CC BY-NC-ND
25
Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2022. Т. 19. № 4. С. 805-821. Psychology. Journal of the Higher School of Economics. 2022. Vol. 19. N 4. P. 805-821. DOI: 10.17323/1813-8918-2022-4-805-821
СОПЕРНИЧЕСТВО ДВУХ ПРИНЦИПОВ ПОСТРОЕНИЯ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ В ПОЗДНЕСОВЕТСКОЙ ПСИХОЛОГИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ПОЛЕМИКИ А.Н. ЛЕОНТЬЕВА И Б.Ф. ЛОМОВА (1960-1970-Е гг.))
В.И. КОННОВ', К.Б. зуевь
а Московский государственный институт международных отношений МИД России, 119454, Россия, Москва, пр. Вернадского, д. 76
ь ФГБУН «Институт психологии РАН», 129366, Россия, Москва, ул. Ярославская, д. 13, к. 1
The Rivalry of Two Principles for Construction of Psychological Theory in Late Soviet Psychology (Following the Polemics between A.N. Leontiev
and B.F. Lomov)
V.I. Konnov', K.B. Zuevb
aMGIMO University, 76 Vernadskogo Ave, Moscow, 119454, Russian Federation
b Institute of Psychology, Russian Academy of Sciences, 13 build. 1, Yaroslavskaya Str, Moscow, 129366, Russian Federation
Резюме
Проведено историко-психологическое исследование материалов, отражающих полемику между теорией деятельности и системным подходом в советской психологии в 1960-1970-е гг. Главными участниками этой дискуссии выступали, с одной стороны, автор теории деятельности А.Н. Леонтьев, с другой — Б.Ф. Ломов, который, не ставя под сомнение основное содержание теории своего оппонента, возражал против ее использования в качестве рамочной концепции для всей советской психологии, а в 1970-е гг. выдвинул в качестве альтернативы системный подход. Дискуссия рассматривается по опубликованным работам этих двух авторов, а также по
Abstract
The article is focused on the theoretical discussion about the activity theory in Soviet psychology of the 1960s and 70s. Its main participants were the author of the activity theory A.N. Leontiev, and B.F. Lomov, who objected to its use as a framework concept for the whole of Soviet psychology and started promoting systems approach as its alternative in the 1970s. The discussion is considered based on the published works of the two authors, as well as on the archival materials. The article highlights the main topics of the discussion:
Статья подготовлена при поддержке Российского научного фонда, проект № 18-78-10123. The article was prepared with support from the Russian Science Foundation, project no. 18-78-10123.
архивным материалам, отражающим их точки зрения в указанный период. Выделяются основные темы, вокруг которых разворачивалось обсуждение: соотношение биологического и социального в психологических исследованиях, обоснование автономии психологического исследования, проблема природы психического, возможность сведения психологических феноменов к одному базовому элементу. Одновременно анализируется социокультурный контекст психологических исследований этого периода. Сделан вывод о том, что с социокультурной точки зрения теория А.Н. Леонтьева может рассматриваться как выражение подхода, сложившегося в университетской психологии начала ХХ в., характерными чертами которой являлись акцент на оригинальности теоретических постулатов, компактные эксперименты и оформление выводов с особым вниманием к возможности использовать их в преподавательской работе, преобладавшей в рабочих графиках исследователей. Б.Ф. Ломов же выступал представителем психологии послевоенного периода, которую с появлением Института психологии АН СССР в полной мере затронули тенденции «большой науки»: ориентация на масштабные эксперименты, преобладание прикладной тематики исследований и особое внимание к вопросам материальной поддержки. В свою очередь, анализ исторической ситуации внутри самой психологии указывает на то, что ключевую роль в рассматриваемой научной дискуссии сыграла конфигурация школ советской психологии, что выразилось в приоритетности экспериментальной работы в «ленинградской школе» и психологического теоретизирования — в «московской».
Ключевые слова: история психологии, советская психология, системный подход, теория деятельности, Институт психологии АН СССР.
Коннов Владимир Иванович — доцент, кафедра философии, Московский государственный институт международных отношений МИД России, кандидат социологических наук, доцент. Сфера научных интересов: история психологии, национальные научные культуры, научная политика.
Контакты: v.konnov@inno.mgimo.ru
the interaction of the biological and the social, the basis for the autonomy of psychology, the nature of the mind. Examined within the sociocultural context of the period, A.N. Leontiev's theory can be viewed as a manifestation of the approach prevailing in university psychology at the beginning of the 20th century, for which the emphasis on the originality of theoretical postulates, compact experiments and formulation of conclusions with specific attention to the potential of using them in teaching was typical, and which predominated in the researchers' work schedules. B.F. Lomov, on the other hand, was a representative of post-war psychology, which was fully affected by the trends of the big science": orientation toward large-scale experiments, the prevalence of applied research, and particular attention towards securing support for costly experimental work. The article also examines the discussion within its particular historical circumstances, and the analysis indicates that it can be seen as conceived by the configuration of schools of the Soviet psychology, especially the predominance of experimentation in the "Leningrad school" and of theorizing in "Moscow school".
Keywords: history of psychology, Soviet psychology, systems approach, activity theory, Institute of psychology RAS.
Vladimir I. Konnov — Associate Professor, Department of Philosophy, MGIMO University, PhD in Sociology.
Research Area: history of psychology, national science cultures, science politics.
E-mail: v.konnov@inno.mgimo.ru
Зуев Константин Борисович — научный сотрудник, лаборатория истории психологии и исторической психологии, Институт психологии РАН.
Сфера научных интересов: история психологии, психология семьи, психология жизнеспособности.
Контакты: konstantin.zyev@gmail.com
Konstantin B. Zuev — Research Fellow, the Laboratory of the history of psychology and historical psychology, Institute of Psychology, Russian Academy of Sciences.
