CC BY
66
пшпм ати. й01в
М.И. Козьякова
Социальная полезность культуры: ценности и смыслы «национального проекта»
Аннотация. В статье анализируются как достоинства, так и слабости европейской либеральной модели общественного устройства и постулируется необходимость ориентации на собственные исторические традиции и ценностные установки. Автор считает необходимым возрождение российского «национального проекта».
Ключевые слова. Культура, нация, либерализм, коллективизм, национальный проект.
Специфика современного этапа развития характеризуется масштабными трансформациями в различных областях, радикализмом и скоростью происходящих перемен. Доминировавший вплоть до недавнего времени стадиальный тип общественного развития, детерминированный, как предполагалось, незыблемыми социальными, экономическими, культурными закономерностями, все более уходит в прошлое. Вместе с возрастанием глобальности, радикализмом происходящих перемен, ростом солипсизма нарушается устойчивость среды обитания - на место предсказуемого, значимого мира приходит мозаичное многообразие спонтанных вариаций, не поддающегося каким-либо прогностическим процедурам.
Подобные процессы захватывают сферы политики, науки и искусства, социальных и национальных отношений. Возникает проблематика неравновесной среды, характеризующейся спонтанными проявлениями, усложнением структуры, возникновением новых качеств. Эти явления заставляют по-новому формулировать актуальную тематику культурологических исследований, переосмысливая давно устоявшиеся теоретические концепты, заново анализировать, казалось бы, очевидные, хорошо знакомые феномены, вдруг обнаружившие некие неожиданные свойства. Доминантные, базовое понятия, такие, как прогресс, свобода, либерализм, рационализм и многие другие, зафиксированные в определенной когнитивной семантике, утрачивают свой постулаторный характер, перемещаются в пространство нестационарных, неверифицируемых процедур.
По-новому осмысливается и глобальная, сверхсложная система - культура, объемлющая собой многообразные аспекты и сферы жизнедеятельности человека. Полезна ли культура, можно ли вообще таким образом формулировать вопрос, даже если ограничить всю многогранность предлагаемой проблематики аспектом социальности - социальная полезность культуры? Полезно ли социальное бытие человека; в каком аспекте, ракурсе, в
какой конвенциональной системе возможно анализировать культурный контент, ведь формулировка содержит оценочный эйдетический, этический компонент?
Дефинирование культуры как глобального универсума, целостной сложной (сверхсложной) системы, охватывающей бытие всего человечества, делает задачу изучения культуры непосильной для одной науки. Наряду с культурологией исследованием культуры занимаются этнология и социология, философия и психология, история и искусствознание. «Культурная область» (термин М.М. Бахтина) принадлежит целому комплексу гуманитарных и социальных наук; практически все они в той или иной степени участвуют в этом процессе, поскольку колоссален объем, масштаб, разнообразие материала, подлежащего изучению.
В самом общем приближении тема социальной полезности культуры поддается интерпретации как полезность отдельных видов человеческой деятельности, тех или иных практик, или же среды, в которую погружен человек. Естественно, что практики следует структурировать не только по территориальному, региональному, но и по темпоральному принципу, апеллируя к современным тенденциям или углубляясь при этом в прошлое, анализируя жизненные реалии в отдельные исторические периоды. Историческая ретроспектива также дает возможность выхода на эволюционные процессы, тенденции и векторы развития, на культурную динамику, актуализированную в настоящее время. Прошлая деятельность обретает объективированный характер в качестве материальных или нематериальных объектов, культурного наследия, накопленного человечеством опыта.
Практики всегда зависят от контекста, так как определяются через взаимодействие с материально-предметной и социокультурной средой. Человек и среда, человек в среде, их интерференция и взаимовлияние - такова доминирующая установка в исследовании культурных феноменов. Адекватное понимание культуры возможно только в конкретно-историческом, социальном контексте: вырванная из исторического контекста, она не подлежит достоверному описанию и интерпретации [1]. Понимаемая как совокупность практик, культура предельно контекстуальна: рождаясь из мира, она возвращается обратно, модифицирует и трансформирует его, порождает новые условия и смыслы, генерирует новый исторический и социальный контекст.
