CC BY
72
УЖЕСТОЧЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ И «КЛАССОВАЯ БОРЬБА» НА УРОВНЕ ПОВСЕДНЕВНО-БЫТОВОГО ОБЩЕНИЯ.
КОНЕЦ 1920-х - НАЧАЛО 1930-х ГГ.
Т.М. СМИРНОВА
Центр изучения новейшей истории России и политолог ии Институт российской истории РАМ Москва, 117036, ул. Дм. Ульянова, 19
Накануне «великого перелома»
Конец 1920-х гг. в СССР характеризовался постепенным ужесточением социальной политики. Поначалу этот процесс носил непоследовательный, противоречивый характер, сопровождаясь то усилением репрессий против «классово чуждых элементов», то улучшением положения отдельных групп «бывших»1. Так, например, 6 февраля 1927 г. была опубликована «Инструкция о лицах, лишенных избирательных прав», в соответствии с которой в число «лишенцев» наряду с бывшими помещиками оказались включены и члены их семей. В то же время 14 февраля того же года специальным постановлением В ЦИК в избирательных правах были восстановлены жандармы, агенты бывшей полиции и тюремного ведомства.
Ярким свидетельством противоречивости социальной политики этого периода, чередования в ней жесткой классовой направленности с отдельными проявлениями классового либерализма, является развернувшаяся в феврале 1927 г. среди юристов дискуссия по поводу зависимости применяемой к обвиняемому меры социальной защиты от его социального происхождения2. Представители Наркомата юстиции РСФСР, считая, что положение пролетария налагает особую ответственность, выступили с инициативой выносить более суровый приговор обвиняемым пролетарского происхождения, а не представителям классово чуждых слоев, как это было ранее3. Против этого предложения категорически выступил Наркомюст СССР. В частности, Н.В. Крыленко подчеркнул, что классовая природа суда является азбукой, нарушать которую нельзя. В то же время Крыленко согласился с тем, что «голая классовая принадлежность сама по себе» не может определять «тяжесть или слабость социальной репрессии»4. В итоге этой дискуссии победила точка зрения о нейтральности наказания, его независимости от социального происхождения: положения о применении более суровой меры социальной защиты по отношению к социально чуждым лицам (ст. 31 п. «б» «Основных начал»), а также о смягчении участи обвиняемых из рабочих и «трудовых крестьян» (ст. 32. п. «б») были исключены из «Основных начал уголовного законодательства СССР и союзных республик»5.
Таким образом, несмотря на тенденцию общего ужесточения социальной политики, в
1927 г. на законодательном уровне был отменен принцип зависимости приговора от социального происхождения обвиняемого.
Неоднозначным было и положение «буржуазных» специалистов и «буржуазной» интеллигенции. Здесь классовому принципу противостояла еще сохранявшаяся со времен НЭПа тенденция прагматизма. Руководство страны по-прежнему призывало бережно относиться к специалистам. «Спецы нам нужны до крайности, - утверждал, властности, A.B. Луначарский в одном из своих выступлений в Ленинграде 1В ноября 1926 г. — Спецу, как сказал В.И. Ленин, нужно создать товарищескую атмосферу для его работы и оплачивать его
так, как оплачивает буржуазии» . Были улучшены бытовые условия специалистов и художественной интеллигенции. В частности, 30 сентября 1927 г. постановлением ЦИК и СНК СССР работники литературного труда, художники, скульпторы и научные работники в отношении квартирной платы были приравнены к рабочим и служащим, а в 1928 г. ГКК Верховного суда РСФСР инструкционным письмом призвала судебные органы «в интересах обеспечения научной работы» охранять жилищные льготы научных работников7.
В то же время пресса, находящаяся под контролем того же большевистского руководства, все чаще призывала к борьбе с «гнилой интеллигенцией» и «гнилым либерализмом». Усилились нападки на крупнейших ученых страны. В частности, в середине мая 1927 г. в «Ленинградской правде» был опубликован фельетон М. Горина «Академический ковчег», обвинявший Академию наук в проведении «естественного классового отбора», в результате которого Академия якобы превратилась в «ковчег для бывших». «При знакомстве с личным составом аппарата Академии, - возмущался Горин, - прежде всего, поражает в нем солидное количество бывших людей: бюрократии и родовитой аристократии»*. Начиная с
1928 г., когда было сфабриковано знаменитое Шахтинское дело о якобы существовавшем на шахтах Донбасса заговоре «вредителей», на старых специалистов («обер-офицеров капитала», «старых слуг старых хозяев» и т.п.) все чаще возлагали ответственность за неизбежные в ходе форсированной индустриализации неудачи на производстве. По утверждению А.Я. Вышинского, вредительство стало в конце 1920-х гг. «своего рода модой» среди интеллигенции - «одни вредили, другие прикрывали, третьи помогали»9.
«Усилить пролетарскую бдительность и классовую непримиримость...»
Провозглашение в 1929 г. «великого перелома» в области социальной политики, заключавшегося в переходе от «ограничения» и «вытеснения» капиталистических элементов к окончательной их ликвидации , стало сигналом к началу очередной массированной кампании пропаганды классовой ненависти. Средства массовой информации призывали усилить, обострить «большевистскую бдительность», «идейную нетерпимость» и «классовую непримиримость»; вести «самую беспощадную борьбу с гнилым либерализмом во всех формах его проявления»; самым решительным образом ответить на «ожесточенное сопротивление уходящего класса», вызванное «наступлением пролетариата» и «успехами социалистического строительства» и т.п.
«Протаскивание» мещанства, «чуждой идеологии», «махрового гнилого либерализма, граничащего с вредительством», троцкизма и т.п. находили повсюду: в театральных постановках, в иллюстрациях к детским книгам, в дизайне предметов быта, в производственных технологических инструкциях, в орфографических и толковых словарях и т.д.11. Так, например, «вылазкой классового врага» назвала руководитель социально-культурной группы МГКК ВКП(б) Локшина издание «Молодой гвардией» словаря «Литературная речь», составленного бывшим меньшевиком Овсянниковым. По словам Локшиной, словарь «протаскивал» враждебные троцкистско-меньшевистские взгляды, извращал большевистские лозунги и опошлял марксизм-ленинизм. «Классовая враждебность» словаря заключалась, по утверждению Локшиной, в отсутствии в нем выражения «борьба на два фронта» и наличии около 100 слов «религиозно-церковного обихода» (аминь, Адам, Евангелие и др.), которые «советское большевистское словотворчество», по ее утверждению, должно было решительно «изгонять» из употребления12.
