CC BY
9УДК 304.4 ББК 87.52
С.Г. Луковенков
Социальная «прозрачность»: от политического изобретения к техногенной реальности
Состояние «прозрачности» перед взглядом государства, корпораций и других людей - одно из характерных проявлений социокультурных особенностей современности, построенных на зависимости от информационно-цифровых устройств и произведенного ими пространства сетевой индивидуальной и коллективной деятельности разного характера. В подобных условиях процесс отчуждения опыта или частей личностной целостности индивида, в целях последующей объективации и применения этого исчислимого «ресурса», приобрел ведущее управленческое положение и значение в качестве особой логики поведения. Ж. Бодрийяр в заключение работы «Общество потребления» обратился к вопросу возможности информационного отчуждения как симптому товарной логики потребления. Но мыслить настоящее и будущее этого состояния или феномена «прозрачности» жизни индивида в обществе можно не только в контексте и дискурсе потребления и массовой культуры. Использование приемов насильственной или добровольной визуализации подвластного не является уникальным продуктом современной информационной и сетевой технологической культуры. В статье предпринимается попытка раскрытия социальной и политической роли механизма «прозрачности» способа власти через преобладание знания и введения субъектов в состояние визуально-познавательной открытости. Утверждается, что для иерархических систем власти стремление к организованному применению «прозрачности» есть важный инструмент как для поддержки дисциплинирования общества, так и для противостояния другим системам. При этом именно противостояние оказывается своеобразным двигателем на пути технологического развития надзорно-контрольных практик, к числу которых производство состояния «прозрачности» относится. Указывается, что процесс технологизации и постепенного развития привел к тому, что иерархические инструменты «прозрачности» стали основанием для формирования особой техногенной области «прозрачности»: плоскости горизонтального опыта социального действия - уникального аспекта современной массовой цифровой культуры.
Ключевые слова: «прозрачность», надзор, контроль, цифровизация, отчуждение
© Луковенков С.Г., 2023
Настороженность и опасения, связанные с потенциалом техники перекраивать традиционные социальные конструкции, - это такие темы, которые давно находятся в зоне интереса философского и критического мышления. В начале прошлого столетия началась интенсификация технологизации окружающей среды и попыток осмысления специфического пути развития цивилизации, которая в своем историческом движении ведет к увеличению сложности мира и глобальных рисков. Далеко не последнюю роль в этом сыграло развитие коммуникационных и визуальных технологий на рубеже Х1Х-ХХ вв. Так как тема технологического, как всепроникающей особенности жизни человека и общества, многогранна, остановимся на одном конкретном аспекте, который связан на практике с доступностью надзора, контроля и их влиянием на жизненный мир.
Немецкий философ и культурный теоретик М. Стейнвег утверждал, что каждый тоталитарный режим основан на мифологии «всевидящего ока» ^етшед 2017, р. 37], т. е. функции, которая действует на всех включенных (индивидов или групп). С данным утверждением можно согласиться, сделав поправку, что не только тоталитарные, но и демократические режимы в создании собственных смысловых и символических опор, образно выражаясь, делают ставку на «фоновые» программы, имеющие целью как тело, так и ментальность индивидов для наиболее эффективного и полного (в пределах возможностей) контроля процессов внутри и за пределами системы.
Чем совершенней становятся подобные программы (в технологическом смысле и социальном принятии), тем комплексней оказываются вопросы автономии индивида и агентности. Как кажется, подобные вопросы могут быть осмыслены, в том числе, в процессе постепенного размывания и слияния границ личного и публичного в связи с технологизацией практик надзора/контроля и увеличения проникающей способности эффекта «прозрачности». Так, отталкиваясь от примера институционализированного механизма «фонового» надзора - Паноптикона, рассмотрим, что представляет собой «прозрачность» и как в технологическом развитии данный феномен проходит путь от инструмента к сегменту опыта, меняющего правила социального поведения.