Социальная полезность культуры может также рассматриваться в аспекте культурной политики, как проекты, программы, оформляющие направления государственной активности, формирующие те или иные актуальные для общества (правящей элиты) приоритеты во внешней или внутренней политике. Сюда относится не только сохранение культурного наследия, традиционное патронирование, поддержка искусства, образования, библиотечного, музейно-выставочного комплексов, но и более широкая деятельность. Это многообразие практик, связанных с определением стратегической доминанты развития общества, перспектив и направления движения, формулировка целей, их идейное, идеологическое обоснование, выдвижение лозунгов, в том числе политических, ориентированных на широкие слои населения. Культурная доминанта обретает особую значимость на международной арене, она ассоциируется с «мягкой силой», новым компонентом стратегий влияния в геополитической сфере. Особую значимость тема социальной полезности культуры приобретает на фоне развертывания глобализационных процессов.
Глобализация очерчивает контуры нового мирового порядка, прежде не существовавшего в таких формах и масштабах взаимодействия, унификации и универсализации различных культур. Глобализационные тренды, наблюдаемые во многих регионах мира, действуют в
одном и том же направлении, подобно гигантскому катку, равняющему культурное пространство. Они одинаково враждебны к исторически сложившимся формам аутентичности, так как нивелируют исходное многообразие, транслируют моноцентрический дискурс однополярного мира. Тенденция к образованию единого культурного пространства оборачивается в условиях информационного общества властью сильнейшего: доминирующая североатлантическая либо европейская модели навязывают остальному миру собственную систему ценностей, стереотипы образа жизни.
Принудительной адаптации подвергаются не только важнейшие системы и структуры общества, но и личностные диспозиции, включая ментальности, социальные практики, образцы поведения людей. Все более теряют свое значение историческая память и опыт, нарушается межгенерационная преемственность - культурная традиция утрачивает важнейшие функции поддержания порядка, моделирования поведенческих стереотипов. «Традиция, лишенная содержания и подвергшаяся коммерциализации, превращается либо в часть исторического наследия, либо в китч - безделушки сувенирного магазина в аэропорту» [2].
Нарастающие изменения условий жизнедеятельности, смена признаков, определяющих типологические градации в социальных структурах, происходят как в центре, так и на периферии социальной активности. Ослабевает императив многочисленных связей, обязательств, предписаний, сопровождавших человека на протяжении всей его жизни. Таксономически акцентированные, обязательные к выполнению в традиционном обществе, они нивелируются и исчезают, знаменуя тем самым обретение новых степеней свободы. Происходит определенная эмансипация, освобождение от регламентирующих установок, диктуемых социальной средой.
Глобализация, однако, не только выравнивает «культурный ландшафт». В настоящее время она, наоборот, становится причиной возрождения культурной самобытности, поскольку «культурный империализм» вызывает протест, провоцирует поворот к этническим, национальным истокам: «местный национализм оживает в ответ на глобализационные тенденции» [3]. Неизбежной и неотложной задачей при данных обстоятельствах становится работа по реализации «национальных проектов»: социализация в условиях глобализации неизменно связана с проблемой поиска идентичности как в национальных, конфессиональных, гендерных, генерационных, иных групповых аспектах, так и в аспекте личностного самоопределения. Национальные приоритеты, перспективы их развития, национальные проблемы и национальные интересы перемещаются с периферии общественного внимания в центр ожесточенной политической, идеологической, экономической борьбы, проецируются в фокус важнейших проблем современности.
Понятие нации, а также связанного с ним феномена национализма, однако, является в настоящее время предметом дискуссий. В отечественной научной литературе нация определяется чаще всего как историческая общность, базирующаяся на общем языке, территории, экономике, культуре, то есть как современная форма этноса, что в свое время нашло отражение в классическом сталинском определении. В том или ином приближении оно апеллирует к этническому своеобразию, к умеренному, историко-эволюционному примордиализму, что, имея веские основания, отнюдь не исчерпывает современную националистическую проблематику, не способствуют прояснению причин ее актуализации.
Если рассматривать зарубежные подходы, то оппозицией примордиализма выступает конструктивизм, в котором нации репрезентируются как искусственные политические
образования, как «национальные проекты», инициируемые политическими (властными, интеллектуальными, культурными) элитами. Репрезентативной является классическая концепция Б. Андерсона, в которой он определяет нации как «воображаемые сообщества» - некие конструируемые субстанции, являющиеся продуктом индустриальной эпохи. Здесь также имеются исключительно важные аспекты, поскольку данный концепт опирается на реальные исторические факты: рождение современных наций происходит в период Нового времени. В этом генезисе исходным пунктом являлась борьба за национальное и социальное освобождение - первоначально нации формировались в ходе национально-освободительной борьбы в Латинской Америке, в США; политически же феномен нации конституализировался во время Великой Французской революции, объединив народ в новую гражданскую общность вместо «подданства французской короны».
