Сол крипке. Пустые имена и вымышленные сущности Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

HORIZON 8 (2) 2019 : II. Translations and Commentaries : S. Kripke : Trans. by A. Prokhorov : 676-706

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ • STUDIES IN PHENOMENOLOGY • STUDIEN ZUR PHÄNOMENOLOGIE • ÉTUDES PHÉNOMÉNOLOGIQUES

https://doi.org/10.21638/2226-5260-2019-8-2-676-706

СОЛ КРИПКЕ12 ПУСТЫЕ ИМЕНА И ВЫМЫШЛЕННЫЕ СУЩНОСТИ3 АЛЕКСАНДР ПРОХОРОВ (пер. с англ.)

Аспирант кафедры философии и религиоведения. Русская Христианская Гуманитарная Академия. 191011 Санкт-Петербург, Россия. E-mail: eisensarg@mail.ru

Вниманию читателей предлагается перевод большой статьи Сола Крипке «Vacuous Names and Fictional Entities». В этой работе американский мыслитель обсуждает семантику собственных имён и в связи с этим критикует теории референции, восходящие к построениям Рассела и Фреге, которые, по мнению Крипке, должны быть отвергнуты. В центре его внимания — предикат существования. Крипке оспаривает точку зрения, согласно которой существование либо не является реальным предикатом, либо не является предикатом вообще. Он показывает, что предикат существования действительно может быть тривиален, но только в ограниченном множестве случаев. Невозможность выйти за пределы этого узкого множества и вынужденную универсализацию положения о тривиальности предиката существования Крипке описывает как модальное заблуждение. Чтобы доказать свою позицию, он обращается к области вымышленных или легендарных объектов — к художественной

1 Перевод выполнен по изданию: Kripke, S. (2011). Vacuous Names and Fictional Entities. In Philosophical Troubles: Collected Papers. Vol. 1 (52-74). New York: Oxford University Press.

Печатается с любезного разрешения Oxford Publishing Ltd. © Oxford Publishing Ltd.

2 Работа подготовлена в рамках проекта РФФИ № 18-311-00268 «Поэтика философского мышления: культурная парадигма модерна и современные тенденции».

3 Настоящая статья (в сущности, предшествующая моим «Лекциям о Джоне Локке» в Оксфорде) была представлена на конференции «Язык, интенциональность и теория перевода», прошедшей в Университете Коннектикута в марте 1973 и организованной Сэмом Вилером и Джоном Троером. Другие статьи с конференции, вместе с последовавшими дискуссиями, были опубликованы в Synthese (27, 1974). Эта версия основана на транскрипции, сделанной организаторами конференции. Общее обсуждение моей статьи было напечатано в упомянутом выпуске Synthese (509-521), хотя сама статья опубликована не была. Статьи были представлены многими выдающимися философами языка, которые также участвовали в обсуждении.

© ALEXANDER PROKHOROV, trans., 2019

литературе и мифу. Крипке рассматривает предположительные суждения и высказывания о событиях в возможных мирах применительно к объектам вымысла и фантазии. Его аргументация опирается на онтологию вымысла, в центре которой находятся абстрактные сущности особого рода. Героями его примеров становятся Шерлок Холмс и Гамлет, Моисей и Бармаглот, единороги и брандашмыги. Крипке задаётся вопросом, в каких случаях ответ о существовании подобного рода героев мог бы быть положительным, как меняются условия истинности суждения в зависимости от изменения его источника, контекста и модальности. Яркие и изобретательные примеры помогают Крипке с большой ясностью проиллюстрировать сложные проблемы, занимающие умы современных мыслителей, и предложить свои оригинальные решения.

Ключевые слова: Сол Крипке, квантор существования, предикат существования, вымысел, сущность, референция, пропозиция.

SAUL KRIPKE VACUOUS NAMES AND FICTIONAL ENTITIES4 ALEXANDER PROKHOROV (trans. from English)

Postgraduate student.

The Russian Christian Academy for the Humanities. 191011 St Petersburg, Russia. E-mail: eisensarg@mail.ru

Readers are invited to examine the translation of the lengthy paper "Vacuous Names and Fictional Entities" by Saul Aaron Kripke. In this work, the American philosopher and logician discusses the semantics of proper names. He severely criticizes the theories of reference based on Russell and Frege speculations. The focus of his attention is the predicate of existence. Kripke is challenged by the theories arguing that existence either is not a real predicate or is not a predicate at all. He shows that a predicate of existence can be truly trivial but only in a limited manifold of cases. He characterizes as a modal fallacy the impossibility to pass the limits of this narrow manifold where the doctrine of triviality of the predicate is being mistakenly universalized. To vindicate his own view, he appeals the sphere of fiction and myth, to the domain of legends and pretense. Kripke discusses counterfactual statements and propositions referring topossible worlds in relation to objects of fiction and fantasy. The core of his argumentation is the ontology of pretense describing particular kind of abstract entities. The heroes of his philosophical reflections are Sherlock Holmes and Hamlet, Moses and Jabberwocky, unicorns and bandersnatches. Kripke asks when such creatures actually exist, and how propositions about them change their truth-value in dependence on a source, a context and modality. Vivid and inventive examples help the author to illustrate a set of problems perplexing for contemporary thinkers and offer his own original solutions.

Key words: Saul Kripke, quantifier, predicate of existence, fiction, pretense, entity, reference, proposition.

4 The work is prepared under support of RFBR project № 18-311-00268 "The Poetics of Philosophical Thinking: The Cultural Paradigm of the Modern Age and Contemporary Trends."

Одна из основных тем моей предыдущей работы (Кпрке, 1980)5 — семантика имён собственных и понятий естественных видов. Классическая точка зрения, на которую ссылается Патнэм и которую отстаивал Милль, состоит в утверждении, что имена собственные имеют лишь одну функцию — обозначать; им присуща денотация, но не коннотация. Альтернативная точка зрения, возобладавшая совсем недавно, принадлежит Фреге и Расселу. Они утверждают, что простые имена6 имеют коннотацию в очень строгом смысле: имя собственное, такое как «Наполеон», просто означает человека, имеющего наибольшее количество свойств, которые мы обычно относим к Наполеону, таких как бытие императором Франции, проигравшим при Ватерлоо, и так далее. Разумеется, могут быть предложены и, возможно, уже были предложены смешанные точки зрения.

По поводу различных общих понятий, таких как «корова» и «тигр» или «вяз» и «пляж», не только Фреге и Рассел, но и Милль (возможно, даже более явно), полагали, что они имеют коннотацию в том смысле, что мы усваиваем что есть тигр после того, как нам сообщат некоторую совокупность свойств, формирующих необходимые и достаточные условия бытия тигром. В обоих случаях, и там, где позиции Милля и Фреге-Рассела совпадают, и там, где они расходятся, я настаивал, что их общее мнение во многом ошибочно; и что всё это из-за референции, которая здесь гораздо важнее любого предполагаемого смысла7.

Сегодня я хочу обсудить один аспект этой проблемы, связанный с отсутствием более убедительного довода в пользу взгляда Фреге-Рассела на имена собственные, чем тот факт, что иногда имена могут быть пустыми — они,

5 Ныне эта работа хорошо известна, но настоящую статью следует читать с пониманием, что на тот момент работа была довольно новой, и поэтому снова была частично подытожена.

6 Рассел также говорит о так называемых логических именах собственных. В их отношении его взгляды близки Миллю, но он утверждает, будто то, что мы обычно называем «именами», не является, фактически, логическими именами собственными. То же происходит с простыми именами, которые имею в виду я, когда говорю о взглядах Рассела на имена, и поэтому я опущу квалификацию «простые», хотя согласно Расселу они не являются «подлинными» именами. См. обсуждение ниже в примечании 14, и в целом — (Russell, 1918-1919).

7 Современных версий больше, но здесь я собираюсь объединить их вместе с Фреге и Расселом: многие авторы — Витгенштейн (1953), Сёрль (1958) и другие, — считали, что вместо фиксированного списка свойств, формирующих необходимые и достаточные условия для того, чтобы быть Наполеоном или быть тигром, необходимо использовать кластер свойств, большая часть которых должна грубо определять объект. Ошибаться могли не все, или, по крайней мере, не большинство из них. В (Krip-ke, 1980) я утверждал, что эта версия — не важно, что думал тот, кто её создал, — на самом деле не преодолевает важнейших недостатков классического подхода (Kripke, 1980, 31-33, 60-61, 74-75).

например, могут оказаться художественным вымыслом. Кроме того, даже если они что-то обозначают, вполне возможно задаться вопросом, существует ли обозначаемое на самом деле. К примеру, мы спрашиваем, существовал ли Моисей как историческая личность и т.п. Что мы имеем в виду? Если бы функцией называния было только обозначение, тогда у пустых имён, похоже, вообще не было бы семантической функции, но ведь очевидно, что они не теряют семантических функций, как может оценить каждый, кто ценит хорошую художественную литературу. И даже если они имеют обозначаемое, мы можем спросить, скажем, существовали ли Моисей или Наполеон на самом деле. Когда мы так делаем, мы не спрашиваем, существовала ли на самом деле та личность. Мы не спрашиваем его, существовал ли он на самом деле, ведь если бы мы задавали такой вопрос, ответ был бы очевиден. Если уж все существуют на самом деле, то и эта личность также. Непостижимо, как отметили Рассел и Фреге, спрашивать личность, существует ли она на самом деле.

На сегодняшний день анализ Фреге-Рассела, вместе со своими вариациями, предлагает аккуратное решение этой проблемы. Если мы возьмём историю — например, о Шерлоке Холмсе, — то сказать, что Шерлок Холмс существует на самом деле, значит сказать, что тот или иной человек уникальным образом удовлетворяет условиям истории, или, во всяком случае, их большинству или достаточному количеству. Сказать, что он не существует, значит сказать, что это не так. По-видимому, если анализ утверждения таков, то он должен применяться также и к предположительным (counterfactual) ситуациям. Сказать, что «Шерлок Холмс существовал бы (или мог бы существовать) при определённых обстоятельствах», значит сказать, что некая личность однозначным образом сыграла бы роль сыщика в истории о Шерлоке Холмсе, или могла бы сыграть эту роль при этих обстоятельствах. А сказать, что он при определённых обстоятельствах не существовал бы, значит сказать, что при этих условиях история не могла бы быть правдой, о каком бы сыщике ни шла речь. В этом случае мы можем поменять имена в истории на кванторы существования, заменяя «Шерлок Холмс» на «Есть человек, уникальным образом соответствующий условиям истории». Предполагается, что это необходимые и достаточные условия в отношении как действительного, так и любого из возможных миров.

