CC BY
25
УДК 908
СОЦИАЛЬНО-ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ (20-е годы ХХ века)
© 2009 г. М.Ю. Макаренко
Кубанский государственный университет, Kuban State University,
350040, г. Краснодар, ул. Ставропольская, 149, Stavropolskaya St., 149, Krasnodar, 350040,
rector@kubsu.ru rector@kubsu.ru
Представлен анализ демографической ситуации на Северном Кавказе в 20-е годы XX века. Делается вывод, что под влиянием кризисных факторов резко изменился демографический облик региона преимущественно за счет славянской части населения.
Ключевые слова: террор, депопуляция, голод, миграционные связи, интераптивный характер демографической модернизации.
The analysis of a demographic situation on the Northern Caucasus in 20th of'XXth century is presented. It was made a conclusion, that under influence of crisis factors the demographic shape of region has sharply changed, mainly due to a Slavonic part of the population.
Keywords: terror, depopulation, famine, migratory communications, interruptive character of the demographic modernization.
К сегодняшнему дню о развитии Гражданской войны на юге России написано много. Исследования А.В. Венкова, А.А. Зайцева, И.Я. Куценко, В.Н. Ратуш-няка, В.П. Трута, В.Е. Щетнева и др. позволяют говорить о формировании солидной и разноплановой историографии. Между тем анализ демографических аспектов ситуации, сложившейся в регионе в начале 1920-х гг., занимает пока второстепенное положение.
Цель предлагаемой статьи - определить основные черты социально-демографической ситуации на Северном Кавказе, который в наибольшей степени (по сравнению с другими российскими территориями) ощутил влияние Первой мировой и Гражданской войн.
«В целом все то, что происходило на Дону в 19171921 гг., было неотрывной частью русской революции, когда противоборство двух основных сил приняло особенно ожесточенный и открытый характер. На Дону оно оказалось более продолжительным и разрушительным, чем в других районах страны» [1, с. 5]. С этих строк начинается сборник документов о судьбе Донского казачества во времена революции и Гражданской войны.
Согласно подсчетам А.И. Гозулова, накануне Первой мировой войны численность населения террито-
рий, вошедших в состав образованного в 1924 г. Северо-Кавказского края, составляла 8 млн 300 тыс. чел.; в 1920 г. - только 7 млн 305 тыс. Сокращение населения произошло более чем на 12 %. Если учитывать высокий темп предвоенного прироста, то демографическая цена Первой мировой и Гражданской войн возрастет до 20 % [2, с. 23, 24].
Гражданская война страшнее войны с внешним врагом: она раскалывает народ, зачастую - семьи, саму личность человека. В условиях окончательно не завершившихся военных действий демографические процессы попали в зависимость от не менее тяжелого фактора -голода. Несмотря на самые благоприятные условия для развития сельского хозяйства, Северный Кавказ оказался в числе регионов, жители которых испытали все тяготы голодного существования. Причина - позиция власти, стремившейся выкачать из традиционной житницы России как можно больше продовольствия, столь необходимого для нужд армии.
С конца второго десятилетия XX в. укрепляются миграционные связи Северного Кавказа с отдаленными территориями. Происходит расширение движения переселенцев, вызванное комплексом пертурбационных факторов.
В мирное время Юг был благодатным и хлебным регионом. Этот стереотип и руководил потоком беженцев, хлынувшим сюда из Центра. Однако встречала мигрантов иная ситуация: «Мрачное, катастрофически угрожающее положение занимает Юго-Восток, продовольственных ресурсов которого не хватает для прокормления армии... продовольственные ресурсы Дона и Ставрополья исчерпаны; там взято все, что можно было взять; больше того, брали все, что было»; в результате «центр тяжести по изысканию продовольствия» переносится на Кубань и главным образом на Терскую губернию, «... ибо и на Кубани почти все возможности исчерпаны. Достаточно указать... на ту репрессию, которая там проведена - 2 700 человек расстрелянных» [3, д. 40, л. 15]. Точные цифры (как в этом случае) не часто приводятся в документах. Поэтому число жертв террора как красного, так и белого очень трудно назвать даже приблизительно. Обе власти считали расстрелы логическим продолжением фронтовых действий, когда убийство не требовало даже видимости юридического обоснования.