Рождение наций идет рука об руку с рождением национализма, более того, национализм, как теория и практика целевого взаимодействия, необходим для их оформления, служит средством, инструментом реализации «национальных» проектов. В политическом плане нации определяются достаточно однозначно - это сообщества людей, обладающих суверенной государственностью, они соотносимы с гражданскими сообществами (политические или гражданские нации). В политике, в сфере международного права нации легитимизированы как символы и синонимы государственных образований: Лига Наций, Организация Объединенных Наций. Они формализуются по признаку гражданства, как произвольно конструируемые, и потому могут быть изменчивыми, непостоянными. Нации, конечно же, детерминируются этническими факторами, но их политический аспект напрямую не связан с этническим основанием и может варьироваться в достаточно широких границах - так, они могут быть полиэтничными (широко распространенный вариант) или моноэтничными.
Длительные дискуссии, проходившие в научном сообществе, различия в трактовках данного феномена нисколько не препятствуют его функционированию в реальной жизни, хотя и не позволяют однозначно определить научное содержание категории «нация». Наиболее распространенным в настоящее время является субстанциональный, онтологический подход к данному явлению как к реально существующей общности, обладающей определенными характеристиками. Постмодернистские трактовки, прокламирующие отказ от жесткой формализации, акцентируют в этой связи отсутствие константных структур, лабильность формализуемых объектов, нарастание метаморфоз. И потому в категории «нация» все больше актуализируется переход субстанциональных качеств в процессуальные - она интерпретируется не как фиксированная, статистически референтная социальная группа, а как некие практики, объединяющие людей, как способности (потребности) к ассоциации, определяемые контекстуально.
Если понятие нации и связанные с ней предикаты «национальные интересы», «национальные проекты» и т. п. наделяются положительными смыслами как институции (деятельность), способствующие стабилизации, организации социального взаимодействия, то национализм интерпретируется как априорно негативное явление. Конечно, такой подход обоснован, поскольку он был исторически скомпрометирован идеологией и практикой германского национал-социализма, современными проявлениями в виде геноцида и этнических чисток.
В целом многие проявления шовинизма и ксенофобии, дискриминации, неравенства, в том числе языкового, ассоциируются с национализмом. Наглядный пример подобных практик предлагает Украина, а также бывшие советские прибалтийские республики, ныне самостоятельные государства Литва, Латвия и Эстония. Как представляется, он
свойственен в большей степени малочисленным или же более молодым национальным (государственным) образованиям, тем государствам, где еще в полной мере не завершился процесс институализации. По своему генезису национализм связан с национально-освободительной борьбой и, освобожденный от крайностей радикализма, дискриминации, может нести положительную мотивацию в консолидацию общества, привлекать внимание к родной культуре, языку.
Что касается отечественной специфики, то история свидетельствует скорее о редукции националистических интенций, их хроническом недостатке. Россия в своем историческом бытии всегда являлась суперэтносом (Л. Гумилев), универсальным государством (А. Дж. Тойнби), «нацией наций», поскольку с самого начала своей истории русская государственность формировалась как полиэтничная цивилизация. Более того, великодержавность сознания, апология коллективизма не только не стимулируют скрупулезный расчет в соблюдении национальных интересов, но и провоцируют расточительность, подвигают к их недооценке как на государственном, так и на индивидуальном уровне: «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»... Забвение национальных интересов в полной мере проявилось в ходе перестройки, в реформировании государства и общества.
В реформах в нашей стране была задана ориентация на западный опыт, и с этим можно было бы согласиться, если бы результаты его применения соответствовали ожиданиям. Этот проект мог бы стать успешным, если бы были учтены ценности и смыслы национальной культуры, ее архетипические свойства, то есть были бы соотнесены западные и отечественные культурные универсалии. И в данном контексте, безусловно, проявилась бы социальная «полезность» культуры, позволяющая проводить квалифицированную экспертизу, прогнозировать результаты и последствия тех или иных государственных начинаний. К сожалению, этого не было сделано, так как культура в начале перестройки вообще воспринималась властной элитой исключительно как отрасль народного хозяйства, сфера деятельности соответствующего министерства. С другой стороны, национальные проблемы не были еще столь актуализированы, вопрос о «национальном проекте» не стоял на повестке дня.