Да будет вам известно, что я отличаю вопросы о том, что необходимо, чтобы нечто было истинным в возможном мире, от эпистемологического вопроса, знаем ли мы a priori, что определённые условия должны

быть истинны в действительном мире. Посему, есть два вопроса по поводу анализа Фреге-Рассела. Во-первых, верно ли, что спрашивать о существовании Моисея в данной предположительной ситуации, или о существовании Шерлока Холмса, значит спрашивать, будут ли вещи, обычно говоримые о них, истинными в этой ситуации? Во-вторых, известно ли нам a priori, или с некоторой степенью определённости в отношении действительного мира, что существование Моисея или Шерлока Холмса в действительном мире материально эквивалентно вопросу о существовании некоторой уникальной личности, удовлетворяющей условиям истории? Это два разных и два конкретных вопроса; Фреге и Рассел могут быть правы в отношении одного из них и могут ошибаться в отношении другого. В любом случае, представляется, что у них есть аккуратное решение всех этих проблем, которое вписывается в то, о чём мы в действительности спрашиваем, когда спрашиваем, существовал ли на самом деле Шерлок Холмс — или так может казаться на первый взгляд.

Да будет известно тем, кто знаком с моей предыдущей работой, что я убеждён, на основании целого ряда примеров, что анализ Фреге-Рассела, применительно к естественному языку, ошибочен — в обоих случаях. Он неверен, главным образом, относительно предположительных ситуаций, и он неверен относительно того, что мы можем сказать a priori о действительном мире. Безусловно, спросить, например, мог ли Моисей существовать при определённых обстоятельствах, это не значит спрашивать, могли ли произойти при таких обстоятельствах такие-то и такие-то события. Во-первых, Моисей мог существовать, ещё не уйдя в религию или политику, и посему не свершив ничего из своих великих дел. И, конечно, не нуждался ни в ком другом, кто мог бы их сделать за него. Во-вторых, даже если бы Моисей никогда не существовал, возможно, некто, ему под стать, мог бы явиться, чтобы совершить точно такие же великие дела. Утверждения (одно, содержащее «Моисей», и другое, содержащее описание, обычно связываемое с этим именем), которые, как предполагается, имеют одинаковое истинностное значение во всех возможных мирах, таковы, что ни одно не влечёт за собой другое в возможном мире. Одно может быть истинным, а другое ложным в обоих случаях8.

Заметьте, что в этом случае я использую «Моисей» как имя реальной личности, и даже, возможно, предполагая правильность по сути (если не полную правильность) позиции Пятикнижия. Таким образом, я говорю о предположительных ситуациях, и утверждение, что существование кого-то

8

Разумеется, должны быть (крайне неправдоподобно, чтобы их не было) определённые идеи в философии истории, согласно которым великие личности призваны, чтобы осуществить определённые задачи. Такое допущение едва ли следует просто из анализа экзистенциальных утверждений и имён собственных. Думаю, что в таком случае анализ Фреге-Рассела должен быть отвергнут. В частности, описать такую предположительную ситуацию, в которой Моисей мог бы или не мог бы существовать, не значит спрашивать, можно ли подтвердить какие-либо свойства9. Это противостоит тому специальному значению, которое Фреге придал доктрине, гласящей, что существование не является предикатом. Простое единичное утверждение формы «Моисей существует» не равнозначно любому утверждению формы «Такие-то и такие-то свойства подтверждены», до тех пор, пока свойство бытия Моисеем не взято вами в качестве рассматриваемого свойства. Но если вы это сделали, то это будет записано в форме, которая не нравилась Фреге. Это значило бы, по сути: «Имеется у, такое, что у есть Моисей».

Рассел также утверждал, что существование не является предикатом10. Особенно в этом свойстве ему досаждало то, что оно было бы тривиально истинным по отношению ко всему. Как говорит Рассел

удовлетворяет позиции Пятикнижия, имеет мало общего с вопросом о том, мог ли Моисей существовать в данной предположительной ситуации. (Случай с Моисеем обсуждался в (Kripke, 1980, 66-67), на основе использования этого примера Витгенштейном (1953, §79)).

Конечно, можно изобрести свойство «моисейность», как часто предлагалось Куайном. См. (Quine, 1940, 149-150) и (Quine, 1960, 176-180), и мой комментарий в (Kripke, 1980, 29). Такое искусственно придуманное свойство не обсуждается здесь и само по себе нежелательно.

Фреге и Рассел, оба думают, что существование не может быть предикатом индивидуальностей (individuals), но определяют его как свойство «высшего порядка», выражаемое, когда мы применяем квантор существования к одноместному предикату. Фреге говорил, что ошибочное рассмотрение существования как предиката индивидуальностей, а не как (в его терминологии) понятия второго порядка, — это фундаментальная ошибка онтологического аргумента. См. примечание Н (Frege, 1997, 146). Точка зрения Рассела, на самом деле, близка Фреге, хотя и сформулирована в понятиях его теории дескрипций, так что иллюзия о наличии предиката индивидуальностей может быть присоединена к иллюзии, что дескрипции — это термины, отсылающие к объектам. Это понятно выражено у Куайна, который пишет: «Рассел вознамерился разрешить аномалии существования, допуская слово "существует" только в соединении с дескрипциями, и объясняя весь контекст "(-х)(...х...) существует" как сокращение для "(3y)(x)(x=y. =. ... х ...)" [...] Это выражение даёт строгое техническое значение невнятному заявлению Канта, что "существует" не есть предикат; а именно, "существует" грамматически не совместимо с переменной, чтобы построить матрицу "y существует"» (Quine, 1940, 151), (ссылки опущены). Но сложно понять, как Фреге и Рассел могли отрицать, что «(3y)(y = x)» — это «понятие первого порядка» (или предикат индивидуальностей), которое определяет существование. См. обсуждение ниже о необходимом существовании, и аргументе Мура против Рассела в примечании 8.

9

10

В предикате нет ничего такого, что нельзя было бы мыслить ложным. Я имею в виду, совершенно ясно, что если бы было нечто такое, как существование индивидуальностей, о котором мы говорим, то для него было бы абсолютно невозможно не применяться, а это признак ошибки. (Russell, 1918-1919, 211)

Предпосылка, которую здесь использует Рассел, может быть истолкована как верная. Это необходимо, что всё существует, или что каждому х соответствует у, такой, что у есть х. Из этого не следует, что существование — это тривиальное свойство, в том смысле, что всё имеет необходимое существование. Символически, это разница между У(х)Ех (факт, на который ссылается Рассел) и (х)УЕх, что не следует из первого. Только если бы вторая формула была верна, предикат, приписывающий существование индивидуальностям, был бы тривиален. В докладе по модальной логике (Kripke, 1971, 70)11 я обозначил эту проблему как модальное заблуждение. Если, на самом деле, существование конкретного объекта случайно, мы можем сказать об этом объекте, что он мог бы не существовать и не существовал бы при определённых обстоятельствах. К примеру, я бы не существовал, если бы мои родители никогда не встретились. Поэтому Мур прав, говоря в пику Расселу, что можно сказать о чём-то частном, что оно могло бы не существовать при определённых обстоятельствах, и не подразумевать под этим ничего, что должно анализироваться в понятиях подтверждения или неподтверждения определённых свойств12.

Вернёмся теперь к действительному миру. С точки зрения Фреге и Рассела, спрашивать, существовал ли Шерлок Холмс на самом деле, значит спрашивать, была ли история сущностно истинной по отношению к кому-либо (уникальным образом); и спрашивать, существовал ли Моисей, значит

11 Как я сказал в работе (Kripke, 1980, 157-158), в которой некоторые взгляды, излагаемые мной здесь, уже подытожены, использование Шерлока Холмса как имени действительной, но не возможной личности, сейчас кажется мне ошибочным.

12 Мур пишет:

В случае любых чувственных данных, которые кто-либо когда-либо воспринимает, рассматриваемый человек всегда может справедливо сказать о рассматриваемых чувственных данных: «Это могло не существовать»; и я не знаю, как это могло бы быть справедливым, если не было бы также справедливым и утверждение «Это на самом деле существует», и поэтому слова «Это существует» значимы (Moore, 1959, 126).

Аргумент Мура мог бы, очевидно, применяться к гораздо более широкому классу объектов, нежели чувственные данные. (Я думаю, что причина, по которой он озаботился чувственными данными, связана с идеями Рассела о логически правильных именах, в частности, что «это» всегда используется как логически правильное имя чувственных данных.) И если бы кто-то думал, что некоторые объекты (скажем, числа) обладали необходимым существованием, это было бы существенным фактом о каждом таком объекте и должно было бы означать a fortiori, что объект существует.

спрашивать, была ли история сущностно истинной по отношению к кому-либо. Давайте возьмём сначала случай, где нет художественного вымысла, где историки решили, что персонажи существовали на самом деле. Я рассмотрел этот случай в (Кпрке, 1980, 67-68). В случае существования Моисея, подразумевает ли утвердительный ответ, что история была сущностно истинной по отношению к кому-либо? Я думаю, что здесь Фреге и Рассел снова ошиблись, даже говоря о реальном мире. У них не получается увидеть разницу между вымышленной от начала до конца легендой о мифическом персонаже и легендой, выросшей вокруг реального персонажа. В последнем случае мы можем сказать, что истории, достигшие нас, легендарны и не были правдой ни о ком — даже если Моисей или кто-то другой, кто упоминается в истории, реально существовал. Фактически, я процитировал одного библеиста, который говорит то же самое об Ионе13.

