CC BY
148
В.В.Митрофанов
— канд. ист. наук, доцент Западно-Сибирского института финансов и права, филиала Южно-Уральского государственного университета
СОТРУДНИЧЕСТВО С.Ф.ПЛАТОНОВА С ИСТОРИКАМИ ВОРОНЕЖСКОГО КРАЯ
АННОТАЦИЯ. Широко используя архивные материалы, автор раскрывает многообразные формы сотрудничества выдающегося отечественного историка С. Ф.Платонова с воронежскими архивистами, краеведами и деятелями просвещения.
The author of the article examined a great number of archive documents and gave the analytical overview of various forms of cooperation of outstanding national historian S.F. Platonov with archivists, local historians and representatives of education of the Voronezh region.
Исследователи краеведения Воронежского края активно изучают деятельность историко-научных и археологических обществ, образованных и активно действовавших там как до революции, так и сразу после нее — в период, справедливо названный С.О.Шмидтом «золотым десятилетием» советского краеведения [24. С. 224], и прежде всего деятельность Воронежской губернской ученой архивной комиссии (далее — ВГУАК), Церковного историко-археологического комитета (далее — ЦИАК) и Губернского краеведческого общества (далее — ГКО) [3. С. 15—18; 5; 7. С. 147—161; 8. С. 145—154; 23. С. 109—135]. Публикация работ о воронежских краеведах-историках в последние два десятилетия свидетельствует о серьезном внимании к локальной истории и местным организаторам научно-исторических и архивных обществ [1; 2. С. 156—166; 4; 6. С. 35—43; 9. С. 118—135; 10. С. 124— 144; 22. С. 89—95]. За современными воронежскими учеными следует признать важную роль в изучении истории краеведения родного края.
Однако многообразные связи воронежских краеведов, деятелей образования с С.Ф.Пла-тоновым, его приезды в Воронежский край не нашли должного отражения в работах воронежских ученых. Его имя в этих работах упоминается всего несколько раз.
Ряд известных краеведов Воронежского края многие годы находился в переписке с С. Ф. Платоновым. В основном проблемы, затронутые в корреспонденции ученого с воронежскими краеведами, затрагивали развитие высшей школы и краеведения в Центральном Черноземье.
Со С.Е.Зверевым, «крупнейшим организатором краеведческой жизни в Воронеже на рубеже XIX—XX вв.» [2. С. 156], активным деятелем ВГУАК и других обществ, С.Ф.Пла-тонов переписывался с 1907 г. А познакомились они, по всей видимости, в Харькове, на Всероссийском Археологическом съезде (1902 г.). Во время съезда внимание С.Ф.Плато-нова привлекла одна экспонировавшаяся рукопись второй половины XVII в. (она состояла из Иного сказания и Истории Авраамия Палицына), принадлежащая Воронежскому музею [19. С. 90—94]. Знаток средневековой письменности (заметим, что его ученики П.ГВасен-ко и П.Г.Любомиров активно занимались исследованием памятников письменности, особенно относящихся к Смутному времени) хотел подробнее познакомиться с интересным экспонатом. По этому вопросу он обратился во ВГУАК (членом которой не был, но поддерживал с ней активные и многолетние связи) от имени Археографической комиссии. По положению комиссия имела право требовать присылки рукописей и других древних памятников. Однако воронежские краеведы, обеспокоенные невозвращением «очень уникальных сборников, любезно взятыми петербургскими профессорами на самый короткий срок...» (указание на профессора духовной академии Н.К.Никольского, не вернувшего заказанную по его просьбе и высланную в адрес академии рукопись), ставили в известность об этом члена АК, но при соблюдении всех формальностей выслали ценную рукопись. В этом деле активную роль сыграл сам правитель дел ВГУАК, писавший, что «мне удалось
убедить кого следует в необходимости выделить и выслать» [14. Л. 1—1 об.] упомянутую рукопись 5 марта 1907 г. Интересна подпись, поставленная на официальном письме, написанном на бланке комиссии: «искренно уважающий Вас священник Ст. Зверев». В этом случае более приемлемая подпись была бы «правитель дел комиссии».
Воронежский краевед надеялся получить «высокое слово» о рукописи и ее «научное описание». (Заметим, что С.Ф.Платонов использовал эту рукопись [17. С. 445. Примеч. 1]). Ранее Е.И.Алексеевский (член комиссии, инспектор народных училищ Бобровского уезда) свою работу свел к «начальному оглавлению рукописи» (которое и поместила комиссия в своем первом выпуске «Трудов»), но «совершенно не коснулся второй ее части». Как отметил С.Е.Зверев, не было даже отмечено, «кто писал рукопись, хотя имя переписчика довольно явственно читается на внутренней стороне холщового переплета рукописи в конце ее» [14. Л. 3]. Вторая попытка описания была предпринята после того, как рукописью заинтересовался С.Ф.Платонов. Один археограф «сличал ее с печатным известным... текстом, но до конца дело не довел», — сообщал С.Е.Зверев. На этом исследования и закончились, по всей видимости, трудность задачи и неопытность местных историков и археографов не позволили выполнить важную работу. Опытный же исследователь в считанные дни составил краткое описание рукописи и направил его в Воронежский губернский музей. 27 марта С.Ф.Платонов получил письмо, где сообщалось, что его «листок» с описанием, «как автограф, будут хранить» в музее [14. Л. 5].
