CC BY
55
А.И. Широков
СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА СЕВЕРНОГО ФРОНТИРА (НА ПРИМЕРЕ СЕВЕРО-ВОСТОКА РОССИИ)
Анализируются методы хозяйственного освоения Северо-Востока России в дореволюционный и советский периоды, делается вывод о непригодности насильственной колонизации для получения прочных результатов - обживания территории.
Российский Север в целом и Северо-Восток в частности в прошедшем столетии пережили невероятное количество драм и эксцессов. Будет справедливым говорить, что здесь в 30-50-е гг. ХХ в. социальная политика тоталитарного государства получила свое концентрированное выражение. Предмет настоящего исследования в целом находится в этой смысловой плоскости. Однако в данном случае важным является замечание Ф. Броделя о недопустимости мышления исключительно категориями краткосрочной перспективы и об особой ценности длительных хронологических единиц [3. С. 117, 134]. Поэтому выскажем тезис о том, что изучение содержания социальной истории Северо-Востока в указанный период будет адекватным в случае рассмотрения ее в двух основных контекстах. С одной стороны, формирование социальной среды (окружающих человека общественных, материальных и духовных условий существования и деятельности) в регионе определялось сталинской модернизацией СССР. С другой, нельзя не отметить, что здесь нашли свое выражение традиционные для России формы и методы государственной политики, проводившейся на зауральских территориях в ХУ11-Х1Х вв.
Такая постановка проблемы позволяет вводить понятие «вторая волна фронтира», или «северный фронтир», для обозначения содержания государственной политики 30-50-х гг. ХХ в. на Северо-Востоке России, так как это сегодня делается в отношении сибирской истории XVII-XIX вв. Вполне очевидно, что оно может означать подавляющее большинство северных территорий России. Ибо в результате фронтира первой волны (XVII-XIX вв.) Север остался не только слабозаселен, но и сла-боизучен, т.е. территорией, лежащей севернее границы уже «освоенного» пространства. В 30-50-х гг. ХХ в. Северо-Восток России пережил вторую волну фронтира. Внешне его задачи выглядели исключительно хозяйственными (освоение и эксплуатация месторождений ценного минерального сырья). Но северный фронтир создал весьма драматичную ситуацию социального развития региона. Это происходило в условиях, когда, по справедливому мнению В. Подороги, «российская империя, завершившая в “сталинскую эпоху” переход от внешней “постранственно-географической” колонизации к внутренней колонизации, приобретала все более жесткие тоталитарные формы» [10]. Иными словами, вторая волна фронтира на Северо-Востоке содержательно была одним из сюжетов расширения реального властного и экономического пространства в пределах имевшихся границ государства.
Институциональным оформлением второй волны фронтира на Северо-Востоке стала организация, находившаяся в непосредственном подчинении высшим партийно-государственным органам СССР, - государствен-
ный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы «Дальстрой». Трест был создан согласно постановлению ЦК ВКП (б) от 11 ноября 1931 г. и постановлению СТО СССР от 13 ноября 1931 г., 4 марта 1938 г. был передан в ведение НКВД СССР и реорганизован в Главное управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР «Дальстрой» [6. Л. 131; 7. Л. 246; 12. Л. 57-63]. Названная организация получила чрезвычайные полномочия и важнейшей целью имела форсированное освоение месторождений золота [16. С. 59-64]. И, естественно, одним из результатов деятельности «Дальстроя» стало формирование социальной среды региона как зоны фронтира в 30-50-е гг.
Индустриализация СССР привела к утверждению директивной (плановой) экономической модели, складыванию тоталитарного политического режима и сопровождалась «тектоническими сдвигами» в социальной структуре общества. Значимую роль в этих сдвигах сыграл государственный террор, результатом которого стало появление постоянно растущих маргинальных групп населения -заключенных, спецпереселенцев, ссыльных и т.д. [8]. Именно представители этих социальных страт были ядром производственного населения региона, а их принудительный труд - основой решения хозяйственных задач. Укажем здесь на традицию использования «штрафной колонизации» в дореволюционной практике. Среди прочих хотелось бы особо выделить пример о. Сахалин. Причины, подвигнувшие царизм к претворению на Сахалине в жизнь «штрафной колонизации», были следующие: географическое положение острова затруднявшее побеги; безвозвратность ссылки; простор для труда ссыльных; желательность заселения острова для укрепления обладания им; выгодная эксплуатация угольных месторождений [13. С. 20]. Насыщение территории деятельности «Даль-строя» заключенными началось с 1932 г., когда они составили более 76% всех работавших здесь. В конце 1940 г. их количество было 176,7 тыс. чел. (более 80%), а в конце 1950 г. - 142,8 тыс. чел. (более 55%) [4. Д. 4. Л. 52; Д. 11. Л. 5]. Заключенные находились в подразделениях УСВИТЛа - Управления Северо-Восточным исправительно-трудовым лагерем, созданного приказом Г. Ягоды 1 апреля 1932 г. [4. Д. 1. Л. 8].