Гражданская война разрушала всю философию пресловутой хозяйственности казака. В условиях военной повседневности не имело смысла засевать поля: урожай мог достаться другим. Особенно критическое положение сложилось в Ейском, Кавказском, Темрюкском отделах Кубано-Черноморской области и северо-восточной части Лабинского. В протоколе заседания пленума областного экономического совещания от 30 декабря 1921 г. подчеркивалось, что в этих отделах засеяно всего 10 % посевной площади 1914 г. [3, д. 135, л. 5].
Голод охватил Черноморское побережье. В середине мая 1922 г. «случаи голодных смертей дошли до невероятных размеров» [3, д. 64, л. 25]. «Настроение голодающего побережного населения не в нашу пользу, - констатирует письмо Кубано-Черноморского областного комитета РКП (б) от 15 апреля 1922 г. - Любой десант, если он сумеет высадиться и захватить колоссальные семенные запасы АРА (Американской Администрации помощи голодающим - так расшифровывается аббревиатура в одном из документов РЦХИДНИ [3, д. 64, л. 7]. -М.М.) в Новороссийске, раздать часть населению и скопившимся там беженцам, обеспечит за собой громадное сочувствие» [3, д. 64, л. 20]. Ситуация и страшная, и парадоксальная: умирающие от голода люди не допускались к собранному для них иностранцами хлебу.
Далее следуют рассуждения о возможных путях выхода из кризиса: «В целях подчинения настроений... мы намерены объявить на военном положении Ейский, Новороссийский и Туапсинский отделы... считаем необходимым напомнить населению сентябрь прошлого года... и прокатить в наиболее пораженных бандитизмом районах каток террора... Террор особенно необходим в Ейском отделе и в горских аулах, где князья и бандиты совершенно обнаглели» [3, д. 64, л. 20]. Там же подчеркивается, что бандитизм все больше приобретает политическую и определенно монархическую окраску. С этого времени «каток террора» - привычный инструмент наведения «социальной справедливости».
Многие документы отмечают катастрофическое санитарное положение в регионе. Так, в протоколе заседания чрезвычайной санитарной комиссии при РВС Северо-Кавказского военного округа от 14 января 1922 г. отмечается: «Эпидемия залила уже все области и губернии» [3, д. 135, л. 7-8]. Ситуация еще больше осложнялась в связи с потоком беженцев из охваченных голодом центральных губерний. Согласно постановлению Куба-но-Черноморского ревкома от 16 апреля 1920 г., «в целях выяснения количества беженцев... и быстрейшей их реэвакуации на родину, что значительно ослабит эпидемиологические заболевания», предлагалось «в срочном порядке произвести регистрацию беженцев» [3, д. 6, л. 1].
Статистика не фиксировала порог заболеваемости отдельно у постоянно проживающего населения и мигрантов. Все же закономерно предполагать: у местных он был намного ниже, чем у измученных переездом людей.
Косвенно величину миграционной волны подтверждает огромная смертность населения Кубани за 1922 г. В исследовании Л.И. Лубны-Герцыка приводятся показатели смертности за 1921-1923 гг. по отдельным регионам страны, зафиксированные местными статистическими органами. Среди этих показателей в 1922 г. лидирует Кубано-Черноморская область - 263,2 смертных случая на 100 рождений, т.е. относительно благополучная даже в военные и первые послевоенные годы сельскохозяйственная Кубань с очень сильным отрывом (например, аналогичный показатель в Белоруссии - 43,2, в Карелии - 53,7 [4, с. 109]) обгоняет все остальные регионы.