Как я заметил по поводу двух этих случаев, причина, по которой мы говорим, что Иона существовал на самом деле, хотя истории о нём, достигшие нас, по существу ложны, в том, что есть цепь исторических связей, благодаря которой имя, возможно, с лингвистическими изменениями, достигло нас. И эта историческая связь возвращает нас к самому Ионе и историям, которые ошибочно относят к нему.

Предположим, что все истории о Шерлоке Холмсе были правдивыми историями об одном сыщике: достаточно ли этого, чтобы заключить, что Шерлок Холмс существовал на самом деле? Обложки многих книг такого типа противоречат этому тезису. Первая страница может гласить «Герои этого произведения вымышлены, и все сходства с реальными личностями — чистая случайность». Что это значит, так это то, что даже если какое-то ужасающее событие, о котором идёт речь в произведении, по существу истинно в отношении к некоторым конкретным людям, и даже если это истинно исключительно о них, то такое совпадение — чистая удача и нечто такое, что не было известно автору. (На самом деле, нам стоило бы с подозрением отнестись к такому заявлению, но в принципе это возможно.) Не они обозначены теми именами, что появляются в истории, и это только совпадение, что история

13 Я мог бы остановиться на самом Моисее. Известный библеист Мартин Нот верил, что Моисей был на самом деле, но что (в отличие от Витгенштейна (1953, §79), процитировано в (Кирке, 1980, 31)) он не имел ничего общего с исходом из Египта или большинством наиболее известных вещей, связываемых с ним в Пятикнижии. (Правда о нём — это «выведение в пахотные земли».) Эта информация, надо полагать, была неизвестна мне, когда я представил настоящую статью.

по сути истинна в отношении них. Если бы один из этих людей, о которых история оказалась истинной, пожаловался бы в суд на вторжение в частную жизнь или, может быть, на клевету или навет, он бы не выиграл дело исключительно на основании заявления, что история была по существу истинна в отношении него. Судья, если бы о совпадении было заявлено на самом деле, вынес бы решение против истца, а также против Фреге, Рассела, Витгенштейна и Сёрля14. Причина, ещё раз, состоит в недостатке какой-либо исторической связи с реальной личностью, даже несмотря на то, что мнения об этой личности по существу справедливы.

Сказанного достаточно для разъяснения. Если теория Фреге-Рассела неверна, тогда, разумеется, какое-то решение должно быть предложено вместо неё. Но если их теория (понятая стандартным образом) не даёт интуитивно верного решения касательно проблем существования и очевидно пустых имён, тогда эти проблемы, сами по себе, не являются аргументами в пользу их теории, как выделяющей описательный смысл в противовес обозначаемому.

Позвольте мне попытаться предложить верное решение. На самом деле существует две разные проблемы. Одна относится к тому, какой тип пропозиции выражается с помощью действительного имени — имени, которое на самом деле имеет обозначаемое: что выражается, когда мы составляем экзистенциальное утверждение, используя это имя? Предположим, что имя «Моисей» обозначает определённого человека. Когда мы справедливо говорим, что Моисей существовал, или говорим неверно, что Моисей не существовал, или предполагаем, что случилось бы, если бы Моисей не существовал, мы всегда говорим о том человеке. Существование в этом смысле является предикатом. Разумеется, если человек рядом, он вынужден соответствовать предикату, но это особенный случай. Но хотя мы могли бы анализировать это как «(Зу) (у = Моисей)», нам не следует пытаться заменить это чем-либо, привлекающим подтверждение свойств. Когда мы говорим: «Моисей мог не существовать и при определённых обстоятельствах не существовал бы», — мы говорим нечто об определённой личности, а не о том, как её дела могли бы сложиться при определённых обстоятельствах. Квантифицированные пред-

14 Позже мне сказали, что моё заявление не было бы справедливым при использовании английского закона о клевете, который очень выгоден для истцов, но было бы справедливым в правовой системе США. Я это не проверял. Концептуальная позиция, которую я отстаиваю, на самом деле не была создана под чьим-то влиянием (даже если английское право вменяет здесь что-то вроде «строгой ответственности»).

ложения, такие как «Всякая (действительная) личность могла бы не существовать вообще», имеют совершенный смысл, и существование — это предикат, управляемый квантором.

Как я предупреждал относительно аналогичных случаев в (Кпрке, 1980), не имеет значения, что, если бы Моисей не существовал, люди не смогли бы составить негативное экзистенциальное утверждение. Скорее, так как у нас есть возможность сослаться на Моисея, мы можем описать предположительную ситуацию, в которой Моисей не существовал бы. Не имеет значения, что в той ситуации люди не имели бы возможности сказать: «Моисей не существует», по крайней мере, используя имя «Моисей» так, как мы. Действительно, я могу описать предположительную ситуацию, в которой я бы не существовал, хотя, если бы так получилось, то меня не было бы, чтобы сказать об этом. Было бы неверно сопоставлять язык, который люди имели бы, находясь в определённой сложившейся ситуации, с тем языком, что мы используем для описания условий, которые сложились бы в той ситуации. (Иногда я касался этого запутанного сопоставления как в опубликованной литературе, так и в дискуссиях.)

Что происходит в случае художественного произведения? Художественное произведение, разумеется — в общих чертах, есть вымысел, будто случающееся в истории происходит на самом деле. Писать художественное произведение, значит представлять себе — обратимся к определённому роману, — что на самом деле существует Шерлок Холмс, что имя «Шерлок Холмс», используемое в этой истории, действительно обозначает некоторого человека, Шерлока Холмса, и так далее. Таким образом, в замысел повествования, надо полагать, входит то, что имя «Шерлок Холмс» действительно является именем и реально выполняет обычную для имён семантическую функцию. Если бы кто-то по ошибке поверил, что это имя скорее не-пустое, чем пустое, то это было бы частью той ошибки, что это — имя, выполняющее обычную семантическую функцию имён. Принцип, который я грубо здесь набросал, просто как применяемый в художественной литературе, мы можем называть принципом вымысла. В художественной литературе имеет место вымысел, притязающий на действительность15. В художественной литературе

15 Многие утверждали нечто подобное. Но когда я выступал с докладом, и даже впоследствии с Лекциями о Джоне Локке, я просто не подозревал, что этот принцип сформулирован Фреге. См. следующий отрывок (При цитировании Фреге был с частичными изменениями использован перевод (Бгеде, 2000). — Прим. пер.):

даже не оговаривается, что применяемые в ней имена суть «настоящие имена» героев — имена, которые дали им родители, или настоящие фамилии, или имена, которыми называют их друзья, и так далее. В «Лолите» (Nabokov, 1955)16, фактически, заявлено, что имена были изменены, чтобы защитить невиновных. И это тоже часть вымысла.

Если это так, то имя, конечно, не имеет никакого референта реально, оно как бы имеет референт; и если какая-либо точка зрения, подобная миллевской, верна, и семантическая функция именования — обозначение, то отсюда следует, что здесь мы только мним, что ссылаемся на некую личность и говорим

Имена, которые не служат той цели, для которой предназначено собственное имя, то есть ничего не именуют, мы будем называть кажущимися, мнимыми собственными именами [Scheineigennamen]. Хотя сказание о Вильгельме Телле — это сага, а не описание исторического события, имя же «Вильгельм Телль» — это мнимое имя, мы всё же не можем отказать ему в наличии смысла. Однако смысл предложения «Вильгельм Телль одним выстрелом сбил яблоко с головы своего сына» [...] я характеризую [...] как вымышленный.

Вместо «художественного вымысла» можно говорить о «мнимых мыслях» [Scheingedanke]. Соответствующие мысли тоже нельзя принимать всерьёз — в отличие от науки: это только кажущиеся, мнимые мысли. Если рассматривать драму «Дон Карлос» Шиллера как часть подлинной истории, то она в своей большей части стала бы ложной. Но художественное произведение вовсе не подразумевает такого серьёзного отношения: это только игра. Даже такие имена собственные в драме, которые отсылают к именам исторических личностей, и те — мнимые имена собственные; их здесь нельзя принимать всерьёз [...]

Логик не должен возиться с мнимыми мыслями, подобно тому как физик, исследующий грозовые явления, не обращает внимание на грозу на театральной сцене. (Frege, 1897, 229-230)

Этот отрывок породил много разных загадок, но экзегеза Фреге — не главное для нас. Три вещи, однако, нужно отметить. Во-первых, Фреге — первый автор, насколько мне известно, отметивший, что пустые имена в художественной литературе и предложения, их содержащие, есть часть авторского вымысла. Во-вторых, если бы отрывок, который я цитирую, был дан приведён целиком и разъяснён, всё равно не стало бы понятно, что называемое мной подходом «Фреге-Рассела» на самом деле было взглядом Фреге на смысл имён в художественной литературе. Нечто подобное проявляется во взгляде Фреге на имена исторических персонажей; также это проявляется в подходе некоторых современных фрегеанцев, таких как Алонзо Чёрч, в отношении легенд и художественного вымысла (см. его замечания о «Пегасе» в (Church, 1956, 7), примечание 18). Однако, тот подход к именам в случае художественного вымысла, который можно дедуцировать из приведённого отрывка, будет разительно отличаться. (Трудность понимания этого отрывка состоит в том, что бы согласовать его с самим собой или с тем, что Фреге говорил где-либо ещё). В-третьих, в этом отрывке Фреге говорит, что когда историческая фигура появляется в художественном произведении даже под своим именем, имя — всё равно только «мнимое имя собственное». Если это значит, что это не настоящее имя рассматриваемой фигуры, или оно не относится к нему или к ней, то я не думаю, что это правильно. Когда в «Войне и мире» Толстой упоминает Наполеона, и использует его в качестве героя своего произведения, он говорит о Наполеоне (См. Том 9).

16 В предисловии предполагаемый редактор рукописи говорит, что имена вымышлены. Например, «Гумберт Гумберт», имя рассказчика и главного героя, — это псевдоним.