В 1909 г. С.Ф.Платонов специально ездил в Воронеж, где посетил музей и заинтересовался «валуйскими актами». Этот факт отметила и газета «Воронежское дно» (вырезка из газеты была приложена к письму, адресованному С.Ф.Платонову С.Е.Зверевым), поместив статью об осмотре музея высоким гостем. Интерес С.Ф.Платонова к древним актам был высок, и он не раз «в частных беседах с воронежцами и в ученых петроградских собраниях высказывал надежду на опубликование актов в трудах Археографической комиссии». Документы представляли собой собрание материалов эпохи Петра Великого, относящихся к Азовскому походу, и содержали приказы и распоряжения А.С.Шеина и Я.Ф.Долгорукого. 30 декабря 1916 г. С.Е.Зверев сообщал С.Ф.Платонову, что эти материалы «нашли, наконец, своего описателя и скоро могут увидеть свет». Научная работа была выполнена С.Н.Шес-таковой — курсисткой, переехавшей из Ярославля, активно включившейся в работу ВГУАК и вскоре избранной в ее состав. В оценке правителя дел комиссии, а по существу ее руководителя, С.Н.Шестакова «для Воронежа большая находка» [15. Л. 11, 14, 17]. В своем предпоследнем письме от 14 августа 1929 г., вероятно, выполняя просьбу С. Ф. Платонова, С.Е.Зверев писал: «К сентябрю я вышлю по Вашему квартирному адресу еще копии тех немногих документов, какие удалось вновь найти в Воронежском собрании» [12. Л. 10].
Таким образом, С.Ф.Платонов не только обратил внимание на интересные документы, но и способствовал активизации исследования письменных памятников местными историками и археографами.
3 октября 1914 г. С.Е.Зверев, по просьбе С. Ф.Платонова, информирует его о книге «Воронежские акты. Материалы для истории Воронежской и соседних губерний», советуя обратиться к секретарю статистического комитета Д.Г.Тюменеву, который может выслать книгу наложенным платежом. Цена книги была 12 руб., а «бесплатно или в обмен» [14. Л. 8] высылать отказывались. Редкий случай, когда просьба такого ученого выполнялась с условиями, обычно книги высылались быстро, а комиссии это рассматривали как честь. Другая просьба С.Ф.Платонова была встречена в Воронеже без энтузиазма. В 1915 г. он ждал от С.Е.Зверева содействия в устройстве в Михайловский кадетский корпус своего племянника Володи. Хотя просьба рассматривалась как «нравственный долг» и «в случае беды» обещали «его выручить», но гарантий С.Е.Зверев не давал. Все зависело от состояния здоровья подростка: инструкция, которой руководствовался врач, точно указывала на перечень болезней, с которыми дети в корпус не принимались, а доктор был «неумолим».
Поэтому приходилось надеяться, что Володя «крепкий» и с ним будет приятно работать «в воспитательном отношении», принимая во внимание «особые симпатии к его достопочтенному дядюшке» [14. Л. 9—10].
В 1917 г. в столицу направлялись корреспонденции с надеждой на заступничество человека, которого по праву считали «искренним покровителем всей братии, трудящейся над разработкой любимой науки». С.Е.Зверев излагал суть вопроса следующим образом: он с заинтересованными «сослуживцами по кадетскому корпусу» еще в 1906 г. организовал при корпусе музей. В бытность директором корпуса полковник Агапов назначил комиссию по устройству этого музея, ее председателем был избран автор письма, «хорошо известный за пределами Воронежа» [2. С. 157] краевед. С приездом нового директора М.И.Боро-дина после смерти Агапова (по сведениям С.Е.Зверева, с ним был знаком и С.Ф.Платонов) состав музейной комиссии был расширен — введен инспектор классов, который мыслился директором корпуса председателем. Организаторы музея рассматривали сложившееся положение, как «в высшей степени неприятное». Опираясь на предписание Главного управления военно-учебных заведений от 18 октября 1916 г. за № 37172, сообщалось в письме, бывших организаторов музея, по сути «вытурили» из музея, «собранного» их стараниями, остались лишь двое — С.Е.Зверев и М.К.Перенаго. А приказом № 208 от 31 октября 1916 г. требовалось «передать на законном основании документы, книги и все имущество музея» помощнику-инспектору классов полковнику Веселаго, «только что поступившему в корпус». В письме давалась краткая его характеристика: «никакими трудами научными не ознаменовавший себя и получивший воспитание в другом корпусе», «человек чужой». Имея жизненный опыт, известность в научных кругах, основатель кадетского музея предполагал, опасаясь за судьбу своего детища, что в «руках чиновника музей замрет», «Бородин задушит живое начинание», — так с горечью писал С. Е. Зверев. Здание же для музея «пожаловал» сам Государь, «ценя наши труды», — такой веский дополнительный аргумент приводился в письме. Действительно, император, идя навстречу просьбам воронежских краеведов, повелел передать для музея дом И. А.Потапова.
