CC BY
59
СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ АСПЕКТЫ КРИТИКИ СОВРЕМЕННЫХ ТЕОРИИ ДЕМОКРАТИИ В УЧЕНИИ О ПАРЛАМЕНТАРИЗМЕ И КОНСТИТУЦИИ К. ШМИТТА
Е.А. Росси
Rossi E.A. Social-philosophical aspects of criticism of modem theories of democracy in C. Schmitt’s doctrine on parliamentarism and constitution. The content of democracy is determined not only by the presence of democratic institutes (parliament, the government, etc.). Such institutes can act as no-democratic forces, hence, the absence of content in democracy is not abolished yet by the simple inclusion of parliamentarism, constitutionalism and liberalism into its representative form. Criticism and the analysis of democracy should be premised to the apologia of democratic values the idea of which was widely developed in the 20th century by the largest German lawyer and political scientist C. Schmitt.
Общепринято атрибутами современной демократии считать: либерализм, парламентаризм и конституционализм. В последнее время эти понятия прямо отождествляются с дискурсом социальных наук и современной юриспруденции.
С критикой данной теории демократии наиболее последовательно выступает Карл Шмитт (1888-1985) - немецкий юрист и консервативный мыслитель, занимавшийся метафизическими исследованиями теоретической сферы гнозиса политических наук и права.
Свою критику либеральной демократии и парламентаризма К. Шмитт рассматривает сквозь призму содержательного различения собственно понятий демократии и парламентаризма как от «духовно-исторического» института, который «лишился своей почвы и функционирует еще как пустой аппарат, силой только механической инерции» [1].
В более точном смысле в этом отношении допустимо говорить не столько о критике демократии и парламентаризма, сколько о самой «деконструкции» критики, какую осуществляет К. Шмитт, разбирая начала и принципы парламентской системы, классифицируя типы парламентского мышления.
ДЕКОНСТРУКЦИЯ ПАРЛАМЕНТАРИЗМА
Деконструктивной аргументацией здесь называется метод К. Шмитта постигать принципиально юридические материи и конструировать государственно- и конституционно-теоретические модели большей отвлеченности в перспективно-заостренном восприятии современности и в политически-полемическом расчете, чтобы описывать то
историческое саморазложение вследствие раскрытия имманентных непоследовательностей и саморасхождения.
Этот метод отыскивается во всем его творчестве. Конструирование модели служит практическому демонтажу, который осуществляется в форме юридического анализа определенного процесса распада. Это выражается уже в тенденции К. Шмитта устанавливать заранее и предполагать определенными основные понятия, например, «определение суверенитета», «принципы парламентаризма», «понятие политического» или «понятие конституции», чтобы затем констатировать «изменение смысла», которое требует новых позиций и понятий.
В некоторых исследованиях распространенным является понимание, что К. Шмитт восстанавливает идеальные понятия - по сравнению с заданными установками - против нелюбимой им политической действительности. Как раз его критика либерализма все же не рождается из идеалистического стремления спасти первоначальный смысл либерализма от его вырождения.
Духовно-историческое положение современного парламентаризма в 1923 г. лишает иллюзий молодую республику, в то время как она констатирует утрату первоначальной веры в классические принципы дискуссии и публичности.
В 1926 г. включенное во второе переиздание «Предварительное замечание о противоположности между парламентаризмом и демократией» отличает «принципиальное» обоснование от «социально-технического» [2], которое рассматривает прагматически парламентаризм в качестве более или менее полезной формы правления.
К. Шмитт отклоняет версию Макса Вебера, парламентаризма как инструмента политической селекции вождей и, напротив, задает вопрос о «специфическом парламентаризме» как одной «особой форме государственного и политического правления» [2, 8. 10], чтобы «выявлять сущность института современного парламента» [2, 8. 30].
Парламентаризм в изложении К. Шмитта целиком зависит от уверенности в том, что публичная дискуссия обнаруживает относительную истину принятых решений талантливого большинства. Парламентаризм характеризует уверенность в нахождении «истины и правильности» [2, 8. 6, 9, 11] посредством публичной дискуссии в парламенте. Ориентирование правильности парламентского дискурса может относиться при этом к функциональности модуса управления парламентского законодательства, ориентирование истины касается самой процедуры публичной дискуссии.
Парламентаризм институционализирует именно тот «вечный разговор» [2, 8. 46, 58;
3, 8. 192 ££], которого в начале XIX в. с нетерпением ожидали политические романтики. К. Шмитт допускает этим связь между буржуазно-романтической идейной позицией и институтом парламентаризма. Парламент кажется ему местом аполитичного, буржуазного самолюбования, которое никогда не добивается решений.