что-то о ней. Пропозиции, возникающие в повествовании, в таком случае, — не подлинные пропозиции, говорящие что-то о конкретной личности; вместо этого они представляют собой мнимые пропозиции. Это не значит, что предложения, возникающие в повествовании, бессмысленны в самом строгом смысле этого слова, потому что известно, так сказать, за какой тип пропозиций они выдаются, будучи выраженными. Могло бы быть так (хоть такое предположение и может быть фантастичным), что Дойль писал не придуманные истории, а историческую хронику действительных событий. В этом случае мы бы ошиблись, если бы сочли, что эти предложения не выражают никаких пропозиций. На самом деле, мы могли бы, в принципе, сказать, что они выражают некоторую пропозицию. Но, с предлагаемой мной точки зрения, они не выражают вообще никакой пропозиции в том случае, если имена ни на что не ссылаются. В частности, потребовалась бы исходная пропозиция, которую мы могли бы высказать для каждого из возможных миров, вне зависимости от того, была бы эта пропозиция, якобы выражаемая предложением, истинной при рассматриваемых условиях или нет. Если предложения художественной литературы не проходят такое испытание, значит они не выражают подлинных пропозиций. И по моему разумению, предложения художественной литературы этого испытания не выдерживают.

При каких условиях, в отношении ранее упомянутого мной случая, Шерлок Холмс существовал бы, если известно, что фактически это имя не имеет референта? Тут бы не прошло, если бы то или иное лицо попросту совершило все эти вещи из повествования, ведь предполагается, что имя «Шерлок Холмс» обозначает строго определённую личность. Нельзя сказать: «Хорошо, оно указывает не на реальную персону, но всего лишь на возможную», — нравится кому-то подобная онтология или нет, — потому что многие возможные люди могли бы совершить вещи, о которых идёт речь. Фактически, некоторые действительные люди могли бы совершить эти вещи, если бы обстоятельства были иными, в другом возможном мире. Чарльз Дарвин, реши он пойти по другой стезе, мог бы в своё время организовать великолепный уголовный розыск по Лондону и схватиться с неким аналогом Мориарти. Но это не значит, что про него, или кого-либо другого, можно сказать, что он был бы Шерлоком Холмсом или смог бы им быть. Он мог бы исполнить роль Шерлока Холмса, он мог бы осуществить истории, рассказанные о Шерлоке Холмсе. Но если замысел в отношении Шерлока Холмса в том, что имя «Шерлок Холмс» указывает на кого-то конкретного, тогда нельзя сказать, какая личность

имелась в виду. Нет никакого критерия, чтобы предпочесть одного другому; и надо просто сказать, что это имя не обозначает никого17.

Мне бы хотелось сказать несколько больше по вопросу о вымысле. Вне моей философской доктрины о мнимых пропозициях, мне кажется очевидным, что любая теория вынуждена начинать с того факта, что эти вымыслы в художественной литературе — вымыслы. Кажется, что люди удручены и озадачены пустыми именами, как будто их существование — великий парадокс, и очень сложно найти теорию, которая могла бы приемлемо объяснить возможность таких вещей. «Если функция именования — референция, то как возможны пустые имена?» С другой стороны, кому-то практически приходится признавать пустые имена, потому как, имея любую теорию референции — имея любую теорию того, как выполняются условия референции, — можно только мнить, что эти условия выполняются, хотя на самом деле это не так. Поэтому, существование притворных имён (в художественной литературе) не может серьёзно обсуждаться различными теориями именования.

Вопрос о том, возможны ли пустые имена, особенно будоражил Рассела. Он намеревался исключить возможность пустых имён (из-за своего понимания логических имён собственных; имена же в обыденном смысле, понимаемые как сокращённые определённые дескрипции, могут быть пустыми, не являясь при этом реальными именами; см. примечание 2). Он свёл логические имена собственные к именам наших непосредственных чувственных данных, чьё существование полагалось несомненным, но было при этом весьма ускользающим18. Несомненная истина состояла тогда в том, что вещи, названные таким образом, существуют. Витгенштейн в «Трактате» (Wittgenstein,

17 См. (Kripke, 1980, 156-158). Нужно иметь в виду, что на момент выступления с докладом, лекции были сравнительно свежими. Раздел начинается с мифического термина естественного типа («единорог»), но продолжается «Шерлоком Холмсом».

18 Это выражено в следующей беседе (При цитировании Рассела был с частичными изменениями использован перевод (Rassel, 1999). — Прим. пер.):

Вопрос: Если собственное имя вещи, «это», изменяется от случая к случаю, то как возможно что-либо аргументировать?

М-р Рассел: Вы можете удерживать «это» в течение минуты или двух. Я нарисовал эту точку [он поставил точку на доске] и говорил о ней какое-то непродолжительное время. Я подразумеваю, что она часто меняется. Если вы аргументируете быстро, вы сможете вполне успеть до тех пор, пока это закончится. Думаю, вещи сохраняются конечное время, несколько секунд, минут, или сколько бы не понадобилось, чтобы это смогло случиться.

Вопрос: Не считаете ли вы, что она изменяется под воздействием воздуха?

1961) делает объекты, на которые у него ссылаются имена, частью необходимого предметного содержания мира. В этом случае невозможно, чтобы рассматриваемые вещи могли лишиться существования. Эти две стратегии, несомненно, основаны на одном побуждении: фактически, как нам известно, они [Рассел и Витгенштейн] работали вместе.

Интересно подметить, что выводы, к которым они пришли, не то чтобы не идентичны, но, фактически, несовместимы и обнажают проблему перехода от эпистемологического к метафизическому рассмотрению. Ясно, что наши непосредственные чувственные данные не имеют никакого необходимого существования. Их существование так же случайно, как и что угодно другое. Прямо сейчас я получаю все виды зрительных впечатлений. Не войди я в эту комнату, или войди я в неё с завязанными глазами, эти зрительные впечатления никогда бы не существовали. Поэтому их существование случайно.

Многие толкователи задавались вопросом, не являются ли объекты «Трактата» на самом деле расселовскими чувственными данными. Не касаясь внутренней очевидности, можно сказать, что если бы это было так, то они не выполнили бы условий, наложенных на объекты в «Трактате».

В любом случае, Расселу едва ли удается уклониться от явной возможности пустых имён. Если имена сводятся к нашим непосредственным чувственным данным, возможно, это тот самый случай, когда можно не сомневаться в существовании так называемых объектов. Но историю можно раскручивать дальше, представив, что чувственные данные называются с помощью мнимых имён, для которых в повествовании установлено, что они являются расселов-скими логическими именами собственными, хотя фактически они являются именами чувственных данных, которыми не обладает никто. Предположим, например, что одно такое имя — «Гарри», и «Гарри» — это имя некоторого

М-р Рассел: Если он не изменяет её явления в той степени, которая достаточна для того, чтобы ваши чувственные данные стали иными, то это не имеет значения. (Russell, 1918-1919, 180)

Рассел думал уже в «Об обозначении» (Russell, 1905), что составляющие наших предложений должны быть знакомыми объектами, но то, что признаётся в качестве знакомого, по мере развития его работы становилось всё более ограниченным. Так называемые имена вещей, которые не являются знакомыми нам объектами, есть по-настоящему замаскированные дескрипции. Теория, предлагаемая в (Russell, 1918-1919), намного сдержаннее, чем его ранние идеи. Я обязан Гидеону Макину (много позже прочтения этой лекции) идеей о том, что для Рассела чувственные данные были на самом деле чем-то физическим, но таким, что это, строго говоря, не следует отождествлять со зрительными впечатлениями, как я склонялся сделать в этом тексте. Но это не повлияет на установку, что эти данные есть мимолётные сущности, что подтверждает процитированный диалог.

определённого комплекса чувственных данных. Истинным для меня, в таком случае, будет сказать извне повествования, что Гарри не существует, что нет такого комплекса чувственных данных как Гарри. Так что даже теория Рассела не избегает этого затруднения. Кажется, невозможно представить, что это затруднение можно избежать вразумительным образом; при наличии у нас теории референции, частью вымысла истории могло бы быть то, что условия этой теории выполнены, даже если на самом деле это не так. (Было бы возможно избежать любой ошибки в отношении реального именования, но не в отношении художественной литературы или вымысла.)

Чтобы стало понятнее, нужно перестать себя запутывать; нужно осознать, что вымыслы, при которых условия семантического обозначения выполняются, всегда будут возможны, вне зависимости от того, какая теория референции поддерживается. В случае Шерлока Холмса создана видимость, что это имя обозначает определённого человека, и что о нём говорятся определённые вещи. Это не значит, что предложения, имеющие место в повествовании, выражают изначальные пропозиции в том смысле, что мы можем сказать, при каких предположительных условиях они могли бы быть истинными. Потому что мы этого не можем. То, что я говорю о вымысле, может быть применено, mutatis mutandis, по отношению к ошибкам и другим подобным случаям (ошибка как нечто противопоставленное вымыслу). (Рассел, похоже, уклоняется от самой возможности ошибки путём введения своего условия достоверности.) И не стоит относиться, как к чему-то странному, к тому, что такие ошибки могут существовать — следует принять это, как нечто естественное и неизбежное.

Теперь, чтобы составить правильное мнение по этому поводу, нужно отделить случаи имён, встречающихся в художественной литературе — где, используя их корректно, мы можем сказать, что герой не существует: например, «Шерлок Холмс не существует», — от тех случаев, где, напротив, имя «Шерлок Холмс» используется так, что правильно будет сказать, что он существует. Уже обсуждалось — например, Хинтиккой (1962), — что, выражение Декарта «Я мыслю, следовательно существую», если его рассматривать как логическое умозаключение, будет ошибочным. Замените, говорит Хинтикка, «Я» на «Гамлет». Гамлет думал о многих вещах, но следует ли из этого, что он существовал? Подход, который, предположительно, использует Хинтикка, соответствует английскому тесту «правда или ложь», где спрашивается:

Гамлет был женат — правда или ложь?

Гамлет был нерешителен — правда или ложь?