Непременным атрибутом газет и журналов стали классово нетерпимые, призывающие к борьбе рубрики, такие как «На производственном фронте», «На трудовом посту», “На школьном фронте», «На культурном фронте», «Библиотечный поход» и т.п. Все формы творчества, включая самодеятельное искусство, были провозглашены «орудием классовой борьбы». Большое внимание уделяли, в частности, частушкам как наиболее массовой форме творчества. С декабря 1933 г. в Москве стали регулярно проводить совещания фольклористов, семинары частушечников и словесников и т.п. На специальных занятиях частушечни-
ков обучали правилам «идеологического отбора словесных текстов частушек». Так, автор одного из учебных планов семинара для словесников и частушечников А. Мореева разделила все частушки на советские (или пролетарские) и «буржуазные». К последним Мореева отнесла: кулацкие («открытая и замаскированная антисоветская агитация»), хулиганские («замаскированная кулацкая агитация»), мещанские («узколобое обывательское толкование советской действительности») и блатные, по своей природе тесно связанные с хулиганскими и кулацкими. Интересно, что в рекомендациях к проведению семииаров Мореева подчеркнула, что кулацкие частушки не надо цитировать на занятиях, а следует лишь дать им классовую характеристику и «разоблачить»13.
Не меньшее внимание было уделено и лубочному искусству, в котором, по утверждению А. Михайлова, «больше, чем где бы то ни было жили и распространялись откровенно антилролетарские тенденции»14. Создателей лубочных картинок упрекали за отсутствие в их работах «классовой целеустремленности», не достаточное отражение классовой борьбы в деревне. Резкой критике подверглись и образы наиболее типичных героев лубочного искусства, названные Михайловым «идеологически враждебной халтурой»: «писаные красавицы», «дегенеративные парни с гармошкой», розовощекие гармонисты, похожие на «кулацких сынков», красноармейцы с «руками аристократа» и прочие «враждебные пролетариату» «мещанские» типажи15.
Аналогичные требования предъявлялись и к художникам по ткани или фарфору. Орудием классовой борьбы должны были стать рисунки на обоях и на занавесках; на каждой советской чашке, каждой тарелке, вазочке и т.п. В частности, Дулевский фарфоровый завод в 1932 г. специальным решением райкома ВКП(б) и Комакадемии обязали выпускать продукцию только с революционно-тематическими рисунками, такими как: «Завершим дело Ильича», «Культпоход», «Пионеры», «За сплошную» и др.16. От музыкальных работников требовали «заострять социальный классовый момент», а от музыкальных теоретиков - подвергать музыку «марксистскому, классовому анализу»17.
Робкие попытки некоторых научных работников отстоять идеологическую нейтральность, «аполитичность» своей научной отрасли, отсутствие в ней «классового содержания» также встретили решительный отпор. «Отдельные части могут не иметь классового характера, - так, в частности, объяснял С. Лифшиц суть заблуждений некоего Ильченко из Харькова, полагающего, что естественные и математические науки не имеют «классового характера», - а целое является классовым, но как часть целого получает смысл лишь в связи с этим целым, так и отдельная отрасль научного знания, отдельные достижения наук приобретают особое значение лишь в связи с определенным миропониманием»п.
Стремление наполнить «классовым содержанием» все и вся (науку, музыку, живопись, поэзию, семейные отношения и т.п.) нередко приводило к откровенно курьезным, несмотря на общий трагизм ситуации, случаям19. Однако в целом в стране складывалась гнетущая атмосфера «охоты на ведьм». Жертвами этой «охоты» стали в том числе и многие талантливые ученые, такие как академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, М.К. Любавский и многие другие. Сигналом к началу массовых репрессий против научных работников стала «чистка» Академии наук, начатая весной 1929 г. комиссией РКИ и продолженная в ноябре того же года особой следственной комиссией во главе с Я.Х. Петерсом20.
Любые неудачи социалистического строительства объяснялись в этот период не иначе как массовым распространением «вредительства» — новой формы сопротивления «низвергнутых, разгромленных, пущенных ко дну, ликвидированных в своем экономическом и политическом господстве капиталистических эксплуататорских классов»21. Ужесточились требования к социальному составу не только парши и органов государственной власти, но и студенчества, общественных организаций. Всю страну охватила кампания «чистою) — партийных, комсомольских, советских служащих22. По всей стране искусственно насаждалось взаимное недоверие, население призывали быть «пролетарски бдительным» и «враждебно зорким к классовому врагу». Причем, призывая безжалостно подавлять «бешеное» сопротивление классового врага, газеты и журналы нередко отождествляли социально враждебные элементы с политически враждебными, призы-
вали выявлять истинное классовое лицо рабочих, совслужащих и даже партийцев. Не только пресса, но и правительственные и партийные постановления все чаще причисляли к числу «бывших людей» кулацкую и троцкистскую «агентуру», «троцкистских контрабандистов», «политических штрейкбрехеров», «примиренцев с кулаками», «разложившиеся элементы», «политических двурушников», «буржуазных перерожденцев», оппортунистов и всех «правых» скопом, «паникеров и нытиков, не верящих в творческую силу пролетариата», перекупщюсов-спекулянтов и т.п.; а передовым отрядом контрреволюционной буржуазии был объявлен троцкизм23. Однако все эти «агенты буржуазии», включая ее «передовой отряд», по своему происхождению зачастую не имели никакого отношения к имущим классам царской России. Явно выраженная политическая окраска, которую представители большевистской власти придавали терминам «бывшие» или социально-чуждые, привела к постепенной подмене понятия социальное происхождение такими категориями, как социальное (классовое, идеологическое, политическое) лицо, политическая физиономия, идеологически чуждая или просто враждебная сущность. Соответственно расширялось и социальное пространство «бывших».
Массированная пропаганда классовой ненависти и размывание границ социального пространства «бывших» не могли не отразиться и на уровне повседневно-бытовых отношений. С одной стороны, на уровне обыденного сознания прежнее социальное положение человека постепенно теряло свою значимость. По свидетельству современников, в повседневной жизни происходило все большее смешение различных социальных слоев, сближение рядовых коммунистов с беспартийными, представителей бывших буржуазных слоев с пролетариатом. Так, партийцы, по утверждению Ем. Ярославского, регулярно принимали участие в «компанейских гуляниях с беспартийными, чуждыми людьми, кулачеством», приглашали в дом «попа с крестом» и т.п.24 «До настоящего времени, - жаловался, в частности, в 1929 г. рабочий Переславль-Залесской фабрики «Красное Эхо» Т. Мартынов, - по рабочим каморкам шляются со святом попы, а свадьбы, в большинстве, справляются еще по-старому, с трехдневным пьянством и разгулом»25. Если верить помощнику прокурора СССР И.С. Кондурушкину, жены ответственных советских и партийных работников охотно заводили знакомство с дамами из «бывших», а сами ответственные работники отнюдь не чурались своих дореволюционных знакомств с либеральной интеллигенцией26. «В 1905-06 годах буржуазная интеллигенция, как известно, сплошь кадетствовапа, либеральничала, - писал по этому поводу И.С. Кондурушкин, - нередки были тогда случаи, что ка-кой-либо кадетствующий адвокат, зубной вран и т. д. принимал и укрывал у себя на квартире действительных революционеров-подпольщиков... и эти старые подпольные знакомства очень умело используются теперь, через 20 лет, если тот, кто у него когда-то ночевал, ныне - ответственный работник, а он, тогдашний его «спаситель», ныне сидит в Бутырках>Р.