Суровая природная среда, высокие производственные нормы, не удовлетворяющие минимальным требованиям условия быта приводили во многих случаях к эффекту «деперсонализации» человека. Художник
В. Шухаев в одном из писем, отправленных из лагерей Колымы, писал: «У меня выработалась такая философия: знаменитый художник Шухаев умер, живет з/к, носящий его имя. Он ведет себя, как примерный з/к: делает все, что ему положено, а живет без мыслей, без желаний, и представь себе - мне стало легче и проще» [1. С. 84].
Одновременно укажем здесь на использовавшуюся руководством «Дальстроя» практику противопоставления «социально близких» заключенных так называемым «врагам народа», вплоть до использования в своих целях феномена «капо». Приказом № 0/35 от 26 августа 1938 г., подписанным заместителем начальника ГУСДС НКВД комбригом А.А. Ходыревым, начальнику культурновоспитательного отдела УСВИТЛа предписывалось разработать проект положения о создании в лагподразделе-ниях Севвостлага «бригад по содействию лагерному порядку». В приказе особо подчеркивалось, что «бригады должны создаваться исключительно из проверенных лагерников, осужденных за бытовые статьи» [4. Д. 36. Л. 122]. Практическую деятельность подобных «бригад» описывает В.Т. Шаламов в одном из своих «Колымских рассказов»: «Блатари не работали. Они обеспечивали выполнение плана. Ходили с палкой по забою - эта палка называлась «термометром» - и избивали безответных фраеров. Забивали их до смерти» [15. C. 373].
Для закрепления заключенных на территории региона с целью формирования постоянного промышленного населения была применена следующая мера. Всем заключенным, отбывшим на Колыме не менее года, предоставлялось право колонизации. Для особо отличившихся этот срок снижался до полугода. Трест брал на себя оплату проезда семьи колониста на Северо-Восток, выделял безвозвратные ссуды на обзаведение имуществом и т.д. [5. Д. 82. Л. 159]. Но с 1938 г. эта мера была отменена, а колонисты вновь возвращены в лагерь.
В досоветский период основой формирования населения за Уралом было вольное, стихийное переселение. Н.М. Ядринцев справедливо указывал: «Мы вправе считать Сибирь по преимуществу продуктом вольнонародной колонизации, которую впоследствии государство утилизировало и регламентировало» [17.
C. 190]. В период же, исследуемый нами, государство полностью контролировало процесс складывания населения Северо-Востока, жестко заключив его в специально организованные «каналы». Одним из них была вербовка добровольцев, призванная обеспечить производство квалифицированными специалистами. Однако и сюда тоталитарный режим вносил свои уродливые коррективы, ибо привлечение вольнонаемных работников на предприятия «Дальстроя» становилось возможным исключительно при условии «отсутствия компрометирующих материалов». При их наличии въезд на Колыму указанным лицам запрещался [4. Д. 34. Л. 38].
Поэтому, например, в 1939-1942 гг., план завоза на Колыму вольнонаемных специалистов хронически не выполнялся. Так, в 1939 г. он был выполнен на 85%, в 1940 г. - на 92, в 1941 г. его выполнение составило 44,2, а в 1942 г. - 22,1% [4. Д. 161. Л. 63].
Вполне очевидно, что цифры 1942-го и отчасти 1941-го гг. отражают специфику военного времени. Но в целом эти данные свидетельствуют о весьма устойчивой тенденции, так как в 1946 г. план вербовки «инженеров, техников и практиков» был выполнен на 58%, в 1947 г. - на 83,5, в 1948 г. - на 67, в 1949 г. - на 86% [5. Д. 5038. Л. 1].