Гамлет мыслил — правда или ложь?

Признать последнее ложным, значило бы назвать его безумным, что не соответствует содержанию пьесы. Но что аргумент Хинтикки не может различить, так это то, что в этом смысле — в узком смысле, когда речь идёт о сообщении внутри пьесы, — высказывание «Гамлет существовал» также будет правдой, потому что в произведении на самом деле был такой персонаж как Гамлет. Это не тривиально. Иногда в таком тесте на истинность или ложность подобное утверждение следует пометить как «ложное». К примеру, вполне вероятно, что в соответствии с пьесой кинжал Макбета не существовал. Был ли призрак отца Гамлета реален, или Гамлет просто бредил? В нашем случае, я думаю, в пьесе подразумевается, что призрак был реален. В этом смысле, несомненно, Гамлет существовал на самом деле, хотя если он реально думал о том, что за ковром крыса, то там никакой крысы не было. Так что умозаключение «А мыслит, следовательно А существует» отлично выдерживает приводимый контр-пример к этой схеме умозаключения19.

Внутри пьесы «Гамлет» ставят пьесу, называющуюся «Убийство Гонзаго». Предположим, согласно пьесе «Гамлет», речь не должна была пойти о каком-либо историческом персонаже20. Кто-то может сказать, разговаривая внутри пьесы «Гамлет», что такого персонажа, как Гонзаго, никогда в действительности не существовало, и он — просто вымышлен. Так как Гамлет реален внутри пьесы, то было бы неверно сказать о нём так же. Так что Гонзаго был просто вымыслом; Гамлет же был реальной персоной. Какие бы доводы свободной логики ни приводились, случай Гамлета (так, как он изложен у Хинтикки) к ним не относится21.

19 Г. П. Грайс говорил мне, что это была и его точка зрения, но я не ручаюсь за каждую деталь.

20 Когда я сделал такое предположение, то всего лишь продемонстрировал своё невежество. Кажется, на самом деле Дом Гонзага был важной группой итальянской знати, властвовавшей в Мантуе и других местах. (Почему у Шекспира написано «Гонзаго», мне не ясно.) Пару лет назад я говорил со специалистом по Шекспиру, который сказал мне, что реальный Гонзаго (предположительно, член Дома) был на самом деле убит, хотя такой пьесы, как «Убийство Гонзаго», насколько известно, не было. Однако, я не смог проверить это окончательно. В тексте я оставил предположение, что исторически не было ни убитого Гонзаго, ни пьесы об этом убийстве.

21 В свободной логике схема общего умозаключения Ба=>(Зх)Бх не действительна. Также, (Зх)(х=а) является ни действительным, ни следующим в общем из Ба. Каковы бы ни были причины, случай «Гамлет думает», взятый внутри пьесы, не является подтверждением необходимости для свободной логики.

Иногда мы говорим, не то, что «Гамлет» — это пустое имя, но что «Гамлет» — имя вымышленного персонажа. Кажется, что это придаёт имени референт. Должны ли мы теперь считать это вводящим в заблуждение способом речи, или нам следует приписать обыденному языку онтологию таких сущностей, называемых «вымышленными персонажами»? Что ж, жутковатая фраза «сущности, называемые "вымышленными персонажами"» уже предполагает отрицательный ответ. Нет ли здесь призрачных сущностей?

Сейчас на самом деле я думаю, что ответ на мой вопрос должен быть «да», и что вымышленные персонажи это не призрачные сущности или просто возможные сущности — они сущности определённого рода, которые существуют в реальном мире. Мы, кажется, вводим квантор существования применительно к ним, когда говорим: «Был такой вымышленный герой как Гамлет». Утверждения такой формы (они не находятся внутри повествования, потому что внутри Гамлет — не вымышленный персонаж, хотя Гонзаго — да) не тривиальны, точно так же как внутри повествования не тривиальны положительные утверждения о существовании, использующие имя «Гамлет». Мы можем спросить: «Был ли такой вымышленный персонаж — Гамлет?», — и ответ будет «Да». Был ли такой вымышленный персонаж как Гонзаго? Ответ — «Нет», потому как только в пьесе «Гамлет» говорится о пьесе «Убийство Гонзаго». На самом деле нет такой пьесы, и поэтому нет такого драматического героя как Гонзаго, чтобы он появился в «Убийстве Гонзаго». Говоря изнутри пьесы, мы бы сказали, что Гамлет — реальная личность, а Гонзаго — вымышленный персонаж. Говоря снаружи пьесы, мы скажем, что Гамлет — вымышленный персонаж, а не реальная личность; Гонзаго, с другой стороны, не вымышленный персонаж. То есть речь о том, что такой вымышленный герой существует, идёт внутри, но не снаружи этого произведения.

Важно уяснить, что так называемые вымышленные герои — не призрачные возможные люди. Вопрос об их существовании — это вопрос о действительном мире. Он зависит от того, были ли определённые произведения действительно написаны, были ли определённые вымышленные истории рассказаны. Вымышленный персонаж может рассматриваться как абстрактная сущность, которая существует в силу человеческой деятельности, так же как народы — это абстрактные сущности, которые существуют в силу действий

людей и их взаимоотношений22. Народ существует, если определённые условия истинны в отношении людей и их отношений; он может оказаться несводимым к этим людям и отношениям, потому что мы не можем артикулировать их внятно (или, возможно, без логического круга). Подобным образом, вымышленный герой существует, если люди совершили некоторые вещи, а именно, создали некоторые литературные произведения и героев в них.

В обыденном языке, мы очень часто квантифицируем вымышленных персонажей. Возможно, такое квантифицирование могло бы быть устранено, если бы всегда можно было заменить изначальное (квантифицирован-ное) предложение на предложение, описывающее действия людей23. Но вот, для примера, разговор, который я однажды имел. Вы вероятно слышали, как в библии израильтяне часто принуждались к тому, чтобы приносить в жертву своих детей злому божеству, называемому «Молох». Некоторые библеисты утверждают, что было ошибкой принимать слово «Молох» за собственное имя божества24. Фактически, никакого такого языческого божества не было, и слово «Молох» означало способ жертвоприношения, подобный сожжению25. И «Молоху» следовало на самом деле переводить как «Молохом», то есть типом жертвоприношения. Так что, идея, будто существовало такое языческое божество, была ошибкой. Однажды я кому-то26 рассказывал об этом, говоря, что вот с этой точки зрения, такого языческого божества не было, на что мне сказали: «Конечно, такого бога не было. Ты ведь не веришь в языческих божеств, не так

22 Ван Инваген (Van Inwagen, 1977, 1983), похоже, переоткрыл очень похожую теорию. Сам я смутно припоминаю теперь, что слушал лекцию Майкла Даммита, который указывал на различение между пустыми именами и именами вымышленных персонажей. Если моё воспоминание правильно, то это вполне могло повлиять на мои идеи. Также, уже в своей статье «Воображаемые объекты», Мур (возражая Райлу) говорит, что, разумеется, разные вымышленные утверждения Диккенса и вправду относятся «к М-ру Пиквику», но не делает никакого явного заключения об онтологии вымышленных персонажей. Маловероятно также, чтобы он отстаивал онтологию Мейнонга. См. Moore, 1959, 105.

23 Тем не менее, это справедливо, что есть вымышленные герои с определёнными свойствами, и всякий, кто это отрицает, не прав.

24 На самом деле, среди них был Отто Эйсфельд, и те, кто приняли его теорию, см. (Eissfeldt, 1935). Я думаю, что теория Эйсфельдта сейчас, возможно, менее популярна, чем это было, когда я выступал, но это в любом случае не влияет на пример. Намного более ранняя теория, приписываемая Эйс-фельдтом Аврааму Гейгеру, также содержит вывод, что слово «Молох» было не именем языческого божества, но образовалось в результате неправильной вокализации слова «мелех» («король», на иврите). Некоторые комментаторы, которых я читал недавно (много позднее публикации этой статьи), признают, что слово «Молох» действительно было именем языческого божества.

25 На самом деле, как я припоминаю, оно значило человеческое жертвоприношение.

26 Гарри Франкфурту.

ли?» Этот ответ показывает неоднозначность, о которой я сказал: одно истолкование применяет квантифицирование к реальным богам, и в нём заранее уже гарантировано, что такого бога, как Молох, не существует; другое истолкование применяет квантифицирование к мифологическим сущностям, как в вопросе: «Был ли такой (мифологический) бог?» Ответ должен был бы быть «да», но в соответствии с этой частной теорией, превращается в «нет». Понятие «бог» становится неоднозначным. Это может быть понято в таком смысле, что только язычник соответствующего типа мог бы опознать существование богов Олимпа. Но обычно мы пользуемся этим иначе — например, когда мы спрашиваем: «Сколько греческих богов было?», «Можете ли вы назвать кого-либо из греческих богов?», и т.п.

Если формулировать вопрос в терминах существования вымышленных персонажей, то ответ на вопрос «Существовал ли Гамлет?» будет утвердительным, и мы не обращаемся к тому, что говорит история. Точно так же, ответ на вопрос «Существовало ли такое божество как Молох?» может быть утвердительным, вопреки Эйсфельдту. Нужно быть уверенным, о каком типе сущности говорится в данном случае. Если спросить: «Существовал ли такой вымышленный персонаж как Гамлет?» — ответ будет «да». И, конечно, можно спросить, если есть вымышленный персонаж, обозначенный как А, и вымышленный персонаж, обозначенный как Б, не один ли это вымышленный персонаж; и это тоже имеет смысл. Грубо говоря, аппарат квантифицирования и идентификации этих вымышленных персонажей доступен нам в обыденном языке. Они не призрачные возможные сущности; они абстрактные сущности определённого рода, которые существуют в силу человеческой деятельности.