Духовно-историческое положение описывает процесс саморазложения, того, что «относительный» рационализм парламентаризма потерпел фиаско в «проблеме образования воли» [2, 8. 37]. Уже во Французской революции в «абсолютном рационализме» доходило до перехода к диктатуре: «приостановление действия демократии во имя истинной, только еще долженствующей быть созданной демократии» [2, 8. 37].
Текст понимает «диктатуру в марксистской мысли» развитой Гегелем как последующий шаг к «диктатуре разума», т. е. к господству во имя истины. Ответным ударом здесь являются «иррационалистические теории непосредственного применения силы как противники парламентаризма».
После распада «относительно» и «абсолютно» рационалистической репрезентации на сцене появляется иррационализм улицы и начинает с применения силы. Новый миф
витальной жизни определяет массы. Два враждебных друг другу движения представляют его революционный синдикализм, который мифом о всеобщей стачке дает новую жизнь марксистской идее классовой борьбы, и прямо-таки победоносный национализм в итальянском фашизме. Сила ее мифа будет насаждаться одним из этих движений, прогнозирует К. Шмитт; при этом он встает на сторону национализма, полагая, что «энергия национального сильнее, чем энергия мифа о классовой борьбе» [2, S. 88]. В итальянском фашизме он положительно относится к триумфу авторитарного национализма над революцией. Если в труде «Римский католицизм и политическая форма» [4] он еще откровенно прославлял первообраз церкви, то уже в 1923 г. К. Шмитт переходит к (итальянскому) фашизму.
Духовно-историческим положением
К. Шмитт описывает некоторые «решающие моменты истории идей XIX в.» [5] как «развитие понятия легитимности [...] от династической к демократической легитимности» [2, S. 39; 6]. В то время как династическое представление легитимности в соответствии с терминологией «Учения о конституции» относится к учению о монархии, которое имеет ее «принцип формы» в «репрезентации» (абсолютной, христианской идеи),
формальный принцип «тождества» соответствует демократической легитимности.
В демократии легитимность основывается на признании управляемыми (Regierten) правящих тех, кто стоит у власти (Regierenden), которые сами являются виртуально правящими. Парламентаризм маркирует переходную фазу: хотя он и ссылается на демократическую идею, с другой стороны, он использует формальный принцип репрезентации [2, S. 43 ff.]. По этой причине он содержит «аристократические элементы» [7]. Его промежуточное положение выражается в его «относительном» рационализме. У него еще есть идеалистические представления о политической «истине». Вопреки ссылке на демократическую легитимность, ради этого парламентаризм не соответствует форме демократии, которую К. Шмитт понимает радикально как антилиберальную форму государства XX в. Со всей последовательностью в своей государственно-правовой работе он конструирует «противоречие между парла-
ментаризмом и демократией», которое Юрген Хабермас называет «в сущности, проблематичным переходом»: К. Шмитт «ограничивает действие публичной дискуссии ролью парламентского законодательства и совсем разъединяет от демократического образования воли» [8].
Конечно, политические напряжения между парламентаризмом и демократией случаются часто. Недостаточное одобрение веймарского парламентаризма нацией, в целом, считается причиной распада республики. К. Шмитт интерпретирует это преувеличенно историко-философское, тем не менее, как принципиальное противоречие. Он составляет план демократии, образование воли которой уже не осуществляется в парламентских формах.
Как же артикулирует себя воля народа, если не через партии и посредством депутатов в парламенте?
Голос улицы отчетлив, полагает
К. Шмитт, правда мало выразителен. Народ способен только выражать свое одобрение рукоплесканиями и выкриками, что он впервые и демонстрирует в связи с итальянским фашизмом [2, S. 22 ff.]. В отличие от публичной дискуссии буржуазной поры он проявляет себя в демократии масс «иррационалистиче-ски»: волюнтаристски и «плебисцитно», голосованием за и против. Делает выбор согласно симпатии и антипатии, дружбе и вражде.
В противоположность парламентской репрезентации демократию К. Шмитт видит ознаменованной рядом «тождеств» (“Identität”) [2, S. 34] и представлениями имманентности. Ее формальный признак представляет собой «отождествление» (“Identifikation”) [2, S. 35, 38]: это «да» народа политической системе и ее руководству.
К. Шмитт определяет демократию как «тождество правящих и управляемых» [2, S. 20, 35; 7, S. 231 ff.] в смысле отождествления народа с его властью и при этом предполагает характер власти условием политического. В его понятие демократии входят равным образом как и социологические результаты исследования лояльности масс, так и государственно-правовые данные о легитимирующей обратной связи государственной власти для народа.