Research Area: history of psychology, family psychology, resilience studies. E-mail: konstantin.zyev@gmail.com
Главным событием для советской психологии 1970-х гг. было открытие в начале десятилетия Института психологии АН СССР. Включение психологии в ведение Академии наук подразумевало изменение ее статуса: если раньше она курировалась Академией педагогических наук, которая, в свою очередь, подчинялась Министерству просвещения, то теперь новый институт признавался «головным учреждением» в области психологии, в то время как стоящая над ним АН СССР располагалась в государственной иерархии непосредственно под Советом министров. Это существенно улучшало положение психологической науки как с точки зрения доступа к ресурсам в централизованной системе, так и с точки зрения избавления от опеки Министерства просвещения — одного из самых идеологически ангажированных ведомств советского правительства. Но, естественно, этот шаг подразумевал сокращение сферы ведения АПН, и неудивительно, что ее президент В.М. Хвостов выступал против создания нового института (Белопольский и др., 2020).
Судя по всему, эти перемены скептически оценивал и бывший вице-президент АПН, курировавший психологию, а с 1966 г. декан факультета психологии МГУ А.Н. Леонтьев. В результате появления академического института роль главного политического представителя психологии переходила к его директору Б.Ф. Ломову. Ломов же представлял ленинградскую психологическую школу, для которой было характерно понимание психологического исследования, сильно отличавшееся от того, которого придерживались сам Леонтьев и фактически возглавляемая им московская школа. Соответственно, у него были все основания ожидать, что состоявшаяся перестановка позиций приведет к изменению программы всей советской психологии в направлении, расходящемся с его концептуальным вйдением.
В советском контексте теоретические споры, естественные для любой науки, обострялись тем, что официальная идеология не допускала возможности параллельного развития не согласующихся между собой теорий в пределах одной научной дисциплины — возможность такого рода «плюрализма» характеризовалась как «антинаучное измышление» (Ковалев, 1971, с. 174). В силу этого вариант, при котором АН СССР и АПН могли бы открыто продвигать разные виды психологии, был невозможен, и от лидеров психологической науки ожидалось выдвижение одной теории, претендующей на роль единственно верной и, естественно, соответствующей марксистским догматам.
Эти обстоятельства создавали предпосылку к столкновению между Леонтьевым и Ломовым на поле психологической теории. И проблема
заключалась не только в собственно теоретических противоречиях, но и в связанных с теориями интересах — исследовательских, организационных и политических. Поиск таких связей, собственно, и составляет задачу настоящей статьи. Как представляется, их обнаружение может дать новое понимание центральных действующих лиц истории советской психологии, чьи имена остаются актуальными, о чем свидетельствует, в частности, частота их упоминания в российских психологических журналах (Коннов, Юревич, 2014).
Одновременно такой подход дает возможность по-новому взглянуть и на развитие содержательной стороны отечественной психологии. Российская историография психологической науки имеет тенденцию к «героическому» изложению событий (Richards, 2010), изображая историю психологии как поступательное расширение объективного знания, главную роль в котором играет проницательность небольшого числа лидеров. Такой подход, который социолог Р. Мертон в свое время охарактеризовал как «интерналистский» (Merton, 1938), долгое время был основным в истории науки в целом. Собственно, поэтому альтернативный ему исторический экстернализм, предполагающий акцент не на идеи и их авторов, а на социальный контекст, изначально приобрел «критический характер» (Jones, Elcock, 2001), так как был нацелен на то, чтобы показать недостаточность, а нередко и ошибочность интерналистской истории.
Возможным вариантом снятия напряжения между двумя подходами выступает интеллектуальная история, представленная в истории психологии, в первую очередь, Д. Робинсоном (Robinson, 1995) и Р. Смитом (Smith, 1997). Что же касается методологии интеллектуальной истории в целом, то она была наиболее детально проработана представителями кембриджской школы — К. Скиннером, Р. Пококом и др. (Skinner, 1971; Pocock, 1981; Кембриджская школа, 2018). В ее основе лежит рассмотрение любого публичного высказывания (в том числе и тех, которые позиционируются учеными как отражение объективной действительности) в качестве акта, совершенного под влиянием определенного социально-политического поля. Ключевым моментом является то, что научный дискурс рассматривается как часть этого поля, напрямую связанная с идеологией и, соответственно, с политическими процессами. Особенностью подхода является то, что вместо картины, в которой научный дискурс обуславливается политическими и экономическими факторами, что характерно для критической истории, интеллектуальная история сохраняет представление о самостоятельном интеллектуальном интересе, который переплетается с политическими интересами, но не предопределен ими.
Если экстерналистский взгляд был в заметной степени характерен еще для советских работ по истории психологии (Ярошевский, 1976), то современные российские исследования сместились в сторону интерналистской перспективы. С учетом этого обращение к методологии интеллектуальной истории создает возможность сформировать новый взгляд, позволяющий в том числе совершить переоценку роли марксистской доктрины, которая не исчерпывалась созданием препятствий развитию объективной науки. В этом свете центральным для настоящего исследования вопросом является оценка соотношения влияния
идеологии, с одной стороны, и интеллектуальных исследовательских интересов, с другой, на различные позиции в психологической теории.
Теоретические противоречия между А.Н. Леонтьевым и Б.Ф. Ломовым прослеживаются по их публикациям, но важным дополнением к опубликованным текстам выступают архивные материалы, в которых зафиксированы реплики и комментарии двух психологов, не попавшие в печать и зачастую с большей очевидностью, чем публикации, свидетельствующие о конкуренции между ними.
Вокруг «Проблем развития психики»: публикации Б.Ф. Ломова и А.Н. Леонтьева 1960 г.
Главное отличие между ленинградской и московской психологической школами, в сущности, проистекает из внутренней двойственности психологии, которая развивается одновременно и как гуманитарная, и как естественная наука, и, хотя эти линии переплетаются между собой, психологам не удается ни добиться их объединения, ни подчинить одну другой. Исторически сложилось, что изначально в Санкт-Петербурге, а затем в Ленинграде психология развивалась в большей степени как экспериментальная наука, в то время как в Москве она рассматривалась в первую очередь как теоретическая дисциплина, тесно связанная с философией. К началу 1960-х гг. в роли лидеров московской и ленинградской школ закрепляются соответственно А.Н. Леонтьев и Б.Г. Ананьев. Открытых конфликтов между ними не возникало, но, конечно же, они осознавали, что между их подходами есть значимые различия. В.М. Аллахвердов упоминает эпизод, когда приехавший в ЛГУ А.Н. Леонтьев в частном разговоре назвал Б.Г. Ананьева «эмпириком» — реплика, которая вызвала замешательство у случайно услышавших ее студентов (Аллахвердов, 2016). Это замечание имело явный идеологический подтекст: эмпиризм расценивался официальной доктриной как ограниченный взгляд, игнорирующий диалектический материализм (Розенталь, Юдин, 1955, с. 554).
