CC BY
19
Библиографический список
1. Кубрякова Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов / Е.С.Кубрякова, В.З. Демьинков, Ю Г. Панкрац, Л.Г. Лузина. -М., 1996. - 245 с.
2. Попова З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова, И.А. Стернин. — Воронеж, 2001. - 191 с.
3. Воркачев С.Г. Счастье как лингвокультурный концепт. - М., 2004. - 236 с.
4. Collins Cobuild LingeaLexicon [Electronic resource]. — Ver3.1 Copyright© 1997-2001.
5. Longman Dictionary of English Language and Culture. Fifth Impression with corrections. — England, 2002. — 1568 p.
6. Oxford Advanced Learner's Dictionary of current English / Edit. J. Crowther. Fifth Edition, - England, 1995. - 1430 p.
7, Random House Webster's Unabridged Dictionary [Electronic resource]. - Copyright© 1999.
8. Webster's Third New International Dictionary of the English Language. With Seven Language Dictionary. — Chicago, 1993 — In 3 Vol.
БОГАТОВА Софья Михайловна, аспирант кафедры немецкой филологии факультета иностранных языков, преподаватель кафедры английского языка факультета иностранных языков.
Дата поступления статьи в редакцию: 22.04.06 г. © Богатова С.М.
УДК 6i(oi4)+i(o9i) м Б МУСОХРАНОВА
Омская государственная медицинская академия
СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ истоки ТЕРМИНОЛОГИИ МЕДИЦИНЫ
В статье рассматривается социально-историческая интерпретация слова «термин» и обозначаются источники образования медицинских терминов.
Язык медицины — орудие, выкованное из повседневного языка, при помощи которого профессионал овладевает предметом познания. Древнегреческое врачевание, впитавшее в себя опыт и знания древних цивилизаций, достигло наибольшей степени самостоятельности как область профессионального знания. С «Гиппократова сборника» («Corpus Hippocraticum»), куда вошли сочинения не только Гиппократа и его учеников, но и врачей, представлявших иные направления древнегреческой медицины, фактически начинается история европейской медицины и процесса формирования медицинской терминологии.
Всякая наука выражена в системе терминов. Поэтому жизнь терминов и есть история науки. Изучить историю науки это значит изучить историю терминологии, т.е. историю овладевания умом предлежащего ему предмета знания. Все содержание науки, как таковой, сводится именно к терминам в их связях, которые первично даются определениями терминов.
Итак, что же такое «термин»? Значение этого слова позволит раскрыть его этимологическая интерпретация в социокультурном аспекте. Латинское terminus, i «пограничный знак, межа; граница; конец; конечная цель», происходит от древнегреческого эквивалента терца, корень которого тер, — означает: «перешагивать, достигать цели, которая по ту сторону». Как и во всех словах, дошедших до нас из глубины веков, в самом слове «термин» присутствует первичный сакраментальный смысл, и это священное первозначение выражает символизм первокоренной слитной полноты и метафизичности слова.
В историческом плане «термин», т.е. граница, межа, означал первоначальное право на собственность и являлся понятием и установлением
правовым, основанном на вере в незыблемость закона Божия, записанного в книгах Ветхого Завета, пожалуй, единственных, сохранившихся с глубокой древности. Закон, отражая отношение людей архаической эпохи к чужому, рекомендовал «не преступать межи своего соседа»: «Не убирай камни, служащие межой твоему соседу, ибо эти камни были положены твоими предками, чтобы размежевать владения, и эти камни — межа земли, которую дал тебе Господь» (Второзак. 19:14). Запрет на овладение чужой собственностью, таже как почтительное отношение к предкам, установившим границы своего владения, — «Никогда не передвигай древнюю межу, установленную твоими предками» (Притчи 21: 28), «Никогда не сдвигай старую межу и не отнимай землю у сирот. Господь будет против тебя. Он могуществен и защищает сирот» (Притчи 23: 10-11), нашел свое выражение в одной из десяти заповедей, дошедших до нас со времен Моисея: «Не желай жены ближнего своего, не желай ни дома его, ни земли, ни слуг его и служанок, ни волов его, ни ослов, не желай ничего, что принадлежит ближнему твоему» (Второзак. 5: 21).
