CC BY
71
Т.А. Федяева
СОЧИНЕНИЕ Ф. ЭБНЕРА «СЛОВО И ДУХОВНЫЕ РЕАЛЬНОСТИ» (1921) КАК ИСТОЧНИК КНИГИ М. БАХТИНА «ПРОБЛЕМЫ ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО» (1929)
В статье выявляется роль идей австрийского диалогового философа Фердинанда Эбнера (1882-1931) на формирование концепции творчества Достоевского, изложенной Бахтиным в книге «Проблемы творчества Достоевского». Сочинение Эбнера, как представляется, прежде всего повлияло на бахтинскую теорию слова, дополнив развитое в «Авторе и герое в эстетической деятельности» положение о герое художественного произведения как носителе духовного начала. Сравнение языковых концепций Эбнера и Бахтина дает основание утверждать, что Бахтин воспринял главным образом идеи Эбнера о связи духовных реальностей и слова. Об этом свидетельствует также обилие терминологических совпадений в обоих текстах.
Ключевые слова: диалог; теория высказывания; духовные реальности; концепция героя.
Имя Фердинанда Эбнера - представителя австрийской диалоговой философии - небезызвестно в бахтинских кругах. Оно названо, к примеру, в академических комментариях к «Проблемам творчества Достоевского» (далее ПТД). Сопоставлением идей Эбнера и Бахтина занималась и я несколько лет назад в своих монографиях «Диалог и сатира» (2004) и «Витгенштейн и Россия» (2009). В них речь шла о типологических схождениях диалоговой философии Эбнера и Бахтина - об экзистенциальнорелигиозных основах их философии и споре с идеализмом, о специфике взаимоотношений субъектов диалога - Я и Ты, о теориях высказывания Эбнера и Бахтина. Я выразила также предположение о том, что Бахтин мог знать книгу Эбнера.
Недавно я вернулась к теме Эбнер-Бахтин в связи с тем, что перевела сочинение Ф. Эбнера «Слово и духовные реальности. Пневматологические фрагменты»1 на русский язык и теперь могу привести ряд дополнительных свидетельств в пользу того, что эта книга не только была знакома Бахтину, но и оказала достаточно серьезное влияние на развитие его философских идей. Несколько слов о самом Фердинанде Эбнере, фигуре мало известной не только в России, но и в Европе.
Ф. Эбнер (1882-1931) не был профессиональным философом. Он преподавал историю в школе - сначала в Нижней Австрии, потом в пригороде Вены, написал за свою жизнь лишь одно законченное и опубликованное сочинение - книгу «Слово и духовные реальности». Остальное его наследие составляют ранняя работа «Этика и жизнь», дневниковые записи, собрание афоризмов и письма. Книга «Слово и духовные реальности» была написана в 1919 г., издана в 1921 г. в инсбрукском издательстве
«Бреннер» главным редактором одноименного журнала Людвигом Фике-ром. Журнал «Бреннер» занимался вопросами культуры и истории, но по своей сути был богословским. Книгу Эбнера Фикер напечатал потому, что культурно-историческая проблематика современности была проанализирована автором в религиозном аспекте.
По этой же причине - в силу ярко выраженной христианской направленности - сочинение Эбнера не могло быть упомянуто Бахтиным в ПТД. Высказывания Бахтина о строгом режиме умолчаний, в котором создавалась книга о Достоевском, общеизвестны. Поэтому так важен вопрос об источниках диалоговой концепции Бахтина. С.Г. Бочаров в комментариях к ПТД2 справедливо утверждает, что книга Бахтина о Достоевском «имеет глубокую и во многом скрытую генеалогию» (2, 434). Книга Эбнера в ряду скрытых источников ПТД хоть и упоминается, но ее значение для бахтинского труда остается неизученным.
Главная причина, по которой сочинение Эбнера могло быть значимо для Бахтина, названа С.Г. Бочаровым, который утверждает, что в бахтинской теории автора и героя на момент написания «прототекста» книги о Достоевском (начало 20-х гг.) отсутствовала категория слова: «...герой словно не имеет достаточно слов как носитель “смыслового сопротивления”, и это служит условием акта эстетического завершения. Отношения автора и героя в этой теории “ассиметричны”, что является препятствием для диалога» (2, 453). Книга Эбнера дала Бахтину, по моему глубокому убеждению, метод для анализа слова (в том числе слова героя) в его отношении к духовному началу, а проблема духа, как мы знаем, была одним из предметов исследования в его ранней работе - «Автор и герой в эстетической деятельности».