С.Е.Зверев надеялся «обуздать» Бородина, он обращается к Начальнику Главного управления военно-учебных заведений генералу Забелину. Поэтому спрашивал С.Ф. Платонова: «не знаком ли он с ним?». Рассуждая об этом, авторитетный воронежский краевед и музейный деятель высказал замечательную мысль: «...музей — дело маленькое; но ведь это ячейка в истории просвещения». По всей видимости, крик души — «заступитесь как историк!» — был не только услышан, но были предприняты соответствующие шаги для разрешения ситуации. В следующем письме уже с оптимизмом — «нравственно меня успокоили» — С.Е.Зверев (жить ему осталось менее 3-х лет) пишет, что «будет работать в излюбленной области», с восхищением говорит о помещении музея, называя его «роскошным». Это действительно было так, так как музей располагался в подаренной императором усадьбе с «единственном по архитектуре» зданием. Воронежский краевед извещает, что корпус идет навстречу знаменательному юбилею — 75-летию. А работа в музее шла своим чередом: «наполнялись полки верхних этажей», хотя два нижние были «заняты для военных надобностей». «Много дел впереди. Силы надо беречь» — так, то ли с надеждой, то ли с некоторой долей усталости, то ли с предчувствием скорого ухода из этой жизни писал С.Е.Зверев во время начала трагедии, разыгравшейся в России. В лице же С.Ф.Платонова он видел «нравственную поддержку», «благороднейшего человека» [14. Л. 11—15], идейные устои которого были для него важны. После смерти С.Е.Зверева в 1920 г. его оппонент по вопросам возникновения г.Воронежа С.Н.Введенский в письме С. Ф.Платонову писал, что в музее «работа почти заглохла и лишь отчасти научный интерес поддерживается отделением Архивного института, которое нашло приют в стенах музея» [11. Л. 1]. Так важное дело многих воронежских собирателей и краеведов приходило в упадок на глазах.
Следовательно, переписка С.Е.Зверева с С.Ф.Платоновым затрагивает важные вопросы музейной и краеведческой работы. Их личные отношения продолжались многие годы, регулярные встречи способствовали взаимной близости. С. Ф. Платонов своими делами, советами, заступничеством помогал развитию начинаний подвижника краеведения Воронежского края.
Общий интерес к эпохе Смутного времени способствовал знакомству Г.А.Замятина с автором лучшего монографического исследования по этой теме. Г.А.Замятин вступил в переписку с С. Ф. Платоновым в 1913 г. Воронежского исследователя привлекала история русско-шведских отношений 1609—1617 гг. Эта тема, как пишет Г.А.Замятин, его «страшно интересовала». Он обнаружил, как ему показалось, «неизвестные» документы. Обратившись в Стокгольм с просьбой прислать фотокопии с документов, Г.А.Замятин получил отказ, поэтому решил через С.Ф.Платонова просить Археографическую комиссию «выписать указанные документы, а затем и опубликовать их в «Русской исторической библиотеке». Заметим, что С.Ф.Платонов редактировал и подготовил к публикации документы, относящиеся к Смутному времени, по просьбе Новгородского общества любителей древности и Нижегородской ГУАК [20]. Зная об этом, Г.А.Замятин сообщал, что указанные им документы относятся непосредственно к истории Новгорода и содержат сведения о посольстве Новгорода 1615 г. в Москву. Как свидетельствует приписка к письму, воронежский исследователь выслал уже принадлежавшие ему копии документов о Новгородском посольстве для публикации в АК и спрашивал: «...пригодились ли мои копии?» [13. Л. 1—2].
Следующее письмо датировалось уже 1925 г. Чем объясняется перерыв в письменном общении, неизвестно. Годы революционных потрясений и гражданской войны (вероятно, эти события были главной причиной этого перерыва) закончились, началась полоса нормализации жизни, в том числе активно развернулось краеведческое движение, возрождалась высшая школа. Именно эти проблемы были основными темами писем из Воронежа собратьев по краеведению и научным исследованиям, знакомых с С.Ф.Платоновым еще с дореволюционной поры. Так, Г.А.Замятин сообщал о выходе первого тома «Трудов Воронежского государственного университета», оттиск которого высылался в Ленинград; интересовался судьбой материалов по истории новгородского посольства в Москву 1615 г., которые, как информировал «Русский исторический журнал» еще в 1922 г., «подготовляются к печати». Для воронежского историка было лестно увидеть упоминание его работы в перечне пособий для изучения истории Смуты, рекомендованных С.Ф.Платоновым, чем он сам «был немного изумлен» [13. Л. 3]. Книгу Г.А.Замятин писал в трудное время оккупации г.Юрьева немцами. Это обстоятельство помешало исследователю присутствовать на диспуте одного из талантливых учеников С. Ф. Платонова, прямого его последователя в изучении истории Нижегородского ополчения П.Г.Любомирова. Стоит заметить, что Г.А.Замятин допустил неточность, отнеся данный диспут к 1918 г. — защита прошла в декабре 1917 г.