Каждое владение должно было быть окруженным, как и дом, оградою, которая его отчетливо отделяла от владений других семейств. Сила таких ограждений - не в механическом препятствии, ими представляемом, а в символическом ознаменовании священной неприкосновенности собственности. В определенные дни месяца и года отец семейства обходил свое поле, следуя этой священной линии: он гнал пред собою жертвенных животных, пел гимны и совершал жертвоприношения. Путь, которым следовали жертвенные животные и вдоль которого пелись молитвы, был нерушимым пределом владения. На этом пути, в некоторых промежутках друг от друга, хозяин размещал либо необработанные камни,
либо деревянные чурбаны (в славянской группе языков они назывались «межа»), которые в древнегреческой культуре назывались терцата. Чтобы сохранять за ними священный характер, ежегодно возобновлялось священнодействие, с жертвенным возлиянием (libatio) и чтением молитвы. Так, водруженный на земле терм становится предметом домашнего культа (от лат. religio, onis священный предмет). Нарушить этот символ разграничения означало вступление в тяжбу с ближним своим и его предками. [4,6]
Позже древние греки персонифицировали терм как божество, как идола, которому жречествовала семья потомков усопших пращуров. Раз Терм поставлен уставно, то не было той силы в мире, которая могла бы его переместить. Перешедшее в древнеримскую культуру, это божество заняло место в пантеоне богов, что отразилось в мифе о том, что сам Юпитер, когда он пожелал занять место на капитолийском холме, под храм себе, не мог удалить оттуда бога Терма, означавшего нерушимое право собственности. Это есть характерный для древнегреческой и римской веры функциональный бог, бог-функция, именно функция охранения границы, воплощенная вещественно. Чтобы завладеть полем какой-либо семьи, надо было опрокинуть или переместить межевой столб: между тем, этот столб и был богом-охранителем. Древний римский закон гласил: «если кто задел Терм лемехом сохи, то сам он и его быки да будут посвящены подземным богам» (9). Позднее, Платон в «Государстве» напишет: «Нашим новым законом должен быть следующий: «Никто да не касается межи, отделяющей его поле от поля соседа, ибо ей должно оставаться нерушимою; никто да не дерзает сдвинуть маленький камень, который отделяет дружбу от вражды, камень, который с клятвою обязались оставить на месте» [5]. Таким образом, слово «термин» возникает первоначально в социокультурном контексте как страж собственности, страж всего, что в пределах охраняемой границы содержится.
Философское пользование словом «термин» введено Аристотелем. Термином (terminus) суждения у него называются подлежащее и сказуемое суждения — логический субъект и логический предикат. Подлежащее и сказуемое суждения определяют собою размах мысли, который допускается, предполагается и ограничивается актом суждения. Ибо подлежащее есть то, на чем говорящий желает сосредоточить внимание, а сказуемое - то, что именно должно открыть внимание в предмете своем. Между тем, о чем говорится, и тем, что говорится, содержится мысль, учитывающая различные оттенки и дальнейшие ограничения, выражаемые обстоятельствами. А гак как, далее, логическое сказуемое и логическое подлежащее могут быть сложными, то каждая из составных частей их сама может получить наименование термина. [ 1 ]
В приложении к научной речи термин — это граница, межа мысли, которою действительность мыслится и осознается. Способ установки этой границы определяет способ осознания того акта, той деятельности, которою ставится эта граница. Таким образом, история термина есть ряд целенаправленных и ограниченных обстоятельствами творческих усилий мысли, направленной на осознание действительности, в результате чего появляется «зрелое» слово, которое представляет образ реальности.
Источники и время возникновения терминов в медицине весьма разнообразны. Например, в анато-
мии номинации происходили в основном путем метафорического переноса, когда осуществлялся перенос значения, основанный на сходстве вещей по цвету, форме, характеру движения, функции и т.п.; при метафорическом переносе меняется вещь, а не понятие (например, incus наковальня, в анатомии: одна из слуховых косточек в барабанной полости уха; musculus подвижной навес, под прикрытием которого войска вели осадные работы, в анатомии: мышца; órbita след от колеса от orb is — круг, обод колеса, в анатомии: глазница: костная полость, в которой помещается глаз и его придатки и т.п.). Или, как следствие теорий о строении макро- и микрокосма, о четырех природных стихиях, соотнесенных с четырьмя жидкостями организма, воплотившееся в гуморальную теорию (древнегреч. ицшр — жидкость), ставшую основой физиологических и патологических доктрин школы Гиппократа, и оставившую след в терминологии медицинских учений.