По словам большевистского руководства, новая советская общественность была тесно связана с «мещанской обывательщиной» не только знакомствами, «кухонными разговорами у примуса», «единой экономикой и единым мещанским бытом», но и родственными узами, которые, как писал Кондурушкин, «мещанин (партийный или беспартийный) хранил по традиции, несмотря на противоречие взглядов и убеждений». «До сих пор встречаются случаи, - возмущался Кондурушкин в 1927 г., - когда ответственные работники госучреждений, партийные и беспартийные, имея ближайших родственников среди частного торгово-промышленного мира, не только не порывают с ними обычной родственной связи, но и живут вместе»2*. С этим соглашался и Ем. Ярославский, утверждавший, что к началу года «великого перелома» большинство сельских партийцев имели родственные связи с кулачеством29. Расширению родственных связей пролетарской части населения, включая партийных работников, с чуждыми слоями способствовали также брачные союзы между представителями различных в прошлом социальных слоев. Особой популярностью невесты из «бывших» пользовались среди красных командиров.
В то же время ужесточение социальной политики все чаще использовалось в целях сведения личных счетов. В частности, партийный работник С. Ингулов отметил охватившую
партийные чистки «тенденцию обывательского копания в грязном белье отдельных партийцев, мещанского подглядывания и выслеживания» .
Истерия доносительства
Тенденция «подглядывания и выслеживания» охватила и широкие массы «рядового» населения. Широкая пропаганда классовой ненависти в сочетании с тяжелыми жизненными условиями вызвала что-то вроде эпидемии доносительства. В ответ на призывы власти «выявлять» замаскировавшихся врагов в редакции центральных и местных газет, в комиссии по чистке и другие инстанции потоком шли доносы на соседей, сослуживцев, случайных знакомых с сообщениями о том, что тот или иной человек скрывает свое истинное «социальное лицо» или имеет «подозрительное социальное происхождение». При этом социально-чуждым объявлялся всякий, кто чем-то не угодил доносчику: был с ним невежлив, занимал лучшую комнату, был лучше одет или просто «косо» на него посмотрел. Так, рабочий, недовольный долгим ожиданием в очереди в поликлинике, обвинил врача в неправильном классовом подходе к приему пациентов; пациентка профилактория обвинила в антисоветских настроениях грубо разговаривавшею с ней санитарку; уволенная с работы учительница потребовала провести «хорошую чистку» всего состава школы, где она работала (а заодно и соседней), сообщив, что весь учительский персонал обеих школ состоит из лиц духовного звания, бывших помещиц, генеральш и т.п. Для большей надежности на не угодивших чем-то лиц нередко ставили двойное или тройное клеймо чуждого происхождения: «купец-офицер», «помещица-генеральша», «буржуй-контрреволюционер» и т.п. Сложившуюся ситуацию наглядно отражает появившийся в эти годы анекдот: женщина, узнав об измене мужа, только что успешно прошедшего партчистку, заявила на партсобрании: «Товарищи! Если он смог уйти от меня к этой жидовке, то знайте все, что он бывший белогвардейский офицер!»
Обвинение в принадлежности к «бывшим» стало популярным и зачастую довольно действенным орудием мести, средством сведения личных счетов. Так, коммунист Харитонов, одного из близких родственников которого задержал с краденой мануфактурой служащий Мануфактурного отдела Центросоюза М.П. Мудрецов, сообщил в НКВД, что бывший городовой Мудрецов «до сего времени остался городовым». Харитонов также писал:
«Мудрецов человек весьма религиозный, ни одного церковного собрания не пропускает, часто в ущерб своим обязанностям. Тихонько ругает Советскую власть, агитацией тоже не прочь подзаняться... Мудрецов революционные праздники ненавидит, на собрания не ходит, в манифестациях не участвовал никогда. В б-й годовщине Октября работал у себя в сторожке, печку перекладывал, и это не случайно, а с определенной целью игнорирования. Вообще Мудрецов политически неблагонадежен и безнадежен. Он и сейчас не расстается с царским портретом».
К счастью для Мудрецова, история с краденой мануфактурой стала известна ответственному секретарю партийной ячейки Центросоюза П.С. Фомину, который сообщил в соответствующие органы, что донос Харитонова вызван личными счетами. Фомин также добавил, что Мудрецов является честным, исполнительным работником. Мнение Фомина поддержали местком и администрация Центросоюза31.
Однако далеко не все жертвы доносов нашли заступников в лице ответственных партработников. Многие из них, благодаря «бдительным» гражданам вроде Харитонова были подвергнуты персональным чисткам. Так, сотрудник отдела транспортной политики ВСНХ СССР И. Больбот, видимо, движимый личной неприязнью, счел своим долгом сообщить в 1930 г. в комиссию по чистке о «подозрительном прошлом» инспектора профобра Московско-Казанской железной дороги Архипова:
«Знаю Архипова по работе с 1919 г. и в результате длительного ознакомления и соприкосновения по работе вполне убежден, что Архипов человек с подозрительным прошлым, с гнилой
идеологией, косный формалист и чиновник и вся его работа отрицательная и вредная, построенная исключительно на шкурном интересе. Держится он, несмотря на все свое невежество в том деле, которым руководит исключительно подхалимством и низким угодничеством»32.
Особенно тяжело пришлось учителям. Их обвиняли в антипролетарской, буржуазной психологии за то, что они не так одеваются, «отстают от современности», что, «применяя советский материал, не вкладывают в работу воспитательный материал в духе классовой направленности», не учитывают социальное происхождение своих учеников, не собирают с детей подписки о непосещении церкви и т.д.33.
В процесс всеобщего доносительства были вовлечены и дети. В ходе обследований школ с учащихся собирали записки, в которых они должны были высказать свои претензии учителям, а, по возможности, и дать им классовую оценку. Большинство этих записок, написанных на клочке бумаги без подписи, содержали наивные детские обвинения, такие как: слишком часто вызывают к доске, слишком много задают, придираются при оценке знаний и т.п. Однако встречаются среди них и настоящие коллективные доносы идеологического характера. Так, учащиеся VII группы Зб-й школы Сокольнического района Москвы 15 марта 1930 г. написали в районную комиссию по чистке заявление с требованием уволить учительницу пения Малкину, выпускницу Петербургской консерватории, проработавшую преподавателем 13 лет. Стилем и языком, в которых угадывается авторство взрослого человека, хорошо знающего, чего он хочет, «дети» писали:
«Мы, нижеподписавшаяся группа учащихся, считаем позорным и недопустимым присутствие в коллективе педагогов нашей школы тов, Малкиной, преподающей уроки пения. Наиболее ярким фактом недопустимости её присутствия в школе является отсутствие у неё педагогической тактичности, которая выражается в её мещанско-обывательской внешности: краска, серьги, кольца, ожерелье, недопустимые в школе наряды и т.д. ...Целыйряд фактов ещё, в том числе абсолютно обывательское содержание песен, которым она обучает нас, подтолкнули нас на то, чтобы ходатайствовать перед комиссией по чистке СОНО о том, чтобы столь вредного педагога, который в некоторых отношениях развращает учащихся, оказывает на них разлагающее действие, убрать из стен школы. Нам нужны педагоги-коммунисты, которые бы воспитали в стенах нашей школы из наших рядов стойких борцов за социализм...»34.
