CC BY
46
УДК 070
СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ И НРАВСТВЕННО-ВОЛЕВАЯ ТИПОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА
В ПУБЛИЦИСТИКЕ П.Н. ТКАЧЕВА
В статье проводится исследование социально-исторической и нравственно-волевой типологии человека в творчестве Петра Никитича Ткачева, народника, видного деятеля революционного движения второй половины XIX века.
Ключевые слова: Ткачев, публицистика, политика, типология. E-mail: [email protected]
Данная статья продолжает наше исследование социально-исторических типов человека в творчестве яркого отечественного публициста и революционера П.Н. Ткачева (см. 1;2;з). В публицистических сочинениях П.Н. Ткачева в рамках общей антропологической диады: «дикарь» (иррационально мыслящий), - цивилизованный (рационально, критически мыслящий) человек, выстраиваются ряды единого структурного (содержательного) типа, представителей (людей), отношений, явлений Прошлого и Будущего. Представители Прошлого и Будущего разнесены в аксиологическом пространстве на противоположные полюса (абсолютное Зло и абсолютное Добро) и имеют четкую социально-историческую маркировку.
Мы выявили начало этого типологического ряда в следующих социально-исторических типах: первобытный человек и человек религиозный (его подтипы: церковник и простой верующий) - человек цивилизованный; философ-идеалист (его подвид - теософ) - «здравомыслящий человек» (или человек науки); писатель-метафизик - писатель-«реалист»; Поэзии (поэту), - противостоит Наука (Ученый).
Еще одна пара социально-исторических типов - «моралист-мистик» - «утилитарист». Эта пара наиболее рельефно представлена в серии статей П.Н. Ткачева под общим названием «Утилитарный принцип нравственной философии».
Поле битвы «моралиста-мистика» и «утилитариста» - «нравственная философия». Мистики, а также «интуитисты ... метафизики, теологи и т. п.» выстраивают нравственную систему «интуитивного» типа. Нравственность в данной системе вытекает из чего-то непостигаемого и непознаваемого, как бы извне вложена в человека и это отличает его от животного. Мистик, по мнению П.Н. Ткачева, убежден, что его отвлеченные идеи находятся не в нем самом, а вне его, « ... что они являются как бы снимками, отпечатками некоторых реально существующих объектов» (9, 490). Подобную трактовку нравственности П.Н. Ткачев называет «заблуждением человеческого ума». Моралисты-мистики, как считает П.Н. Ткачев, «<... обратили свои субъективные обобщения нравственного и безнравственного в объективные реальности, существующие вне человека и нисколько не зависящие от его субъективного настроения, от степени его индивидуального развития, от его внутреннего «<я» (9, 490).
Таким образом, считает П.Н. Ткачев, именно из субъективных представлений моралистов-мистиков и интуитистов о добре, зле, добродетели, пороке и т.п. и «... возникли объективные предметы, объективное добро, объективная добродетель, объективный порок и т. п. Раз было признано существование объективной добродетели, объективной справедливости и т. п., вечный и неизменный критерий нравственного и безнравственного был найден, а вместе с тем обязательность предписаний нашего нравственного чувства, предписаний всякого данного нравственного кодекса была вполне оправдана и доказана. (9, 493). Однако, как полагает П.Н. Ткачев, подобная система взглядов, не имеет ничего общего с объективной реальностью, всё это лишь «Личный
В. Ю. Меринов Д. В. Световой
Белгородский государственный национальный исследовательский университет
произвол, субъективный каприз в оценке нравственности поступков и мотивов человеческой деятельности» ставший некой объективной меркой, общеобязательной «...для всех поступков, для всех людей и времен и нисколько не зависящая от тех или других индивидуальных взглядов, от той или другой общественной среды, от тех или других условий общежития» (9, 494).
Эта методологическая субъективность и произвол ведет к путанице и хаосу в знаниях о человеке. Моралисты-мистики, представители «метафизической школы», опираясь на один и тот же якобы достоверный «психологический анализ», могут доказывать совершенно противоположные вещи. Один «... моралист-мистик убедит вас в реальном существовании «внутри человека» каких-то неразложимых, необъяснимых и прирожденных сил вроде «(внутреннего морального чувства», «<доброго и злого начала» (9, 495). Другой, моралист опираясь на тот же психологический анализ, «... докажет вам, что ни о каких подобных силах и помина быть не может и что человеческая душа есть не более как tabula rasa, на которой можно отпечатлевать по желанию какие угодно рисунки и фигуры (9, 495).