План паноптической архитектуры представляет собой любопытное воплощение модернистского социально-исторического миропонимания. Дело в том, что, несмотря на гуманистические идеалы и реформаторские задачи, заложенные в проект братьями Бентам, Паноптикон был механизмом классической картины устройства социальности и мира, в которой не предполагалось, что «однажды все люди могут стать материально обеспеченными, а привилегии навсегда исчезнут» [Валлерстайн 2004, с. 189]. Паноптическая архитектура образована как телеологический инструмент и механизм: посредством
рационализации к преодолению закостенелых устоев, идеалов и понятий настоящего для осуществления прогресса в грядущем. Впрочем, функционирование на практике Паноптикона возможно исключительно в условиях наличия диспропорции знания. Эффективные паноптические, - а шире, всякие дисциплинарные - надзорные и контрольные методы, в сущности, основаны на неравноправности и рав-ноудаленности власти и ее подчиненного субъекта. Невозможность локализации власти, связанная с пространственно-познавательными ограничениями подвластного, приводит к наличию предпосылок «бесперебойной» работы машины контроля. М. Фуко схватил значимость паноптической идеи, определив проект как «важный механизм, ведь он автоматизирует власть и лишает ее индивидуальности» [Фуко 1999, с. 295]. В целом модернистские подходы к логике надзора и контроля можно выразить как стремление к созданию неравноправной «прозрачности» субъектов перед взглядом власти для направления их к тем или иным установленным целям. Попытаемся определить смысл «прозрачности» и как подобный надзорно-контрольный принцип подвергся эволюционному развитию от положения системно-иерархического инструмента к формированию сегмента опыта и действия человека, без которого невозможно наше современное - постмодернистское - глобальное общество.
Начнем с небольшого анализа кино. В заключение «Общества потребления» Ж. Бодрийяр рассмотрел произведение «Пражский студент» 1935 г. Философа привлекла история протагониста кинофильма: студент продает таинственной персоне зеркальное отражение в обмен на получение желанных им социальных благ (и примечательно, что в ранних версиях (1913/1926 гг.) герой буквально видит, как в момент свершения сделки зеркальный образ обретает жизнь в движении). Испытав небольшое волнение в момент, когда двойник и незнакомец удаляются из его комнаты в неизвестном направлении, герой быстро переходит к наслаждению плодами торга. Конечно, жизнь в обществе стала сложнее, поскольку герой больше не отражался в зеркалах, но с этим можно было смириться, тогда как встреча на светском приеме с двойником раскрыла события в их предельной трагичности, обнажив бессилие героя перед отчужденной и объективированной кем-то частью собственной самости. Так, зеркальный образ начал преследовать героя, действовать вместо и от его имени: словно он сам. И как отметил Ж. Бодрийяр, в результате продажи, последующей потери зеркального отражения «нет больше приемлемого тождества: я становлюсь для себя самого другим, я отчужден» [Бодрийяр 2021, с. 357].
Не удивляет, что была выбрана конкретно эта историю и именно киноистория, а не текст и неподвижное изображение для раскрытия процессов отчуждения в ситуации информационной гиперциркуляции и товарной динамики. Такие типы отчуждения, как радикальное
разделение личности и объективированного в процессе опыта, связаны с практиками экстракции информации, превращения ее в «подвижный» инструмент или капитал - плоды информационно-цифровой депривации. Первичными страхами героя кинокартины была, в сущности, угроза принудительной визуализации: «прозрачности» перед сторонним взглядом и следующим подчиненным, уязвимым положением перед узнавшими тайны. Ведь необходимость избегать зеркал была тяготой, которую можно принять бременем, поскольку все, что требовалось - незначительная модификация поведения, не производящая высокого риска разрушения привычной повседневности и статуса в социальной среде. Но встреча с двойником, напротив, оказалась источником экзистенциального ужаса, фактором потери ориентации. Причина разницы восприятия в степени (ощущении) контроля и проистекающей из нее иллюзии целостности, власти над самопрезентацией, возможности установления границы того, что в пределах моей индивидуальной целостности является «моим», а что - «общим». Так, в переживании столкновения с воплощенной отчужденностью, мир героя - и подобный фиктивный опыт приложим, как будет показано, к возможному опыту человека цифровой эпохи - стремительно усложнился в контакте с тем, что или никак, или с трудом может быть контролируемо, но, как ни парадоксально, является при этом «тобой».
Появление в поле возможного опыта человека встречи с действием зеркального образа - симптом нарушения или трансформации (в зависимости от стороны оценки) иерархически фундированных путей подвижности функционального знания. Несмотря на то, что рассмотренная Ж. Бодрийяром картина представляет индивидуальный опыт студента, предполагается, что в подобной ситуации мог быть любой человек любого социального положения. Так, в рамках «классического» и до-информационного мира спонтанное появление двойника, который бы действовал вне распоряжений власти или индивида-источника, было возможным, но отличие современной - «неклассической» - ситуации в массовости и технологической простоте «сотворения» объективированной и отчужденной сущности. Простота действия в пространстве цифро-информационной жизни - фактор, который позволил существенно расширить структуры социальности и способов проявления власти, в том числе в надзорно-контрольных возможностях.