Жертвой чьей-то классовой сознательности могли оказаться и совершенно незнакомые люди. Так, заместитель управляющего Московским областным филиалом треста «Ветснаб-пром» при Наркомате здравоохранения решил предупредить Центризбирком, Главное управление милиции и Мосжилотдел о якобы антисоветской сущности неизвестной ему семьи Садовниковых, а также всех их родственников и близких друзей. Прочитав весной 1930 г. случайно попавшее ему в руки письмо, адресованное семье Садовниковых, «Партизан-Красногвардеец» (как он подписался, не указав фамилию и имя), «с очевидной несомненностью» установил, что «обе семьи Садовниковых являются противниками Советской власти, у которых в Ленинграде еще не отобраны вещи и ценности». Основанием для данного утверждения послужила следующая часть письма, подчеркнутая бдительным «Партиза-ном-Красногвардейцем» красным карандашом: «Продукты кончились - передачи не можем делать, и сами на волоске, если не вернется ни один. Моментами утешаем себя, но слишком печальна действительность — нет выхода. У соседей все продано: сидят на ящиках. Может и нам тоже?» Далее автор доноса призвал ни в коем случае не восстанавливать в избирательных правах семью Садовниковых, а также «принять соответствующие меры» по отношению ко всем их знакомым, указанным в письме35.
Для некоторых «наиболее сознательных» граждан выявление повсюду «врагов народа» стало основным занятием, почти смыслом жизни. Так, например, рабкор В. Куликов посвятил разоблачению своих соседей Смирновых более 10 лет. Вот одно из его многочисленных писем в редакцию газеты «Известия ВЦИК» от 30 января 1930 г., которое, несмотря на зна-
чительный объем, приводится полностью, так как особенности лексики и стиля автора, сумбурное изложение письма, содержащиеся в нём многочисленные противоречия и нелепое нагромождение обвинений (порой совершенно абсурдных), не только чрезвычайно любопытны, но и крайне важны с точки зрения воссоздания психологической атмосферы тех лет:
«Дети священника (попа), В.П. гр-на Смирнова за время революции 7 человек, с помощью старых религиозных монархических своих друзей, ныне стоящих большинство всюду в разного рода наших советских учреждениях ответственными руководителями и пролезли в разного рода совучреждения и смело говорят, что они там всюду невиданно ведут вредительскую свою работу, как и у себя в живущем бывшем собственном отцовском доме и подтачивают общее наше, ныне социалистическое строительство, а в особенности 5-ти летку.
Вот нижеуказанные конкретные факты, сами ли но их уличают.
Вся, ныне, эта вредительская поповская семья проживает ныне по Верхне-Красносельской улице в доме Ns 22, кв. 1, в своем собственном бывшем отцовском доме, отец, который и ныне служит попом в приходской церкви (быв. Лексеевск. монаст.), а его дети все служат в нижеуказанных, разного рода, советских учреждениях.
Анна В. Смирнова- педагог в 31 школе COHO, Н. Красносельская, Любовь В,- счетовод в Правлении М. Северн, ж. д., Рязанская, 12, Лидия В. ~ учится в 58 школе, химические курсы, Милютинский пер., A.B. служит в лаборатории, Погодинская ул., №10, Водоиспытательная станция, Николай В., счетовод в Правлении М. Казанской ж.д., Краснопрудная, № 20, Петр В, счетовод, Мосстрой - Ильинка, 12, а его жена, Е. И. Хлопотина - кассирша в СРРОП, магазин № 33, Стромынка № 4, а ныне умерший сын в 1928 р. Василий В. Смирнов во время службы педагогом в Марфинском детдоме в Богородске, по судебному процессу был замешан в растлении девочек, причиной чего, будто бы и явилась неожиданная его смерть, а сын Николай, ныне счетовод в Правлении М. Каз. ж. д. сумел скрыть свое поповское социальное положение и, как сын служащего пролез в комсомольские ряды членом, но я его с помощью прессы оттуда вырвал с корнем в 1926-27 гг.
Вся эта вредительская семейка с помощью тех же, очевидно, лиц при рационализации и разного рода сокращениях не подвергалась сокращению. С момента революции и по сие время в живущем бывшем своем доме они все время ведут самую наглую и открытую вредительскую подрывную работу: склоку, травлю, подсиживание, а главное, разрушение своей квартиры, скрытие отца от правильности обложения фин. налогом и квартплаты, более 2-х лет крали 3 к. с. жилплощади у живущего с ними в то время своего отца, а самое важное, что он организованно все время старался тормозить в работе Правления Жил. Т-ва № 2626.
О чем через прессу разных редакций я и забил тревогу в набат еще с 1919 г. и стал сигнализировать во всю ширь, ввиду чего и было много разного рода расследований по заметкам, но ответов конкретных и до сего момента я не откуда не получил. По заметкам в
1929 г. по распоряжению Мосгубпрокурора, через помощника прокурора Сокольнического p-она неоднократно для следствия приходила молодая интеллигентная женщина из их же, очевидно, старого класса, ныне служит вместе с Николаем В. Смирновым в Правлении Казанской ж.д., которая своим следствием и заключением, очевидно, сумела ввести в заблуждение и пом. прокурора, который, очевидно, без ответа ныне и прекратил дело и бросили его без ответа в архив, а семья Смирновых и по сие время в доме ведет свою старую подрывную, вредительскую работу, что подтверждает и само правление Жил. Т-ва в лице 3-х коммунистов... и беспартийным активом. Кроме вышесказанного эта семья активно вербовала и помогала собирать 1 ООО голосов и подписей ходивших по домам о незакрытии церкви, где ныне служит их отец.
А ныне по службе всюду их слепо выдающими своими разного рода справками администрация и профорганы скрывают как антивыдержанныхработников.
Дорогие товарищи предупреждаю я вас, что эти люди для того, чтобы прикрыться и завоевать себе авторитет, они, конечно, могут быть активными, но помните, что это до момента, а срочно необходимо их всюду вычистить»36.
Остается не совсем ясным, как именно семья Смирновых «подтачивала» пятилетку и зачем они разрушали свою квартиру; ясно лишь, что, с точки зрения Куликова, их и им подобных необходимо срочно отовсюду «вычистить».
Если бы письмо Куликова было единственным в своем роде - над ним, пожалуй, следовало бы посмеяться. Но тысячи таких куликовых успели испортить жизнь десяткам тысяч ни в чём не повинных людей, подвергнутых на основании доносов персональным чисткам37.