Сегодня с помощью субъективной системы «... один философ сотрет в порошок теорию «<свободной воли» и докажет вам с очевидностью дважды два — четыре механическую непроизвольность и машинообразность человеческой деятельности». Завтра другой философ, ссылаясь на ту же психологию, «<... с такой же очевидностью станет убеждать вас в несомненном существовании свободной воли и свободного «<самоопределения». Кто не знает, что все метафизические школы, несмотря на крайнее разнообразие и нередко противоречивость своих учений, всегда и неизменно искали и находили орудия для подтверждения и доказательства своих теорий в неистощимых арсеналах психологии»? (9, 497).
Но по мере того, как человек крепнул и обогащался знаниями, в его душу невольно закралось сомнение «... в подлинности реального существования и нравственных фетишей. Он стал присматриваться к фактам, сравнивать, соображать и в конце концов не мог не разочароваться в иллюзиях своих моралистов-мистиков. ... Почему то, что вчера считалось пороком, сегодня стало добродетелью, и наоборот? Почему то, что считается справедливым под одной широтой, считается верхом несправедливости под другой? Почему одни и те же мотивы, одни и те же поступки признаются в одно время, в одной среде, при одних условиях нравственными, в другое время, в другой среде, при других условиях — безнравственными? Почему, одним словом, «<что город, то норов»?
Раз в человеческом уме возникают подобные вопросы, в нем роковым образом пробуждается потребность отнестись критически к мистической морали и к созданным ею фетишам. Неизбежным результатом этого критического отношения является новый ряд вопросов: что такое добродетель? нравственный долг? справедливость? и т. п. (9, 471).
Для П.Н.Ткачева абсолютно понятно, что с точки зрения чисто научных интересов эта мистически интуитивная мораль не может иметь никакого научного значения, не может пролить ««никакого света на образование и развитие так называемой совести», что она лежит за пределами науки. Противостоит метафизической философии нравственности философия «утилитарной нравственности». Эта система опирается на опытное научное исследование человеческой природы, общественной организации и общественного развития. «Материал, над которым она оперирует, принадлежит всецело к области явлений, постигаемых человеческим умом, а следовательно, вполне подлежащих ведению науки. Доказывать в этом отношении преимущества утилитарных систем нравственности перед всякими другими, т. е. преимущества научного, на опыте основанного объяснения нравственного чувства перед объяснением метафизическим и мистическим, настолько же бесполезно, насколько бесполезно доказывать преимущество знания перед незнанием, науки перед вымыслом» (9, 498).
Еще одно звено, продолжающее типологическую цепь: первобытный человек - метафизик - церковник - философ-идеалист - беллетрист - поэт - мистик-моралист - это эстетик-мистик. Эстетик-мистик - по своей основной профессии - литературный критик, он же усердный защитник «вечности искусства». Этот тип очень близок типу «мистика-моралиста». Общей основой мировоззрения этих типов является - вневременное, внереля-тивистское понимание человеческой морали. Подобно моралистам-мистикам, эстетики-мистики, обобщив некоторые впечатления, производимые на них теми или другими произведениями искусства, возводят свои обобщения в незыблемый и вечный (в их глазах, конечно) принцип красоты, а затем объективируют этот принцип, делают из него фетиш, «<... бога эстетики — безапелляционного судью и законодателя в области художественного творчества.
Само собою понятно, что эти нравственные и эстетические фетиши, созданные человеческой фантазией с нарочитой целью освятить, оправдать и, так сказать, санкционировать все то, что в данном обществе, в данной среде, при данных исторических условиях общежития считается добродетельным и порочным, нравственным и безнравственным, красивым и некрасивым и т. п., - что эти фетиши могли существовать (т. е., выражаясь точнее, люди могли верить в их существование) и удовлетворять своему назначению лишь при крайне низком уровне развития человеческого ума» (9, 499)-
По мнению П.Н. Ткачева, представителю данного социально-исторического типа ситуация, в которой поэзия ставится ниже науки, «. кажется слишком оскорбительной и унизительной для их богини поэзии. Они утверждают, что ум художника отличается от ума мыслителя совершенно другими особенностями - особенностями, ставящими его если не выше, то, во всяком случае, нисколько не ниже последнего» (4, 542).