В «Эре пустоты» Ж. Липовецки отметил, что
...каждому поколению свойственно находить соответствие в том или ином мифологическом или легендарном персонаже, который рассматривается с точки зрения проблем сегодняшнего дня. Настоящее время, по мнению многих исследователей, главным образом американских, символизирует Нарцисс [Липовецки 2001, с. 78].
Но не только персонажи могут быть знаками эпох, но и сферы опыта, в которые вовлечен человек. И реальность, с которой столкнулся персонаж фильма, может претендовать на такой символический статус: так, если нарциссизм описывает индивидуалистическое настроение культуры потребления и массмедиа, т. е. этап когда «самосознание замещает классовое сознание» [Липовецки 2001, с. 87], то столкновение с двойником - следствие логики поведения и условий возможности фиксации для субъекта на самом себе и использовании для достижения целей информационного «ресурса» самого себя и перевода его в категорию товара.
Впрочем, использование визуальности, как политического инструмента власти над знанием и правом распределением, не является особенностью современности и продуктом цифровизации реальности. Возможность создания пространства видимости и распределения в нем субъектов, в согласии с установленными правилами, - это один из базовых социально-политических инструментов и методов управления. Например, в «Книге правителя области Шан» среди положительных черт правителей встречается, в числе прочего, «прозорливость», так как, по замечанию автора, «[у таких правителей] многочисленные сановники не осмеливаются совершать преступления, а простой люд -творить дурные дела» [Шан Ян 1993, с. 214]. Немногим далее предлагается инструмент достижении такой «прозорливости» - коллективную ответственность, круговую поруку. В данном случае визуализация и «прозрачность», - как свойство познавательной доступности, - имеет целью не только контроль над физическими аспектами жизни, но и преимущественно сознанием и мировосприятием субъектов. Также инструменты «прозрачности» могут быть направлены на структуризацию окружающего мира, имея ощутимый социальный эффект. Так, механизмы структурирования могут служить к усилению «прозрачности» человека перед распорядителями в поведенческой «обнаженности». Например, Ж.-Ф. Миле, комментируя Фуко, так писал о социально-политическом значении расписания календаря и времени: «Календарь манифестирует время, делит его на фазы и датирует его, распределяя его для дел, предписанных режимом» [Миле 1996, с. 112].
Различные инструменты прозрачности, в том числе не связанные напрямую с политической деятельностью, имели и имеют множество конфигураций, но общим для них оказывается стремление раскрыть субъекта перед властью в процессе отчуждения информации через бюрократический аппарат или же внедрение в жизнь компонентов и практик, которые программируют поведение, отказ от которых ведет к невозможности нормального включения в социальные отношения. Иначе, они нацелены на проведение некоторой поведенческой интервенции для формирования габитуса на том или ином участке социальной деятельности (ученика, солдата, рабочего, гражданина).
Практики прозрачности - в паноптической функции - определяют границы действия и мысли субъекта-поднадзорного и власти в общем пространстве взаимодействия.
В отличие от случая киноперсонажа приведенные примеры имеют закрепление в иерархических структурах: спонтанности противопоставляется порядок. Регуляция насилия и нормирования является ключевым фактором, который формирует и в то же время исходит из авторитета власти, способной не только принуждать к «прозрачной» жизни, но способствовать добровольной вовлеченности, ведь власть, по замечанию А. Кожева, «может иметь своим фундаментом только Авторитет» [Кожев 2006, с. 97]. Попадающие с ними в общую категории механизмы или практики могут быть названы «инструментальными изобретениями» в силу следующих признаков:
1) «нисходящий» принцип распределения в соответствии с установленными на дискурсивном уровне правилами и алгоритмами действия;
2) возможность распорядителей избегать одинакового с подчиненными уровня познавательной и в широком смысле визуальной доступности.
Например, в случае установления календаря речь идет о власти над регуляцией чужого времени (скажем, в расписании жизненных циклов или сезонов). В отношении распорядителей субъект оказывается «прозрачным» и вкупе с процессами регистраций действий происходит не только моделирование его поведения, но также и своеобразное инфоотчуждение. Социальная «прозрачность», как приобретенное свойство субъекта в отношении с миром, производится из комбинации регуляции опыта (в пространстве времени, надзора, работы, коммуникации и т. д.) и фиксации действий, переставших быть собственностью производящих, получающих отдельное существование в виде архивных данных, формуляров и административных единиц знания-информации.