Наибольшую активность в содействии комиссиям по чистке в деле выявления классовых врагов неизменно проявляли соседи. Так, например, в январе 1930 г. в Сокольнический отдел народного образования поступило анонимное заявление о том, что преподаватель математики и физики Ляховская якобы вдова белого офицера. Автор письма также сообщила, что Ляховская, которая в школе для видимости проводит антирелигиозную работу, дома поддерживает тесную связь с сектантами, «очень интересуется теософией и происхождением мира», называет Ленина фанатиком, а коммунистов - последователями фанатизма, и вообще «ведет себя подозрительно и замкнуто»38. Ничем не подтвержденного анонимного доноса оказалось достаточно для передачи дела Ляховской в ОГПУ39.
Соседи учительницы A.B. Кучеровой, узнав, что в школе, где она работает, проходит «чистка», поспешили сообщить в Комиссию по чистке, что Кучерова не дает им житья, неоднократно «обливала помоями, угрожала убить, оскорбляла неприличными словами»40. Удивительные подробности о жизни заведующего школой № 30 Л.И. Рождественского (включая период его пребывания в Пензе), а также о жизни его жены сообщили в комиссию по чистке члены Правления жилищного товарищества. Подчеркивая, что Рождественский «до сих пор не порвал связь с духовными лицами», авторы коллективного доноса (ни одной подписи под заявлением нет) в заключении призвали: «Долой попов! Даешь здоровую школу!»41. Гражданин Тихонов сообщил в Сокольнический Совет не менее интересные подробности (также не подкрепленные никакими доказательствами) о жизни проживающего с ним в одном доме якобы бывшего попа (а в действительности сельского учителя, единственная связь которого с духовенством заключается в том, что он окончил учительскую семинарию) A.B. Богословского. В своем письме Тихонов проявил также удивительную осведомленность о биографиях всех родственников Богословского, включая мужа сестры - якобы польского дворянина42.
Учительница школы № 42 Сокольнического района Юркун-Лопачук, по свидетельству соседей, прикрываясь пролетарской идеологией и «официальным», как пишут соседи, социальным происхождением, скрыла свое истинное «идеологически непролетарское лицо». «В школе она конечно воспитательница с пролетарской идеологией, — сообщили в Комиссию по чистке Сокольнического отдела народного образования анонимные жильцы дома, в котором проживала Юркун-Лопачук - В действительности же, если отбросить все мелкие бытовые кухонные похождения, а остановиться лишь на более существенных моментах в ее бытовой внешкольной жизни, то обнаружится её второе идеологически непролетарское лицо»42.
Ссоры между соседями нередко становились предметом судебного разбирательства. Во всех этих случаях жилищным спорам сознательно придавался характер классовой борьбы, хотя на деле речь шла о борьбе за увеличение (или сохранение) жилплощади, улучшение бытовых условий. Типичным примером такого судебного разбирательства является дело Александрова. Бывший московский предприниматель Александров проживал с семьей в принадлежавшем ему до революции, а после демуниципализации им же арендованном доме. В июле 1929 г. жильцы этого дома решили организовать жилищное товарищество и добиться передачи дома под их управление. Естественно, данная идея не понравилась Александровым, которых поддержала семья дворника Харламова, служившего в доме еще до револю-
ции. Несколько месяцев длилось ожесточенное противоборство заинтересованных сторон. Александров обвинил инициатора создания жилтоварищества Новикова во взяточничестве.
В ответ жена Новикова, Тулякова, заявила, что Александровы и Харламовы ее травят. Вот как со слов Туляковой описал ситуацию корреспондент газеты «Известия ВЦИК», подписавшийся инициалами «Н.Ч.»:
«С этого момента Туляковой не стало житья. Так, например, узнав, в какие часы она кладёт своего ребёнка спать, Александровы принимались устраивать в ото время оглушительные сеансы пения или барабанного боя в стены. Увидев Тутякову под окном своей квартиры, жена Александрова схватывает все объедки, оставшиеся после еды на столе, и высыпает ей на голову»44.
На основании выдвинутых Туляковой обвинений народный суд Курско-Норонцопского участка Бауманского района постановил Александровых выселить, а Харламовым вынести предупреждение. Это решение было обжаловано Александровым в Московском городском суде, который отменил решение Курско-Воронцовского нарсуда на следующем основании:
«Суду надлежало не вдаваться в разбор классовой борьбы жильцов дама, а потребовать со стороны истицы доказательств, что вытряхивание скатерти и стук в стену были преднамеренными... Вопрос о классовой борьбе мог быть обсужден лишь при наличии иска не отдельного жильца дома, а правления жилищного товарищества
Однако на этом дело не закончилось. Новое решение, в свою очередь, было обжаловано Туляковой. Кассационная коллегия московского областного суда решительно осудила позицию Московского городского суда. «Такая постановка вопроса в подобных делах, подчеркивалось в решении Кассационной коллегии, - смазывает политическое значение классовой борьбы на жилищном фронте... Так же неверно указание на то, что вопрос о классовой борьбе мог быть обсужден только при наличии иска жилтоварищества. Сам суд, даже при отсутствии какого бы то ни было заявления, обнаружив в деле наличие классовой борьбы, обязан по своей инициативе поставить и обсудить этот вопрос, притекая надлежащих истцов»46.
Иначе говоря, такие методы, как «обливание помоями» и «оскорбления неприличными словами», были официально квалифицированы как методы классовой борьбы. Главным же (и практически беспроигрышным) орудием борьбы на жилищном фронте оставались доносы. Если повнимательнее почитать анонимные доносы, то очевидно, что большинство из них также, вероятнее всего, написано бдительными соседями. Это следует из подробного описания квартиры (под какой именно кроватью, за каким зеркалом или в какой стене следует искать сундуки с богатствами, мешки с продуктами и прочие тайники), а также из поименного упоминания всех кровных и некровных родственников и детального описания лиц, часто бывающих в гостях - бывших «польских князей», «царских генералов», «начальников тюрем» или крупных фабрикантов, которые в ходе следствия нередко оказывались сельскими дьячками или железнодорожными рабочими. Расчет прост — в результате ареста или высылки соседей из столицы освободится жилплощадь, главными претендентами на которую будут члены данного жилищного товарищества, т. е. сами авторы доноса. В ожидании такой добычи любой сосед покажется как минимум генералом. В общем, как говорил Воланд в известном произведении М.А. Булгакова, москвичи — «обыкновенные люди... напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их».
Любопытно, что истинную цену классовой направленности и политической значимости этих «жилищных боев» прекрасно понимали и сами большевистские лидеры, В частности, Ем. Ярославский в 1929 г. выступил категорически против привлечения жилтовариществ к проведению чисток и рекомендовал комиссиям по чисткам не использовать в своей работе предоставляемые ими материалы. По утверждению Ярославского, подавляющая часть доносов и сообщений жилтовариществ является не чем иным, как «обыкновенными квартирными склоками, не имеющими никакого отношения к классовой борьбе»41'.