Нравственно-волевая типология (в рамках антропологической диады «дикарь» - цивилизованный человек) дополняет и придает эмоциональную глубину социально-исторической типологии. В основу этой типологии положены эмоциональные, социальные, политические, возрастные и даже образовательные параметры.
В творчестве П.Н. Ткачева - Прошлое - это мир трусливых, слабых, пожилых (духом и возрастных телом), образованных, рефлексирующих, болтающих людей. Каков эмоциональный фон развития этого типа «дикаря»? Это фон, в котором многократно превышен уровень страха. Страх порождает эмоционально-волевой тип человека испуганного, или тип «забитых людей», неспособных к решительному действию, к освобождению, наконец, не проявляющих волю к интеллектуальной смелости. Человек напуганный, всего и всех боящийся, повсюду усматривающий козни злых духов, глубоко верующий в загробные мучения и в то же время искренне убежденный в своей греховности. Такой человек, как полагает Ткачев, «. не особенно страшен даже и в раздраженном состоянии. Обладая некоторым тактом и умением, с ним всегда можно совладать и всегда легко направить в какую угодно сторону» (6, 122).
П.Н. Ткачев задается вопросом, каково нравственно-психологическое состояние современного ему общества, и сам дает исчерпывающий и яркий ответ - ужасающее. Причина этого положения - вечный страх «коленопреклоненных» жителей России перед своими властителями. «Верноподданные, - пишет П.Н. Ткачев, - как во время, так и после крепостного права, остаются по-прежнему полными, безгласными холопами-рабами "царя-батюшки" и его слуг и клевретов» (8). Эти силы, по мнению П.Н. Ткачева, «... по-прежнему остаются полными, неограниченными хозяевами и распорядителями имущества, чести, свободы, жизни и всех вообще человеческих прав верноподданного». А что же сами верноподданные? Верноподданные всех чинов и сословий (от интеллигентов до буржуазии), сознавая, или не всегда сознавая, «. свое рабское, бесправное, зависимое положение перед "предержащей, самодержавною властью",... постоянно живут, или лучше сказать, прозябают, под всесо-крушительным гнетом того же вечного, инстинктивного, животного страха,
под гнетом которого, во времена крепостного права, прожили дворовые холопы самодержавных помещиков» (8).
И этот-то страх, по мнению П.Н. Ткачева и заставляет так же, « ...как он заставлял и дворовых холопов, лизать руки и ноги их самодержавного барина; воскурять ему фимиамы и воссылать ему слезные благодарности за все то унижение, за все те муки и страдания, которым ему благоугодно подвергать их. Этот-то страх ... исказил и продолжает искажать их нравственную, человеческую природу, в какой он исказил и извратил природу дворового холопа» (8). Страх вытравливает из его носителя «... из его ума самые элементарные понятия о правде и справедливости, из их сердца - самые элементарные чувства: человеческого достоинства, чести и самоуважения» (8).
Он делает их «совершенно неспособными ... ни к борьбе, ни даже к пассивному протесту; он вытравляет он лишает их образа и подобия человеческого; он превращает их в бессмысленных скотов, с ослиным терпением несущих положенное на них ярмо; мало того, он атрофирует у них даже такие чувства, которые присущи и последнему скоту: собака, кошка защищают своих детенышей от своего владыки - человека; верноподданные же в угоду своего владыки-царя, откармливают его палачей мозгом и кровью своих собственных сыновей, дочерей, сестер и жен!» (8). Извращая и искажая нравственную природу человека, страх этот является в то же время « ...одною из самых могучих и непоколебимых опор самодержавной власти полицейско-буржуазного государства» (8).