Инструментам социальной «прозрачности» свойственна особая управленческая театральность. Это значит, что на условной «сцене» показывается лишь то, что должно быть показано в согласии с планами. Во-вторых, показанное должно ориентироваться на способность зрителя воспринять показанное и, что более значимо, желание увидеть и включить в себя нечто поставляемое. Например, описывая закат публичных казней, М. Фуко пишет:
Наказание постепенно перестает быть театром. И все, что остается в нем
от зрелища, отныне воспринимается отрицательно [Фуко 1999, с. 15].
Иначе, публичные казни перестали соответствовать чувствам и мировосприятию аудитории, на которую были направлены в каче-
стве дисциплинарного инструмента. Механизмам прозрачности необходима нужная ментальность субъекта в готовности воспринимать и участвовать. Так, Э. Бернейс в 1928 г. писал, что
...триада индустриальной революции - паровой двигатель, печатные органы и государственные школы - лишили королей власти, передав ее людям» [Бернейс 2010, с. 13].
Отмечается, что потребность меньшинства в механизмах массового контроля и надзора никуда не пропала: изменились подходы воздействия на субъекта, ведь
.. .оказалось, что можно формировать мнение масс таким образом, чтобы направить свежеобретенные ими силы на строго заданные цели [Бернейс 2010, с. 14].
Внимания заслуживают «свежеобретенные силы». Так, их можно трактовать в смысле утраты монопольной власти над инструментами познавательной визуализации и права создания смыслосимволиче-ских систем. Пресса, как и школьное образование, - предтечи современной информационно-цифровой цивилизации и культуры. Даже не столько в техническом, сколько в содержательном отношении. Наличие прессы как альтернативы официальным дискурсам, поставляемым картинам мира, и образование как открытие широкому населению возможности участия в социальной физике через понимание работы механизмов контроля - это те новые силы человека, позволяющие разделить «до» и «после» в вопросе «прозрачности» и истории надзора. Так, апофеоз театрализованной властной визуализации - планы паноптических институтов братьев Бентам - способен действовать, как утверждалось выше, в условиях диспропорции знания, так как к производству ощущения, что именно ты находишься в интересе наблюдателя, разработан план Паноптикона. И конечно, такого эффекта можно достичь только тогда, когда поднадзорный не знает принципов функционирования всевидящего места и тем самым неспособен обратить ситуацию к собственной пользе. Социальный мир, параллельно распространению технологий и роста автономности, становился сложнее с увеличением количества/качества акторов, действующих в условиях «прозрачности» и способных в полноте видеть структурные процессы, понимать и включаться в них - не пассивно, а деятельно.
Первая половина XX в. - ключевой период, в котором изобретения социальной «прозрачности» вошли в позицию некоего самопревосходства, определяющую образ текущей инфоцентричной социальности. Так, развитие визуально-коммуникационных технологий (например, кинематографа, вычислительных машин и прототипов мировой сети)
выступило окном возможности для формирования и роста влияния социальной «прозрачности», но не как инструмента для выстраивания системы подчинения, а как порожденной технологиями зоны опыта, существующей вне зависимости от желаний отдельных индивидов и организаций, в том числе создающих ее инфраструктурный «скелет».
В последнее десятилетие человечество могло сполна ощутить, что значит жить в цивилизации, где как «сильным мира сего», традиционно имевшим пути отступления из сферы прозрачности, так и простым людям приходится программировать поведение не только с оглядкой на системные требования, но и на децентрализованный сегмент политической, экономической, личной жизни - новый цифровой «природный» мир и порожденную культуру. Во всяком случае, необходимость такой оглядки стала почти обязательным требованием современного здравого смысла.
Во многом это результат, как ни странно, противостояний - борьбы или войны - как внутри, так и на межсистемном уровне - двигателя динамики в поле властных отношений, т. к. без динамики не может быть самой структуры власти:
Власть имеется только там, где есть движение, изменение, действие.
Власть по сути своей активна, а не пассивна [Кожев 2006, с. 15].
Противостояние систем - государств, как яркого примера, - в той же мере зависимо от возможности иметь преобладание знания, в какой зависимо, например, от военной способности. Неспроста именно в заключении «Искусства войны» Сунь-Цзы отведено место размышлениям о применении шпионов или роли знаний:
Поэтому просвещенные государи и мудрые полководцы двигались и побеждали, совершали подвиги, превосходя всех других, потому что все
знали наперед [Сунь-Цзы 2018, с. 98].
И чтобы знать лучше, чем оппонент, чтобы познавательно визуализировать его, избегая ответной «прозрачности», требуется, помимо прочего, и технологическое превосходство.