Структура книги о Достоевском строится в координатах нового витка анализа отношений героя к духу и героя к слову. Сначала - в первой части книги - в главах «Герой у Достоевского» и «Идея у Достоевского» Бахтин анализирует героя как носителя духа, во второй части - «Слово у Достоевского. (Опыт стилистики)» - предмет анализа - слово. Подзаголовок, на наш взгляд, выполняет в некоторой степени маскировочные функции, так как бахтинское понимание слова в ПТД гораздо шире его стилистического толкования, что особенно ярко выявляется через его сопоставление с эбне-ровской трактовкой этой проблемы.
Теория слова у Эбнера - часть его глубоко религиозной концепции духовности, которую он противопоставлял идеалистическим представлениям о духе как области идей и культурных ценностей. Согласно Эбнеру истинными духовными реалиями жизни являются только отношения между ТЫ и Я. Духовные начала жизни проявляются в степени открытости Я для другого и - в последнем пределе - для Бога. Эбнер пишет: «Бог, истинное ТЫ нашего Я, сам стал человеком и пришел в этот мир, чтобы дать нам истинный предмет и содержание веры через Логос, ставший плотью. Чем
- -больше Я в одиночестве своего человеческого бытия закрывается от ТЫ, тем больше оно “развоплощает” мир до стадии своей проекции...» [123].
В контексте спора с идеализмом слово «идея» у Эбнера употребляется как сугубо отрицательное, не имеющее отношения к духовным реальностям. Такие области умствования, как философия, метафизика, наука, а также все виды словесного художественного творчества, связанные с жизнью идей, объявляются Эбнером лежащими вне духовных реальностей, являются, по его мнению, лишь «мечтами о духе»: «Вся культура - это прежде всего мечта о духе, которой человек предается в одиночестве своего бытия, лежащего по ту сторону духовных реалий жизни, внутренний закон которой он видит прежде всего в концепировании идеи» [20]. «Мечта о духе» - лейтмотивная для книги Эбнера тема.
В комментариях к ПТД С.Г. Бочаров обратил внимание на то, что лекция Бахтина о Достоевском от 1925 г. начинается с размышлений о «мире нашей мечты» (2, 266), которые развиваются далее в русле анализа мечтаний героев Достоевского, связанных с их поисками своей идеи в жизни. Ученый возводит бахтинское описание «множественности суверенных сознаний-миров героев» (2, 459) к формированию поэтологической концепции полифонического романа Достоевского. Мне бы хотелось акцентировать то обстоятельство, что самосознание героев-идеологов характеризуется Бахтиным - вполне в эбнеровском духе - как самосознание «мечтателей»3.
Для Бахтина - «истинная реальность»4 (ПТД, 16), а эбнеровское понятие «die wahre Realität» он использует уже в обзоре литературы о Достоевском - это, как и у Эбнера, не реальность мечты и идей, а отношения между Я и ТЫ. Только они способны преодолеть «катастрофу отъединенного сознания» (ПТД, 16), «солипсическую отъединенность сознания героя, его замкнутость в своем собственном мире» (ПТД, 16). «Отъединение» Я от ТЫ («Abschliessung des Ichs vom Du») - еще одно лейтмотивное словосочетание в книгах Эбнера и Бахтина,
У Бахтина противостояние идеализму не так открыто выражено, как у Эбнера. Часто слово идеализм он заменяет на слово монологизм, употребляя их как синонимы. Примечательно, что в ПТД Бахтин рассматривает не содержание идей, а идею как «пробный камень для испытания человека в человеке или форму его обнаружения» (ПТД, 40).
Достоевский в понимании Бахтина - как это ни парадоксально звучит - не имеет отношения к производству идей. Он как автор остается «без истины в теоретическом смысле этого слова» (ПТД, 69). По утверждению Бахтина, мыслить для Достоевского - «значит вопрошать и слушать» (ПТД, 68). В пространстве идей живут только его герои, то есть Достоевский «идеалистическое сознание оставил не за собою, а за своими героями, и не за одним, а за всеми» (ПТД, 71). При этом идея как таковая слита у него с голосом конкретного человека, с его «живыми устами». Бахтин
<П>
рассматривает в романах Достоевского не их философские подтексты, а много- и разноголосие жизни, и самого героя он неожиданно характеризует не с идеологической точки зрения, а как «полновесное слово, чистый голос; мы его не видим, мы его слышим» (ПТД, 50).