Такое положение вещей выглядит несколько странным. «На Кубани в 1922 г. умирало Поволжье», - поясняло ситуацию Кубано-Черноморское статбюро, подчеркивая невозможность получения столь высокого показателя только за счет смертности постоянного населения Кубани [5, с. 146]. Этот вывод представляется нам единственно правильным.
Повышенный уровень смертности среди мигрантов подтверждает и текст письма областного комитета РКП (б): «Голод достиг крайних пределов... В станицах участились случаи голодной смерти, не говоря уже о железнодорожных станциях, где голодная смерть обычное явление... Около станции Краснодар в часовне однажды скопилось свыше двухсот трупов ...» [3, д. 64, л. 20]. Эпидемии достигли такого размаха, что оказались не менее смертоносными, чем вызвавшие их факторы.
За 1917-1920 гг. население кубанских городов выросло более чем на четверть. В эти годы в них переселялись в основном не сельские жители Кубани, как было раньше, а «беженцы гражданской войны из центра и с севера России» [5, с. 61], переселившиеся на Кубань временно. В результате к 1923 г. происходит отход «нахлынувшего во время войны в Кубанскую область (преимущественно в города)» населения [5, с. 174].
После урожая 1922 г. ситуация на Кубани выравнивается: уникальные черноземы и благоприятный климат взяли своё. Пик голода на Ставрополье только ожидался. В докладе комиссии по ликвидации последствий голода, датированном 31 марта 1923 г., подчеркивается: «Вопрос
поднятия с/х в губернии есть вопрос жизни и смерти... Голод в настоящем году будет выражаться еще в более резких формах, чем в прошлом году» [6, д. 112, л. 9]. Разоренное Ставрополье обращалось к государству за помощью: «Указываемый. отпуск сухих пайков, а также живого и мертвого инвентаря или же соответствующей денежной субсидии. даст возможность населению Ставропольской губернии произвести весной запашки и посевы, чем несколько будут сглажены ужасы пережитого голода, в противном же случае население... обречено на полное вымирание и пустыню» [6, д. 112, л. 9].
Находившейся в стадии формирования новой советской статистике не удавалось фиксировать демографические показатели в полном объеме: не все территории Ставрополья были охвачены учетом. Все же доступные данные позволяют прочувствовать масштабы голода, например, в Медвеженском уезде в 1922 г. уровень депопуляции составил 4,8 % [7, д. 167, л. 103].
Мы видим, что население Северного Кавказа сокращалось не только в годы войн, но и в первые послевоенные.
1923-й стал первым годом, оставившим не убыль, а прирост населения. Тенденция сохранилась и в последующие годы. Причем показатель прироста на Северном Кавказе в 1924-1926 гг. составил в среднем более 20 %, поднявшись таким образом до довоенного уровня. Однако принципиально изменилась структура прироста. Накануне войн очень высокими были рождаемость и смертность. Потом произошло их сокращение. Особенно заметно снижалась младенческая смертность. Наметился переход от расширенного к экономному типу воспроизводства.
Количественная компенсация потерь 1914-1922 гг. -достижение довоенной численности населения - произошла к середине 1920-х гг. Однако, несмотря на активный миграционный приток, сохранялась выраженная деформация соотношения полов. Мужская «половина» населения, непосредственно участвовавшая в военных действиях, пострадала несоизмеримо больше. Это привело к тому, что традиционная проблема региона (формировавшийся исторически недостаток женщин: накануне военных лет на 1000 мужчин - 967 женщин) заменилась другой: на 1000 мужчин стало приходиться 1165 женщин [2, с. 24].
Как и в целом по стране, на Северном Кавказе дисбаланс усиливался в призывных группах, совпадавших с возрастами наиболее активной репродукции. В когорте 17-24-летних показатель - 1757 женщин на 1000 мужчин [2, с. 24].