К. Шмитт в своем учении о демократии у Руссо заимствует из истории идей «volonte
generale»1 и трактует это как «единогласие» (“Einstimmigkeit”) и «вплоть до тождества повышенную однородность» [2, S. 19 ff., 34ff.; 6, S. 62, 65]. Он акцентирует этим коллективную «нравственность» народа. В таком случае социальная гомогенность основывается, согласно «Понятию политического», на политическом «различении друга и врага»: «К демократии, следовательно, необходимо относится, во-первых, однородность
и, во-вторых, - если потребуется - отделение или уничтожение неоднородного» [2, S. 14]. К. Шмитт истолковывает «volonte generale» в свете современного иррационализма не как процесс парламентского образования воли, а как однородную нравственность народа, который принимает свой закон в смысле его политической экзистенции. С точки зрения этого понятия демократии как самоутверждение политической экзистенции и господства следует понимать шмиттовскую критику парламентаризма и либеральной демократии.
ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ МЕЖДУ ЛИБЕРАЛИЗМОМ И ДЕМОКРАТИЕЙ В УЧЕНИИ О КОНСТИТУЦИИ
Как можно было прийти к подобной «теории демократии»? Первая мировая война сильно изменила вместе с правовыми основами также и государственное право. «Уплотнение права, разработанное позитивизмом в отношении политических и экономических целей, в свете цели выиграть войну выглядело неожиданно бессмысленным». Версаль травмировал общественное сознание и вызвал «всеобщую национализацию постановки вопроса». В соответствии с опытом мировой войны усиливалась тенденция к разрыву с правовым позитивизмом Кайзеровского Рейха, который с нейтрализующей целью ограничивал себя примирением монархии с государственными формами, основанными на праве в позитивной форме закона и дальше уже не справлялся о политическом содержании закона. Обращение к политической науке государственного права встречается не только у К. Шмитта, но и у других специалистов по государственному праву. В то время речь зашла о гуманитарном перевороте в существовавшей тогда науке государственного права, однако следовало бы также говорить о социо-
1 Общая воля (фр.).
логическом или политологическом обращении к «истинной науке».
Так как значение К. Шмитта нужно рассматривать именно в политическом восприятии науки государственного права как учение о конституции, здесь нужно более подробно представлять архитектуру «Учения о конституции» [9] в связи с «Понятием политического» [10].
В дальнейшем понимании допустимо представлять все мышление К. Шмитта в качестве учения о конституции в духе практически решающего учения политической конституции. Под учением о конституции К. Шмитта поэтому имеется в виду не только одноименный труд, но и в целом конституционно-правовое творчество.
Для политического понимания конституции К. Шмитта существенна систематическая взаимосвязь «Понятия политического» с развитым в «Учении о конституции» «понятием конституции». Эта взаимосвязь искажается от случая к случаю изысканием в двух направлениях: с одной стороны, встречается этатистское непонимание понятия конституции, а с другой стороны, ошибочное разделение между юридическим и политическим авторством. В 1927 г. вышла первая редакция «Понятия политического», которое выходит в свет в 4-х довольно несущественно расходящихся редакциях (1927 г., 1932 г., 1933 г., 1963 г.). В 1963 г. К. Шмитт опубликовал текст 1932 г. с предисловием и тремя короллариями1.
Сам текст есть не только закладывание основ понятия конституции, но и итог прежнего политического мышления К. Шмитта -
Э. Юнгер говорит об одном ударе, «который обходит любые парирования». Для взаимосвязи с «Учением о конституции» здесь в особенности важны два положения: во-
первых, положение о преимуществе политического перед государством.
В загадочной вводной части оно гласит: «Понятие государства предполагает понятие политического» [10, 8. 20]. Во-вторых, специфически политический критерий различения друга и врага, который входит в состав спорных тезисов К. Шмитта: «Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить крайнюю степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или
1 Королларий (лат.) - вывод, добавление.
диссоциации; оно может существовать теоретически и практически, независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так, что в экстремальном случае возможны конфликты с ним», которые имеют значение «отрицания собственного рода существования» [10, S. 27], «бытийственное (seinsmassige) отрицание другого бытия», напротив, речь идет о «бытийственном утверждении собственной формы существования» [10, S. 50].
Отсюда К. Шмитт вырабатывает понятие государства как политическое единство народа и делает дальнейшие выводы. Таковы условия для «позитивного» понятия конституции «Учения о конституции», и только в таком случае конституцию можно интерпретировать как позитивное «общее решение о типе и форме политического единства» [7, § 3]. Сумму всех конституционных решений К. Шмитт называет «субстанцией» конституции.