Многие пришли в замешательство по этому поводу, говоря: «Конечно, имеются вымышленные персонажи, которые вымышленным образом совершают такие-то и такие-то поступки; но эти персонажи не существуют; поэтому, здесь, должно быть, применима такая точка зрения, как у Мейнонга, с первосортным и второсортным существованием, или расширенным и ограниченным существованием»27. Это не то, о чём я здесь говорю. Имя «Гамлет», как используемое в истории, не притязает на то, чтобы обозначать

27 Во всяком случае, так Рассел охарактеризовал Мейнонга в «Об Обозначении». Признаюсь, я никогда не читал Мейнонга и не знаю, точна ли эта характеристика. Следует вспомнить, что Мейнонг — это философ, которого Рассел (по крайней мере, первоначально) уважал; не похоже, чтобы эта характеристика была карикатурой.

вымышленного персонажа, оно притязает на то, чтобы обозначать личность; и только когда мы говорим снаружи повествования, только тогда мы можем сказать, что такой личности не существует. Когда мы говорим: «Был такой вымышленный персонаж как Гамлет», — мы не обращаемся к призрачной личности — мы обращаемся к вымышленному персонажу, который на самом деле существует, потому что люди написали произведения определённого рода. Как я говорил, вымышленные персонажи есть абстрактные сущности определённого типа. К этому относятся и такие вымышленные персонажи, которые не существуют — например, Гонзаго. Однако, вполне могут быть вымышленные вымышленные персонажи, такие как Гонзаго. Предикат «вымышленный» может быть размножен, и Гонзаго — это подлинный вымышленный вымышленный персонаж. Действительно есть такой вымышленный вымышленный персонаж, хотя при этом нет такого вымышленного персонажа28.

Свойства вымышленных персонажей могут быть различными. Многие из них не являются человеческими свойствами (по Мейнонгу или же как-то иначе). Так, вымышленный персонаж может быть широко известным или малоизвестным, много обсуждаемым литературной критикой, обнаруживаемым в некоторых пьесах Шекспира, изобретённым Конаном Дойлем, и т.д. С другой стороны, условность нашего языка позволяет нам эллиптически29 приписывать им свойства в произведениях, где они появляются. Так, был такой вымышленный сыщик, который жил на Бейкер-стрит, мог делать выводы исходя из мельчайших деталей, и т.д. Есть такой вымышленный персонаж, которому дали задание убить своего дядю, но нет такого, которому дали задание убить свою прабабку. (Или, может быть, есть; слишком много произведений было написано, и, вполне вероятно, я просто не слышал о подобном. Но всё же, если такое произведение есть, то я могу сказать с ответственностью, что соответствующие вымышленные персонажи не одинаково популярны.)

Остаётся два момента. Первое, на что мне следует указать, особенно в свете того факта, что Патнэм особо выделил эти случаи, — это моя точка зрения на воображаемые субстанции, такие как, например, волшебный эликсир и единороги. Здесь я также хотел бы заявить, что нельзя вразумительно

28 Нужно помнить (см. прим. 19), что пример очевидно не корректен, но я сохранил замысел, как будто он корректен. Корректные примеры, само собой, существуют. Заметьте, что если Эйсфельдт прав, что нет такого вымышленного персонажа (бога) как Молох, но также и нет такого вымышленного вымышленного персонажа.

29 Я имею в виду, что такая фраза как «в подобных историях» может быть, и обычно это так, опущена.

утверждать — как это обычно происходит в исследовательской литературе, — что, хотя фактически никаких единорогов нет, они могли бы существовать. Почему я говорю, что мы не можем этого сказать? Так вот, под единорогом в мифе подразумевается существо, относящееся к определённому типу, определённому естественному типу животных. Понятие «тигр» не означает просто «любое взрослое животное жёлтого цвета с чёрными полосками». Животное, существующее или на самом деле, или предположительно, пусть даже оно выглядит как тигр снаружи, не было бы, будь оно рептилией внутри, тигром — как я уже отмечал в (Kripke, 1980, 119-121)30 и др. Сходным образом, несомненно, что-то, отличное по химическому составу от воды, не было бы водой. Поэтому утверждение «Вода — это Н2О» есть необходимая истина.

Если кто-то ссылается на действительное животное, можно, конечно, выяснить, так ли это с помощью того, что Патнэм называет «стереотип» (Putnam, 1975), без знания, какова его внутренняя структура или как отличить его от других подделок, таких как «золото дураков» или поддельный тигр. Дэвид Льюис однажды указал мне на сумчатых тигров, с чем можно согласиться. Нет нужды, будучи непосвящённым, уметь производить эту дифференциацию, можно доверить это учёным, которым может понадобиться продолжительное время, чтобы сделать это, но мы по-прежнему сможем ссылаться на тигров. Это потому, что тигры близки к нам; мы имеем исторические причинные связи с ними в реальном мире, благодаря которым мы можем ссылаться на них. Те свойства, которые определяют их суть, могут быть позже открыты эмпирически; когда они открыты, можно сказать, какие возможные (или действительные) животные, схожие с тиграми, не могли бы быть (или могли бы) тиграми.

То же самое, по-моему, касается единорогов. Если бы история о единорогах была правдивой, то, разумеется, эти животные были бы где-то рядом, и мы могли бы сослаться на них и позже открыть их внутреннее строение. Но, полагаю, эта история полностью ложная, так что никакой связи с каким-либо действительным животным нет. Тогда не следовало бы говорить, что в истории слово «единорог» просто означает (скажем так, это всё, о чём история говорит нам) «такое животное, которое похоже на лошадь и имеет одиночный рог». Не следовало бы говорить, что «единорог» просто обозначает любое взрослое

30 Словарное определение, к которому я обращаюсь, приведено там полностью.

животное как вот это, потому что тогда это не было бы вымышленным именем вида существ. Фактически, можно было бы также обнаружить новый фрагмент истории, который объясняет, как иногда людей вводили в заблуждение животные, которые только выглядели похожими на единорогов, и те принимали их за единорогов. Эти лже-единороги принимались за чистую монету, пока их внутреннее строение не было раскрыто. Повествование, однако, не выделяет различий, присущих внутреннему строению. Предполагается, что «единорог» — это название определённого вида. Нам дана их частичная идентификация; есть другие критерии, которые помогли бы отличить их от лжеединорогов, но нам не рассказано, что это за критерии. Мы также не можем сказать: «Что ж, давайте подождём, пока биологи выяснят», — потому что биологи не могут выяснить ничего о единорогах. Ни о каком из возможных животных мы не можем сказать, что оно могло бы быть единорогом. Можно просто сказать, что оно выглядело бы так, как предположительно выглядел единорог. Если бы некий возможный мир содержал два очень разных вида, одинаково в полной мере соответствующих вышеупомянутому повествованию, то нельзя было бы сказать, который из них был бы единорогом.

Говоря о действительном мире, я хочу так же сказать, что простое открытие того, что существовали животные, в целом отвечающие тому, что миф говорит о единорогах, не означало бы, тем самым, открытия, что единороги на самом деле существовали. Связь, как это ни прискорбно, была бы чисто случайной. На самом деле, миф может говорить: «Существа, упоминаемые в этом мифе, мифичны, и любое сходство с любыми существами, сохранившимися или вымершими, есть чистая случайность». Давайте считать, что так и говорится. Это показывает, что нужен не просто факт того, что животные в сохранившемся без изменений мифе удовлетворяют всем требованиям, предъявляемым к единорогам, но что миф был о них, что миф говорил эти вещи о них, потому что люди имели историческую и действительную связь с ними.

В таком случае, здесь имеется два разных тезиса. Во-первых, мы могли бы выяснить, что единороги на самом деле существовали, но чтобы выяснить это, было бы недостаточно просто выяснить, что определённые животные имеют свойства, упоминаемые в мифе. Нам бы пришлось обнаружить реальную связь между этими существами и мифом — по крайней мере в случае существ, которые мало изучены биологически. Если бы точное биологическое описание такого животного было дано, ответ мог бы быть другим.

Полное описание внутреннего строения (и, возможно, уточнение его места на эволюционном древе, генетическая наследственность и т.д.) могло бы побудить нас сказать: «Случайно выясняется, что это именно такой вид». Но это не то, что обычно происходит в историях и мифах. Более того, способ, который я использовал, возможно слишком эпистемологичен. Я говорю вовсе не о том, что мы можем «выяснить». Я устанавливаю требования, в каком случае будет истинным, что единороги действительно существовали, в противоположность тому, что мы обычно думаем31. Однако, даже если бы характеристики в точности соответствовали тому, на что я только что указал, и действительно существовал бы некий вид, отвечающий этим характеристикам (строение, положение на эволюционном древе, и т. д.), то и тогда, история едва ли была бы истинной, и исходные пропозиции о рассматриваемом виде могли бы быть выражены только в таком (неудачном) смысле, что это совпадение — чистая случайность.

Во-вторых — и это следующий тезис, — зная, что никаких единорогов нет, мы не можем сказать, что единороги могли бы существовать или существовали бы при определённых условиях. Утверждения о единорогах, подобно утверждениям о Шерлоке Холмсе, только имитируют то, что выражают пропозиции. Они на самом деле не выражают, но просто притязают на выражение пропозиции. В случае биологических видов, по крайней мере, это истинно, когда миф в полной мере не определил характеристики гипотетических видов, как я и отметил в предыдущем абзаце. Нельзя сказать, в каком случае эти предложения были бы истинными в предположительной ситуации, и поэтому не может быть выражена никакая пропозиция32.

31 Если понятие «единорог» на самом деле ведёт начало от какой-то реальной разновидности животного, то существует две возможности. Одна могла бы быть такой, что единороги, в конце концов, и в правду существовали. Другая, это то, что мифическая разновидность животного исторически связана с реальной разновидностью. В случае отдельных людей аналогом является Санта Клаус, мифический персонаж, восходящий к реальной исторической личности, Святому Николаю, см. (Кирке, 1980, 93). Именно, когда мы признаём — идёт ли речь о разновидностях животных или о личностях, — что данный мифический случай возник из реального, либо неправильные представления восходят к действительной исторической личности или разновидности животного, то это приемлемо. Могут быть пограничные случаи. Здесь нам нет нужды более обращаться к ним.