В свою очередь, ленинградцы с определенным скепсисом воспринимали теорию А.Н. Леонтьева. В этом смысле показательна рецензия на его фундаментальную работу «Проблемы развития психики», которая появилась в 1960 г. в «Вопросах психологии» за авторством Б.Ф. Ломова (Ломов, 1960), годом ранее назначенного заведующим лабораторией инженерной психологии в ЛГУ и, таким образом, перешедшего в разряд руководителей ленинградской психологии. Общая оценка книги определенно положительная, но тем не менее значительное место в ней занимает критика. Характерным образом она сосредоточена на вопросах эмпирической науки и в целом отражает основные претензии ленинградских «эмпириков» к московскому «теоретику».
Именно в этом ключе Ломов характеризует центральную проблему всей советской психологии: исследуя «природу и генезис наиболее элементарной и наиболее общей формы психики — ощущения», она «не располагает достаточными конкретно-научными исследованиями, раскрывающими природу чувствительности, ее генезис и механизмы формирования чувственного образа»
(Там же). Вместо этого «в решении этих вопросов психология часто ограничивается лишь общими философскими постулатами» (Там же). При этом, по оценке рецензента, Леонтьев в начале своей книге движется в правильном направлении, предпринимая «весьма продуктивную» попытку «превратить фундаментальную проблему психологии (генезис чувствительности и механизмы формирования образа) в предмет конкретно-научного и экспериментального исследования» (Там же). Здесь Б.Ф. Ломов приводит краткий пересказ леонтьевских экспериментов с фоточувствительностью кожи, которые, отклоняясь от сдержанного тона рецензии, он, видимо, искренне хвалит: «Исследователями применялся оригинальный, своеобразный метод», — отмечает он, а сами эксперименты характеризуются им как «остроумно и смело задуманные». Но «вызывает сожаление, что так удачно начатые опыты не были продолжены автором», так как они «вызывают массу вопросов, требующих уточнений и дополнительных исследований». Более того, и сама «гипотеза возникновения чувствительности, предложенная Леонтьевым, страдает известным схематизмом», так как «механизм формирования адекватного образа не подвергается специальному анализу», а «природа самой чувствительности как способности предметного отражения (в ее качественном отличии от раздражимости) остается нераскрытой» (Там же, с. 164).
Эти претензии, адресованные наиболее насыщенной экспериментальными данными первой части книги, намечают общую линию критики — упреки в «схематичности» и невнимании к «механизмам» психических процессов становятся рефреном. И в целом продвигаемый А.Н. Леонтьевым генетический метод Б.Ф. Ломов расценивает как проблематичный. Суть этого подхода он характеризует следующим образом: «Исходя из общих положений исторического материализма, из марксистской теории антропогенеза, автор ищет пути конкретно-психологического анализа происхождения и развития сознания» (Там же, с. 166). Проблема здесь не столько в том, что такой подход «обедняет действительную картину» (Там же), а в том, что Леонтьев фактически продвигает его как единственно возможный. Это вызывает явное неприятие у ленинградцев. Для них то, что психология становится наукой, допускающей множественные перспективы, которые не всегда строго согласуются между собой, выглядело вполне приемлемым, при условии, что каждая из перспектив дает возможность прироста опытного знания. Именно в этом духе Ломов откликается на то, что Леонтьев безапелляционно отметает некоторые из известных теорий развития психики: «Конечно, теория ассоциаций, так же, как и концепция умственных действий, не может претендовать на всеобъемлющее полное объяснение этого процесса. Каждая из них объясняет лишь определенные его стороны и в определенном отношении» (Там же, с. 167).
Помимо критики, отражающей предпочтение экспериментальной психологии теоретической, в рецензии также были обозначены концептуальные разногласия. Прежде всего, Б.Ф. Ломова не устраивает «принцип развития», выдвинутый А.Н. Леонтьевым, согласно которому «основной движущей силой развития психики... является противоречие между строением деятельности и достигнутой на той или иной ступени развития "формой психического
отражения"». По оценке Ломова, «при таком подходе психика превращается в тень деятельности. Ее роль в развитии самой деятельности животных, в процессе эволюции вообще, становится непонятной» (Там же, с. 166). Речь здесь идет о главном тезисе теории Леонтьева: деятельность — это базовая категория психологии, исторически предшествующая психике и, соответственно, объясняющая формирование последней, — взгляд, прямо возводящий главный предмет психологического исследования к марксистской философии.
Естественно, в советском контексте такая связь была преимуществом, но одновременно этот взгляд на природу психики создавал риск, что психология превратится в философскую дисциплину, что означало бы утрату ее автономии. А.Н. Леонтьев, судя по всему, осознавал этот риск, как и то, что аналогичная угроза существует со стороны биологических наук. Чтобы защититься, психологии нужно было продемонстрировать, что она разрабатывает конкретный материальный объект и поэтому не может считаться разделом философии, но одновременно показать, что этот объект обладает спецификой, которую невозможно раскрыть с помощью методов физиологии. И эту задачу А.Н. Леонтьев успешно решает в статье «Биологическое и социальное в психике человека», вышедшую, как и рецензия Б.Ф. Ломова, в 1960 г. и в дальнейшем включенную в последующие издания «Проблем развития психики». Он указывает на то, что интерес психологии составляют «специфически человеческие способности и функции», но при этом подчеркивает, что «их материальный субстрат составляют прижизненно формирующиеся устойчивые системы рефлексов» (Леонтьев, 1960, с. 35). Именно эти системы и выступают материальным объектом психологии. И сразу же обосновывается, почему изучение данного объекта не может быть преимущественно физиологическим: «Если в высших психических процессах человека различать, с одной стороны, их форму, т.е. зависящие от морфологической "фактуры" чисто динамические особенности, а с другой стороны, их содержание, т.е. осуществляемую ими функцию и их структуру, то можно сказать, что первое определяется биологически, второе — социально. Нет надобности напоминать, что решающим является содержание» (Там же, с. 37). И выходит, что «процесс овладения миром предметов и явлений, созданных людьми в ходе исторического развития общества, и есть тот процесс, в котором происходит формирование у индивида специфически человеческих способностей и функций» (Там же). Соответственно, хотя речь и идет об изучении систем рефлексов как органов особого рода, раскрыть содержание этих систем можно только через историю их формирования, которая является социальным процессом.