От этой субстанции он отличает отдельные конституционные нормы, требует трактовки отдельных законов конституции в значении общего решения и оправдывает одно соотнесение правового действия отдельных норм с общим решением. Это конституционно-теоретическое различие между субстанцией конституции и значением положительных законов - ее конституционно-политическая тенденция к логическому принятию (Affirmation) и критике. Он одинаково делает возможной как и защиту, так и соотнесение конституционного права с герменевтическим конструктом основного политического решения и субстанции.
Однако в известном суждении о том, что «государство прежде конституции», К. Шмитт отнюдь не первопроходец. Когда политическая форма государства неясна, как в Веймаре, нация в силу собственной политической воли к существованию и конституции должна создавать государство. «Понятие политического», поэтому пытается с различения
«враг-друг» (РгеиМ-Рет^ип1егесЬе1^^)
добиться суверенного решения, и прямо в этом призыве к политическому различению ради суверенного решения по конституции находится в систематической связи с «Учением о конституции». Только через отделение от других форм существования определены политические тождества и единства, и прежде позитивного решения о конституции как конституционной «норме норм» существует «абсолютная», политически экзисти-рующая «форма форм», которая истолковывает «конституцию как общее состояние конкретного единства и порядка или как форму государственного правления» [7, § 1].
«Учение о конституции», таким образом, исходит из формирования нацией учредительной власти, которая, тем не менее, еще в Веймаре управляема идеальным понятием гражданско-государственной конституции
основанной на праве [7, § 4, 12-16].
«Учение о конституции» эксплицирует это идеальное понятие в своем втором разделе. Вместе с тем К. Шмитт снова поднимает вопрос о парламентаризме и поясняет аналогичные принципы гражданского правового государства: «основные законы» и «разграничение (т. н. разделение)» власти как ее «распределение» и «принципы организации» [7, § 14] конституции государства, основанного на праве. Он актуализирует отличие либерализма от демократии в собственном различии государственных в правовом отношении и политических составляющих современной конституции и к тому же в основополагающей главе «Гражданское правовое государство и политическая форма» [7, § 16] приходит к утверждению, что конституция правового государства, в сущности, не форма государства, а только политическая идея его конституционного ограничения. Это положение К. Шмитт берет из истории немецкой конституции. Оно политически в конституционных рамках способствует ослаблению правового ограничения государства в пользу «сильного» исполнительного государства.
Третий раздел выводит политические составляющие современной конституции из диалектики формальных принципов «тождества» и «репрезентации» в пределах «Учения о демократии» и «Учения о монархии». Этим «Учение о конституции» модифицирует классическое еще со времен Аристотеля уче-
ние о формах государственного правления, которое делает различие в количестве и качестве власти среди монархии, аристократии и политии, равно как и ее форм деградации (тирания, олигархия и демократия). К. Шмитт заменяет качественный критерий цели государства как высшей формы добродетели аспектом легитимности и понимает парламентаризм как из тождества и репрезентации смешанную конституцию, другими словами, как современную форму аристократии. Оформление парламентской системы заканчивается «роспуском парламента» [7, § 23-28] посредством «президентского права роспуска», который для Веймара в 1928 г. предрекает К. Шмитт.
«Учение о конституции» завершается коротким четвертым разделом «Учение о конституции конфедерации», который определяет внешне- и внутриполитическое положение. По своей федеральной конституции Германия больше не является федерацией [7, 8. 389] вследствие того, что основное население -немецкое. По этой причине оно сохраняет в качестве члена федерации (как федерации народов) также и свой суверенитет. По федерации остается «постоянно открытым вопрос суверенитета между федерацией и государствами, входящими в состав союзного государства» [7, 8. 373]. Следовательно, это зависит от политической воли, которая, однако, едва может устанавливаться и отчетливо выражаться.
17 октября 1927 г. К. Шмитт пишет, как он желал бы снять с «либерализма посмертную маску». Что за этим кроется, он лаконично поясняет в краткой статье «Гражданское правовое государство» [11]. В ней Веймарскую республику К. Шмитт называет конституционной демократией, в которой государственная форма демократии является ограниченной либеральной формой организации. Притом «большая часть ее политической субстанции в настоящее время взята у Германского Рейха» [11, 8. 44]. Де-факто Веймар был «в первых рядах репарационного единства» [11, 8. 49]. Либеральная форма организации была устаревшей: «Конституция Веймара в известном смысле является чем-то младшим. Она реализует требования, идеалы и программы, которые были актуальны уже в 1848 году» [12]. Переустройство, тем не менее, могло бы осуществляться не по
советской модели, а только через интеграцию «пролетариата» в «политическое единство немецкого населения государства».