Одновременно укажем, что условия размещения прибывавших в «Дальстрой» договорников не соответствовали даже минимальным требованиям. В начале 1950-х гг. при-
бывающие (семейные и одинокие, мужчины и женщины, офицеры, инженерно-технические работники и бывшие заключенные) размещались в одних бараках. Санитарное состояние общежитий продолжало оставаться неудовлетворительным. Помойные ямы и мусорные ящики отсутствовали. В результате несоблюдения элементарных санитарных мер в среде прибывавших работников и членов их семей распространились инфекционные заболевания, особенно остро переносившиеся детьми [5. Д. 247. Л. 158161]. Вольнонаемным работникам «Дальстроя» постоянно не хватало жилья. На 1 июля 1954 г. обеспеченность жильем составляла около 4 кв. м на человека. Из всего жилого фонда 40,8% сооружений было времянками, одна четвертая часть которых уже пришла в негодное состояние и подлежала сносу [4. Д. 368. Л. 3]. Естественно, поэтому не происходило закрепления квалифицированных кадров на территории Северо-Востока. В 1940 г. только по авторемонтному заводу были приняты на работу 204, а убыли за это время 196 инженерно-технических работников. Сменились 4 главных инженера, 3 начальника ОТК, 4 начальника производства [14], а в 1950 г. руководство ГУСДС констатировало, что до 60% инженерно-технических должностей было замещено специалистами-практиками, значительная часть которых не имела для такой работы достаточной подготовки [5. Д. 222. Л. 152-157].
Нельзя не заметить и определенных гендерных особенностей второй волны фронтира на Северо-Востоке. Так, например, из материалов единовременного учета вольнонаемного населения по управлениям и предприятиям «Дальстроя» на 1 января 1942 г. следует, что из 38305 работавших только 4881 (или 12,7%) были женщины [5. Д. 4955. Л. 13]. На 1 октября 1947 г. женщины составляли 10598 из 76883 вольнонаемных работников [5. Д. 5134. Л. 137]. Это преобладание мужчин в составе населения было столь вопиющим, что власти специально организовывали своеобразные «демографические десанты». Ярким примером стало появление в 1945 г. здесь 2000 девушек, специально привезенных в Магадан в порядке очередного «комсомольского призыва». Не нуждается в дополнительной аргументации тезис о том, что преобладание мужчин в половой структуре населения не способствовало созданию семей, а значит, закреплению населения на указанной территории.
Укажем еще на одну особенность складывания социальной среды региона в период деятельности «Даль-строя». Если в центральных районах страны и в большей части зауральских территорий тоталитарная государственность «перемалывала» социальную структуру, то во вновь колонизируемом районе (Северо-Восток) социальная среда создавалась почти на пустом месте сразу в извращенных режимом формах.
Это «почти» мы относим к аборигенному населению, которое, в сравнении с пришлым населением, было незначительным по численности. Но и оно не избежало драматических надломов в традиционной социальной среде обитания. Развитие горной промышленности на Северо-Востоке привело к резкому сокращению промысловых угодий и оленьих пастбищ, составлявших основы культурно-хозяйственных комплексов аборигенов. Существенно изменился и быт коренных народов. Одним из направлений «социалистического переустройства» быта кочевников был перевод их на оседлый образ жизни. Од-
нако в результате резко возросла заболеваемость коренных северян туберкулезом, так как концентрация населения в поселках приводила к более частому контакту с носителями туберкулезной инфекции. Кроме того, изменения в питании также отрицательно сказались на здоровье. У кочующего населения белковый компонент пищи являлся не только пластическим, но и энергетическим. Среди осевших аборигенов белковый компонент пищи в большинстве сменился углеводным, что способствовало распространению болезни. В 1955 г. экспедиция Министерства здравоохранения РСФСР обследовала 18 населенных пунктов Чукотского района. Все дети чукчей и эскимосов дошкольного возраста были инфицированы туберкулезом, а среди школьников инфицированность колебалась от 96,3 до 97,7% [9. C. 7, 11].
Подводя итоги, отметим, что свои хозяйственные задачи «Дальстрой» в целом выполнил. В 1932-1956 гг. предприятиями «Дальстроя» было добыто 1187,1 т химически чистого золота, 65,3 тыс. т олова в концентрате, 2,85 тыс. т трехокиси вольфрама в концентрате, 397,5 т кобальта в концентрате (в 1947-1955 гг.) [4. Д. 425. Л. 3, 10; 5. Д. 503. Л. 23-25]. Но можно ли считать Северо-Восток России «освоенным» в результате его деятельности? По нашему убеждению, нельзя. Ибо под «освоением» мы понимаем целенаправленный процесс формирования эффективной и устойчивой социальной среды (производственной и социальной инфраструктуры, стабильной структуры трудовых ресурсов и оседлого населения) в ранее необжитых районах.