Западноевропейская, американская модели, принятые в качестве образца в проводимых реформах, воспринимались как ориентиры общемирового развития. Их передовой опыт должен был, в конечном счете, способствовать закреплению достаточно высоких стандартов индустриального мира. По мысли своих идеологов, только североатлантическая цивилизация могла продемонстрировать всему миру магистральную дорогу к процветанию, и потому ее ценности необходимо было усвоить для успешного продвижения по пути «демократии и прогресса». Западный опыт предполагал примат либеральных ценностей, и либеральная парадигма, естественно, также была оценена отечественными реформаторами как наиболее прогрессивная, универсальная. При этом не учитывалась специфика российского социума, игнорировался скепсис самих зарубежных исследователей в плане перспектив либерализации: так, о крахе либеральной идеи речь шла, например, в книге И. Валлерстайна «После либерализма».
Практика «вестернизации» показала, однако, что рационалистические, радикально позитивистские модели, предлагаемые Западом, далеко не всегда могут быть использованы в ином социокультурном контексте. Коллективизм однозначно оценивается либералами как принадлежность архаики, признак отсталости и препятствие в развитии. Поэтому требование отхода, отказа от традиционных коллективистских ценностей выдвигалось как фактор успешной модернизации общества, как важнейшее условие исторического прогресса. Но критика, неизменно звучащая в либеральных кругах в
отношении коллективистской психологии с ее «субъектной подчиненностью» и «настроениями социального иждивенчества», находилась в когнитивном диссонансе с доминантными ценностями российского общества, так же, как и принципиальная установка на западный индивидуализм.
Гуманизм, интерпретируемый как антропоцентризм, культивирование индивидуализма имеют в западном мире длительную историю, соотносящуюся с этапами развития буржуазного общества. Ее неотъемлемой частью является борьба за политические свободы как за необходимую предпосылку развития личности. По мере продвижения по этому пути должно происходить закрепление стандартов западной цивилизации, формирование свободной личности, всесторонне развитой, самостоятельной, социально ответственной. Вследствие этого увеличение степеней свободы - свободы и автономии отдельно взятого лица, его независимости от государственных, партийных, других общественных институтов, - однозначно оценивается в либеральной среде как положительный эффект.
В коммьюнитарном обществе эта взаимозависимость не столь пряма и однозначна. Исторически перспективы выживания, в силу различных причин, были определены здесь максимально тесными социальными связями, обеспечивающими не только взаимодействие, но и взаимовыручку, эффективным функционированием всевозможных сообществ, от общины до государства. Последние различались по своим формам и масштабам, по жесткости регулирования, но неизменно обладали развитой апотропейной функцией, функцией защиты, которая закрепилась в ментальном стереотипе в качестве коллективистской установки.
Коллективизм онтологизируется в этих обществах как важнейший цивилизационный принцип. Поэтому речь не может идти о выравнивании и унификации социокультурных характеристик цивилизаций с различными архетипическими основаниями, а переход к индустриальной и постиндустриальной стадии развития в коммьюнитарном обществе неизбежно будет обладать определенной спецификой. Заимствование тех или иных моделей должно быть соотнесено с культурными доминантами, их применение не может быть механистическим, и здесь эффективность культурологических исследований, анализирующих социальную «полезность» культуры, едва ли возможно переоценить.
Особый интерес вызывает вопрос о социализации, инкультурации подрастающих поколений. Мир стремительно меняется и стабильные в прошлом ориентиры, дававшие возможность транслировать опыт предыдущих поколений, утрачивают свои некогда императивные характеристики, подвергаются «реструктуризации», либо эллиминируются, заменяются новыми, нередко в угоду политической конъюнктуре. Политизация исторических фактов, кардинальная переоценка совместного прошлого, в том числе в период борьбы с фашизмом, привели к подъему радикальных националистических движений, к оправданию многих преступлений, совершенных карателями в годы Второй мировой войны.