Но это требовало бы, однако, - К. Шмитт не говорит почему - упразднения либеральной формы организации: «Для создания конституции на ближайшее время речь идет о том, чтобы спасать демократию от ее утаивания благодаря либеральным моментам» [11, 8. 47].
1. Шмитт К. Политическая теология. М., 2000. С. 163.
2. Schmitt C. Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus / Carl Schmitt Ausgabe: 7. Aufl., unveraend. Nachdr. der 1926 ersch. 2. Aufl. Berlin, 1991. S. 7, 12.
3. Schmitt C. Politische Romantik / von Carl Schmitt Ausgabe: 2. Aufl. Muenchen [u. a.], 1925. S. 192.
4. Schmitt C. Roemischer Katholizismus und politische Form / Carl Schmitt Ausgabe: Neuausg. nach der 1925 im Theatiner-Verl., Muenchen ersch. 2. Aufl. Klett-Cotta, Stuttgart, 1984.
5. Schmitt C. Die Diktatur: von den Anfängen des modernen Souveraenitaetsgedankens bis zum
proletarischen Klassenkampf / Carl Schmitt Ausgabe: 6. Aufl. Berlin, 1994. X.
6. Schmitt C. Politische Theologie / von Carl Schmitt. Muenchen [u. a.], 1922. S. 65.
7. Schmitt C. Verfassungslehre / Carl Schmitt Ausgabe: 8. Aufl., Neusatz auf Basis der 1928 erschienenen ersten Aufl. Berlin, 1993. § 23.
8. Habermas J. Die Schrecken der Autonomie. Carl Schmitt auf Englisch // Eine Art Schadensabwicklung. Frankfurt a/M, 1987. S. 113.
9. Schmitt C. Verfassungslehre / von Carl Schmitt. Muenchen [u. a.], 1928.
10. Schmitt C. Der Begriff des Politischen: Text von 1932 mit einem Vorwort und drei Corollarien / von Carl Schmitt. Ausgabe: 3. Aufl. der Ausg. von 1963. Berlin.
11. Schmitt C. Staat, Grossraum, Nomos: Arbeiten aus den Jahren 1916-1969 // Der buergliche Rechtsstaat / Carl Schmitt. Hrsg., mit e. Vorw. und mit Anm. vers. von Guenter Maschke Beteiligt: Maschke, Guenter. Berlin, 1995. S. 44-53.
12. Schmitt C. Staatsgefuege und Zusammenbruch des zweiten Reiches: der Sieg des Buergers ueber den Soldaten / von Carl Schmitt Hanseat. Verl. Anst., Hamburg, 1934. S. 44, 338.
Поступила в редакцию 27.02.2007 г.
«ВНУТРЕННИЙ ОПЫТ - ЭТО Я САМ»: ПРОБЛЕМА ВНУТРЕННЕГО ОПЫТА
ФИЛОСОФИИ П.Е. АСТАФЬЕВА
М.А. Прасолов
Prasolov M.A. «Inner experience - this is my own self»: the problem of inner experience in P.E. Astafiev’s philosophy. The article considers the concept of inner experience in philosophy formulated by P.E. Astafiev, a representative of the Russian metaphysical personalism. Astafiev interpreted the inner experience as the most authentic principle of reality, self-evident existence of essential knowledge, consciousness and activity known by oneself, free effort, a basis of genuine metaphysics and human outlook. Astafiev’s inner experience is the sphere of intelligibility, bounded, however, by the limits of a human subject.
Характерной чертой персоналистической философии является утверждение о том, что субъект, или человеческое я, обнаруживает сущее в самом себе. Данность сущего в сознании субъекта тематизируется в персоналистической философии как проблема внутреннего опыта и его природы [1]. В русской философии существует традиция метафизического персонализма, для которой проблематика внутреннего опыта была ключевой1.
1 Помимо сочинений персоналистов, в русской философии существуют только весьма скромные по-
Метафизическим персонализмом я называю одно из направлений в русской философии 2-й пол. XIX - нач. XX в., которое обычно не совсем верно именуют «русским лейбници-анством» и которое включает в себя таких философов, как A.A. Козлов, П.Е. Астафьев, Л.М. Лопатин, Н.В. Бугаев, Е.А. Бобров, С.А. Алексеев (Аскольдов). Из них наиболее цельную концепцию внутреннего опыта разработал П.Е. Астафьев (1846-1893 гг.), «ма-
пытки понимания «внутреннего опыта» как философской категории [2, 3].
