CC BY
120
УДК 316.444 Сушко Павел Евгеньевич
аспирант Института социологии Российской академии наук [email protected]
СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ СЕЛЬСКОЙ МОЛОДЕЖИ: ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ
Sushko Pavel Evgenyevich
PhD student, Institute of Sociology, Russian Academy of Sciences [email protected]
SOCIAL MOBILITY OF THE RURAL YOUNG PEOPLE: INSTITUTIONAL ASPECT
Аннотация:
Статья посвящена пониманию социальной мобильности современной сельской молодежи в условиях «общества риска». Анализируется роль социальных институтов при перемещении провинциальной молодежи в социальной иерархии. Особое внимание уделяется мобильной социологии Дж. Урри, как современной теоретической модели, позволяющей проанализировать специфику социальной мобильности молодых сельчан.
Ключевые слова:
социальная мобильность, сельская молодежь, социальная лестница, факторы и каналы социальной мобильности, социальные институты, человеческий капитал, мобильная социология.
Summary:
The article discusses interpretation of the social mobility of the contemporary rural young people in the conditions of the risk society. The author analyzes the social institutions’ role in transition of the provincial youth in the social hierarchy. The special attention is paid to the J. Urry’s sociology of mobility as a modern theoretic model allowing research of the specific features of the countryside youth’s social mobility.
Keywords:
social mobility, rural youth, social ladder, factors and channels of social mobility, social institutions, human capital, sociology of mobility.
Для понимания масштабов и интенсивности социальных перемещений молодых людей необходимо иметь четкое представление о существующих факторах и каналах социальной мобильности, институтах, определяющих ее потоки и направленность различных практик молодежи, порождаемых такими передвижениями во всех измерениях социальной системы.
Особого анализа требует социально-экономическая ситуация, сложившаяся в провинциальной России. Снижение или полное отсутствие государственной поддержки агропромышленного комплекса, усиление экономического дисбаланса между городом и деревней привели к спаду в развитии социальной инфраструктуры села, что отрицательным образом сказалось на качестве жизни сельского населения.
Отсутствие видимых перспектив в поиске постоянной и оплачиваемой работы, в создании благоприятных социально-бытовых условий, в приобретении благоустроенного жилья, в успешной самореализации индивидов, детерминировало отток из сельской местности наиболее активной, квалифицированной и целеустремленной части населения. Молодежь покидает кризисные районы и стремится в области процветания, где для нее есть надежды обрести статус, высокооплачиваемую работу. Другими словами, они выбирают такое место, где смогут максимизировать свою полезность.
В этой ситуации очевидно, что социальная мобильность невозможна без предварительного решения о совершении некоторых действий, рассматриваемых как возможные. Индивид, стремящийся реализовать себя, занять более высокую позицию в обществе, должен быть уверенным, что его стратегия, направленная на реализацию этой цели, может принести реальные плоды.
Однако переходное состояние российского общества в 90-е гг. XX в. породило такие специфические условия, в которых, как отмечает Т.А. Котова, социальный опыт старших поколений преимущественно неэффективен, закрепившиеся традиционные способы передвижения по социальной лестнице во многом не работают, а новые нормы маргинальны, ограничены «теневыми» социальными практиками и неформальными социальными зависимостями» [1, с. 3]. В провинции молодежь оказалась лишенной как старого механизма государственной поддержки в процессе социализации, так и новых стимулов, диктуемых рыночной экономикой и определяющих разнообразие позитивных путей интеграции в общество.
Приходится с новых методологических позиций рассматривать социальное развитие сельской молодежи, которое, по мнению В.И. Чупрова и Ю.А. Зубок, характеризуется изменчивостью и подвижностью, размытостью и диффузностью, следствием чего является неопределенность и непредсказуемость не только в деятельности, но и в отсутствии ясных представлений о будущем [2, с. 14].
Провинциальная молодежь, оказавшись в новых, модифицированных социальных условиях, адаптирует свою мировоззренческую систему, усваивая новые ориентации и требования социальной среды, встраивая в нее иные, привнесенные ценности, чем, по сути, трансформирует ее социальный облик. Такие изменения, несомненно, ведут к образованию новых форм, факторов и каналов социальной мобильности, среди которых образование или брак уже не могут в полной мере стать социальным лифтом для всех желающих. Все в большей мере актуализируется роль иных, гибридных форм социальной мобильности, так или иначе обеспечивающих интеграцию индивидов в общество. К примеру, в российском обществе, на сегодняшний день, для молодых людей политическая активность становится совершенно новым социальным лифтом - приобретает популярность в нашем обществе.