Интерпретацию героя как слова в ПТД связывают обычно с тем, что Бахтин обратился к анализу «принципа формы» и его интересовал больше Достоевский-художник, а не Достоевский-мыслитель. На самом же деле, как представляется, творчество Достоевского было для Бахтина тем идеальным материалом, который позволил ему изложить свою, во многом новую по сравнению с «Автором и героем в эстетической деятельности» (далее АГ) и «К философии поступка» (далее ФП)5, философско-теологическую концепцию. В этом смысле в ПТД нет, как полагают многие исследователи, «нисхождения с философских высот ФП и АГ к конкретным проблемам литературной теории и поэтики, психологии и философии языка» (2, 463). Книга Эбнера проясняет глубинные пласты философско-теологических размышлений Бахтина, оставшихся за рамками высказанного в ПТД6.
Главная посылка языковой концепции Эбнера заключается в том, что «проблема языка - это проблема духовная» [45], то есть находящая свое окончательное разрешение не в сфере науки и культуры, а в области религии. В четвертом фрагменте Эбнер пишет: «Бог создал человека тем, что обращался к нему» [25], поэтому в языке человек обретает тайное знание о Боге. И сам Иисус Христос - это «Логос, ставший плотью» [119], то есть воплощенное слово. Анализ языка, таким образом, был для австрийского философа «осознанием экзистенции Бога, заложенного в человека словом» [25].
Если смысл человеческого бытия - в движении навстречу другому, в «становлении Я к духовному вне его, к ТЫ» [140], то слово, согласно Эбнеру, имеет отношение к реалиям духовной жизни только в том случае, когда оно открыто другому, способствует встрече Я и ТЫ. Эбнер пишет: «Только слово освобождает Я от одиночества и приводит его к ТЫ и к Богу»; «Слово движет Я навстречу ТЫ» [126]. Открывать себя - значит «поступать словом» [143]. Поэтому Эбнера интересовал прежде всего не язык понятий, «мертвое слово», а слово произнесенное и человек как «говорящее существо» («das sprechende Wesen», 134).
По существу вся концепция слова у Эбнера - это теория высказывания. Главный объект его внимания - слово-обращение («Ansprachewort»), то есть слово первого, «говорящего лица» («sprechende Person»), направленное к «лицу обращения» («angesprochene Person»), второму лицу: «Любая попытка обосновать духовный смысл языка должна исходить из факта, что слово направлено от первого лица ко второму» [19].
Бахтина, как и Эбнера, начиная с книги о Достоевском, занимал феномен «говорящего человека». Эго понятие Бахтин вводит в своей более поздней работе - «Слово в романе» (1935), но предмет его анализа в ПТД -
- -это, безусловно, «говорящий» герой Достоевского и разные типы устного слова, на которое не покушался автор.
Тема слова-обращения или, в формулировке Бахтина, «обращающегося слова», является первостепенной и для ПТД. Все мы знаем эти бахтинские определения. Приведу лишь одно - «Момент обращения присущ каждому слову Достоевского» (ПТД, 137). В размышлениях на ключевую для обоих философов тему высказывания в их книгах открывается ряд поразительных терминологических соответствий.
Продуктивно сравнить ряд цитат из Эбнера и Бахтина на вышеозначенную проблему, к примеру, относительно степени объектности слова. Эбнер пишет: «Через высказывание о ком-то в третьем лице реальность попадает в зависимость от того, что мыслится, представляется, высказывается» [139]; «Когда человек говорит с Богом, он говорит не о нем, а с ним» [136]. Ср. у Бахтина: «...все должно ощущаться как слово о присутствующем, а не слово об отсутствующем, как слово “второго”, а не “третьего лица”» (ПТД, 55); «Автор говорит всею конструкциею своего романа не о герое, а с героем» (ПТД, 54); «Он (Достоевский - Т.Ф.) не мыслит о явлениях, а говорит с ними» (ПТД, 138).
Современный человек, по мнению Эбнера, разучился открываться навстречу другому, он заперт в китайской стене своего одиночества. Идеал для Эбнера - «верное слово» («das rechte Wort», 93), слово, «из которого исходит любовь, в котором живет сила, способная разрушить китайскую стену одиночества» [93]. Эбнер сформулировал также главный критерий оценки «развоплощенного» слова: это слово закрытое, не способствующее движению Я навстречу ТЫ, то есть слово необращающееся. Эбнер полагал, что анализ речи человека, разноголосия жизни, с учетом этого критерия позволяет сделать объективные выводы о состоянии духовности личности и общества во все времена.