Языковые контакты, осуществляемые древними греками в процессе торговых отношений, завоевательных походов, а также путешествий с целью расширения знаний, полученных на родине, привели к заимствованию многих слов, обозначающих то или иное понятие. В развитие языка медицины внесла свою лепту христианская культура через знакомство с переведенными на древнегреческий и латинский языки книгами Ветхого Завета. Среди таких примеров можно назвать анатомический термин «спайка свода», который имеет в качестве устаревших синонимов такие обозначения, как аммонова спайка, комиссурагиппокампальная, лира Давида ¡yг а Davidis seu psalterium. (Псалтерион — музыкальный инструмент, похожий на цитру, имел форму треугольника). Имя самого Адама образует словосочетание Адамово яблоко (гортанный выступ у мужчин), по-латински ротит Adami seu prominentia ¡aryngea.
Средневековые алхимики также оставили свой след в словаре медицины: это мистическая сущность вещи "квинтэссенция" (буквально: пятая сущность) и универсальный растворитель "алкагест", на роль которого претендовали aqua fortis (крепкая водка, или азотная кислота) и aqua regis (царская водка). От алхимиков tartarus vini - адский спирт, винный камень (ср. acidum tartaricum, виннокаменная кислота). Раствор треххлористого золота, считали алхимики, обладает целебными свойствами, отсюда aurum potabile - питьевое золото.
В клинической терминологии также присутствуют выражения, связанные с мировосприятием врача, обусловленного его верой: miserere (помилосердствуй!) от начала католической молитвы "miserere mei" - помилуй меня (Боже), так по-старому называлась каловая рвота при непроходимости кишечника; этот термин помечен в словарях как исторический, устаревший, его заменил системный термин copremesis. Corona mortis (корона смерти) в современном словаре объясняется как необычный ход эапира-тельной артерии; при оперативном вмешательстве сосуд травмируется и кровоточит. Crux mortis (крест смерти) — перекрещивание кривой температуры с кривой пульса при внезапном падении температуры и увеличении частоты пульса, неблагоприятный прогностический симптом. Tinnitus funebrís (uraemi-corum) "похоронный звон" (уремиков), шум трения перикарда, affrictus pericardicus. Образ креста как символ христианства остался в медицине навсегда в виде красного креста. В клинике у Мудрова при входе был вделан в стену крест с надписью: Per crucem ad lucem (Через крест к свету).
Для клинических терминов характерна синтетичность, проявляющаяся в объединении термино-элементов разных смысловых порядков, Эти порядки могут иметь существенные рубежи, переходя которые неизбежно пересматривать и перестраивать и весь строй внутренней жизни, круг сложившихся понятий и мысленных связей между ними, а главное — привычные и укоренившиеся оценки. Будучи на пути движения мысли формально аналогичными, как несущие аналогичные функции, термины пользуются принципом ограничения в образовании словесных символов, в противоположность другому принципу — принципу продолжения. Поэтому синтетические клинические термины сужают области их употребления, что ведет к устранению искаженного понимания их духовной функции. Слово-термин становится инвариантом, но инвариантность эта невыразима словесно же (единственным способом выражения ее служит самое слово, оно одно, и никакое другое слово не возьмет его смысла глубже и полноохватнее, нежели как выражает оно само себя); в порядке же словесном — слово предельно свободно, имея силу означать весьма разное, включительно до своей прямой противоположности. Следовательно, слово-термин в медицине есть точка приложения деятельности мысли, создающей предложение и даже целую речь, получая отпечатления ото всей речи. Слово-термин, понимаемое узко, должно рассматривать как свившееся в комок предложение и даже целую речь. Поэтому термины могут быть, смотря по обстоятельствам, понятиями или предложениями. Понятия и суждения противополагаются друг другу только соотносительно,сами же по себе не могут' рассматриваться обособленно. Здесь следует подчеркнуть, что даже формально-грамматически, любое слово-термин может быть самостоятельным предложением, и наоборот, любое предложение, как бы оно длинно ни было, можно обратить в один синтетический термин. Иными словами, всякая медицинская реалия, выраженная в термине, нужным для мысли, непременно предполагает и новое усмотрение мыслию внутренней связности того, к чему эта реалия относится, — значит служит синтезу многих слов, которыми могла бы быть описана вновь найденная связность. Подлинный медицинский термин, имеющий залог жизненности, творится духом врача вместе с подъемом мысли на вершину, пусть невысокую, но, во всяком случае, господствующую над окружающею местностью в процессе подъема. Он есть некоторая остановка мысли, фиксирующая конкретную медицинскую реалию в системе других медицинских реалий, ступенька в познании причинно-следственных взаимоотношений жизни и смерти, добра и зла, проявлением которых является здоровье и болезнь. Если же создающий термин остановился лишь от усталости, а не потому, что он достиг относительного максимума познания, которое необходимо определить и назвать, то медицинское выражение не будет устойчивым созданием слова и распадается, лишь только мысль тронется далее. Кроме того, есть еще причина неустойчивости термина, обусловленная ограниченностью субъективности восприятия, не учитывающей никакое естественное расчленение реальности, никакой естественный ритм диалектического хода жизненных процессов.