Проблемы источников по истории Смуты были предметом и последующих писем Г.А.Замятина, в частности, об известном архиве Делагарди, на исследование которого он потратил не один год, а дел, по его мнению, должно было хватить на весь его век. Но многократные эвакуации архива, и, в конечном счете, передача их в 1920 г. Эстонии, остановили работу. Интерес же к материалам у исследователя сохранялся, и поэтому он предлагал сделать запрос в соседнюю страну через АН [13. Л. 7—9]. В 1925 г. С.Ф.Платонов возглавил Библиотеку АН, о чем стало известно в Воронеже, и Г.А.Замятин интересовался, высылаются ли книги из ее фондов.
Связи с Г.А.Замятиным будут продолжаться до ареста обоих ученых в 1930 г. Автор классической монографии по истории Смуты оказывал покровительство исследователю этой эпохи, интересовался его творческими планами.
В Российском Государственном архиве литературы и искусства (далее — РГАЛИ) находятся письма «организатора краеведческого движения в Воронежской губернии» [2. С. 16G] в 192G^ гг. С.Н.Введенского (здесь хранятся его письма с 1925 г.). 15 июня он как председатель Воронежского общества по изучению местного края высылал С.Ф.Платонову три выпуска «Воронежского краеведческого сборника» [2. С. 161] (официальный орган общества, редактором которого был он) и писал с теплыми чувствами, что «все наши старые работники Вас хорошо знают и помнят, а потому нам особенно приятно войти с Вами в общение через печатные труды, душевное посвящение местному краю». С чувством удовлетворения сообщалось, что работа у них «наладилась» и он сам «ушел в нее с головой»; главная проблема, на решение которой «уходит масса времени», — «раздобыть денег на издания». Кроме того, приходилось подталкивать «обремененных работой сочленов, а иногда и страдающих русской лестью или утративших веру в науку — написать доклад или брошюру» и пробивать готовые выпуски в Главлите.
С.Ф.Платонов в 192G^ гг. основную свою работу сосредоточил в учреждениях Академии Наук, продолжал вести и преподавательскую деятельность в ряде учебных заведений, увлекся разработкой интересовавших его давно проблем истории Поморья, Великого Новгорода и Сибири, подготовил и издал несколько монографий. Вскоре после выхода из печати книги «Смутное время» С.Н.Введенский с «большим удовлетворением» ее прочитал и отметил, что «при всем желании автора быть „только летописцем данной эпохи“, на каждом шагу стремится видеть зеркало настоящего: рассказ о событиях смутного времени невольно обращается в „Иное сказание“ о настоящем или недавно минувшем. Тихая (слово вставлено сверху. — В.М.) струя научной любознательности растворяется в жгучем потоке, который неудержимо идет со дна души и в образах прошлого настойчиво ищет ответа на захватывающие запросы современности». Книга характеризовалась как «интересная», но высказано сожаление, что она «не раздвигается шире (особенно в главах III и V) до размеров большого и яркого полотна» [11. Л. 5 об.].
Слухи о выходе из печати очередной книги С.Ф.Платонова, где затронуты проблемы взаимоотношений России с Западом в XVI—XVII вв., сразу же заинтересовали почитателей таланта выдающегося мастера слова. «Когда появится Ваша книжка..., — писал Г.А.Замя-тин, — не откажите прислать мне один экземпляр». А 11 августа уже сообщал, что в Воронеже нашелся один экземпляр книги, с которой он уже ознакомился. «Работа, — продолжал автор письма, — меня заинтересовала» [13. Л. 5—6]. Эта довольно сдержанная оценка книги С.Ф.Платонова особенно ярко проявляется на фоне мнения, высказанного другим воронежским краеведом — С.Н.Введенским. В обширном письме он писал: «С особым интересом я прочел Вашу последнюю книгу „Москва и Запад“ и жду, когда Вы перейдете в XVIII веку. А затем все это следовало бы перевести на французский язык. Это было бы особенно полезно в настоящее время для западной науки и вытеснило бы с литературного рынка труды Валишевского и подобных. Ваши трогательные страницы о Дионисии Зобниновском напомнили мне юные годы, когда нам читал о нем Е.Е.Голубинский, мы тогда о Дионисии знали очень мало (хотя в Троицкой Лавре это было стыдно) и нас пронял тот необычный подъем и теплые чувства, с какими суровый и замкнутый Голубин-ский говорил о Дионисии и какие у него были еще только для М. Грека. Ваша книжка и дает возможность восполнить пробел в знаниях наших образованных людей о лучших русских людях». Примечательно, что в письме приводится и мнение других читателей, вероятно, тема вызвала широкий интерес и обсуждалась научной общественностью. «Один из читателей мне передавал, — продолжал С.Н.Введенский, — что он остановился в недоумении перед Вашей фразой „гениальный Дионисий“. Тот же читатель свое общее впечатление от Вашей книги резюмировал так: на фоне сношений с Западом автор ярко рисует картину того мощного запаса духовных сил, какими отличаются тогдашние лучшие наши
деятели; доминирует не Запад, с его материальной культурой и техникой, а Москва, которая благодаря своей удивительной духовной цельности умела нести испытания и политические и религиозные, вообще находила себя среди наплыва иноземцев и иноземных обычаев». Попутно заметим, что у современных исследователей мы не встретим такой высокой оценки книги. Так, к примеру, А.Л.Хорошкевич пишет, что эта книга «пришлась не ко времени», но для «середины 1920-х гг. была еще терпима», а обращение к теме «Москва и Запад», как казалось исследовательнице, «весьма симптоматично» [21. С. 12—13].