При этом важно понимать, что по преобладанию того или иного канала, по уровню, объему и дистанции социальной мобильности, мы можем судить о степени открытости и подвижности общества. Именно в открытом обществе социальная мобильность связана с личными качествами человека, его образованностью, навыками и компетенциями, а не личными связями, знакомствами родителей или какими-то другими факторами продвижения в социальной иерархии.
Исходя из этого, социальные институты при понимании социальной мобильности стоит рассматривать с двух сторон. С одной стороны, с точки зрения «социального лифта», позволяющего индивидам и социальным группам перемещаться в социальной иерархии. С другой стороны, в качестве регуляторов, предписаний, «ограничителей» жизненных шансов индивидов и больших социальных групп. «Институты -это правила игры в обществе, определяемые людьми ограничения, которые управляют человеческой деятельностью. Институты уменьшают момент неуверенности, сообщая повседневной жизни определенную структуру» [3, с. 3].
К примеру, известно, что «фактором социальной стабильности является достаточно интенсивная вертикальная мобильность - один из основных адаптационных механизмов, примиряющих респондентов с низким статусом и содействующих таким образом стабилизации и легитимности общества в целом. Иная ситуация складывается, когда в социальных системах, переживающих крупные институциональные изменения, традиционные ценностные институты (религия, официальная идеология), прежде выполнявшие адаптирующую функцию, ослаблены, но их место не замещено системой ценностей открытого, ориентированного на достижения общества. В этих случаях появляется проблема аномии и других социальных дисфункций» [4, с. 10].
Разрушение или какая-либо трансформация институтов отражается на процессе социальной мобильности: нарушается преемственность - устоявшиеся, традиционные, «проверенные» практики перемещения по социальной лестнице больше неэффективны, возникает размытость и диффузность социальных явлений и процессов. Такие структурные изменения общества приводят к неопределенности в выборе путей и способов включения молодых людей в различные «ячейки» социальной структуры и интеграции с ними.
В социологическом понимании такая неопределенность может рассматриваться в трех значениях:
1. как особый тип социальной реальности, характеризующийся деформацией всех привычных структур и морально-нравственных устоев, сопровождающийся ощущением утраты социальной реальности, социального статуса и социальной роли в размытых структурах;
2. как состояние, в котором находится общество, социальная группа, личность, связанное с их внутренней дезорганизацией и потерей управляемости социальной структуры и отношений;
3. как невозможность адекватной рефлексии социальных субъектов в силу усиливающейся нестабильности социальной реальности [5].
Другими словами, при переходе индивида из одного состояния в другое возникает риск, с одной стороны, становящийся свойством объективной реальности и среды обитания индивидов, а с другой, - проявляющийся в неготовности и в неумении молодых людей действовать в условиях неопределенности, в неспособности оптимизировать ее возможные последствия. Риск, проникая в механизм жизнедеятельности современного человека, становится необходимым условием и способом реализации его жизненных стратегий. Как пишут В.И. Чупров и Ю.А. Зубок, «происходит исчезновение признаков унификации социальных траекторий» [6].
В этом смысле интересна концепция «мобильной социологии» (mobile sociology) Урри, который пишет о том, что основу социальной жизни в современном обществе составляет множество всевозможных мобильностей, образующих в своей совокупности глобальную сеть взаимодействующих и пересекающихся русел и потоков. «При этом потоки, текущие по руслам, пересекают как географические пространства государств, так и виртуальные пространства обществ. Образами основных глобальных русел служат транспортные системы, различные системы связи, глобально-информационные системы и т.п.» [7, с. 201].
Дж. Урри предпринимает попытку включить тело в анализ социальной организации мобильности. С его точки зрения, все формы общественной жизни имеют непривычные сочетания близости и удаленности, при этом важным понятием, раскрывающим причины мобильности, становится «соприсутствие» (copresense). Именно реальное взаимодействие остается основой социальных контактов, создает и поддерживает необходимые социальные связи. Хотя соприсутствие ограничено временем и пространством, виртуальное путешествие никогда не сможет заменить физическое (реальное) путешествие. Вот почему, по мнению Дж. Урри, «возможность определить свою телесную мобильность, телесную мобильность других -важная форма власти в мобильных обществах» [8, с. 7].