Таким образом, медицинский клинический термин вбирает в себя определенное сжатое описание распознанной конкретной реальности, ограниченное областью исследования - номенклатурой, то есть
классификаторной совокупностью названий видов (в анатомии — частей и органов тела; в клинике — патологических состояний, способов и средств по их устранению; в фармации — форм и видов лекарственных веществ), которая дает прочеканенные и пройденные резцом времени слова повседневного языка, перешедшие в язык медицины. Непосвященному (в древнегреческом яросрауо^) в клас-сификаторную систему той или иной области бытия такая совокупность названий представляется неким ненужным сочинительством, обременяющим память специалиста, тогда как, на самом деле, каждое удачное название опирается на годы внимательнейшего вглядывания, на познание тесносплоченных и устойчивых переплетений многих признаков и на понимание, как именно соотносятся эти комплексы к разным другим того же порядка. Такое название есть сжатая в одно слово, простое или сложное, формула изучаемой вещи и действительно служит остановкою мысли на некоторой вершине. Терминологическая систематика медицины, таким образом, есть сгущенный опыт многовековой истории человеческой мысли, уплотненное созерцание бытия и, конечно, есть главное достояние соответствующих областей знания, наиболее бесспорное, наиболее долговечное. Недаром Библия проявлением разума первого человека, как бы доказательством его божественного образа и потому его выделенности из ряда всех тварей земных, объявляет способность к наименованию Адамом всех прочих тварей: «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел их к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей. И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Быт. 2: 19-20).
Это значит, что для того, чтобы ввести предмет в систему мысли, необходимо наименовать его. Имя свидетельствует нам, что внимание многих других покоилось уже на встреченном нами предмете, оно ручается нам за то, что общий разум, по крайней мере, пытался уже и этому предмету назначить определенное место в единстве более обширного целого. Если имя и не дает ничего нового, никаких частностей предмета, то оно удовлетворяет человеческому стремлению постигать объективное значение вещей, оно представляет незнакомое нам чем-то не безызвестным общему мышлению человечества, но давно уже поставленным на свое место. Поэтому назвать - это вовсе не значит условиться по поводу данного восприятия издавать некоторый произвольно избранный звук, но, примыкая своею мыслию к мысли общечеловеческой, дать слово, в котором общечеловеческая мысль, обратно, усмотрела бы законную, т.е. внутренне-обязательную для себя, связь внешнего выражения и внутреннего содержания, или, иначе говоря, признало бы в новом имени — символ. Символичность слова, в чем бы она ни заключалась, требует вживания в именуемое, размышления над ним и почти что мистического постижения его. Иначе созданное слово, как плева, будет отвеяно временем и унесено в сторону от житницы человеческой культуры. Произвольно данное имя не есть имя, недостаточно назвать вещь как попало; она действительно должна так называться, как мы ее зовем; имя должно быть свидетельством, что вещь принята в мир общепризнанного и познанного, и, как прочное определение вещи, должно ненарушимо противостоять личному произволу. [3]
Понимание слова есть деятельность внутреннего соприкосновения мысли с предметом слова, и потому вполне понятно, что разобщенность мыслимого предмета от его бытийного существования ведет к непониманию слова. Углубленность понимания вырастает на синтетической почве объекта мысли, где взаимоотношения формально-грамматические взаимообусловлены и взаимосвязаны с его мыслимой сущностью. Расплывчатость и двусмысленность обиходного языка не может обозначать предмета исследования в медицине с твердой четкостью, тем более что медицина разных стран говорит на одном языке, унаследованным ею от древних врачевателей, — греко-латинском; разница заключается лишь в произношении испытанных временем терминов и их элементов, знание этимологии которых является границей, вдоль которой идет мысль исследователя, созидающая новые термины из неисчерпаемого источника греко-латинского языкового симбиоза для обозначения открытых медицинских реалий.