Наряду с «квартирными склоками» острый характер приобрела и проблема так называемых «смешанных» (социально неоднородных) браков. Классовый принцип беззастенчиво вторгался в личную жизнь, что нередко приводило к настоящим трагедиям. Так, руководство партийной организации Белорусского военного округа, получив информации о том, что жена командира взвода Камко якобы придерживается антисоветских настроений, заставило комвзвода развестись. Развод произвел такое сильное впечатление на жену Камко, что она убила своего бывшею мужа, а затем застрелилась сама. Проведенное после этого расследование показало, что поступившая в партийные органы информация об антисоветских настроениях погибшей не соответствовала действительности48. Подобные трагедии, безусловно, были исключением. Обычно в аналогичных случаях дело заканчивалось разводом либо запрещением вступать в брак. Так, волостной партийный комитет села Верялички Брянского уезда запретил бывшему красноармейцу жениться на дочери священника, несмотря на его уверения в том, что она им «перевоспитана и желает пойти на все уступки». Герой этой истории был вынужден обратиться за разрешением на брак непосредственно в ЦК ВКП(б), после чего дело получило широкую огласку, политика волисполкома была резко осуждена, а бывший красноармеец благополучно женился на дочери священника49.
По свидетельству современников, брачные союзы между представителями различных социальных слоев в конце 1920-х гг. получили широкое распространение. Ответственные советские и партийные работники и командиры Красной Армии охотно женились на девушках непролетарского происхождения (дочерях священников или чиновников, мещанках и т.п.). Это порождало постоянные разговоры о несоответствии мелкобуржуазных, якобы антисоветски настроенных жен своим партийным мужьям. По словам секретаря партколлегии ЦКК ВКП(б) A.A. Сольца, «неоднотипные жены» превратились в серьезную проблему, став источником постоянных конфликтов в партийных и советских органах50. «Кое-где наши товарищи не прочь свести чистку партии к разбору того, в какой степени жена или муж соответствуют члену партии и формулируется во всех случаях обвинение в связи с чуждым элементом»5^, - отмечал Сольц в 1929 г.
Трансформация классового принципа
Таким образом, к началу 1930-х гг. классовый принцип проник во все сферы жизни советского общества. Однако следует учитывать, что к концу 1920-х гг. понятие классовой принадлежности существенно трансформировалось, означая не столько социальное происхождение человека, сколько его политическое (идеологическое) лицо, его социальную психологию, идеологическую сущность и т.п.
К началу 1930-х гг. границы между представителями различных в прошлом социальных слоев все больше размывались не только в силу естественного их смешения, но и в результате изменения характера социальной политики, трансформации самой сущности т.н. классового принципа. Классово-дискриминационная социальная политика на практике зачастую оказывалась дискриминационной по идеологическому признаку. Введение в политическую практику таких обвинений, как классовое (или мелкобуржуазное) перерождение, потеря социального (партийного) лица и т.п., позволяло свободно манипулировать «классовым принципом», причисляя к числу классовых врагов любого, не угодного власти. Выражение «классовое лицо», перестав быть агитационно-пропагандистским клише, превратилось в реальную социальную категорию, вошедшую в повседневную политическую практику. В частности, говоря о партийной чистке 1929 г., Ем. Ярославский подчеркнул, что комиссии по чисткам должны «делать упор» не на социальное происхождение коммунистов, а именно на их «классовое лицо». К потерявшим свое пролетарское и партийное лицо Ярославский отнес шкурников, пьяниц, хулиганов и прочих, разложившихся в бытовом отношении, поддавшихся «бытовому загниванию». Все они, по словам Ярославского, должны были быть приравнены к классово чуждым52.
Таким образом, в числе «чуждых» нередко оказывались и представители рабочего класса, в отдельных прослойках которого была якобы «еще живуча, еще сильна старая мещанская, мелко-буржуазная закваска»; а также партийцы, потерявшие партийное лицо, выдвиженцы, разложившиеся под влиянием буржуазной среды, и прочие «перерожденцы», потерявшие «рабочее чутье». Так, например в «перерождении» и потере «партийного лица» была обвинена член ВКП(б) Е.И. Трепыханина, происходившая из семьи рабочих, «выдвинута®» из рабочей среды на должность завхоза 4-го Тубдиспансера, Трепыханина вскоре была «вычищена» с этой должности за потерю партийного лица, которое выражалось в отсутствии активной защиты интересов партии, а также в том, что, по утверждению комиссии по чистке, Трепыханина часто попадала под влияние мелкобуржуазных сплетен и недовольств53.
В конце 20-х гг. критерии определения классовой сущности заметно расширились. Если поначалу истинное социальное лицо гражданина определялось его политическими убеждениями, идеологией, «политической физиономией», то вскоре в число определяющих факторов вошли также привычки, вкусы, поведение в быту, семейные отношения и т.п. В результате ряды классово чуждых пополнились так называемыми мещанскими перерожденцами, разложившимися элементами и даже обывательскими элементами, к коим помимо пьяниц и хулиганов, относили и всех «ушедших в личную жизнь» и «увлекшихся бытом»54. В частности, М. Горький к числу «остатков человеческого хлама» причислял все «существующие еще многочисленные остатки разрушенного мещанства», притворяющегося «социальными животными»55.
Принцип определения социального статуса того или иного лица, исходя из его идеологии, классовой психологии, а не происхождения не был новым. Именно такой подход широко практиковался в первые послереволюционные годы в рядах т. н. «Ленинской гвардии» большевиков. Как объяснила в 1924 г. подобный подход к определению «пролетариата» и «буржуазии», «своих» и «чужих», Н.К. Крупская, «и люди непролетарского происхождения прекрасно могут стать на точку зрения пролетарской идеологии и внести в нее ценный вклад (непролетарского происхождения были и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и сотни других борцов за рабочее дело), и люди пролетарского происхождения могут стать форменными буржуями». «Вообще сортировка по «происхождению», — продолжает Крупская, -пережиток средневековой сословности и в корне противоречит классовому принципу. Пролетарское происхождение есть лишь известная предпосылка, благоприятный шанс, что из человека выйдет сознательный пролетарий, которому легче понять, усвоить идеологию пролетариата. Но эта предпосылка и не необходима и недостаточна»56. Однако в 1930-е годы данный принцип получил новое толкование и применялся односторонне. Если в первые годы после революции он позволял всякому гражданину, «проникшемуся интересами пролетариата», встать в ряды его авангарда, то теперь данный подход лишь способствовал максимально расширительной трактовке понятий классовый враг, социально чуждый и т.п. Слова Крупской о том, что «люди пролетарского происхождения могут стать форменными буржуями»57, приобрели новое звучание и новый смысл. Понятие «рабочий» употреблялось лишь для обозначения представителей определенных профессий, но фактически перестало быть обозначением определенного класса или социальной группы. Рабочий по социальному происхождению и роду занятий мог в то же время по своей психологии («политической физиономию), «идеологической сущности» и т.п.) быть признан чуждым пролетариату. «Пролетарий в пролетарском государстве на положении подозрительного элемента, а всякая лицемерная сволочь, волею революции пролетаризировавшаяся, может тебя в любой момент утопить в ложке воды»59, — жаловался в письме М.И. Калинину его старый друг и соратник, зав. энергетическим бюро Трансмаштехобъединения М. Манохин. О том, что в условиях диктатуры пролетариата сам пролетариат фактически оказался в довольно шатком положении, говорят и слова одного из партийных деятелей того времени И. Короткова, рекомендовавшего комиссиям по чистке не слишком опираться в своей работе на мнение рабочих. «Каждый член нашей партии, - подчеркивал Коротков, - должен знать, что не всякое заявление рабочего или группы рабочих выражает общий интерес рабочего класса. И не всегда, если даже верно выражено какой-либо группой рабочих их
поение это настроение выражает именно то, что нужно пролетариату в данный Н°омент»59 В докладах органов ОГПУ рабочий класс делился на враждебные элементы; на политически отсталых и на тех, которые еще могли стать политически сознательными60.