В переломные годы советского строительства, на фоне политической борьбы и непредсказуемости будущего, книга, по мнению С.Н.Введенского, «внушала чувство бодрости, согревала потухшие надежды и оживляла веру в себя», — что может быть выше такой оценки? С.Ф.Платонов вновь подтвердил свой высочайший профессионализм, когда суровой действительности смог противопоставить важные культурные процессы далекого прошлого своего народа.
Однако тучи уже начали сгущаться над представителями дореволюционной интеллигенции, лучше молодежи понимавшими перспективы дальнейшего развития страны. Партийные чистки автоматически применялись к научной интеллигенции. Симптомы страшной болезни советского общества проявились в организации «особых комиссий», дававших разрешения для привлечения к преподавательской деятельности «старых специалистов». С.Н.Введенский писал, что уцелел «благодаря хорошим отношениям к нему студентов», но необходимо было пройти еще фильтрацию Главпрофобра, куда затребовали «биографии, списки печатных работ и программы читаемых курсов» [18. Л. 2]. Держать в неопределенном, подвешенном состоянии — этот метод был одним из главных для новой «рабочей» полуобразованной интеллигенции, чувствовавшей за собой силу и поддержку власти. Особое внимание привлекали люди не совсем «надежные». К ним в полной мере относился С.Н.Введенский: во время премьерства А. Ф.Керенского он был председателем городской думы, естественно, при советской власти «побывал в тюрьме и на определенное время был «выбит из педагогической колеи». Ученик С.Ф.Платонова И.И.Лаппо, бывший профессор Юрьевского университета, в годы гражданской войны оказался в Воронеже. Преподававший там в университете, он предложил весной 1919 г. на свое место избрать штатным преподавателем С.Н.Введенского. Они довольно быстро «сошлись», кроме того, И. И.Лаппо оставил перед отъездом из Воронежа важный совет своему коллеге: в случае «каких-нибудь затруднений по вопросам университетской жизни — обращайтесь к С.Ф.Пла-тонову» [11. Л. 1—1 об.].
Нехватка специалистов-историков способствовала тому, что С.Н.Введенский «единолично вел» все курсы и практические занятия по русской истории и другие «побочные курсы» (так называл их автор письма С.Ф.Платонову С.Н.Введенский): «исторический материализм», «церковь и государство» и т.п. После открытия в Воронеже отделения Московского Архивного института он по предложению знавших его по дореволюционному времени академиков Ф.И.Успенского и А.И.Соболевского 15 июля 1920 г. был избран профессором по кафедре «русской исторической географии». Однако перспективы плодотворной работы не было: «библиотеку университета взяли в Эстонию», осталась только «жалкая сводная» бывшего кадетского корпуса, а собственную, по словам собирателя, «только наполовину извлек» из Задонска, где до переезда в Воронеж был директором гимназии. Поэтому «перебиваемся кое-как, подчас с большим трудом, разыскивая нужные книжки», — писал он. Главное же, на что сетовал автор письма, — о «какой-либо самостоятельной научной работе при таких грубых вспомогательных средствах, разумеется, думать не приходится». Следы запустения были повсюду: «Губархив тонет в беспорядочной груде дел, сваленных в кучу из разных учреждений, не имея ни людей, ни денежных средств для того, чтобы хоть сколько-нибудь сделать достоянием науки всей этот хаос» [16. Л. 1].