Интенсивность социальной мобильности напрямую влияет на уровень социального капитала. В связи с этим, многие индивиды и социальные группы, для которых в силу тех или иных обстоятельств ограничение мобильности - реальная проблема, стремятся наращивать социальный капитал путем увеличения мобильности. Такая ситуация особенно характерна для жителей сельских регионов, в частности для молодежи, у которой круг общения по территориальным причинам гораздо уже, нежели у горожан. Поэтому социальный капитал в сельских районах в гораздо большей степени зависит от всеобщей автомобилизации [9].
Таким образом, наличие или отсутствие тех или иных человеческих капиталов решающим образом будет определять возможности человека перемещаться в социальном пространстве. Иначе говоря, обладание человеческими капиталами становится необходимым условием для социальной мобильности, а их отсутствие будет приводить к состоянию иммобильности, неподвижности. Так, по мнению известного французского социолога П. Бурдье, именно «отдельные виды человеческого капитала, как козыри в игре, являются властью, которая определяет шансы на выигрыш в данном поле» [10, с. 16].
При этом П. Бурдье полагает, что у каждого человека «есть сумма представлений о поле объективных возможностей, предоставляемых ему обществом. Ожидания и надежды он согласует с «причинностью возможностей», наблюдаемых им в окружающей жизни. Из этих наблюдений, полагал Бурдье, вытекает
понимание того, на какие социальные позиции индивид может претендовать, а какие останутся вне его досягаемости [11, с. 56].
Тот, кто мобилен, - пишет А.Ф. Филиппов, - входит в «элиту глобализации», потому что он уже не ограничен в своих перемещениях, не привязан к дому и любому небольшому пространству, с его распределением статусов, ролей и функций. Подняться вверх в социальной иерархии и обрести пространственную мобильность в глобальном мире - одно и то же. Лишь социальное возвышение открывает горизонты пространственной мобильности, лишь пространственная мобильность свидетельствует о подлинном возвышении. Свобода от пространственно-функциональных ограничений выглядит синонимом подлинной свободы» [12, с. 8-23].
Пребывать «в движении» стало образом жизни многих [13, с. 3]. В связи с чем, продолжая мысль Урри, «социология как дисциплина в XXI в. столкнется с необходимостью осмысления и теоретизирования по поводу постоянного перемещения людских и символико-материальных потоков». «Изучение форм передвижения имеет центральное значение для меняющейся социологии, считающей мобильность главной проблемой» [14].
Подводя итоги, становится очевидным, что в условиях современной трансформирующейся социальной системы, когда традиционные социальные институты, посредством которых осуществлялась мобильность, или полностью исчезли, или утратили свои прежние функции. Молодые люди вынуждены действовать в фатальной неопределенности «на свой страх и риск», практически «вслепую» осуществляя поиск необходимых механизмов продвижения по социальной лестнице, полагаясь лишь на собственные силы. Эти проблемы требуют глубокого анализа, поскольку затрагивают не только интересы отдельной личности, но проецируются на изменение структуры производительных сил общества и социальной структуры в целом.
Ссылки:
1. Котова Т.А. Образовательные стратегии российской молодежи: социологический анализ: дис. ... д-ра социол. наук. Ростов н/Д, 2006.
2. Чупров В.И. Молодежь и кризис: диалектика неопределенности и определенности в социальном развитии. М., 2009.
3. North D. Institutions, Institutional change and Economic Performance. Cambridge University Press, 1990.
4. Авраамова Е.М. Социальная мобильность в условиях российского кризиса // Общественные науки и современность. 1999. № 3. С. 5-12.
5. Чупров В.И. Указ. соч. С. 28.
6. Там же. С. 32.
7. Тысячнюк М.С. Мобильная социология Джона Урри // Журнал социологии и социальной антропологии. 2004. Т. VII. № 4. С. 200-208.
8. Урри Дж. Мобильность и близость // Социологические исследования. № 2. 2013. С. 3-14.
9. Там же. С. 9.
10. Бурдье П. Социология социального пространства / Пер. с франц.; отв. ред. перевода Н.А. Шматко. М.-СПб., 2007.
11. Бурдье П. Практический смысл. СПб., 2001.
12. Филиппов А.Ф. Парадоксальная мобильность // Отечественные записки. 2012. Т. 50. № 5. С. 8-23.
13. Урри Дж. Мобильность и близость // Социологические исследования. № 2. 2013. С. 3-14.
14. Тысячнюк М.С. Указ. соч. С. 201.
- 11б -