Возрастная пирамида нарастала снизу, пополняясь за счет младенцев. «Демографическое эхо» потрясений 1914-1922 гг. достаточно четко проявилось в половозрастной структуре, представленной в материалах переписи 1926 г., с высокой степенью точности и достоверности зафиксировавшей развитие социально-демографических процессов.
В наименьшей степени события 1914 - начала 20-х гг. отразились на строении неславянского населения: соотношение полов у некоторых кавказских этносов осталось практически неизменным. Степень воздействия
пертурбационных факторов усиливалась у казаков1, наиболее призывной части населения Российской империи: в период Первой мировой войны горцы давали в армию до 5 % своих работоспособных мужчин, русские крестьяне - до 20 %, казаки - свыше 30 % [8, с. 41]. Кроме того, подлинной трагедией казачества стала последовавшая за Первой мировой войной Гражданская. Диспропорция в численности мужского и женского населения особенно ярко проявлялась на севере региона - там, где проходила полоса наиболее затяжных и кровопролитных сражений в период Гражданской войны, имевшем наиболее высокий процент казачьего населения [9, с. 3,7].
Нетрадиционный для региона дефицит мужского населения, сложившийся в результате Мировой и Гражданской войн, чувствовался на Кубани, где основной отраслью сельского хозяйства была зерновая (в которой роль мужского труда исключительна), особенно остро: в
Кубанском округе на одно казачье хозяйство приходилось в среднем около 1,1 мужской рабочей силы [10, с. 223].
Вывод об интераптивном характере демографической модернизации в России разделяют ведущие специалисты в этой области - В.Б. Жиромская [11, с. 269], А.Г. Вишневский [12, с. 399], С. Захаров [13, с. 116] и многие другие исследователи отечественной школы исторической демографии: развитие перехода к экономному типу воспроизводства прерывалось воздействием кризисных факторов. На юге России их влияние часто оказывалось особенно выраженным: перемены, происшедшие в строении населения под влиянием Мировой и Гражданской войн, голода и эпидемий, были настолько значительны, что в результате их резко изменился демографический облик Северного Кавказа, преимущественно за счет славянской части его населения.
Литература
1. Филипп Миронов. (Тихий Дон в 1917-1921 гг.) : документы и материалы / под ред. В. Данилова, Т. Шанина. М., 1997.
2. Гозулов А.И. Экономическая география Северного Кавказа. Ростов н/Д, 1927.
3. РЦХИДНИ. Ф. 65. Оп. 1.
4. Лубны-Герцык Л.И. Движение населения на территории СССР за время мировой войны и революции. М., 1926.
5. Население и хозяйство Кубано-Черноморской области: стат. сб. за 1922-1923 год : в 3 ч. / под ред. В.И. Смирнского. Краснодар, 1924.
6. ГАСК. Ф. Р.-196. Оп. 1.
7. Там же. Ф. Р.-434. Оп. 1.
8. Ратушняк В.Н. Казачество Кубани накануне Октября // Кубанское казачество: проблемы истории и возрождения : тез. докл. науч. конф. (К 200-летию основания Екатеринодара и 43 кубанских станиц). Краснодар, 1992.
1 Накануне войн казачество составляло 35 % жителей региона [2, с. 24].
9. Население и хозяйство Кубанского округа : стат. сб. за 1924-1926 гг. : в 2 т. Краснодар, 1928. Т. 2.
10. Казачество Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. Ростов н/Д, 1928.
11. Жиромская В.Б. Демографический переход в России и его особенности (вместо заключения) // На-
селение России в XX веке: Исторические очерки. Т. 3, кн. 1 (1960-1979). М., 2005. 12. Демографическая модернизация России, 1900-2000
/ под ред. А.Г. Вишневского. М., 2006. Захаров С. Модернизация рождаемости в России за 100 лет // Россия и ее регионы в XX веке: территория - расселение - миграции. М., 2005.
Поступила в редакцию
10 апреля 2008 г.