С.Ф.Платонов при первой же возможности оказывал посильную помощь своим провинциальным коллегам. Его авторитетное мнение зачастую пробивало бюрократические перегородки, способствовало быстрому решению вопросов. В 192G^ гг. С.Ф.Платонов дважды отзывался о научной деятельности видного краеведа Воронежской губернии, а затем и всего Центрального Черноземного округа С.Н.Введенского. Выдержка из одного отзыва, который А.Н.Акиньшин [2. С. 16G] датирует началом 192G^ гг., опубликована. Имеющиеся у нас сведения делают возможным назвать точную дату: С.Н.Введенский обратился с просьбой в письме от 15 августа 1922 г., которое было передано через направлявшегося в Петроград Мисюлевича — заведующего воронежским складом Центропечати. Обширное письмо подробно рисует обстоятельства необходимости получения отзыва. Воспользовавшись «заботливым предложением» И.И.Лаппо при крайней необходимости обращаться к С. Ф.Платонову, С.Н.Введенский писал с надеждой на его «благосклонное отношение» по «одному важному» для него «вопросу академической жизни». Совет факультета общественных наук видел в С.Н.Введенском «самостоятельного представителя кафедры русской истории», давал ему различные «поручения», в том числе по составлению отчетов «об ученых трудах лиц, искавших университетских кафедр». Главная деятельность ученого заключалась в чтении «курса русской истории», спецкурсов «истории Воронежского края» и «русской историографии», «руководстве литературным кружком». «Имея в виду эту разностороннюю преподавательскую и лекторскую работу, — писал С.Н.Введенский, — Совет Фак[ультета] Обществ[енных] наук «возбудил ходатайство перед центром» о возведении его «в звание профессора по кафедре русской истории». Но отсутствие «специалистов по русской истории» в университете формально ставило неразрешимую проблему — некому было написать требовавшийся «в этих случаях отзыв». В силу этого обстоятельства, имея звание профессора Археологического института, С.Н.Введенский не мог «оформить своего профессорства в университете». Поэтому вынужден был обратиться с просьбой к С.Ф.Платонову «не отказать хотя бы в самом кратком подтверждении», что его «печатные труды по русской истории и археологии являются вполне зрелыми научными, хотя и специального характера», а автор этих трудов «действительно является правоспособным лицом на занятие профессорской кафедры по русской истории». Рассчитывая на помощь академика, С.Н.Введенский сознавал, что не имел «нравственного права» обращаться к нему, так как не был его «учеником», к тому же «провел целый ряд лет в глухом провинциальном городке» и «не успел напечатать какой-либо более крупной работы с характером диссертации» [16. С. 1 об.—2]. Вскоре отзыв был составлен и выслан по указанному адресу, и уже 1G сентября С.Н.Введенский выразил горячую благодарность С.Ф.Платонову за «отзывчивость, столь редкую» в трудные годы. Он был «несказанно обрадован», получив «так скоро» желанный отзыв и высказанную готовность С. Ф. Платонова «лично говорить» по этому вопросу в Москве, куда собирался к 12 сентября. Однако документы подготовить к названному сроку не удалось из-за смерти декана факультета П.Ф.Каптерова. Но у С.Н.Введенского и его коллег появилась «твердая уверенность», что, имея «авторитетный отзыв», «дело пойдет без задержек». Впрочем, эта уверенность разбилась об административные препятствия: «Мое личное дело, по которому беспокоил Вас в прошлом году — дело о моей профессуре стоит на мертвой точке: нет ни приказа, ни отказа» [16. Л. 3—3 об., 5], — безнадежно писал С.Н. Введенский 2S декабря 1923 г. А.Ф.Бе-ляков — заведующий отделом педагогического образования в вузах, приезжавший в Воронеж с проверкой, сообщил С.Н.Введенскому, что «в высшей инстанции все дело зависит от М. Н.Покровского, у которого имеется 6 рецензентов, дающих отзывы о кандидатах на профессуру по русской истории, таким рецензентом состоит, кажется, А.А.Введенский, о котором я, кроме фамилии, ничего больше не знаю».
Второй отзыв был написан 3 октября 1929 г., сразу же после получения тревожного письма из Воронежа (практически за 3 месяца до ареста С.Ф.Платонова). Отзыв небольшой, но дающий вполне объективную оценку деятельности ученого и краеведа, известного работами по церковной истории и вопросам заселения Воронежского края, и в основном повторяющий заключение первого отзыва. Трагические обстоятельства, сложившиеся вокруг С.Н.Введенского, вызвали необходимость вновь обратиться 27 сентября 1929 г. за помощью к испытанному помощнику и защитнику С. Ф.Платонову. «Свое письмо к Вам я могу начать словами из басни Крылова „И на меня прогневался, знать Бог...“», — писал он. На заслуженного ученого-краеведа был «вылит ушат грязи», его назвали «лженаучным работником» и, более того, «классовым врагом», что являлось приговором. В университетской газете против С.Н.Введенского была опубликована статья, которую он назвал «Шемякиным судом». Готовясь к отчету (по сути, к защите) и имея отзывы о своей научной работе доцента Воронежского университета Тарадина, оценивавшего работы С.Н.Введенского как «вполне научные», и И.И.Лаппо (в то время бывшего в эмиграции), он хотел получить в «трудную минуту» от С.Ф.Платонова «поддержку» «хотя бы в виде нескольких строчек общего содержания» (первый отзыв был отослан в Главпрофобр), которые ему «сослужили бы огромную службу». В одной частной беседе у В.Я.Нечаевой (это приятельница С.Н.Введенского «с детских лет») С.Ф.Платонов характеризовал С.Н.Введенского как «прекрасного культурного работника провинции».
Борьба на три «фронта: доцентура, библиотекарство и краеведение» была действительно «очень тяжелой». Развернувшаяся кампания вызывала недоумение и у студентов, которые «растерялись» от «потока грязи и инсинуаций». «И вот этот культурный работник в провинции теперь оплеван, выставлен на позор общественного мнения...», — так заканчивал свое обширное письмо С.Н.Введенский, на душе которого было «нехорошо» [16. Л. 13—14 об.]. Начиналась полоса разгрома краеведения Центрального района России.