А.Н. Леонтьев предлагает здесь оригинальное решение, при этом органично согласующееся с доктриной марксизма-ленинизма, в которой заложено неприятие феноменологических концепций, рассматриваемых как продолжение идеализма. Фактически он строит психологию, которая не нуждается в понимании психического как особого рода реальности. Но тем самым увеличивается разрыв между советскими психологами и главными направлениями развития западной психологии 1960-1970-х гг., в том числе когнитивными исследованиями, продвигающими именно феноменологический взгляд на психику.
Системный подход и теория деятельности в 1970-е гг.
Свои взгляды на предмет психологии Б.Ф. Ломов выдвигает позже — в рамках сформированного им системного подхода. Исследователи лаборатории истории психологии и исторической психологии ИП РАН прослеживают создание этого подхода фактически от момента начала работы Института психологии и видят его главные положения в том, что, во-первых, «психические явления нельзя рассматривать в какой-либо одной системе координат, так как психические явления многомерны», и, соответственно, «условием выявления связей между разными уровнями в каждом конкретном случае является определение системообразующего фактора» (Белопольский и др., 2021, с. 41). По сути дела, утверждается, что психика — это системное образование, не сводимое к какому-то одному уровню явлений — ни к биологическому, ни к социальному. Здесь подход Б.Ф. Ломова использует представление теории систем о том, что отличительной особенностью системы являются эмерджентные свойства, которых нет в образующих ее элементах и которые могут быть поняты только из взаимодействия этих элементов. С этой точки зрения предмет психологии — системный и, соответственно, хотя и связан и с биологией, и с социологией, не может быть ими поглощен.
Это представление о предмете психологии, в принципе, не противоречит леонтьевскому, однако опирается на иную, немарксистскую концептуальную базу. Возможность такого поворота обусловлена тем, что в начале 1970-х гг. теория систем приобретает в советской науке широкую популярность и пользуется поддержкой на высоком политическом уровне: среди видных участников системного движения фигурировали первый зампредседателя Госкомитета по науке и технике академик Д.М. Гвишиани, консультант отдела науки ЦК партии В.П. Кузьмин, выступавший партийным куратором психологии, и многие другие. Под влиянием этого движения меняется и идеология, которая теперь утверждает соответствие и даже преемственность между марксистской философией и теорией систем. В.П. Кузьмин, например, защищает в 1974 г. докторскую диссертацию с показательным названием «Принцип системности в теории и методологии К. Маркса», в дальнейшем вышедшую в «Политиздате» (Кузьмин, 1976).
В это же время Леонтьев приступает к обновлению и консолидации собственной теории: в 1972-1974 гг. он публикует серию статей в журнале «Вопросы философии», которые в дальнейшем легли в основу его наиболее известной книги «Деятельность. Сознание. Личность». В 1973 г. первые две из них (Леонтьев, 1972а, 1972б) выносятся Леонтьевым на обсуждение Ученого совета Института психологии. В архиве сохранилась стенограмма этого заседания, на котором Леонтьев высказывается в том числе и по поводу системного подхода. Показательно, что он характеризует как системную собственную методологию: «Возникает необходимость не структурного, не структурно-системного, а системного в марксистском диалектическом смысле слова анализа, т.е. исследования, необходимо рассматривающего преобразование
формы»1. И при этом выступает против множественности перспектив, выводимой из «многомерности» психической системы. По мнению А.Н. Леонтьева, психика должна изучаться не путем ее раскрытия через различные аспекты («Я решительный противник аспектов», — заявляет он чуть раньше2), а через исследование ее поступательных изменений как целого, в ходе которых она усложняется и приобретает новые свойства.
Данные подходы противопоставляются — как «структурно-системный» и как «системный в марксистском диалектическом смысле слова». При этом «структурно-системный» А.Н. Леонтьев ассоциирует с позитивизмом, упомянутым в заключительной части его выступления: «И последняя мысль, которую я хочу высказать и которая, я знаю, может вызвать несколько специфическое отношение как в этой аудитории, так и во многих других аудиториях. Я постарался сделать некоторое усилие в связи с тем, что в психологии сейчас, как, впрочем, и в других науках, очень сильны чисто позитивистские тенденции, — это обстоятельство меня очень беспокоит. Я сказал "позитивистские тенденции", а хотелось мне сказать — "позитивизм"»3. Если теория систем пользуется признанием в советской идеологии, то позитивизм имеет исключительно негативное звучание — вплоть до характеристики в качестве «реакционной политической доктрины» (Гулыга, 1955, с. 57). Однако в 1973 г. выраженное Леонтьевым «беспокойство» не вызывает сильной реакции. Как ответ на него можно расценить последовавший вопрос замдиректора Института психологии Е.В. Шороховой: ее интересует, какие «теоретические узлы» теории Леонтьева «необходимо разрабатывать, так сказать, на уровне позитивного эксперимента»4. Сформулировав вопрос таким образом, она умышленно или случайно показывает, что «позитивный» не обязательно значит «позитивистский».
Б.Ф. Ломов, председательствовавший на этом заседании, в дискуссии не участвовал. Однако представление о его реакции на выстраиваемую в публикациях А.Н. Леонтьева концепцию дает его конспект статьи «Деятельность и личность», сохранившийся в архиве5. Если А.Н. Леонтьев рассматривает личность как производную от деятельности и таким образом демонстрирует работу генетического подхода, нацеленного на объяснение производных категорий на основе базовой, то Б.Ф. Ломов считает, что психологическое исследование должно выявлять систему категорий, которые взаимно определяют друг друга, — здесь можно провести аналогию с теми самыми «узлами», подходящими для рассмотрения «на уровне позитивного эксперимента», о которых говорила Е.В. Шорохова. Показательно, что ее имя прямо упоминается и в
1 Стенограмма заседания Ученого совета Института психологии АН СССР 7 марта 1973 г. // АРАН. Ф. 2097. Оп. 1. Д. 9. Л. 14.
2 Там же.
3 Там же. Л. 16.
4 Там же. Л. 18.
5 Конспект статьи А.Н. Леонтьева «Деятельность и личность», Вопросы философии № 4 и № 5, 1974 г. // Научный архив ИП РАН. Ф. 16. Оп. 1.5. Д. 236.
статье А.Н. Леонтьева, и в заметках Б.Ф. Ломова. Первый характеризует ее как представителя линии, делающей личность «исходным пунктом объяснения любых психических явлений», «центром, исходя из которого только и можно решать проблемы психологии». Эту линию он характеризует как «методически наивную» «по той простой причине, что субъект до аналитического изучения его высших жизненных проявлений неизбежно выступает либо как абстрактная "ненаполненная" целостность, либо как метапсихологи-ческое "я"» (Леонтьев, 1974а, с. 88). Ломова же такая интерпретация явно не устраивает. «Не подтасовывается ли Шорохова? — пишет он в своем конспекте. — Да. Центр Ф исходное. Отправной пункт анализа». И добавляет: «Скорее: личность — результат синтеза, а не начало анализа. Просто по той причине, что надо начинать с того, что более или менее определено»6. Разница во взглядах между Леонтьевым и Ломовым проступает здесь особенно отчетливо. Первый с последовательностью, соответствующей репутации крупнейшего теоретика, не принимает личность как цель, к которой должно прийти психологическое объяснение, так как, с генетической точки зрения, если личность существует до психических процессов, то она либо пустой конструкт, либо некий феномен — биологический, социальный или иной, — лежащий за пределами предмета психологии. Ломов же с характерным прагматизмом указывает на то, что личность принимается просто как отправная точка исследования, а не как что-то исторически предшествующее психическим процессам. При этом личность — не элементарная составляющая («начало анализа»), а система («результат синтеза»), и в качестве исходной точки исследования она берется только в силу своей изначальной интуитивной доступности.
А.Н. Леонтьев и Б.Ф. Ломов также расходятся во взглядах на комплексное исследование. Леонтьев оценивает такой подход скептически: «Никакое комплексное исследование не в состоянии заменить собой тот или иной специальный раздел знаний, входящий в данный комплекс. Не иначе обстоит дело и с психологией личности: психология личности отнюдь не замещается комплексом сопоставляемых между собой физиологических, морфологических и функционально-психологических данных. Растворяясь в них, она в конечном счете оказывается редуцированной либо к биологическим, либо к социологическим или культурологическим представлениям о человеке» (Леонтьев 1974а, с. 88). Ломов конспективно воспроизводит этот фрагмент в своих записях и добавляет: «Почему? Задача-то — понять как комплекс»7. Для него сам предмет психологии возникает как производное от работы множества систем, изучаемых другими науками, и только как такой комплекс и может исследоваться.
То, что А.Н. Леонтьев находит такую версию системного подхода неприемлемой, подтверждается его выступлением на заседании бюро Отделения философии и права Академии наук 30 марта 1976 г., посвященном отчету комиссии, которая завершила проверку научной работы Института психологии
6 Там же. Л. 1.
7 Там же. Л. 2.
за пятилетний период. Здесь он следует той же линии, что и за три года до этого на Ученом совете института. По его мнению, в институте наблюдаются тенденции, препятствующие реализации «марксистско-ленинского подхода»: «...Под влиянием мощного развития психологии (прежде всего я имею в виду развитие психологии в капиталистических странах и крупнейшей из них — США), под влиянием серьезных положительных достижений мы оказываемся, так сказать, в контексте влияний, которые дают о себе знать (я не боюсь об этом сказать вслух на Отделении) в известной мере и в советской науке. Я имею в виду влияние старого и новейшего позитивизма в первую очередь»8. С этим течением Леонтьев увязывает и системный подход: «Иногда читаешь литературу (я делаю оговорку — не психологическую) и видишь то, что называют порой системным подходом, структурным подходом или системно-структурным подходом. Я бы сказал, — это не марксизм, а из репертуара неопозитивистского структурализма»9. Исключение из предмета этой критики психологической литературы — обманчивое смягчение, так как указанию именно на психологию служит включение в цепь терминов «структурализма». Официальная идеология уже успела дать этому направлению отрицательную оценку. В частности, в журнале «Проблемы мира и социализма», главном международном издании коммунистической партии, была опубликована статья французского философа Л. Сэва, в которой структурализм охарактеризован как «типичное выражение на французской почве позитивистских идей», развивающееся прежде всего в психологической науке и нацеленное на создание «антидиалектической альтернативы марксизму» (Сэв, 1971 с. 82-83). И именно на этого автора Леонтьев указывает как на важную фигуру зарубежного марксизма, проигнорированную в работах Института психологии: «Есть некоторые проколы — пропущен был Сэв»10. Нужно учитывать, что на заседании бюро Отделения философии и права значительную часть аудитории составляли профессиональные идеологи, прекрасно осведомленные об актуальных идеологических поворотах и без труда считывавшие выстраиваемые Леонтьевым смысловые связки.
Исследовательские программы А.Н. Леонтьева и Б.Ф. Ломова
Предметные противоречия между теорией деятельности и системным подходом обострялись, по крайней мере, тремя обстоятельствами.
Во-первых, Леонтьев продвигал теорию деятельности в качестве теоретической базы для всей советской психологии и был совершенно не готов согласиться с тем, что сфера ее применения ограничивается определенными исследовательскими направлениями — общей психологией, психологией развития или иными. И одновременно целый ряд направлений, которые с самого начала
8 Стенограмма заседания бюро Отделения философии и права АН СССР 30 марта 1976 г. // АРАН. Ф. 1844. Оп. 1. Д. 159. Л. 48.
9 Там же. Л. 54.
10 Там же. Л. 52.
стали частью исследовательской программы Института психологии, в принципе не могли вписаться в рамки теории деятельности, в том числе дифференциальная психология, теория функциональных систем и др.
Во-вторых, с теорией деятельности были несовместимы многие из подходов инженерной психологии, которая была главным прикладным направлением для Б.Ф. Ломова. Его исходный замысел, сложившийся в 1960-е гг., подразумевал создание института, специализирующегося именно на этом направлении, и лишь в дальнейшем превратился в проект общепсихологического центра (Ломов, 1991). Успех же этого проекта был во многом обусловлен поддержкой, которую Ломов получил со стороны авиационной и космической промышленности. С интересами этих отраслей в дальнейшем была связана значительная часть работы института, в которой активно использовались математико-статистические методы (Экспериментально-психологические исследования, 1978).
И в-третьих, подходы А.Н. Леонтьева и Б.Ф. Ломова отражали два разных видения психологии, сложившиеся в разные научные эпохи, разделительной линией между которыми стала Вторая мировая война. В послевоенной науке развернулась своего рода индустриализация исследований, когда научное сообщество гораздо интенсивнее, чем раньше, стало встраиваться в производственные цепочки, связанные как с обеспечением безопасности, так и с индустриальным развитием.
С наибольшей отчетливостью эти новации проявились в физике, однако затронули и другие науки, в том числе психологию, которая также приобрела черты новой «большой» науки: крупные коллективы со значительной долей вспомогательного персонала, использование новейшего оборудования и сближение исследований с промышленным проектированием, из которого, собственно, и возникла инженерная психология. В этих условиях приоритетом для исследователей становятся прикладные задачи, в значительной мере определяемые заказчиками, но одновременно ученые получают доступ к принципиально новому масштабу материального обеспечения. Эта ситуация в корне изменяет подходы к исследовательской работе: масштаб задач требует координации больших коллективов, что, с одной стороны, расширяет полномочия руководителей науки, с другой — накладывает ограничения на возможности реализовать собственное вйдение исследовательской работы, не идя на компромиссы. Меняются и ожидания, предъявляемые к результатам научной работы: прежде всего они должны быть пригодными для использования на практике, а стройность теорий и их четкая согласованность с опытными данными отходят на второй план.
Под влиянием этих тенденций психология приобретает облик, разительно отличавшийся от того, который она имела в 1920-1930-е гг. — период, на который пришелся пик эмпирической работы А.Н. Леонтьева. Экспериментирование в эту эпоху было относительно более компактным, а теоретической работе уделялось особое внимание. В СССР важность оригинальности теоретических построений усиливалась тем, что обращение к западным авторам было сопряжено с риском навлечь на себя обвинения в подверженности зарубежному
влиянию. Другим моментом, который сказывался на исследовательской работе, была характерная для психологов высокая загруженность преподавательской работой, нередко одновременно на нескольких ставках и с большим количеством аудиторных часов. И, как показывает биография А.Н. Леонтьева, все эти моменты в полной мере влияли на его работу (Леонтьев и др., 2005).
Естественно, различия между двумя программами — Б.Ф. Ломова и А.Н. Леонтьева — не были абсолютными. В частности, факультет психологии МГУ, которым руководил Леонтьев, с самого начала имел в своей структуре пять исследовательских лабораторий, в том числе и лабораторию инженерной психологии (Ждан, 2006). Но работа Института психологии, разворачивавшаяся на этих направлениях, с самого начала приобрела новый масштаб: еще на этапе создания института Ломову удалось заручиться поддержкой предельно широкого круга ведомств и, что было особенно важным, институт поддерживали такие исследовательские учреждения, как Центр подготовки космонавтов и Институт авиационной и космической медицины (Пономаренко, 2012), через которые он был с самого начала связан с флагманом «большой науки» — освоением космоса.
Таким образом, хотя и с рядом уточнений, можно констатировать, что теории Б.Ф. Ломова и А.Н. Леонтьева отражают две разные формы существования психологии. По сути, речь идет о двух различных парадигмах как двух разных подходах к выбору и решению исследовательских задач. Их сопоставление обнаруживает ряд отличительных черт, определявших их облик.
Теорию деятельности отличала концептуальная четкость, а системный подход — универсальность категорий, позволявшая охватить все основные направления советской психологии. По сути, речь идет о двух видах гносеологии: монистической и плюралистической. Теория деятельности следует монистической линии, свойственной марксизму, и ставит целью объединить все исследуемые явления на основе одного принципа. Ломов же, принимающий марксизм на уровне терминов, но не рассматривающий его как главную опору для развития психологии, исходит из возможности раскрывать психологические феномены путем их описания с множественных точек зрения.
По форме изложения леонтьевскую теорию легко связать с университетской гуманитарной традицией. Она логична, последовательна и способна удивлять — черты, которые прямо отвечают запросам университетской аудитории. Контекст же создания ломовской концепции — крупнейший в стране психологический НИИ, объединивший целый ряд разнородных направлений. И характерные черты этой концепции — гибкость основных постулатов и проницаемость границ — хорошо соответствуют сложившейся ситуации, которая требует обеспечить общую теоретическую основу для широкого спектра различных подходов. С этим же связан ее главный недостаток — тяжеловесная и сложная для восприятия категориальная структура. Но этот недостаток не расценивается как существенный, поскольку адресован системный подход главным образом специалистам, привыкшим к тому, что реальные исследования редко удается привести в соответствие с наиболее ясными и отчетливыми теориями.
Заключение
Возвращаясь к поставленному в начале статьи вопросу о том, как в соперничающих психологических теориях соотносилось влияние идеологии и интеллектуальных интересов, в первую очередь нужно отметить, что в 1970-е гг., несмотря на официальную доктрину, фактически исключавшую плюрализм, в психологической науке существовали две разные концепции, принципиально различавшиеся по философским основаниям: для теории деятельности — это марксистские представления о психике как о цельном активном процессе, направленном на окружающий мир, для системного подхода — представления о человеке как системе систем, меняющейся главным образом в ответ на внешнее воздействие. При том, что обе концепции заявлялись как марксистские, последнюю можно было позиционировать в качестве таковой лишь за счет выдвижения на первый план интереса теории систем к проблемам развития и затушевывания того, что это развитие рассматривается главным образом как реакция на изменения в окружении — акцент, проистекающий из аналитического аппарата теории систем, в основе которого лежит идея гомеостаза. Собственно, на такого рода противоречия, которые возникают между подходами, сформировавшимися в естественных науках, и марксистской философией, и указывал А.Н. Леонтьев, когда акцентировал связь между системным подходом и позитивизмом.
Но в 1970-е гг. эта, в общем-то, последовательная марксистская критика уже не могла препятствовать продвижению системного подхода: влияние официальной доктрины на советскую психологическую теорию утратило определяющее значение. Идеология все еще оставалась ресурсом, который мог задействоваться в конкуренции за государственную поддержку, однако, по-видимому, удельный вес этого ресурса существенно снизился по сравнению с тем, который обеспечивали сети связей, образующиеся в проектах «большой науки».
В отношении же исследовательских интересов идеология уже не имела определяющего влияния и выступала скорее инструментом, подчиненным этим интересам. Интересы же двух участников рассматриваемой дискуссии заключались в продвижении принципиально разных исследовательских программ. В 1960-1970-е гг., как свидетельствует, например, В.П. Зинченко (Зинченко, 2021, с. 552-566), А.Н. Леонтьев отдалился от экспериментальной работы и отдавал приоритет разработке теории и учебным курсам. Именно в эти годы появляется его главный труд «Деятельность. Сознание. Личность», и, судя по всему, роль лидера советской психологии он видел в развитии общепсихологической теории и поддержании концептуальной целостности советского психологического проекта. Преимуществом такой программы была ее внутренняя целостность и, главное, опора на оригинальную советскую психологическую мысль, сложившуюся в трудах как самого А.Н. Леонтьева, так и тех, в сотрудничестве и в полемике с которыми сложилось его вйдение, — Л.С. Выготского, С.Л. Рубинштейна и др.
Недостатки же этой программы проявились на фоне стремительного послевоенного роста научного сообщества в целом и психологического в частности.
В этих условиях психология развивалась по параллельным и принципиально различающимся между собой направлениям — философскому, математико-статистическому, медико-биологическому, инженерному и др. Поддерживать концептуальное единство всех этих направлений становилось трудной, практически нерешаемой задачей, о чем свидетельствовало в том числе и напряжение, которое возникало между А.Н. Леонтьевым и лидерами этих направлений — С.Л. Рубинштейном, Б.М. Тепловым, П.К. Анохиным и, позднее, Б.Ф. Ломовым. Впрочем, стоит заметить, что нарастание конфликтов в окружении — это характерная для крупных теоретиков ситуация: достаточно вспомнить, например, З. Фрейда или Н. Хомского.
Системный же подход Б.Ф. Ломова появляется именно как ответ на ситуацию разнонаправленного роста. Его исследовательская программа была возможна только в условиях такого роста, так как речь шла о создании нового капиталоемкого исследовательского направления. Более того, уровень требуемого обеспечения, особенно с учетом компьютерной техники, делал необходимой поддержку со стороны производственных отраслей. Оказывая поддержку развитию психологии, они преследовали разные мотивы, как экономические, так и политические или престижные, но формат работ, в которые они могли быть вовлечены, обязательно должен был быть технологическим, а результаты — хотя бы потенциально прикладными и измеримыми. Соответственно, приоритетными становились технологичные исследовательские процедуры, которые могли заимствоваться и из естественных наук, и из зарубежной психологии. Такая стратегия была способна обеспечить быстрый рост психологии, но, конечно же, делала ее эклектичной. Собственно, попыткой придать этой эклектике некоторую рамочную целостность и был системный подход Б.Ф. Ломова, который отвечал требованию обеспечить единство научной дисциплины и в то же время допускал параллельное развитие множества различных школ.
Негативное влияние идеологии можно увидеть в том, что хотя положения официальной доктрины и не могли уже заблокировать разнонаправленное развитие психологии, они тем не менее не допускали открытого продвижения одновременно двух программ. По всей видимости, это обостряло соперничество между А.Н. Леонтьевым и Б.Ф. Ломовым в области теории, однако главной его причиной следует признать расходящиеся исследовательские интересы двух теоретиков.
Литература
Аллахвердов, В.М. (2016). Психологические школы Москвы и Петербурга - от противостояния
к дружбе. Национальный психологический журнал, 3, 36-44. Белопольский, В. И., Журавлев, А. Л., Костригин, А. А. (2020). История организации и начало деятельности Института психологии АН СССР в документах и воспоминаниях современников. Психологический журнал, 41(5), 97-107. https://doi.org/10.31857/S020595920011085-9
Белопольский, В. И., Журавлев, А. Л., Костригин, А. А. (2021). Зарождение системного подхода в Институте психологии АН СССР в 1972-1973 гг. Психологический журнал, 42(1), 36-45. https://doi.org/10.31857/S020595920013325-3
Гулыга, А. В. (1955). Возникновение позитивизма. Вопросы философии, 6, 57-69.
Ждан, А. Н. (2006). Становление и пути развития факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова (1966-2006). Вестник практической психологии образования, 3(4), 4-11.
Зинченко, В. П. (2021). Память и воспоминания. М.: Петроглиф, Центр гуманитарных инициатив.
Ковалев, С. М. (ред.). (1971). Диалектический и исторический материализм. М.: Политиздат.
Кембриджская школа. (2018). М.: Новое литературное обозрение.
Коннов, В. И., Юревич, М. А. (2014). Тенденции цитирования в российских и зарубежных психологических журналах. Вопросы психологии, 2, 42-51.
Розенталь, М., Юдин, П. (1955). Краткий философский словарь. М.: Политиздат.
Кузьмин, В. П. (1976). Принцип системности в теории и методологии К. Маркса. М.: Политиздат.
Леонтьев, А. А., Леонтьев, Д. А., Соколова, Е. Е. (2005). Алексей Николаевич Леонтьев. Деятельность, сознание, личность. М.: Смысл.
Леонтьев, А. Н. (1960). Биологическое и социальное в психике человека. Вопросы психологии, 6, 23-38.
Леонтьев, А. Н. (1972а). Проблема деятельности в психологии. Вопросы философии, 9, 95-108.
Леонтьев, А. Н. (1972б). Деятельность и сознание. Вопросы философии, 12, 129-140.
Леонтьев, А. Н. (1974а). Деятельность и личность. Вопросы философии, 4, 87-97.
Леонтьев, А. Н. (1974б). Деятельность и личность. Вопросы философии, 5, 65-78.
Ломов, Б. Ф. (1960). «Проблемы развития психики». Вопросы психологии, 3, 162-169.
Ломов, Б. Ф. (1991). К истории создания Института психологии. Психологический журнал, 12(4), 16-26.
Пономаренко, В. А. (2012). На чьих плечах стоим. М.: ИП РАН.
Сэв, Л. (1971). О структурализме. Проблемы мира и социализма, 6, 79-83.
Ярошевский, М. Г. (1976). История психологии. М.: Мысль.
Ссылки на зарубежные источники см. в разделе References.
References
Allakhverdov, V. M. (2016). Moscow and St. Petersburg psychological schools: from opposition to friendship. Natsional'nyi Psikhologicheskii Zhurnal [National Psychological Journal], 3, 36-44. (in Russian)
Belopolsky, V. I., Zhuravlev, A. L., & Kostrigin, A. A. (2020). The history of organization and beginning of activity of the institute of psychology of the Soviet Academy of sciences in documents and memories of contemporaries. Psikhologicheskii Zhurnal, 41(5), 97-107. https://doi.org/10.31857/ S020595920011085-9 (in Russian)
Belopolsky, V. I., Zhuravlev, A. L., & Kostrigin, A. A. (2021). The emergence of the systemic approach at the institute of psychology of the Soviet Academy of sciences in 1972-1973. Psikhologicheskii Zhurnal, 42(1), 36-45. https://doi.org/10.31857/S020595920013325-3 (in Russian)
Gulyga, A. V. (1955). Vozniknovenie pozitivizma [The emergence of positivism]. Voprosy Filosofii, 6, 57-69.
Kembridzhskaya shkola [The Cambridge School]. (2018). Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.
Konnov, V. I., & Yurevich, M. A. (2014). Quoting tendencies in Russian and foreign psychological journals. Voprosy Psikhologii, 2, 42-51. (in Russian)
Kovalev, S. M. (Ed.). (1971). Dialekticheskii i istoricheskii materializm [Dialectical and historical materialism]. Moscow: Politizdat.
Kuzmin, V. P. (1976). Printsip sistemnosti v teorii i metodologii K. Marksa [The systems principle in the theory and methodology of K. Marx]. Moscow: Politizdat.
Leontiev, A. A., Leontiev, D. A., & Sokolova, E. E. (2005). Aleksei Nikolaevich Leontiev. Deiatel'nost', soznanie, lichnost' [Aleksei Nikolaevich Leontiev. Activity, consciousness, personality]. Moscow: Smysl.
Leontiev, A. N. (1960). Biologicheskoe i sotsial'noe v psikhike cheloveka [The biological and the social in the human mind]. Voprosy Psikhologii, 6, 23-38.
Leontiev, A. N. (1972a). Problema deyatel'nosti v psikhologii [The activity issue in psychology]. Voprosy Filosofii, 9, 95-108.
Leontiev, A. N. (1972b). Deyatel'nost' i soznanie [Activity and consciousness]. Voprosy Filosofii, 12, 129-140.
Leontiev, A. N. (1974a). Deyatel'nost' i lichnost' [Activity and personality]. Voprosy Filosofii, 4, 87-97.
Leontiev, A. N. (1974b). Deyatel'nost' i lichnost' [Activity and personality]. Voprosy Filosofii, 5, 67-78.
Lomov, B. F. (1960). "Problemy razvitiya psikhiki" ["The issues of the development of the mind"]. Voprosy Psikhologii, 3, 162-169.
Lomov, B. F. (1991). K istorii sozdaniya Instituta psikhologii [On the history of the establishment of the Institute of Psychology]. Psikhologicheskii Zhurnal, 12(4), 16-26.
Merton, R. (1938). Science, technology and society in the seventeenth century England. Osiris, 4, 360-632.
Pocock, J. (1981). Intentions, traditions and methods: some sounds on a fog-horn. Annals of Scholarship, 1(4), 57-62.
Ponomarenko, V. A. (2012). Na ch'ikh plechakh stoim [On whose shoulders we stand]. Moscow: Institute of Psychology of RAS.
Richards, G. (2010). Putting psychology in its place. New York, NY: Routledge.
Robinson, D. N. (1995). An intellectual history of psychology. Madison, WI: The University of Wisconsin Press.
Rozental', M., & Yudin, P. (Eds.). (1955). Kratkii filosofskii slovar' [The concise philosophical dictionary]. Moscow: Politizdat.
Seve, L. (1971). O strukturalizme. Problemy Mira i Sotsializma, 6, 79-83.
Skinner, K. (1971). On performing and explaining linguistic actions. Philosophic Quarterly, 21(82), 1-21.
Smith, R. (1997). The Norton history of the human sciences. New York, NY: W.W. Norton and Company.
Yaroshevskii, M. G. (1976). Istoriyapsikhologii [The history of psychology]. Moscow: Mysl'.
Zhdan, A. N. (2006). Stanovlenie i puti razvitiya fakul'teta psikhologii MGU im. M.V. Lomonosova (1966-2006) [The making and the development pathways of the Faculty of Psychology of the M.V. Lomonosov MSU]. Vestnik Prakticheskoi Psikhologii Obrazovaniya, 3(4), 4-11.
Zinchenko, V. P. (2021). Pamyat' i vospominaniya [Memory and recollections]. Moscow: Petroglif; Tsentr gumanitarnykh initsiativ.