Таким образом, благодаря тому, что античный терминологический фонд лишен всякой национальной окраски и используется как всеобщее достояние культурного мира, упорядочивание терминологии происходит по принципу системнос-
ти и унификации. Это значит, что упорядоченная терминология должна дать двустороннее соотношение: знание термина обусловливает знание его места в системе, и знание места в системе — знание термина.
Библиографический список
1. Аристотель. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1978. — Т. 2. -С. 120.
2. Библия. Ветхий Завет.
3. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. - М., 1984. - С. 51.
4. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. - М.: Изд. АН СССР, 1961. - Т.1. - С. 91.
5. Платон. Сочинения: В Зт. - М.: Мысль, 1972. - Т. 3. - С. 327.
6. Страбон. География: В 17 кн. - Л.: Наука, 1964. - С. 215.
7. Цицерон. О законах // Цицерон. Диалоги. - М, 1966. ■ II, 11, 27. - С.106-107.
МУСОХРАНОВА Маргарита Борисовна, кандидат педагогических наук, зав. кафедрой иностранных языков.
Дата поступления статьи в редакцию: 04.04.06 г. © Мусохранова М.Б.
УДК 028:4:378:792
О. В. КОБЗЕЕВЛ
Сибирская автомобильно-дорожная
академия
ПРЛГМЛСТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЖАНРА НАУЧНОЙ РЕЦЕНЗИИ
В настоящей статье представлен анализ прагматических переменных и стилистических особенностей жанра научной рецензии. Актуальность темы статьи обусловлена тем, что она написана в русле современного лингвистического жанроведения. Результаты исследования могут быть использованы в преподавании курса культуры речи в вузовской практике, а также будут полезны молодым ученым любого профиля в написании научной рецензии.
В данной статье решается задача анализа прагматических и стилистических особенностей жанра научной рецензии, основных составляющих коммуникативной ситуации, которой этот жанр соответствует. Характеристика основных параметров коммуникативной ситуации проводится на основе «анкеты» речевого жанра, разработанной Т.В. Шмелевой [1]. Выделим основные параметры коммуникативной ситуации жанра научной рецензии, с учетом которых строится анализ и логика описания: коммуникативная цель, образ автора, образ адресата, условия общения.
Источниками материала послужили рецензии на дипломные работы студентов филологического факультета ОмГУ, хронологические рамки которых 1990-1999 годы. Кроме того, проанализированы рецензии, опубликованные в журналах «Вопросы языкознания», «Филологические науки», «Русская литература», «Новое литературное обозрение», «Вестник Московского университета» Серия 9 Фи-
лология, «Вестник Московского университета» Серия 19 Лингвистика и межкультурная коммуникация, «Гуманитарные науки в Сибири», «Вестник молодых ученых». Временные рамки — 2000 — 2005 годы. Объем материала составляет около 300 текстов рецензий.
Научная рецензия относится к репертуару научных текстов. Изучение научных текстов представляет особый интерес в связи с тем, что их исследование в жанроведческом аспекте долгое время оставалось на периферии внимания ученых. На общем фоне положительно выделяется Пермская школа: объектом изучения пермских лингвистов стали именно научные тексты, в том числе оценочные (Е В. Левченко, М.Н. Кожина, В.А. Салимовский, Е.А. Баженова, Т.Б. Трошева, Г.И. Соловьева, А. Стоянович и др.)
В рассматриваемом нами жанре главная коммуникативная цель — оценка, оценочное отношение. В научной рецензии в иллокутивную структуру.