"Материальные условия жизни", пишет Ткачев, лишают этих "забитых людей" "всякой самозащиты", всякой даже "попытки на протест", требуя от них "под угрозою голодной смерти" "безусловного смирения, терпения и всепрощения", т. е. тех "добродетелей", в которых Достоевский усматривает "искру Божию". С точки зрения "общественной пользы", "общественного прогресса" эти "добродетели", продолжает Ткачев, примиряют "забитых людей" с их забитым положением, они, так сказать, укрепляют, консолидируют и увековечивают те ненормальные условия, которые порождают, с одной стороны, Карамазовых, Самсоновых, Смердяковых, Хохлаковых, Гру-шенек и т. п., а с другой -- Снегиревых и Максимовых. Иными словами, они укрепляют и консолидируют порядок вещей, опирающийся на принципах, лежащих в основе крепостного права... они санкционируют и увековечивают моральное и умственное растление и "унижение" человека", они "еще глубже и герметичнее закупоривают его в той беспросветной темнице человеческих "унижений и оскорблений", в которую запрятала" "забитого человека" ..."судьба"(5, 328-333).
Тип забитых людей - не только тип общераспространенный, он в то же время и тип в высшей степени живучий. «В наше время, - утверждает Ткачев - он настолько же современен, насколько был современен и двадцать, тридцать, пятьдесят, а может быть, и сто и тысячу лет тому назад. Типы различных общественных групп, вызванные и порожденные более или менее специальными жизненными условиями, в которых группы эти находились в различные исторические эпохи,- с переменою этих условий,- исчезали, изнашивались, утрачивали весь свой прежний жизненный интерес. [...] Но тип забитого, униженного, искалеченного жизнью человека -- вечно стоит перед нами, как живой» (5, 334 ).
В статье «Новые типы «забитых людей», П.Н. Ткачев подробно говорит о разновидностях этого типа. Так один из подвидов "забитых людей" - подтип культурного забитого человека. В этой категории, как пишет автор, «... преобладают смиренномудрие, самоуничижение, кротость, незлобие, бескорыстная самоотверженная любовь и др. тому подобные качества,-- качества, отражающие в себе, по мнению Достоевского, "искру Божию"(5, 319). "Забитых люди" принадлежат не к одной только культурной среде -- их можно встретить во всех слоях и классах общества, как среди людей образованных, так и среди безграмотных невежд, как среди бедняков, так и среди людей, материально обеспеченных, как среди эксплуататоров человеческого
труда, так и среди эксплуатируемых. Здесь, - продолжает Ткачев, - можно найти «забитых людей», в которых преобладают качества противоположного характера: «... гордость, себялюбие, необузданный эгоизм, чувственные, животные инстинкты, грубые плотские похоти и вожделения» (5, 325).
Представитель и защитник Прошлого - человек с атрофированной волей человек, человек в возрасте, обладающий определенной суммой знаний, эгоист. Это человек, условно говоря, получивший аттестат «зрелости». Обращаясь к этому типу, П.Н. Ткачев иронизирует над его образовательными потугами: «Горизонты твоей мысли раздвинулись, ты знал наизусть грамматику Кюнера, ты переводил <...> Саллюстия, Тацита, Овидия, Цицерона, ты помнил все неправильные греческие глаголы, ты читал «Русский вестник» и «Русскую старину», ты постиг мудрость Страхова, изучил психологию Кавелина, был весьма хорошо знаком с философией Соловьева ...» (7, 82). Однако с человеком, набравшим слишком большое количество знаний, по мнению П.Н. Ткачева, происходит эмоционально-нравственная трансформация. Этот человек, вольно или невольно, чрезмерно погружен в себя, оставляя общество наедине со своими проблемами. Он: «... научился уже обдумывать и соображать каждый свой шаг, взвешивать каждое свое слово, каждое свое действие, резонировать по поводу каждого своего чувствованьица» (7, 82).
Этот человек, делает вывод П.Н. Ткачев, «не только зрел, но и перезрел». Как бы обращаясь к нему, П.Н. Ткачев упрекает его в волевой атрофии: «Вместе со зрелостью тебя обуяла какая-то боязливая нерешительность. Ты не мог сделать самого плевого дела без того, чтобы предварительно вдосталь не намучить себя всяческими сомнениями и недоумениями: да что из этого выйдет? да не осмеют ли? да как бы не влопаться? да и стоит ли игра свеч? и т. д. и т. д. Все стало для тебя вопросом, все казалось тебе загадкой, и ты сказал себе: «Пока я не разрешу мучащих меня загадок, пока я не найду ответа на осаждающие меня вопросыь, не стану я никуда соваться; буду думать... думать... и жить, как все живут <...> Ты все думаешь, думаешь, читаешь, перечитываешь, анализируешь, обобщаешь и... живешь, как все живут, а может быть, даже и хуже. Куда делась твоя прежняя предприимчивость, твоя «незрелая» отвага на дерзкие поступки? Праведный боже, получив аттестат зрелости, ты стал «тише воды, ниже травы». А ведь ты поумнел. Отчего же это случился с тобою такой казус? Неужели только оттого, что ты поумнел?