32 Возможно, я проигнорировал множество специальных технических формальностей, когда здесь, и в (Кпрке, 1980), поверхностно рассказывал о естественных разновидностях животных, и даже использовал понятие «виды» относительно неформальным способом. В таксономической литературе поднимались проблемы и шли диспуты о том, как следует определять понятие «виды», и как большие или меньшие естественные разновидности животных должны определяться. Более того, я не уделил внимания видам, у которых самец и самка могут иметь сильно различающееся внутреннее строение

Однако, следует сказать ещё кое-что. Как Шерлок Холмс был вымышленным персонажем, и мог бы существовать или не существовать мифический бог, связываемый с библейским «Молохом»33, так же реально существует такой тип мифического животного как «единорог». Это не именует натуральный тип — даже мейнонговский натуральный тип, — но это, ещё раз, действительная абстрактная сущность, «мифический зверь», как я, кажется, видел в одном словаре.

Позвольте мне упомянуть о, возможно, наиболее затруднительном месте в учении о мнимости при выражении пропозиции. Особенно остро оно чувствуется в такой форме: «Как может утверждение, что единороги существуют, не выражать, в действительности, пропозицию, если известно, что оно ложно?». Я бы возразил на это, во-первых, что недостаточно просто быть в состоянии сказать, что это ложно; нужно ещё сказать, при каких условиях, если таковые вообще имеются, это могло бы быть истинным. И кажется, здесь нет чистого критерия. Тем не менее, остаётся вопрос, почему мы называем это ложным. Почему мы говорим: «Единороги не существуют»? Схоже, разумеется, со случаем Шерлока Холмса.

Я не полностью уверен в ответе, но скажу, что могу. Во-первых, мне кажется, что аргумент, будто высказывание «единороги существуют» не может выразить пропозицию, или что фраза «Шерлок Холмс существует на самом деле» не может выразить пропозицию, достаточно убедителен. Здесь, говоря о фразе «Шерлок Холмс существует на самом деле», я не использую имя «Шерлок Холмс», чтобы сослаться на вымышленного персонажа; в данном истолковании имя претендует на обозначение существующей сущности. Также я не использую это предложение, прибегая к условности, что истинным считается то, о чём сообщает повествование.

Предположим, я использую это предложение, чтобы выразить некую возможную пропозицию о сыщике, данном нам в повествовании. Тогда я не могу говорить о предположительной ситуации, которая могла бы быть так

(некоторое различие должно быть всегда). Хотя я также и не специалист в области химии, разговор о химических веществах очевидно вызывает меньше вопросов. Но здесь примеры с мифическими видами слишком хороши, чтобы упустить их, и я надеюсь, что грубый и скорый подход передаёт разумную идею, содержащуюся в этих примерах.

33 На самом деле, помимо Пятикнижия, слово «Молох» появляется в более поздней религиозной литературе и используется в смысле мифического бога. Мои утверждения должны быть ограничены словоупотреблением Пятикнижия.

же корректно описана, как одна из тех, где «Шерлок Холмс увлекался крикетом», «Шерлок Холмс был сыщиком» или «Шерлок Холмс существует». Это оттого, что, когда я думаю о них, я не могу понять, при каких обстоятельствах они были бы истинными — оставим любые другие высказывания о Шерлоке Холмсе, такие как «Шерлок Холмс был лучшим сыщиком всех времён». Некоторые из этих утверждений истинны и выражают пропозиции, когда мы просто сообщаем, о чём говорится в повествовании, но, как я сказал, это не относится к рассматриваемому вопросу. (Сходным образом, утверждение иногда используется просто, чтобы сказать, что в истории говорится или подразумевается р, но это использование другого рода). Я также не говорю об утверждениях о вымышленных персонажах. Они имеют истинностное значение при описании действительных или предположительных ситуаций; в частности, такой вымышленный сыщик фактически существует, но мы легко можем допустить предположительные ситуации, в которых такой сыщик не существовал бы, а именно ситуации, в которых ни Дойл, ни (возможно) кто-то другой, не написал и не придумал такие истории34.

Тем не менее, может возникнуть очень сильное чувство, что и вправду следовало бы сказать: «Единороги не существуют». Мне настолько же сильно кажется, что то же самое следовало бы сказать о брандашмыгах, животных, которых Льюис Кэрролл упоминает в «Бармаглоте» (Carroll, 1872). Предположительно, брандашмыг — это вымышленное животное. Согласно истории, оно также очень опасно. Конечно, такого животного, как бран-дашмыг, нет; мы можем сказать: «Брандашмыгов нет». И уж точно, никто не смог бы заявить здесь, будто можно сказать, что при определённых условиях

34 Было бы очень соблазнительно вернуться к вымышленному персонажу, так чтобы проблема «Шерлока Холмса» как пустого имени исчезла бы. Более того, утверждения с «Шерлоком Холмсом» имеют множественные неопределённости, на мой взгляд. Они могут быть оценены в соответствии с повествованием, или быть о вымышленном персонаже (и такой персонаж существует); но, как мы увидели, предикаты, применяемые к людям, могут присоединяться к такой абстрактной сущности в производном порядке.

Тем не менее, не все пустые имена также используются как имена вымышленных персонажей, и я не уверен, что всегда есть аналогичный класс сущностей. В любом случае, выражение «Шерлок Холмс не существует» выглядит так, будто оно имеет употребление, при котором оно истинно. Заметьте, однако, что это философское, ни к чему не обязывающее употребление. Мы, на самом деле, склонны говорить «Шерлок Холмс никогда не существовал», подобно «Вулкану» (планете). Для меня фраза «Джордж Вашингтон больше не существует, хотя некогда он был» выглядит разумным естественным выражением о покойном, но мне бы не хотелось выражать это как «Джордж Вашингтон не существует». (Я привожу это в пример, ибо здесь также нет проблемы пустого имени.) Я мог бы подумать об этом примере после прослушивания доклада Натана Салмона.

брандашмыги существовали бы — нам просто не сказано о них достаточно. Они — просто какой-то опасный тип животных. Не попадайтесь им на пути! Также они «фрумастые» (йишюш). Но кто знает, что это значит (хотя несомненно, что это опасная и непривлекательная черта)? Это не мешает нам утверждать: «брандашмыги не существуют и никогда не существовали» или «брандашмыгов нет». Тогда, конечно, не может быть убедительным аргумент, пытающийся установить, что высказывание «единороги существуют» выражает пропозицию, основанную на интуиции о ложности этого предложения. Просто потому что мы говорим «единороги не существуют», ещё не значит, что мы можем сопоставлять возможные миры с понятием единорогов и декларировать, могли бы единороги существовать в них или нет. В случае с брандашмыгами ситуация ещё более очевидна.

Пожалуйста, не говорите, что брандашмыги существовали бы, если бы кто-то — даже сам Льюис Кэрролл собственной персоной, скажем, — написал бы эту самую поэму о реальном животном, например, о тигре, и таким образом брандашмыги были бы тиграми. Имеется в виду, что язык развился бы в этой предположительной ситуации так, что предложение «брандашмыги существовали на самом деле» выразило бы нечто истинное. Разумеется, это вариант, но он говорит о языке, которым Кэрролл воспользовался бы в той ситуации. Речь не идёт о действительном языке Кэрролла как применённом к той ситуации. Откровенно говоря, используя слово «брандашмыг» так, как оно используется в поэме, нельзя сказать, что это ситуация, в которой тигры могли бы быть брандашмыгами (или что предложение «тигры могли бы быть брандашмыгами» истинно). Тигры могли бы быть названы «брандашмыгами», но нельзя сказать, что они были бы ими. Мы не можем сказать, когда нечто могло бы стать брандашмыгом, с большей уверенностью, чем о том, когда какое-то животное могло бы стать «фрумастым».

Хотя мы можем сказать «брандашмыгов нет» или «брандашмыги не существуют», это, откровенно говоря, не подразумевает, что мы могли бы знать, каково бы это было для брандашмыгов — существовать. Это также не является невозможностью того стандартного типа как необходимое несуществование круглых квадратов. Мы говорим «брандашмыги не существуют», и так некоторое предложение о брандашмыгах кажется имеющим истинностное значение, но это не означает, что предложения, содержащие слово «брандашмыг» выражают обычные пропозиции. И это я рассматриваю, как весьма существенную проблему; возможно, комментаторам будет что

сказать по этому поводу. Они могут просто сказать, что я неправ. Дэвид Каплан, однако, высказал положения, очень близкие моим по разным пунктам, так что это будет проблемой и для него. Поэтому я не считаю вероятным, что он скажет, будто я попросту ошибаюсь.

Что здесь можно сказать? Тот же самый вопрос возникает в связи с «Шерлоком Холмсом». Нам хочется сказать: «Шерлок Холмс не существует». Один способ — интерпретировать эту фразу металингвистически, а не утверждать, что она говорит о некоей личности. Так, можно сказать, что фразу «Шерлок Холмс не существует» следует анализировать как означающую следующее: «Имя "Шерлок Холмс" не имеет референта». Тогда «Шерлок Холмс существует» следует анализировать как: «Имя "Шерлок Холмс" имеет референт». И если имеется некоторая теория референции, скажем, историческая, то можно продолжить анализ и сказать: «Шерлок Холмс существует» означает «Последовательность событий куда-то ведёт», а «Шерлок Холмс не существует» означает «Последовательность событий никуда не ведёт».

Я отвергаю это по многим основаниям, уже указанным выше. Позвольте сначала сказать, что я принимаю. Хотя это может не быть a priori, но это достаточно близко к a priori для настоящих целей, что Моисей существует тогда и только тогда, когда имя «Моисей» имеет референт, и что Шерлок Холмс существует тогда и только тогда, когда имя «Шерлок Холмс» имеет референт. Таково условие референции имени. В общем, отношения, подобные установленным здесь, и материальная эквивалентность металингвистических утверждений и соответствующих утверждений в «материальном режиме» принимаются автоматически.