С.Н.Введенский регулярно обращался к С.Ф.Платонову с разными просьбами и неличного плана. В одном из писем, датированном 28 декабря 1923 г. (заметим, что почти все письма на нескольких страницах), он рекомендует С.Ф.Платонову своего ученика С.Н.За-мятина, специализирующегося «по доисторической археологии». (Заметим, что из Нижнего Новгорода с С. Ф.Платоновым активно переписывался В.Т.Илларионов. Тема его диссертации — «Ископаемый человек в историографии палеолита СССР»). С.Н.Замятин — активный работник музея, молодой исследователь — занимался раскопками под руководством П.П.Ефименко, «хорошо себя зарекомендовал в области воронежской доистории», направлялся в командировку в Ленинград. Из «начинающего работника», по мнению С.Н.Введенского, «выйдет толк», поэтому он просил С.Ф.Платонова при случае оказать «возможное содействие». Сообщалось о «значительном конфузе», произошедшем при обсуждении «выдающихся заслуг профессора В.Ф.Каптерева», для назначения вдове пенсии. В ведомстве М.Н.Покровского перепутали известного ученого педагога-народника с его братом Н.Ф.Каптеревым, занимавшимся проблемами церкви, и написали «уничтожающий отзыв». И только когда это выяснилось, по сведениям С.Н.Введенского, «М.Н.Покровский приказал немедленно изготовить новую рецензию и пенсия была назначена, хотя, кажется, в размере совершенно нищенском». 19 апреля 1926 г. С.Н.Введенский, используя поездку студента Киселева, написал ходатайство в АК с просьбой о приобретении некоторых изданий комиссии и обращался к С.Ф.Платонову «оказать возможное содействие к тому, чтобы вопрос решился в благоприятном смысле для наших скудных средств» [16. Л. 5, 6]. Через год С.Н.Введенский просит о рекомендации для работы в архивах Ленинграда для Н. М.Мерниг (жительницы Ленинграда, педагога). Оказавшись в Воронеже, она стала членом краеведческого общества и предложила по возвращению домой заняться поисками документов о «крестьянских волнениях в Ворон(ежской) губернии в первой половине XIX в.». Н.М.Мерниг получила официальную командировку от Правления Общества. С.Н.Введен-
ский информирует С.Ф.Платонова и о ходе исследования «Истории народного хозяйства в Воронежском крае», над завершением которого трудится «в свободное от университетских занятий время и после беготни по краеведческим делам». Для завершения книги были необходимы архивные материалы, для чего С.Н.Введенский планировал посетить Москву и Ленинград. А повседневная работа преподавателя высшей школы складывалась из переработки лекций, необходимости переделывать программы курсов; как всегда, нехватка часов осложняла учебный процесс, требовала «уточнения отдельных частей курса и их большей пропорциональности и связности». Эти проблемы находили место в переписке. Ненавязчивое изложение проблем являлось обращением за советом, изложением мыслей вслух в качестве рассуждений о судьбе высшей школы. Курс «Истории народов СССР» перенесли со 2 курса на первый, две лекции в неделю не способствовали «связанному и цельному» изложению материала. А «собранные сведения и результаты своих изысканий» по источниковедению, в связи с тем, что курс «совершенно изменился», С.Н.Введенский не мог использовать в полном объеме. Сложившаяся ситуация, по мнению С.Н.Введенского, нашла яркое выражение в словах: «И ныне все дико и пусто кругом...». Для иллюстрации «профессионализма» новых кадров он высылал книжку профессора 2-го Московского университета А.В.Шестакова, который был слесарем «при каком-то учебном заведении или кабинете», затем закончил Свердловский университет и был приглашен читать курс истории периода промышленного капитализма и вести спецсеминар на 4 курсе в Воронежский университет. По сложившемуся из «личных бесед» заключению С.Н.Введенского, «его (А.В. Шестакова. — В.М.) интересы в области русской истории очень ограничены», «он знает очень мало», но является одним из редакторов исторического журнала и «вообще видное лицо в окружении М.Н.П. (М.Н.Покровского. — В.М.)».
Сообщая о своих творческих планах, С.Н.Введенский пишет, что «тщательно проработал» книгу П.Смирнова «Волжский шлях и старина Руси» и предлагает подготовить доклад для АК с условием, если он «будет комиссией напечатан в «Летописи» «без особого замечания». Автор книги не был ему знаком, но он предполагал, что это, вероятно, «молодой украинский ученый» — последователь школы Багалея или Грушевского». Пессимизм С. Н. Введенского явно проявляется в словах: «при настоящих условиях сидеть за работой не зная наверное, что явно будет напечатана — ученое пофикачество», а на публикацию работ «рассчитывать нельзя», так как труды университета выходят раз в 3—4 года, «нет грамотных наборщиков» [16. Л. 1G—12]. Затем возникали и другие проблемы, которые задерживали публикации: «недостаток бумаги», нехватка финансирования. Поэтому «педфак, например, целый год не может двинуть два тома отредактированных и вполне готовых к печати работ», — сообщалось в одном из писем, датированном 1929 г. Несмотря на «принципиальное» согласие «начальства университета», не решался вопрос с открытием при университете отделения АК. С.Н.Введенский называет две причины: новый ректор «еще не успел разобраться как следует во всех вопросах»; «кампания „перевыборов“ профессуры», которая была организована «более остро и напряженно, чем в других вузах», с выпадами против «профессоров б[ывшего] Юрьевского университета», и в целом «ожесточенных нападок на профессуру» [16. Л. 15—16].