... И так как ты имеешь теперь аттестат зрелости, то тебе будет очень нетрудно понять эту, по-видимому, весьма странную штуку <...> чем больше ты рос и умнел, тем все реже и реже отваживался на все, что считалось дерзким и необдуманным. Мало того, самая сфера дерзкого и необдуманного постоянно расширялась в твоем представлении: с каждым годом твоего умственного роста ты включал в нее все новые и новые серии поступков и предприятий» (7, 81-82).
Мир Будущего - абсолютно другой. Это мир отважных, сильных, волевых, деятельных, молодых людей - альтруистов. Это мир высокой нравственности и эмоционального накала. Здесь также важны возрастные параметры. Приблизить Будущее и осваивать его должен человек молодой. Он дерзок и решителен. Его мозг и волевую сферу не отягощают лишние знания, мысли и сомнения. Тот же человек, что в зрелости стал «мудрым и трусливым», когда он «юн и неопытен» был совершенно другим. В его голове сидело очень мало «идей», он был «... настолько еще невежествен, что за русскими журналами не следил и книг вообще читать не любил <...>, в эти золотые годы «умственной незрелости», ему «ничего не стоило решиться на самые дерзкие поступки, на самые необдуманные предприятия» (7, 81).
Этот человек или еще молодой по возрасту, или чудом сохранивший в себе этот трепет молодости составляет основу типа — революционера, борца, готового пожертвовать собой, страдать, ради утверждения высоких идеалов революции. Однако «страдание» и борьба не должны быть пустыми - интеллектуальными (нравственными) забавами. Они должны наполниться конкретным практическим содержанием.
Именно революционер должен выступить этим Ланцелотом, рыцарем, убивающим дракона Страха. Причем не в фигуральном смысле, а вполне конкретном - взяв в руки оружие и убив человека Прошлого - носителя Страха: «... Страх может исчезнуть лишь с устранением этих, порождающих его условий» (8). Поэтому, только безжалостный террор против представителей власти, считает П.Н. Ткачев, может вселить ужас в класс эксплуататоров, а также придать подданным смелости и твердости в революционной борьбе.
«<Скорая и справедливая расправа с носителями самодержавной власти и их клевретами - пишет П.Н. Ткачев в статье «Терроризм как единственное средство нравственного и общественного возрождения России», - производит на эту власть, как доказали события последнего времени, именно то действие, которое, с точки зрения истинных интересов верноподданных, должно быть для последних наиболее желательным» (8). Революционный терроризм, по мнению П.Н. Ткачева, «... дезорганизуя, ослабляя и запугивая правительственную власть (или, что все равно, носителей этой власти), тем самым содействует высвобождению верноподданных из под гнета оболванивающего и оскотинивающего их страха, т.е. содействует их нравственному возрождению, пробуждению в них, забитых страхом, человеческих чувств; возвращению образа и подобия человеческого... Революционный терроризм является, таким образом, ... является единственным действительным средством нравственно переродить холопа-верноподданного в человека-гражданина» (8).
Конечно, в рассуждениях П.Н. Ткачева заметны определенные противоречия. Так, с одной стороны, мир Будущего (мир Революции) - объединяет думающих людей, интеллектуалов, способных совершать рациональные мыслительные операции, обдумывать прошлое, настоящее и будущее, выстраивать исторические и политические модели действительности, это мир рациональной мысли. С другой, это мир молодых, дерзких и решительных, и мало задумывающихся людей.