Иными словами, «освоить» - значит «устойчиво обжить», чего не произошло на Северо-Востоке. Уже в начале 1950-х гг., когда ярко проявился кризис социально-экономической модели сталинизма, регион столкнулся с массовым исходом производительного населения. Только в 1953 г. общее число освобожденных из лагерей и уехавших вольнонаемных работников составляло около 35,8% от всего количества работавших. На оловодобывающих предприятиях образовывался 49%-й дефицит кадров [5. Д. 1809. Л. 1, 3]. Этому способствовали прежде всего амнистии и реабилитация
заключенных. Причинами отъезда вольнонаемных рабочих были неудовлетворенность условиями труда и быта и снятие существовавших ограничений на выезд. Поэтому мы вправе, как думается, говорить о том, что и «вторая волна фронтира» не привела к «освоению» Северо-Востока.
Более того, в политике советского государства в названное время ярко проявился феномен исторической инерции, о которой пишет А.С. Ахиезер [2. С. 199]. Новая (советская) государственность не смогла привнести инновации в процессы развития окраинных территорий, ограничившись воспроизводством прошлого опыта, лишь доведя его до более жестких форм.
Фактически регион в 1930-1950-х гг., подобно Сибири XIX в., играл роль внутренней колонии, которая поставляла в центральные районы страны ценные виды минеральных ресурсов. Г.Н. Потанин отмечал: «1. Ценные и негромоздкие продукты Сибири, удобные к вывозу, как соболи, золото, были обращены в государственную регалию. 2. Колония обращена в место ссылки для преступных элементов... таким образом, метрополия очищала себя от неудобных членов за счет колонии. 3. В угоду московским фабрикантам колония обращалась в рынок для потребления московских товаров; конкуренция с Москвой местных промышленников была невозможна ввиду могущества московского капитала, конкуренция иностранцев устранялась правительственными мерами...» [11. С. 273]. Подлинное «освоение» Северо-Востока было принесено здесь в жертву созданию и функционированию горной промышленности, обеспечивавшей экономические интересы индустриализации метрополии (центра). Поэтому характер социальной среды Северо-Востока в указанный период можно определять как дискомфортный и препятствовавший устойчивому обживанию территории. Указанный характер социальной среды края во многих своих чертах сохраняется и сегодня. В целом Северо-Восток продолжает оставаться зоной фронтира, где еще предстоит создавать стабильную и комфортную социальную среду.
ЛИТЕРАТУРА
1. Андреева Л. Шухаевы в Магадане // Память Колымы. Магадан: Книж. изд-во, 1990.
2. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России): В 2 т. Т. 2: Теория и методология. Словарь. Ново-
сибирск, 1998. С. 199.
3. Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность // Философия и методология истории. М., 1977.
4. Государственный архив Магаданской области. Ф. Р-23 сс. Оп. 1.
5. Государственный архив Магаданской области. Ф. Р-23 сч. Оп. 1.
6. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-5674. Оп. 1. Д. 47.
7. ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1а. Д. 22.
8. Красильников С.А. На изломах социальной структуры: маргиналы в послереволюционном российском обществе (1917 - конец 1930-х гг.).
Новосибирск: НГУ, 1998.
9. Круподер А.С. Эпидемиологические сдвиги и организационные формы борьбы с туберкулезом в отдельных районах Магаданской области:
Дис. ... канд. мед. наук. Якутск, 1970.
10. Подорога В. ГУЛАГ в уме. Наброски и размышления. Режим доступа: http://www.antropolog.ru/persons/podor/gulag
11. Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сибирь, ея современное состояние и нужды. СПб., 1908.
12. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11.
13. Рыбаковский Л.Л. Народонаселение Дальнего Востока за 100 лет. М.: Наука, 1969.
14. Советская Колыма. 1941. 7 марта.
15. Шаламов В.Т. Колымские рассказы. М.: Советская Россия, 1992.
16. Широков А.И. Дальстрой: предыстория и первое десятилетие. Магадан: Кордис, 2000.
17. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. СПб., 1892.
Статья поступила в редакцию журнала 6 июля 2006 г., принята к печати 13 июля 2006 г.