Как представляется, по причине потребности в новых эффективных средствах противостояний, во второй половине XX в. началось зарождение современной сети Интернет как реакции на возможный ядерный конфликт США и СССР. Так, ключевая идея новой технологии состояла в том, что «если нет центральных командных пунктов, то и не может быть центральных целей» [Galloway 2004, p. 29], т. е. рассредоточения центров информационной власти, что должно было, в задумке, укрепить устойчивость государственной конструкции перед
лицом новых вызовов. И таким образом, сетевые каналы были разработаны, чтобы не дать возможности разрушить информационные блоки, связывающие воедино географически удаленные точки связи, и не позволить «ослепить» систему, оставив в «непрозрачности» относительно самой себя и внешней среды.
Параллельно происходили не менее значимые для общего понимания того, как «прозрачность» стала отдельной средой реальности, процессы развития индустрии и искусства кинематографа. В этих процессах важно следующее: тиражирование срезов реальности постепенно обретало большое распространение в обществе. Движущиеся изображения захватили все внимание человека, открыв ему для активного познания и понимания целый новый мир. Кинохроники позволили увидеть то, что ранее никак не могло быть доступно человеку (королевские церемонии, хроники войны, изобретения и дальние страны). Кроме того, как оказалось, человеку потребно не только видеть, но и показывать другим себя, разделять уникальность, т. е. получать признание, используя информационный ресурс самообъективации в активности перевода личного опыта в потребляемый другими товар или своеобразное информационное топливо (например, в случае цифровой бюрократии). Вероятно, корни постмодернизма и логики массового человека тесным образом связаны с выходом прозрачности, как пространства действия и мышления, в горизонтальное положение как общее:
...модернистская эпоха связана с проблемами производства и революции;
постмодернистский век - с потребностью в информации и самовыражении [Липовецки 2001, с. 30].
Названные тенденции открыли процесс радикальной социальной перестройки и революции, зафиксированной в настоящей привязке практически всех областей жизни к возможности действия в информационно-цифровом пространстве.. И несмотря на то что попытка «оцифровки» далеко не нова в массовой включенности, возможности для большинства эксплуатировать «прозрачность», как и отчужденные информационные дубликаты людей и организаций, стали обыденностью "fake news", информационные войны и поражающие масштабами киберпреступления, связанные с использованием, вспоминая упомянутый фильм, зеркального образа человека, - кражей идентичности в мире, где цифровой дубликат может действовать вопреки воле «оригинала».
В подобных культурных условиях, конечно, не мог снова не возникнуть запрос, который был сформулирован Э. Бернейсом: упорядочивание хаоса окружающего мира. Так, «прозрачная» реальность вступает порой в противостояние с надындивидуальной природой
человека, стремящегося к единству, общности и организующей безопасности окружающего мира, в том числе и информационно-цифрового региона, и пространство информационно-цифровой активности дает возможности не только для расширения на уровне субъекта осведомленности, но и выстраивания символико-смысловых монад и кластеров, которые служат разделению и разобщению куда эффективней, чем стены или какие-либо иные физические барьеры через намеренное исключение/присутствие Другого, вынесенного за пределы намеренно непроницаемой «прозрачности».
Литература
Бернейс 2010 - Бернейс Э. Пропаганда / Пер. с англ. И. Ющенко. М.: Hippo Publishing, 2010. 176 c.
Бодрийяр 2021 - Бодрийяр Ж. Общество потребления. М.: АСТ, 2021. 384 с.
Валлерстайн 2004 - Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М.: Логос, 2004. 368 с.
Кожев 2006 - Кожев А. Понятие власти. М.: Праксис, 2006. 192 с.
Липовецки 2001 - Липовецки Ж. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме. СПб.: Владимир Даль, 2001. 332 с.
Миле 1996 - Миле Ж.-Ф. Опыт как само-техника (читая Фуко) // S/Л. Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии Российской академии наук. М.: Ин-т эксперимент. социологии, 1996. С. 98-121.
Сунь-Цзы 2018 - Сунь-Цзы. Искусство войны / [Пер. с древнекит. Н. Конрада]. М.: АСТ, 2018. 192 с.
Фуко 1999 - Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. 480 с.
Шан Ян 1993 - Шан Ян. Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу) / Пер., предисл. и коммент. Л.С. Переломова. М.: Ладомир, 1993. 392 с.
Galloway 2004 - Galloway A.R. Protoral. How Control Exists after Бесепй-аНга-tion. The MIT Press, 2004. 288 p.
Steinweg 2017 - SteinwegM. The Terror of Evide^e. The MIT Press, 2017. 176 p.