Однако, ни в случае имени «Моисей», ни в случае «Шерлока Холмса» этот металингвистический перевод не обеспечивает того анализа, который был бы применим также к предположительным ситуациям. Говоря предположительно, Моисей мог бы существовать, даже если бы имя «Моисей» не имело референта. Это был бы случай, если бы ни он, ни кто-либо другой никогда не был бы назван Моисеем. Также истинно, что имя «Моисей» могло бы иметь такой референт, который мог бы не быть Моисеем35. Однако, сильнейший

35 Когда я сказал об этом, я, на самом деле, игнорировал многие сложности. Во-первых, многие люди, фактически, могут быть названы именем «Моисей», но это не имеет значения. Мне следовало бы говорить аккуратнее об «этом референте», и сказать что-нибудь о референте имени, как мы используем его в определённых дискурсах — или в переводе короля Якова, или где бы то ни было ещё. Мне не следовало подразумевать ничего о том, звали ли его, или кого-то ещё, «Моисеем» в обычном смысле

акцент, поставленный мной выше, указывал на следующее. Если мы говорим, предположительно: «Если бы Моисей не существовал, то так и так...», — или: «Если бы его родители никогда не встретились, Моисей бы не существовал», — или просто: «Моисей не мог существовать», мы говорим об этом человеке и спрашиваем, что могло бы случиться с ним.

В этом случае наша проблема, такова. Если мы используем негативные экзистенциалы, гипотетически, предположительно, или как угодно ещё, то мы обычно полагаем, что мы говорим о референте, и спрашиваем, что бы случилось, если бы он не существовал. С другой стороны, если мы сделаем эти же утверждения категорически, то окажется, что мы отрекаемся от объекта самого по себе и говорим, что используемое имя только притязает на то, чтобы быть именем. Также мы не можем сказать, просто глядя на произведение, будь то Пятикнижие или истории Дойла, какая стратегия приемлема. Но разве мы не хотели выполнить однозначный анализ рассматриваемых утверждений?

То, что я выше сказал о вымышленных героях, даёт нам некоторую передышку. Имя вымышленного героя имеет референт. Можно предположить тогда, что имя несомненно имеет референт (этот вымышленный герой). Это будет предметом эмпирического изыскания, касающийся данной работы, будь то вымышленный персонаж или реальная личность.

Однако, мне неловко указывать на это, как на завершённое решение. Существует склонность высказываться: «Шерлок Холмс никогда не существовал». Атеисты часто склонялись к отрицанию существования Бога, и, возможно, иногда они были не прочь использовать его как пустое имя36. Обращаясь к вышеупомянутому примеру: существует отрицание Молоха, которое я цитировал из Эйсфельдта, но если Эйсфельдт неправ, то можно представить двух спорящих древних людей, среди которых один говорит, что он верит в Юпитера, но не в Молоха (и подход последователя Эйсфельдта должен быть объяснён, также, через отрицание существования определённого

слова «звали». Это имя, по-видимому, древнеегипетского происхождения, и переведено на иврит в библейском оригинале. Оно не звучало на самом деле как «Моисей», и подобные уточнения требуются при буквальном описании соответствующих гипотетических ситуаций. Но ничто из этого не играет принципиальной роли.

36 Тут может возникнуть вопрос о термине «Бог», см. (Кпрке, 1980, 26-27). Здесь я беру его как имя. Однако, термин может быть взят как дескрипция, «уникальное божественное бытие», и тогда должен применяться расселовский анализ. (Я склонен предпочесть первый подход, даже если означающее закреплено дескрипцией.) Традиционно для Бога существовало непротиворечивое имя собственное, но ныне его редко встретишь на устах простых говорунов.

мифического существа). «Брандашмыг» относится к чисто вымышленному виду существ или типу зверей, но мы склонны говорить «брандашмыгов нет», имея в виду в данном случае то, что отрицаем существование такого типа (хотя никто не может сказать, чем брандашмыг мог бы быть).

Что даёт нам право так говорить? Хотел бы я точно знать, что на это сказать. Но последующее — затравка к этому. Мы склонны иногда отвергать пропозицию, имея в виду то, что не существует истинной пропозиции такой формы, при этом не утруждая себя мыслью, выражает ли вообще то, что мы говорим, какую-либо пропозицию. Так — даже без уверенности, был ли Шерлок Холмс некоторой личностью, и можем ли мы говорить о гипотетических ситуациях, в которых выражение «Шерлок Холмс делал то да сё» корректно описывает ситуацию, — мы можем сказать: «Никто из людей в этой комнате не является Шерлоком Холмсом, так как все родились слишком поздно, и т.д.», или «Даже если брандашмыги могут быть, то в Дабеке их точно нет». Здесь нам, строго говоря, нужно иметь возможность сказать, что не существует истинной пропозиции, выражающей эффект присутствия бран-дашмыгов в Дабеке, не касаясь вопроса о существовании такой пропозиции вообще. Тогда высказывания «Шерлок Холмс не существует», «нет никаких брандашмыгов» и им подобные являются ограниченными примерами одного и того же принципа, на самом деле отрицающего, что пропозиции такого типа вообще возможны.

В итоге, я обозначил следующее:

Во-первых, существование — реальный предикат для индивидуальностей. Хотя это может быть тривиальным, что всё существует, но многие вещи имеют только случайное существование и могли бы не существовать. Утверждения такого типа не должны сводиться к утверждениям об осущест-влённости свойств.

Во-вторых, вопрос о том, правдиво ли, вымышлено ли произведение, не эквивалентен тому, утверждают ли экзистенциальные высказывания, что некоторые события, происходящие в повествовании, случились или же не случились (или что некоторые свойства, реализованные в повествовании, оказываются реализованными или нет). Совпадение может быть странным, но не исключено, что вещи, подобные этим, могут произойти, но не будут при этом иметь никакой связи с произведением.

В-третьих, когда оценивается, что является истинным согласно повествованию, экзистенциальные суждения должны быть оценены таким же

способом, как любые другие (безразлично, что в случае Хинтикки — «Гамлет мыслит» против «Гамлет существует», — обсуждённом выше, что в случае кинжала Макбета, и т.п.).

В-четвертых, вопросы о существовании вымышленных персонажей и других вымышленных объектов суть эмпирические вопросы, как и любые другие, и иногда имеют утвердительные, а иногда отрицательные ответы. Это зависит от того, какие существуют художественные произведения. Так, определенно существовал вымышленный сыщик, о котором много читали тогда, когда он был описан как существующий, живший на Бэйкер Стрит и т.д. У нас есть, однако, примеры, где существование различных вымышленных или мифических объектов может быть сомнительным или противоречивым, и по этому поводу было сказано, что понятие «вымышленный» может быть размножено. Мы можем ошибочно верить в существование вымышленного персонажа. Возможно, наиболее точным примером (не приведённым выше) был бы случай, когда мы что-то принимаем за вымысел, когда на самом деле это была действительно правдивая история, написанная и предложенная в таком виде.

Наконец, у меня оставались вопросы касательно изначально пустых имён и реальных утверждений о несуществовании. Мы только что обсудили их37.

REFERENCES

Carroll, L. (1872). Through the Looking Glass, and What Alice Found There. London: Macmillan. Church, A. (1956). Introduction to Mathematical Logic. Princeton, NJ: Princeton University Press. Eissfeldt, O. (1935). Molk als Opferbegriff im Punischen und Hebräischen, und das Ende des Gottes

Moloch. Halle: M. Niemeyer. Frege, G. (1897). Logic. In H. Hermes, F. Kambartel, & F. Kaulbach (Eds. & Trans.), Posthumous

Writings. Chicago: University of Chicago Press. Frege, G. (1997). Function and Concept. In M. Beaney (Ed.), The Frege Reader (130-48). Oxford: Blackwell.

Frege, G. (2000). Logika [Logic]. In Logika i logicheskaya semantika [Logic and Logical Semantics]

(307-325). Moscow: Aspekt Press. (In Russian). Hintikka, J. (1962). 'Cogito, Ergo Sum': Inference or Performance? Philosophical Review, 71, 3-32. Kripke, S. (1971). Semantical Considerations on Modal Logic. Acta Philosophica Fennica, 16, 83-94.

37 Я хотел бы поблагодарить Сэма Вилера и Джона Троера за транскрибирование исходной лекции. Благодарю Джефа Бюхнера, Гэри Остертага и Гарольда Тейхмана за их редакционный совет, и особенно Ромино Падро за полезные обсуждения и советы и за помощь в выпуске настоящей версии. Эта статья была закончена благодаря поддержке Центра Сола А. Крипке при аспирантуре Городского университета Нью-Йорка.

Kripke, S. (1973). Reference and Existence: The John Locke Lectures. Unpublished. Kripke, S. (1980). Naming and Necessity. Cambridge, MA: Harvard University Press. Moore, G. E. (1959). Philosophical Papers. London: George Allen & Unwin. Nabokov, V. (1955). Lolita. New York: Random House.

Putnam, H. (1975). The Meaning of "Meaning" In Mind, Language, and Reality: Philosophical Papers,

Vol. 2. Cambridge: Cambridge University Press. Quine, W. V. O. (1940). Mathematical Logic. Cambridge, MA: Harvard University Press. Quine, W. V. O. (1960). Word and Object. Cambridge, MA: MIT Press.

Rassel, B. (1999). Filosofiya logicheskogo atomizma [The Philosophy of Logical Atomism]. Tomsk:

Vodolei. (in Russian). Russell, B. (1905). On Denoting. Mind, 14, 479-493.

Russell, B. (1918-19). The Philosophy of Logical Atomism. The Monist, 28, 495-527; 29, 33-63; 190222; 344-380. Salmon, N. (1998). Nonexistence. Nous, 32, 277-319. Searle, J. R. (1958). Proper Names. Mind, 67, 166-73.

Van Inwagen, P. (1977). Creatures of Fiction. American Philosophical Quarterly, 14, 299-308. Van Inwagen, P. (1983). Fiction and Metaphysics. Philosophy and Literature, 7, 67-77. Wittgenstein, L. (1953). Philosophical Investigations. Oxford: Blackwell. Wittgenstein, L. (1961). Tractatus Logico-Philosophicus. London: Routledge.