Журналисты не стеснялись в своих публикациях развешивать ярлыки классовых врагов. Так например, М. Шейн, отвечая на присланные в редакцию журнала «Безбожник» критические письма* с легкостью определил, кто есть кто, опираясь лишь на собственные интуицию и классовое чутье. К примеру, читатель, жалующийся на исключение из профсоюза и увольнение со службы за посещение церкви, был им назван «чинушей», который «сидит на советских хлебах, но ненавидит советский строй, тянет в церковь и мечтает о былом царском времени». Читателя, сетующего на притеснение крестьян и уничтожение скота, Шейн без лишних раздумий причислил к кулакам .
Таким образом, социальная категория «бывшие» постепенно стала уходить в прошлое. На смену ей пришла абстрактная и значительно более широкая категория «классово чуждые», вобравшая в себя и «бывших», и кулаков, и нэпманов, и всех потерявших партийное лицо а также прочих «перерожденцев» и «разложившихся» лиц. Новое творение большевистской идеологии оказалось чрезвычайно удобным в практическом плане, так как при необходимости (и при желании) к числу классово чуждых можно было отнести практически любого человека, независимо от его происхождения, занятий и даже партийности. Широкое введение в политическую практику столь неопределенных критериев классовой чуждости (или враждебности) граждан неоспоримо свидетельствует о том, что ужесточение социальной политики, вызванное якобы усилившейся под влиянием успехов социалистического строительства классовой борьбой, на деле вылилось в ужесточение карательной политики Советского государства в целом. Усиление классовой борьбы на практике означало, прежде всего, усиление борьбы политической, борьбы с инакомыслием.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Социальное пространство так называемых «бывших людей» Советской России (или просто «бывших»), т.е. представителей социальных слоев, лишенных привилегий в ходе Октябрьской революции 1917 г. не имело четких границ. Более того, эти границы находились в постоянной динамике в зависимости от политической конъюнктуры, удаленности от центра и ряда других причин. Не говоря уже о том, что «в интересах революции» допускалась произвольная трактовка данной категории местными властями. Подробнее об этом см.: Смирнова Т.М. «Бывшие». Штрихи к социальной политике Советской власти // Отечественная история. 2000. № 2. С. 37-48; Она же. Социальный портрет «бывших» в Советской России 1917-1920 годов. (По материалам регистрации «лиц бывшего буржуазного и чиновного состояния» осенью 1919 г, в Москве и Петрограде) // Социальная история. Ежегодник 2000. М, 2000. С. 87-126.
2 В соответствии с «Основными началами уголовного законодательства СССР и союзных республик», утвержденными ЦИК СССР в октябре 1924 г., термин «наказание» был заменен термином «мера социальной защиты». Меры социальной защиты подразделялись на три вида: меры судебно-исправительного характера (бывшее наказание, применяемое за преступление); меры медицинского характера (применялись к лицам, признанным невменяемыми); меры медико-педагогического характера (в отдельных случаях применялись к несовершеннолетним правонарушителям). (СЗ. 1924. № 24. Ст. 205.)
3 Ст. 31, пункт «б» «Основных начал уголовного законодательства СССР» 1924 г. гласила, что по отношению к обвиняемым, в той или иной мере связанным в прошлом или настоящем с эксплуататорскими классами, следует применять «более строгие меры социальной защиты». В то же время для правонарушителей из «рабочих и трудовых крестьян» предусматривалось применение «мягкой меры социальной защиты» (ст. 32, пункт «б»). (СЗ. 1924. №24. Ст. 205.)
4 Известия ВЦИК. 1927. 17 февраля. С. 2.
5СЗ, 1927. №12. Ст. 122.
‘ Луначарский А.В. О быте. M-JI., 1927. С. 54.
Жилищное законодательство: Систематизированный сборник законодательных и ведомственных постановлений, важнейших постановлений и определений Верхсуда РСФСР и постановлений Мособлисполкома и Моссовета по законодательству на 1 сентября 1932 г. М., 1932. С. 164.
^Горин М. Академический ковчег// Ленинградская правда. 1927. мая. С. 3.
Вышинский А.Я. Вредители электростанций перед пролетарским судом. М., 1933. С. 18. См. также: Он же. итоги и уроки шахтинского дела. М.-Л., 1928. С. 9-10,19, 25.
10 Сталин И.В. К вопросам аграрной политики в СССР. Речь на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г. // Сталин И.В. Вопросы ленинизма. М., 1953. С. 322-323; См. также: Его же. Год великого перелома //Там же. С. 294.
11 Подробнее см.: Общество и власть. 1930-е годы: Повествование в документах / Отв. ред. А.К. Соколов М
1998. С. 47-58, 114-119. ' ’’
12 ЦМАМ. Ф. 1289. On. 1. Д. 821. Л. 1, 9.
13 Фольклор России в документах советского периода. 1933-1941 гг.: Сб. док. М., 1994. С. 41-49.
14 Михайлов А. Советский лубок// Революция и культура. 1929. № 13. С. 46.
15 Вот, например, что пишет А. Михайлов по поводу лубочной картинки В. Кузнецова «Чаепитие», изображающей праздничное чаепитие в крестьянской семье в связи с покупкой нового плуга: «И характерно, что художник взял не момент покупки плуга, не момент его работы, а чаепитие, благодаря которому он может заняться крохоборческим бытовизмом». (Михайлов А. Указ. соч. С. 49).
16 За пролетарское искусство. 1932. № 2. С. 16.
17 См., например: Келдыш Ю. За ленинизм в музыкальной теории И Марксистско-ленинское естествознание 1932. №2. С. 56-76.
18 Лифшиц С. О классовом характере естественных и математических наук (Ответ т-щу Ильченко из Харькова) // Революция и культура. 1929. № 13. С. 71.