В этом плане особенно характерна ситуация на Украине, где практически уже выросло целое поколение, воспитанное не на идеалах добрососедского взаимопонимания братских славянских народов, а на готовности противостоять «имперским притязаниям» Москвы. Для этого используется передергивание и откровенное извращение исторических фактов, в том числе в оценке основополагающих событий прошлого века, в том числе таких, как создание украинской государственности, тяжелейшей победы над фашизмом. Подвергаются отрицанию или забвению подвиги дедов в годы Великой Отечественной войны, создается и активно внедряется в сознание образ врага, как это произошло в
истории с «голодомором». И сейчас здесь не брезгают прибегать к идеологии бандер и шухевичей, объявленных радикалами национальными героями с молчаливого согласия политических элит. Раскол в обществе, война, преступления против мирного населения стали закономерным итогом подобной модели социализации.
Кроме того, представляется, что путь развития гражданского общества, однозначно аффилированный с североатлантической цивилизацией, изначально иллогичен, так как представляет собой в известной степени мираж. Предлагаемое как образец гражданское общество (во всяком случае, традиционно именовавшие себя таковыми западные демократии) меняет собственную систему координат. Забыв о собственных лозунгах, европейские демократии прогибаются под давлением политической конъюнктуры, увязают в трясине бюрократизации, дрейфуют без руля и ветрил по течению нетрадиционных ориентаций, доходят до крайних пределов национальной безопасности, играя с огнем мультикультурализма. Американская модель, «огнем и мечом» насаждающая по всему миру собственную систему «демократических» ценностей, тоже не может служить ориентиром.
Двойственно и проблематично также иное важнейшее основание западной цивилизации -культивирование индивидуализма. Индивидуалистические установки в формирование свободной личности - индивида, наделенного «абсолютным суверенитетом взглядов и наклонностей» (Ф. фон Хайек), - также не вызывали бы возражений, если бы в результате процессов индивидуации «на выходе» получалась бы действительно всесторонне развитая личность, самостоятельная и социально ответственная. Этот прокламируемый в новых условиях идеальный тип человека по логике своего происхождения должен являться продуктом постмодернистской (то есть постбуржуазной) эволюции. На практике, однако, все более рационализирующийся западный мир в массовом порядке генерирует иную «индивидуальность». Речь идет о негативном воздействии массовой культуры на самую чуткую, тонкую сферу производства - производство самого человека, включая его воспитание, образование, социализацию. Человек-масса, «листья травы» (У. Уитмен), становится типичным персонажем современности, актором гражданского общества. Он чрезвычайно легко поддается политическому и социальному манипулированию, воспринимая мир в мозаичном калейдоскопе стереотипов и стандартов, определяя успех как наивысшую жизненную стратегию.
Проблема разработки собственных «национальных проектов» чрезвычайно актуальна. Они должны отвечать на вызовы времени, учитывать остро стоящую потребность в модернизации. И одновременно опираться на доминантные цивилизационные характеристики, ценности и смыслы, закрепленные в народном сознании -справедливость, коллективизм, великодержавность сознания россиян. В раскрытии особенностей национального культурного универсума и состоит социальная «полезность» культуры. И еще - в развитии человеческого потенциала. Этот потенциал, особенно квалификационный, в конечном счете, маркирует возможность достижения необходимой динамики модернизационного процесса. Внедрение научных достижений, новейшие технологии, оптимизация производственного цикла требуют, далеко не в последнюю очередь, наличия высококвалифицированных кадров. Поэтому речь необходимо вести об уровне их подготовки, профессиональных и общекультурных компетенциях, создающих предпосылки для адекватного ответа на технологические вызовы времени.
Однако техника и производство, технологические перспективы не могут полностью репрезентировать цели национального проекта. Не менее важна реализация эйдетических, гуманитарных, собственно антропософских потребностей для дальнейшего общественного развития. Повышение культурного уровня, социализация, раскрытие
личностных качеств, реализация способностей и талантов отдельного индивида входит в контекст культурно-антропологического целеполагания. Институты образовательной сферы непосредственно участвуют в процессах социализации нового поколения наряду с традиционно действующими в этом направлении институтами семьи, церкви, детских и молодежных объединений, других общественных организаций.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Флиер А.Я. Культурные ландшафты социального пространства // Избранные работы по теории культуры. М.: Согласие-Артём, 2014. С. 304.
[2] Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир, 2004. С. 60-61.
[3] Там же. С. 30.
© Козьякова М.И., 2016 Статья поступила в редакцию 2 августа 2015 г.
Козьякова Мария Ивановна,
доктор философских наук, профессор Высшего театрального училища (института) имени М. С. Щепкина при Государственном Академическом Малом театре России e-mail: [email protected]
