Д. 82. Л. 1.
ГА РФ. Ф. Р-130. Оп. 6. Д 1056. Л.89-105.
II В соответствии с этим Декретом красноармейцы и члены их семей, независимо от социального происхождения, освобождались от всех видов прямых налоюв. кроме натуральных, а также от квартирной платы
“ В течение 1918 г. Реввоенсовет Республики издал ряд приказов, освобождавших красноармейцев и членов их семей от выселений или переселений, конфискаций и реквизиций, «чрезвычайных«, «революционных» и прочих налогов.
’ См.: ГА РФ. Ф Р-393. Оп. 11 Д. 49 Л. 800-815.
u РГАСПИ Ф. Р-1240 Он. 1 Д. 98 Л 5.
Следует отметить, что в те годы понятия «классовый состав» и «социальная структура» обычно использовались как тождественные. См. например Ларин Ю Социальная структура СССР и судьбы аграрного перенаселения. М-Л., 1928.СЗ
Здесь и далее понятия «класс» и «классовый состав» исполыуются в соответствии с терминологией используемых источников, а не исходя из представлений автора.
17 Красная Москва. 1917-1920 гг М , 1920 С 437-438
111 Там же. С 450
19 ЦГАМО. Ф 66 Оп 11. Д. 1077. Л 1-2.
Гам же. Ф. 165. Оп 1.Д. 1556. ЛЛ 25-28
21 ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 211. Л 10.
22 ЦГАМО. Ф 66. Оп. 12. Д 1056а. Л. 88об.
11 Кондурушкин И.С Частный капитал перед советским судом. М.-Л., 1927. С. 232.
74 Красная молодежь 1924. № 2. С. 127.
ь См.: Ларин Ю. Социальная структура СССР и судьбы аграрного перенаселения. М -Л., 1928. С. 45 -47.
2Ь Ленин В.И. Поли собр. соч. Т. 54. С. 107. См. также: Там же. Т. 45 С. 18.
2 Ленинградская правда. 1927 12 мая С. 3.
3 Ларин Ю Социальная структура. С 5.
22 Подробнее об этом см.: Смирнова Т.М «Бывшие люди» Советской России, Стратегии выживания и пути интеграции. 1917-1936 годы М., 2003. С 254-273 w ГА РФ. Ф Р-130 Оп. 2 Д. 66. Л. 230
21 Подробнее см : Смирнова Т.М. «Вычистить с корнем социально чуждых»: Нагнетание классовой ненависти в конце 1920-х - начале 1930-х гг. и ее влияние на повседневную жизнь советского общества // Россия в XX веке. Реформы и революция. М , 2002 Т 2. С 187 205
22 Смильг-Бенарио М. На советской службе // АРР. Г. 111. Москва. 1991. С. 162. См. также: Там же. С. 160-163:
Изгоев А. Пять лет в Советской России. (Обрывки воспоминаний и замегки) // АРР. Т X М., 1991. С. 34,
” ГА РФ. Ф. Р-130. Он 5. Д. 1021. Л. Юоб
24 Кондурушкин И.С. Частный капитал перед советским судом М.-Л., 1927 С. 203, 235
25 См., например: ЦГАМО. Ф. 165. Оп 1. Д. 1567. Л. 19; ЦМАМ Ф. 1474. Оп. 7. Д 60. Л. 8об; Д 61. Л. 162-164; и др. Ярославский ЕМ. Доклад на XVI партийной конференции. 29 VI. 1929 // Как проводить чистку партии:
Сборник директивных статей и материалов / Под ред Ем. Ярославского. М.-Л., 1929. С 8.
17 ЦМАМ Ф. 1474. Оп 2 Д. 227, Л 7
“ Любопытно, что непролетарское происхождение имела почти вся «верхушка» ВЧК-ОГПУ: Ф.Э. Дзержинский, В Р Менжинский, И.С. Уншлихт, Г Г. Ягода. М.Я. Лацис в отличии от них был родом из крестьянской семьи, однако сам крестьянством не занимался, а получил образование и стал учителем. (Подробнее об этом см.: Виноградов В.К. Об особенностях информационных материалов ОГПУ как источника по истории советского общества // «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). М., 2001. С. 53-54 )
'ч Крупская Н К Партия и студенчество // Красная молодежь. 1924. № 1. С. 18-19.
4(- Подробнее о «пристальном наблюдении» органов ГПУ за рабочим классом см Кургуа С., Верт Н„ Панне Ж.-Л., Бартошек К., Марголен Ж -Л. Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. М., 1999. С. 145.
41 Цит. по: Общество и власть 1930-е гг / Отв. ред. А.К. Соколов. Авторы текста и комментариев С.В Журавлев, А.К. Соколов. М., 1998. С 90.
42 Ярославский Е М Доклад на XVI партийной конференции С 8-9
«SOCIAL STATUS CONSISTS OF ONE COW AND ONE HOUSE»:
«CLASS IDENTIFICATION» AND «CLASS JUSTICE» IN SOVIET RUSSIA, 1917-1936.
T.M. SMIRNOV A
Institute of Russian History of Russian Academy of Sciences 19 Dmitry Ulianov Sir., Moscow, 117036 Russia
After the October Revolution of 1917 a new «class criteria» was introduced by the Bolsheviks: nobility, people from the former «ruling» and «propertied» strata were declared as «class enemies» in the proletarian state But in reality- understanding and interpretations of the definitions like «social origin», former and current «social status», «class identification» turned out to be very much mixed and involved. This article focuses on realization of «class principles» and the goals of «proletarian justice» in the Soviet social policy, and it’s peculiarities in everyday life level during 1917 - 1936. Author analyzes broad range of archival records.