19 Интересные исторические «анекдоты», взятые из реальной жизни, приводит в своих исследованиях феномена «смешного» С.В. Кулешов. Например, губернская партийная комиссия Ленинграда вынесла выговор настройщику А.Д. Кульмину за «антикоммунистический уклон, выразившийся в бессознательном распространении антикоммунистического содержания издания нот». Или: в статье, критикующей роман В. Ряховского «Четыре стены», рассуждения писателя о любви («Любовь определяет наше отношение к жизни, украшает ее, делает ее человечной») были прокомментированы следующим образом: «Здесь Ряховский поправляет Маркса, который говорил о классовых отношениях в обществе». И др. (Кулешов С.В. Смешное в истории: опыт социокультурной реконструкции // Отечественная история. 2002. № 3. С. 165,167).
20 Подробнее см.: Академическое дело 1929-1931 гг. Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОПТУ. СПб., 1993. Вып. 1. Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова; Там же. Вып. 2. Дело по обвинению академика Е.В. Тарле. СПб., 1998; Перченок Ф.Ф. Трагические судьбы: репрессированные члены Академии наук СССР. М., 1991; Он же. «Дело» Академии наук // Природа. 1991. № 4. С. 96-105.
21 Вышинский А.Я. Указ. соч. С. 16-17.
22 О чистках соваппарата и их влиянии на положение «бывших» см.: Смирнова Т.М. «Вычистить с корнем социально чуждых»: Нагнетание классовой ненависти в конце 1920-х - начале 1930-х гг. и ее влияние на повседневную жизнь советского общества // Россия в XX веке. Реформы и революция. Т. 2. М., 2002. С. 187-205.
23 См., например: СЗ СССР. 1931. № 17. Ст. 159; Там же. 1932. № 50. Ст. 298; Историк-марксист. 1932. № 1/2. С. 7; Большевик. 1932. № 22. С. 2; Борьба классов 1932. № 2/3. С. 29-34; Там же. № 11/12. С. 10; На трудовом посту. 1929. № 1. С. 2. и др.
24 Ярославский Ем. Доклад на XVI партконференции 29.IV. 1929 г. // Как проводить чистку партии: Сборник директивных статей и материалов. М.-Л., 1929. С. 18.
25 Мартынов Т. Мимо жизни // На трудовом посту. 1929. № 1. С. 27.
26 Кондурушкин С.И. Частный капитал перед советским судом. М.-Л., 1927. С. 202,204-205.
27 Там же.
2* Там же. С. 203.
29 Ярославский Ем. Указ. соч. С. 18.
30 Ингулов С. Под лозунгом большевистской принципиальности // Как проводить чистку... С. 60.
31 ЦГАМО. Ф. 66. Оп. 25. Д. 112. Л. 10.
32 ЦМАМ. Ф. 1474. Ол. 2. Д. 145. Л. 84.
33 См., например: ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д.168. Л. 100, 106,157об; Там же. Д. 227. Л. 7, 57-66, 189, 191; Там же. Оп. 7. Д. 60. Л. 73об; Д. 61. Л. 22,45; ЦГАМО. Ф. 165. Оп. I. Д. 1652. Л. 69.
34 ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 227. Л. 47-48.
35 ГА РФ. Ф. Р-5404. Оп. 11. Д. 22. Л. 3.
36 ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д 227. Л. 248. См. также: ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д.168. ЛЛ. 100, 106, 157об; Д. 227. Л. 7, 57-66, 189,191 ; Там же. Оп. 7. Д. 60. Л. 73об; Д. 61. Л. 22,45; ЦГАМО. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1652. Л. 69; ГА РФ. Ф. Р-5404. Оп. 11. Д. 22. Л. 3 и др.
37 О массовых случаях доносительства с целью устранить конкурента или из обыкновенной зависти, а также о наиболее распространенных способах дискредитации человека в те годы см. также: Общество и власть. 1930-е годы. Повествование в документах. М., 1998. С. 75—80; Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001. С. 163-165.
3* ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 168. Л. 2.
39 Дальнейшую судьбу Ляховской установить, к сожалению, не удалось.
40 ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 168. Л. 127.
41 Там же. Д. 227. Л. 181.
«ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 227 С. 109.
43 Там же. Л. 7.
44 Е Ч. «Классовая борьба» между соседями // Известия ВЦИК. 1929. 5 ноября. С. 5.
45 Там же.
46 Там же.
47 Ярославский Ем. Указ. соч. С. 12.
41 Сольц А.А. К чистке // Как проводить чистку... С. 29.
49 Ярославский Е.М. Указ. соч. С. 11.
50 Сольц А.А. Указ. соч. С. 30.
51 Там же.
5г Ярославский Ем. Указ. соч. С. 8-9.
33 ЦМАМ. Ф. 1474. Оп. 7. Д. 61. Л. 162-164. См. также: Там же. Д. 60; ЦГАМО. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1567; и др.
54 Типичный пример бессмысленного нагромождения всевозможных «классовых» ярлыков на не угодивших чем-то граждан представляет собой написанная в 1929 г. эпиграмма А. Безыменского на известного русского писателя, автора антисоветского романа-памфлета «Мы» Е.И Замятина: Тип - Замятин. / Род - Евгений. 1 Класс -буржуй / В селе - кулак. / Результат перерождений. I Сноска: враг. Как известно, ни «кулаком», ни «буржуем» Замятин не был (он родился в семье священника, окончил кораблестроительный институт и несколько лет работал морским инженером), но, с точки зрения Безыменского, это не имело значения. И уж совсем не понято, при чем здесь «перерождение», если Замятин по своему происхождению якобы относился к классу буржуазии?
55 Горький М. О социалистическом реализме //Горький М. О мире толстых. М., 1931. С. 349.
56 Крупская Н.К. Партия и студенчество // Красная молодежь. 1924. № 1. С. 18-19.
57 Там же.
я Цит. по: Общество и власть... С. 90.
59 Коротков И. К проверке и чистке производственных ячеек // Как проводить чистку... С. 86.
60 Подробнее о «пристальном наблюдении» органов ГПУ за рабочим классом см.: Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л., Бартошек К., Марголен Ж.-Л. Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии М 1999 С 145
61 Безбожник. 1929. №19. С. 11.
INTENSIFICATION IN SOVIET SOCIAL POLICY AND A «CLASS STRUGGLE» IN THE EVERYDAY LIFE, THE END OF 1920S - BEGINNING OF 1930S
T.M. SMIRNOVA
Institute of Russian History of Russian Academy of Sciences 19 Dmitry UlianovStr., Moscow, 117036Russia
The author focuses on the changes in language that were used to describe socially harmful and socially alien people. She argues that this language broadened to vilify groups previously not regarded as harmful or alien. Further, she shows how much of the witch-hunt atmosphere of the period of the late 1920s can be traced to daily kinds of jealousies and concerns. Study's based on broad spectrum of unknown archival records.