В завершении хотелось бы сказать, что в публицистике Ткачева, в рамках антропологической диады «дикарь» - цивилизованный человек выстраивается целая вереница персонажей, чья деятельность трактуется как политическая. Социально-политическая типология - важная составляющая общей типологической конструкции, выстроенной в сочинениях Ткачева. Тип политического человека отражает картину современной политической жизни России, какой она видится П.Н. Ткачеву. И здесь, как и в других, представленных нами, типологических парах, расстановка персонажей подчинена тому же ведущему принципу - принципу бескомпромиссного противостояния. С одной стороны - правящие классы - царские приспешники и народ, задавленный страхом, - все они вольные или невольные союзники самодержавия. Верхи создают общество насилия и безжалостной эксплуатации. Современная ситуация, понимается Ткачевым как динамическая, неустойчивая. Одна из тенденций нарастание в обществе капиталистических отношений. Они определяются как хищнические, несправедливые. Все современное устройство общества подталкивает человека к тому, чтобы тот искал свою «выгоду» и ему ««.. ничего другого не остается, как теснить и грабить своего ближнего, если оп сам не хочет быть ограбленным и разоренным. A la guerre — comme a la guerre!» (6, 121).
С другой стороны, обществу насилия и капиталистической наживы, противостоят передовые представители класса русской интеллигенции - революционеры, альтруисты, рыцари без страха и упрека.
Список литературы
1. Меринов В.Ю. Периодизация творчества, тематико-идеологические и жанровые особенности публицистики П.Н. Ткачева // Научные ведомости БелГУ. Серия Гуманитарные науки. №13 (184)
2. Меринов В.Ю. Социально-историческая типология человека в публицистике П.Н. Ткачева // Научные ведомости БелГУ. Серия Гуманитарные науки. №20 (191)
3. Меринов В.Ю. Социально-исторические типы человека в публицистике П.Н. Ткачева // Научные ведомости БелГУ. Серия Гуманитарные науки. №26 (197)
4. .Ткачев П.Н. Значение искусства в истории умственного развития. Статья первая. Психология творческого ума // Ткачев П.Н. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Общ. ред.
A. А. Галактионова, В.Ф. Пустарнакова, Б.М. Шахматова. Вступит. статья В. Ф. Пустарнакова и Б.М. Шахматова. М., «Мысль», 1975. С. 529- 558.
5. Ткачев П.Н. Новые типы забитых людей («Братья Карамазовы». Ром. в 4-х частях с эпилогом, соч. Ф. М. Достоевского) // Ткачев П.Н. Люди будущего и герои мещанства / Вступ. Статья и коммент. С.Б. Михайловой. - М., 1986. С. 285-335.
6. Ткачев П.Н. Очерки из истории рационализма. (1866) // Ткачев П.Н. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Общ. ред. А. А. Галактионова, В.Ф. Пустарнакова, Б.М. Шахматова. Вступит. статья
B. Ф. Пустарнакова и Б.М. Шахматова. М., «Мысль», 1975. С. 119-156.
7. Ткачев П.Н. Роль мысли в истории («Опыт истории мысли», т. I, изд. журнала «Знание») // Ткачев П.Н. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Общ. ред. А. А. Галактионова, В. Ф. Пустар-накова, Б. М. Шахматова. Сост., примеч. и библиогр. послесл. Б. М. Шахматова. М., «Мысль», 1976. С.43-89.
8. Ткачев П.Н. Терроризм как единственное средство нравственного и общественного возрождения России // http://libi0.ru/russian_classic/tkachev_pn/bolnyie_lyudi.i3994/?page=i
9. Ткачев П.Н. Утилитарный принцип нравственной философии Статья вторая («La morale anglaise contemporaine. Morale de l'utilitc et de revolution, par M. Guyau». Paris, 1879) // Ткачев П.Н. Сочинения. В 2-х т. Т. 2. Общ. ред. А. А. Галактионова, В. Ф. Пустарнакова, Б. М. Шахматова. Сост., примеч. и библиогр. послесл. Б. М. Шахматова. М., «Мысль», 1976.
C. 434-513.
A SOCIAL HISTORICAL AND MORAL TYPOLOGY OF MAN IN TKACHEV'S PUBLICISM
The article presents a social historical typology of man in works of Pyotr N. Tkachev, one of the main members of narodnik revolutionary movement in the second half of the XlX-th century.
Keywords: Tkachev, publicism, policy, typology.
V. Y. Merinov D. V. Svetovoy
Belgorod State Research University e-mail:
