CC BY
102
сверхжанровых явлений, позволяет понять целостную систему его взглядов, воссоздать авторскую экзистенциальную картину мира, воплотить сложную структуру мировосприятия и мироощущения поэта. По нашей гипотезе, анализ воплощения и взаимодействия циклообразующих скреп (тематики, системы лейт-образов и лейтмотивов, заголовочных комплексов и др.), являющихся связующими элементами всей эмигрантской поэзии Георгия Иванова, основой его поэтической системы, позволяет точнее определить и понять специфику художественного своеобразия, характер лирической структуры циклов и составить целостную картину мира художника.
Библиографический список
1. Белый А. Стихотворения и поэмы. - М.; Л.: Сов. писатель, 1966. - «Библиотека поэта». - 586 с.
2. Блок А. Собр. соч.: В 8 т. - Т. 1. - М.: Худож. лит., 1960. - 716 с.
3. БрюсовВ.Я. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 1. - М.: Худож. лит., 1973. - 635 с.
4. Гуль Р. Георгий Иванов // Новый журнал. -1955. - №>42. - С. 110-120.
5. Дарвин М.Н. Художественная циклизация в постсимволистском сознании А. Белого // Пост-
символизм как явление культуры: Материалы Междунар. конференции. - М.: Изд-во РГГУ, 2003. - С. 53-57.
6. Дарвин М.Н. Художественная циклизация лирики // Теория литературы. Т. 3. Роды и жанры (основные проблемы в историческом освещении). - М.: ИМЛИ РАН, 2005. - С. 476-515.
7. ИвановГ.В. «Стихи о России» Александра Блока // Иванов ГВ. Собр. соч.: В 3 т. - М.: Согласие, 1993. - Т. 3: Мемуары, Литературная критика. - С. 472-476.
8. Ляпина Л.Е. Циклизация в русской литературе XIX века. - СПб., 1999. - 279 с.
9. Мосешвили Г. Комментарии // Иванов Г.В. Собр. соч.: В 3 т. - М.: Согласие, 1993. - Т. 1: Стихотворения. - 656 с.
10. Сапогов В.А. О некоторых структурных особенностях лирического цикла А. Блока // Язык и стиль художественного произведения. - М., 1966. - С. 8.
11. Сухорукова Н.В. Поэтика циклических форм в книге М.А. Волошина «Годы странствий»: Дис. ... канд. филол. наук. - Ростов-на-Дону, 2006. - С. 6.
12. Фоменко И.В. Лирический цикл: становление жанра, поэтика. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 1992. -123 с.
УДК 821.161.1 (092)
Шарапенкова Наталья Геннадьевна
кандидат филологических наук Петрозаводский государственный университет
natshar@mail.ru
«СОН, ИЗМЕНЯЮЩИЙ СУДЬБЫ»: ОНЕЙРОСФЕРА РОМАНА «МОСКВА» АНДРЕЯ БЕЛОГО
В статье выявлена онейросфера (сновидения, галлюцинации, видения героев) романа Андрея Белого «Москва» (1925—1930), намечены возможные пути для истолкования функций сновидений. Интерпретация онейрос-феры романа введена в контекст антропософского учения Р. Штайнера, оказавшего сильнейшее влияние на мировоззрение писателя, и аналитической психологии К.-Г. Юнга.
Ключевые слова: Андрей Белый, онейропоэтика, онейросфера, сновидение, роман «Москва».
Сновидения (в традициях психоанализа), по словам К.-Г. Юнга, «при всей своей призрачности, нелогичности и неопределенности» являются «сообщениями подсознания, пытающегося говорить на языке образов и символов» [13, с. 6]. Как известно, К.-Г. Юнг использовал ассоциации и исторические параллели из разных мифологий, истории религий, этнографии и искусства для истолкования причудливого языка образов сновидений. К.-Г. Юнг сде-
лал вывод, повлиявший на всю теорию сновидений: «Многие сны являют образы и ассоциации, аналогичные первобытным идеям, мифам и ритуалам» [13, с. 42]. Известный австрийский славист А. Ханзен-Лёве подчеркивает: «Символисты стремились <.. .> к открытию мифических структур в их инвариантных присутствии и действенности как “мифологического базиса”» [11, с. 15].
Андрей Белый выявил через категорию символа общность разных форм сознания: «Корни
мифологического и религиозного творчества таятся в символе: между религией, мифологией и искусством есть внутренняя реальная связь» [3, с. 257]. Шведский исследователь М. Юнггрен сближает позиции русского символиста и швейцарского психоаналитика: «И Белый, и Юнг подчеркивали основополагающее значение и общечеловеческие корни Мифа» [14, с. 6].
Обратимся к истолкованию сновидений и выявлению их сюжетообразующей и мифопоэтической (символической) функции в позднем романе писателя «Москва» в контексте антропософии и аналитической психологии. Сон в романе «Москва» в свернутом (зашифрованном) виде вбирает в себя и последующую судьбу героев, и их особую миссию. Две главные сюжетные линии (первая - открытие всемирно известным ученым Коробкиным «светового луча», охота за его изобретением, пытка, выжигание глаза «проходимцем истории» фон Мандро; вторая линия -трагедия Лизаши фон Мандро (инцест с отцом)) проигрываются и завязываются в сновидении. Оба героя видят в преддверии предстоящих испытаний символические сны-пророчества.
Ученому снится «весьма странный» [2, с. 20] сон. Его комната «составляла лишь яблоко глаза, в котором профессор Коробкин, выглядывающий через форточку, определялся зрачком Табачихин-ского переулка» [2, с. 20]. Желание «быть зрачком», символически выявленное во сне, обнажает мировоззренческие и духовные установки героя. Иван Коробкин, как сказано в романе, «углублялся в свои перспективы», «к которым карабкался с помощью лесенки Иакова, - до треугольника с вписанным оком», и «в мыслях занял незанятый трон Саваофа - как раз в центре “О к а”: зрачком!» [2, с. 39]. В дальнейшем повествовании образ оккультного глаза обретает новые коннотации, среди которых и религиозная - вписанное в треугольник око: «глаз Божий», «Всевидящее Око» - в христианстве, «Лучезарная Дельта» -в масонстве. Равносторонний треугольник этого иконографического знака воплощает Божественную троицу, сам глаз - всевидящее Провидение Господне, сияние вокруг глаза-треугольника -неприступная слава и величие Божие. Образ Иакова, Лесенка Иакова, представшая в видении Ко-робкина, - важный символ для понимания предстоящего духовного пути героя. В книге Бытия говорится о сне Иакова: «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх её касается неба;
и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней» (Бытие, 28:12). Иван Коробкин как во сне, так и в ментальных построениях желает стать «зрачком» мира, метафизической точкой отчета смыслов, и, одновременно, их средоточием.
В открывающем роман сновидении обыденная бытовая реальность, которую герой видит каждое утро, наполняется пророческим (запредельным) смыслом. Весь Табачихинский переулок в сновидении был мощён «нет, не булыжником, - данным математических вычислений» [2, с. 20], но «за вычетом желтого домика <... > с этим самым окном» [2, с. 20], там живет соглядатай Грибиков, подручный насильника Мандро. Так в сновидение врывается сила, неподвластная разуму. Андрей Белый комментирует этот эпизод в письме к Иванову-Разумнику: «.В связи со “случайным ” (не случайным) созерцанием своего грядущего связывается “случайный” (не случайный) сон. <.> Содержание паузы (случайного подоконного созерцания) - о том, об одном: о предстоящем разрыве всего, о том, как всё “пырснет”» [1, с. 380]. Реальный Грибиков наделяется во сне демоническими чертами. Он, «точно стенная кукушка, проснулся, фукая на переулок» [2, с. 20]. От его «ф у к а» разлетается мир, превращается в пыль мироздание. «.От “ф у -к а” - булыжники, домики и тротуары как пырс-нут, распавшись на атомы пыли, секущие эти пространства» [2, с. 20].
Сон Коробкина обставлен вроде бы бытовыми деталями: проснувшись, он «вел войны с подобными мухами» [2, с. 19]. Это окружение сна имеет также символический и антропософский смысл. «..“Муха”, - комментирует Андрей Белый, - атрибут Аримана; “Бельзебул” (аспект Аримана) в духе точного перевода - царь “мух”; <. > первые строчки не каламбур, а зловещее
извещение Аримана Коробкину, предназначенному добрыми силами быть воином Михаила: “Иду на тебя”» [1, с. 379]. Итак, сновидение и миги пробуждения (нешуточный бой с мухами) фиксирует «предстоящее» (бой Коробкина, «воина Михаила», с Ариманом-Мандро). В романе, по признанию самого автора, должна воплотиться «мистерия “СтрастиКоробкина”» [1, с. 332].
Вторая сюжетная линия романа - трагедия Лизаши фон Мандро, пережитое ею насилие (инцест), крушение идеального образа отца. Лизаша испытывает к отцу «бешеное поклонение» [2, с. 70], именуя его «богушкой», «Сольнесом» (об-
раз из аллюзивного поля поздней драмы Г. Ибсена «Строитель Сольнес»). Автор романа подчеркивает отстраненность героини, склонность к медиумизму и галлюцинациям («тишала с блажными глазами» [2, с. 70]). Героиня видит образы, «слагавшие в жизни вторую какую-то жизнь» [2, с. 174]. Эта «вторая жизнь» - онейрический мир, мир прообразов (архетипов), подлинная жизнь астрального тела (согласно антропософскому учению). «Только из этого своего мира», по мысли Р. Штайнера, человек может получать «прообразы, необходимые ему для эфирного тела» [12, с. 47].
Второй (астральный) план бытия дает существованию человека высший провиденциальный смысл, позволяет обрести утраченную целостность сознания: «.“О т т у д а” блистало ей солнце, составленное из субстанции сплавленных “Я”, обретающих усмыслы в “Мы”, составляющих солнечный шар» [2, с. 174]. Открывшаяся в видении-галлюцинации «сфера» (солнце, шар, цельное «Я») способна при соприкосновении с реальностью «сжиматься до точки». Во время сновидения, согласно антропософскому учению, астральное тело человека возвращается в изначальную гармонию вселенной [12, с. 47]. Отсюда становится понятно, почему Лизаша «этот солнечный шар называла она своей родиной» [2, с. 174].
Солнце, солярные мифы составляют сердцевину многих мифологий (египетской, древнегреческой, древнеримской, скандинавской, славянской). Образ «Солнце» в психоаналитической традиции может быть прочитан и как древнейший символ отца [5, с. 65]. Лизаша «хотела тащить его к солнцу» («туда», о котором она грезит), а «он -нес, точно кот, ее - мышь - в невыдирные чащи свои» [2, с. 287]. «Невыдирные чащи» - это область подсознательного, запретного в человеке (применительно к Мандро шифрует инцестуаль-ные его поползновения).
Крушение образа отца подано как вселенская катастрофа: «.Неба же, “б о г у ш к и” - не ока-залося; а оказалась одна чернота» [2, с. 284]. Прозрение к Лизаше приходит во сне: «.“В с ё” -началося во сне: увидела во сне черномазового мальчика; он улыбнулся ей хмуро и криво; его синеватые пальчики, точно без крови, ей подали ножик; кровь капала с кончика.» [2, с. 285].
После совершенного насилия и разоблачения домашней прислугой Мандро проваливается в сон («.в сон бредовый и болезненный кануть
хотел, где всё вспомнилось ярко» [2, с. 299]). В кульминационной сцене-сновидении Мандро вглядывается в лицо незнакомца, «неизвестного» (себя самого!) и вспоминает сон об «атланте», «не раз уже снившийся, но забывшийся в миг пробуждения» [2, с. 299]. Мандро видит в зеркале образы «заката Европы», гибели цивилизации, Великого потопа: «Видел: за зеркалом - нет отражения: дно океана, где - спруты, где - змеи, где -гиблые материки поднимаются: ввергнуть Европу в потопы, волной океанской залить города; там из зеркала вставший атлант угрожал...» [2, с. 300]. В письме к Иванову-Разумнику от 27 сентября 1925 г. А. Белый комментирует этот сон демонического героя: «В “Москве ” на Петровке обнаруживаются - Полинезия, Мексика, Атлантида, а в Табачихинском переулке в дверь одной квартиры ломится доисторический мамонт» [1, с. 332].
Андрей Белый опирается на восточное учение о реинкарнации. Мандро (перевоплощение атланта, тлаватля) - карма Коробкина. После совершенного насилия над дочерью Мандро меняет личину, принимает облик старика («.Весьма прорисованный образ: и образ был - “с т а р е ц”: ацтек, мексиканец, атлант, - кто его разберет!» [2, с. 314-315]). В романе «Петербург» (1913)
Н.А. Аблеухов во сне (сцена «Страшный суд») вспоминает свои прежние воплощения (туранец-атлант, китайский мандарин, тамерлановский всадник, русский дворянин) [8]. Г.В. Нефедьев делает вывод: «Инспирированные и реинкарнированные из далекого прошлого, “атланты” пытаются разрушить современный мир путем возврата его к состоянию хаоса» [8]. Но, вместе с тем, древние предки-атланты прокладывают путь «к последующему творению через циклическую катастрофу, к творению из хаоса - нового космоса, не имеющего ничего общего с “греховным” состоянием современного мира» [8].
Одна из особенностей сновидений, зафиксированная Андреем Белым в романе, - не только алогичность, внешняя бессвязность, но и ассоциативность, символичность онейрических образов, мотивов и сюжетов.
Коробкин видит сон (до ослепления), в котором он разговаривает с Гераклитом. «Встал Гераклит: поучал:
- Так текучая жидкость, ища себе выхода, одолевает все косности твердого тела: и так: рациональные ясности форм распадаются в пламенных верчах текущего» [2, с. 254].
В такой, свойственной Белому форме «поэтического косноязычия» (термин Ю.М. Лотмана), предстает учение Гераклита об огне как первоначале вселенной, в котором распадутся «рациональные ясности» Коробкина. В сновидение героя врываются воспоминания о прошедшем чествовании и подаренной ему звезде «Каппе»: «Сегодня - коробка, а завтра, - а завтра, - вскосматился он, - “к а п п а” какая-нибудь!» [2, с.253]. Метаморфозы имени (как следствие, изменения судьбы героя) будут «расшифрованы» в разговоре с онейрическим Гераклитом.
На сумбурно-гротесковом языке сна через ряд темных символов, связанных, между тем, с реальностью, Гераклит пророчествует: «шило, бухгалтер, кубарь и Верчонкин приятель - есть знак, что Коробкин отправится в Каппадокию» [2, с. 254]. Каппадокия ведет свою историю, начиная с V века до н.э. Именно здесь на причудливом ландшафте, сотворенным вулканами, во времена гонений могли укрыться первые христиане (I в.), ушедшие в выстроенные подземные города. Отсюда родом великие каппадокийцы: Василий Великий, Григорий Нисский и Григорий Богослов.
В первой рецензии на роман А.К. Воронский говорит об особой атмосфере романа как «огненно-хаотической» (Гераклитовой). Выявляя особенности сознания героя (автора), критик пишет: «“Не-я” - огневое, красное; пламенные всплески вселенной (огонь Гераклита) во всякий момент готовы прорваться сквозь кору нашего сознания» [6, с. 769]. Г. Башляр замечает: «В космологии сновидений материальные стихии продолжают оставаться основными элементами» [4, с. 21].
Именно в текучести форм, в космическом вихре происходящего должно совершиться крещение огнем героя («воина Михаила»). Так, через метаморфозы имени героя в сновидении выстраивается его мифологическая функция - ему предстоит пройти через «мистерию Голгофы», лишиться глаза, пройти через страдание (пытку огнем), обрести новый мистический свет истины. После состоявшегося «символического распятия» герой переживает «новое рождение», идет на примирение к своему мучителю. Профессор видит сон, в котором открывает для себя христианские заповеди: «.И Авель, став Каином, Каина, ставшего Авелем, тою же мерой убивши, -убийству подвергнется; видел очами души, как два тела, себя догоняя по кругу, бежали друг к другу сюда, чтобы здесь, за порогом, - пройти: друг
через друга!» [2, с. 624]. Иными словами, поменяться местами, мучающему и мучаемому, Ман-дро и ему, профессору Коробкину, которые при таком рассмотрении оказались «братьями» [2, с. 722]. Во второй части «Маски» Мандро (здесь он французский публицист Друа-Домардэн), понимая, что его ждет расплата за содеянное, видит сон, в котором «огромный профессор, железный, скрежещущий», заполнит собой всё пространство [2, с. 698]. Как и в видении Коробкина, в сновидении насильника возникает образ «железного близнеца» с «очень странным телесным составом» [2, с. 698], который «пройдет ...сквозь сквозного Мандро» [2, с. 698].
Герои во сне поменялись своими ролями: теперь профессор «напялил цилиндр Домардэна» и сбросил «свое тело», отдал его Мандро как шубу Андрей Белый тему двойничества переосмысляет в христианском (нравственно-очистительном) ключе. Герой осознает внутреннюю связь с насильником: «Как солнце, играющее на заре, глаз слезою разыгрывался:
- «Я и ты!» [2, с. 624].
М.Л. Спивак высказывает интересную гипотезу: и Коробкин, и Мандро - две ипостаси автора, пережившего интимную драму в антропософском Дорнахе. Коробкин - духовное «Я», alter ego [10, с. 117], Мандро - «проекция “низшего ‘я’”» [10, с. 111] писателя.
Итак, сновидения разных персонажей, по замыслу автора, могут подчиняться в романе одной сверхзадаче, понятой в высшем смысле, -инициации героев. Так, в повествовании связаны в единое целое сны профессора-математика Коробкина и сны-галлюцинации Лизаши (через насильника Мандро-Аримана, образы Солнца и Архангела Михаила). Герой (alter ego автора) переживает утрату себя (сумасшествие) и последующее обретение «Я» на новом витке развития. И путь этот пролегает - через «Сон, изменяющий судьбы».
Библиографический список
1. Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка 1913-1932 гг. / сост. А.В. Лаврова и Дж. Мальм-стада. - СПб: Atheneum. Феникс, 1998. - 736 с.
2. Белый А. Москва / сост. С.И. Тиминой. - М.: Сов. Россия, 1989. - 768 с.
3. Белый А. Символизм как миропонимание / сост., вступ. ст. и прим. Л.А. Сугай. - М.: Республика, 1994. - 528 с.
4. Башляр Г Грёзы и воздух. Опыт о воображении материи. - М.: Изд-во гумант. литературы, 1998. - 268 с.
5. Виттелс Ф. Фрейд. Его личность, учение и школа. - Л.: Гос. изд-во Ленинград, 1925. - 196 с.
6. Воронский А. Мраморный гром (Андрей Белый) // Андрей Белый: pro et contra / сост. А.В. Лаврова. - СПб: РХГИ, 2004. - С. 765-793.
7. Зайцев П.Н. Воспоминания / сост. М.Л. Спи-вак. - М.: НЛО, 2008. - 747 с.
8. НефедьевГ.В. «Сон об атланте»: К подтексту мотива провокации в романах А. Белого «Петербург» и «Москва» // Russian Literatura. - 2005. -Vol. LVIII (I/II).
9. Спивак М.Л. Андрей Белый - мистик и советский писатель. - М.: РГГУ, 2006. - 577 с.
10. Спивак М.Л. «Как сладко с тобою мне быть...» (автобиографический подтекст в романе А. Белого «Москва» // Блоковский сборник XVI. Александр Блок и русская литература первой половины ХХ века. - Тарту, 2003. - С. 102-125.
11. Ханзен-ЛёвеА. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века. - СПб: Академический проект, 2003. - 816 с.
12. Штайнер Р. Очерк тайноведения. - Л.: «ЭГО», 1991. - 272 с.
13. Юнг К.-Г. Человек и его символы. - М.: Серебряные нити, 1997. - 368 с.
14. Юнггрен М. Русский Мефистофель. Жизнь и творчество Эмилия Метнера. - СПб: Академический проект, 2001. - 288 с.
УДК 882.09+888.09
Мураткина Екатерина Леонидовна
доктор филологических наук Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
entelehia@ksu.edu.ru
ТОЛСТОЙ И ДИККЕНС ОБ УНИВЕРСИТЕТСКОМ ОБРАЗОВАНИИ
Актуальность данной статьи обоснована теми реформами, которые происходят в современном образовательном процессе России. XIX век дал блестящие образцы образовательной системы, которые нашли свое воплощение в творчестве Толстого и Диккенса.
Ключевые слова: Толстой, Диккенс, образование, университет.
В статье «Воспитание и образование» Толстой писал: «Никак не могу я вместе с гг. профессорами признать невидимо совершающегося над студентами таинства образования независимо от формы и содержания лекций профессоров» (VIII, 226). Университетское образование, считал Толстой, так же несвободно, как и школьное, ибо оно столь же догматично и лишает студента возможности творчески мыслить: «В университетах существует догмат, который не высказывается профессорами - это догмат папской непогрешимости профессора» (VIII, 227). Так же как и школьное, университетское образование способствует разрушению нравственного мира добродетели, прививает чувство высокомерия: «В университете <...> ни одного не увидишь, который бы с уважением, хотя бы с неуважением, но спокойно смотрел на ту среду, из которой он вышел и в которой ему придется жить; он смотрит на нее с презрением, отвращением и высокомерным сожалением» (VIII, 225).
Школы и университеты нужны не обучающимся, а обучающим, считал Толстой. «Школы, устроенные свыше и насильственно - не пастырь для стада, а стадо для пастыря. Школа учреждается не так, чтобы детям было удобно учиться, но так, чтобы учителям было удобно учить» (УШ, 13). То же самое говорил Толстой и в отношении университетов, «Все люди - все человеки, даже профессора. Ни один работник не скажет, что нужно уничтожить ту фабрику, на которой он находит кусок хлеба, и не потому; чтоб он это рассчитывал, а бессознательно» (УШ, 231).
Истоки критики «насильственной» школы лежали в толстовском неприятии цивилизации, которую он считал антигуманной, в его «антитезе прогресса нравственного и прогресса исторического». В статье «Прогресс и определение образования, Толстой, полемизируя с книгой Г. Т. Бокля «История цивилизации Англии», говорил о порочности современной цивилизации; «Мы лично, например, считаем движение вперед цивилизации одним из величайших насильственных зол,