С.Н.Введенский в ходе своих изысканий обнаружил несколько документов, относящихся к эпохе Петра Великого, и надеялся на их публикацию в «Летописи» АК, для чего и выслал их в Библиотеку АН с надеждой, что они попадут в руки С. Ф. Платонову, от которого надеялся услышать мнение по вопросу возможности их публикации [16. Л. 15].
Многолетняя переписка С.Н.Введенского с С.Ф.Платоновым — пример, иллюстрирующий развитие научно-краеведческой работы в ЦЧО, где происходили постепенная смена взаимоотношений власти к старой профессуре и подготовка разгрома краеведения в конце 192G — начале 193G^ гг.
В 1929 г. было сфабриковано «дело академика Платонова»: 8 ноября он лишился занимаемых административных постов в Академии Наук и в ночь с 12 на 13 января был арестован вместе со своей дочерью Марией; 8 августа суд приговорил его к пятилетней ссылке. В то же время по этому делу были арестованы и воронежские краеведы, которых объединили в «контрреволюционную монархическую организацию» и представили филиалом «Всенародного Союза борьбы за возрождение свободной России» во главе с академиком
С. Ф.Платоновым» [2. С. 157, 160].
Приведенные материалы раскрывают многолетние плодотворные связи С. Ф. Платонова с воронежскими краеведами и деятелями народного образования, помогают уточнить, а порой и по-новому взглянуть на краеведческую, научно-популяризаторскую деятельность ученого, понять формы его сотрудничества с провинциальными деятелями краеведения и образования.
ЛИТЕРАТУРА
1. Акиньшин А.Н. Былое о Былове: Воронежские несторы // Воронежский день. 1994. 12 июля.
2. Акиньшин А.Н. Воронежские краеведы и священники — ученики В.О.Ключевского // В.О.Ключевский и проблемы российской провинциальной культуры и историографии: Материалы научной конференции: В 2 кн. М., 2005. Кн. 1.
3. Акиньшин А.Н. Творческие контакты воронежских краеведов с провинциальными коллегами (конец XIX — первая треть XX века) // Локальная история в российской и зарубежной историографии. Рязань, 1999. Ч. 1.
4. Акиньшин А.Н., Алленова В.А. Отец музея // Воронежский день. 1994. 1 марта.
5. Акиньшин А.Н., Федосова Н. Он жил на стыке двух эпох // Воронежский день. 1993. 30 ноября.
6. Акиньшин А.Н., Федосова Н. Сергей Николаевич Введенский — тамбовский и воронежский краевед // Краевед земли Тамбовской. Тамбов, 1995.
7. Алленова В.А. Из истории организации выставок в Воронеже на рубеже XIX—XX вв. // Из истории Воронежского края. Воронеж, 2002. Вып. 10.
8. Алленова В.А. Деятельность Воронежской ученой архивной комиссии по описанию материалов губернского исторического архива // Из истории Воронежского края. Воронеж, 2002. Вып. 12.
9. Алленова В.А. С.Е.Зверев — создатель Воронежского губернского музея // Из истории Воронежского края. Воронеж, 1998. Вып. 7.
10. Зверев М.С. С.Е.Зверев, его семья и культурная жизнь Воронежа конца XIX века — первых лет Советской власти // Из истории культуры края. Воронеж, 1985.
11. Отдел рукописей Российской Национальной библиотеки (далее — ОР РНБ). Ф. 585. Оп. 1. Ч. 2. Д. 2474.
12. ОР РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Ч. 2. Д. 2494.
13. ОР РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Ч. 2. Д. 2935.
14. ОР РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Ч. 2. Д. 2950.
15. ОР РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Ч. 2. Д. 3550.
16. ОР РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Ч. 3. Д. 4916.
17. Платонов С.Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. 2-е изд. СПб., 1913.
18. РГАЛИ. Ф. 406. Оп. 1. Д. 11.
19. Рукописи и древние акты Воронежского губернского музея // Тр. Воронежской губернской ученой архивной комиссии. Воронеж, 1902. Вып. 1. Отд. II.
20. Сборник Новгородского общества любителей древности. Новгород, 1911. Вып. 5.
21. Хорошкевич А. Л. Феномен С.Ф.Платонова и судьба русской исторической науки // Платонов С.Ф. Москва и Запад. Борис Годунов. М., 1999.
22. Чесноков В.И. За архивной строкой // Записки воронежских краеведов. Воронеж, 1979. Вып. 1.
23. Чесноков В.И., Чесноков И.В. Воронежское краеведение на Всероссийских археологических съездах // Русская провинция. Воронеж, 1995. Вып. 2.
24. Шмидт С.О. «Золотое десятилетие» советского краеведения // Отечество. Краеведческий альманах. М., 1990. Вып. 1.