Как представляется, именно эбнеровская концепция «развоплощенного» слова легла в основу размышлений Бахтина о современном ему кризисе духовности и веры, которые нашли свое непрямое отражение в ПТД. Романы Достоевского с запечатленным в них разноголосием и мучительными поисками Бога были идеальным материалом для постановки широчайших проблем религиозно-философского характера, которыми всегда жил Бахтин и о которых он не мог говорить открыто. Анализ речи героев Достоевского, предпринятый Бахтиным в ПТД и якобы имеющий стилистическую направленность, на самом деле представляет собой размышления ученого о степени закрытости слова для духовных реалий, в конечном итоге - о степени «развоплощенности» слова и человека в современном мире. Таким образом, обращение Бахтина к анализу речи, пусть даже на уровне литературного произведения, явилось мощным развитием философско-теологической концепции Бахтина.
<П>
Присмотримся к тому, как Бахтин характеризует «обращающееся», диалогическое слово у Достоевского с учетом эбнеровской концепции «развоплощенного слова». В этом бахтинском анализе поражает обилие негативных коннотаций, связанных с описанием взаимодействия своего и чужого слова. Само определение - «чужое слово» заключает в себе не столько обозначение притяжательности, сколько ценностную характеристику слова, агрессивного по отношению к «своему» слову. Отметив факт зависимости своего слова от чужого, Бахтин констатирует, что она носит характер «крайней враждебности к нему и неприятия его суда» (ПТД, 130). Взаимосвязь своего и чужого слова анализируется Бахтиным в координатах «слова и противослова» (ПТД, 67), как их борьба: «чужое сознание и чужое слово вызывают специфические явления, определяющие тематическое развитие самосознания, его изломы, лазейки, протесты...» (ПТД, 107). Власть «чужого» слова над «своим» приводит к тому, что «речь героя начинает корчиться, ломаться под влиянием предвосхищаемого чужого слова» (ПТД, 127).
Речь человека и его сознание, по наблюдениям Бахтина, наполнены заимствованными, чужими для него «фиктивными голосами, перебивающими и передразнивающими истинный голос человека» (ПТД, 153). В терминах Эбнера «фиктивное ТЫ» - это представление о другом человеке в рамках самопроекции Я. Сравним у Бахтин - «фиктивное я для другого (отражение в другом)» (ПТД, 116).
Выделенные Бахтиным типы прозаического слова - слово «с лазейкой», «двуголосое слово», «внутренне расколотое слово» и другие, которые в целом составляют «полифонию голосов, борющихся и внутренне расколотых» (ПТД, 153), можно объединить эбнеровским понятием «без-любое слово» («das lieblose Wort»): «Безлюбое слово - это насилие над Божественным даром слова» [93]. В записях Бахтина от 40-х гг. мы встречаем определение, однозначно перекликающееся с эбнеровским: «Слово-насилие предполагает отсутствующий или безмолвный предмет, не слышащий и не отвечающий, оно не обращается к нему и не требует согласия, оно заочно...» (5, 66). «Безлюбое слово», «слово-насилие» - это необра-щающееся слово, закрытое слово.
Положительно Бахтин характеризует только «проникновенное слово» - как «слово без оглядки, без лазейки, без внутренней полемики» (ПТД, 152) и «житийное слово» как «слово без оглядки, успокоенно довлеющее себе и своему предмету» (ПТД, 151).
Бахтинские характеристики диалога героев в ПТД по большей части также негативны. Схема диалога у Достоевского описывается Бахтиным как «диалогическое противостояние» (ПТД, 157), «противостояние человека человеку» (ПТД, 157), спор «расколотых голосов» (ПТД, 161). Бахтин пишет: «Ни о каком синтезе не может быть и речи; может быть речь лишь о победе того или другого голоса, или о сочетании голосов там, где
они согласны» (ПТД, 173). Указывая на причины перерастания диалога в дурную бесконечность, он констатирует, что герои Достоевского лишены «реального общения <...> Их общение как бы лишено своего реального тела и хочет создать его произвольно из своего человеческого материала» (ПТД, 174). Важно здесь отметить, что все слова, связанные со значениями «реальный», «реальность», в контексте проблематики книг Эбнера и Бахтина синонимичны словам со смыслами «высший», «духовный». Не случайно замечание Бахтина о том, что проникновенное слово возможно только «в реальном диалоге с другим» (ПТД, 152). «Реальный» диалог с другим не имеет отношения к «дурной бесконечности диалога» (ПТД, 130) и к «безысходному диалогу» (ПТД, 135), в который втянуты герои Достоевского. «Реальный» - значит связанный с реальностями духовной жизни.
Анализ геройного слова в романах Достоевского, предпринятый Бахтиным, говорит о том, что полифонический роман Достоевского, главная тема которого - «событие взаимодействия голосов» (ПТД, 173), свидетельствует о слове развоплощенном, не имеющим отношения к реалиям духовной жизни, так как только в диалоге с Богом слово «получает свой последний и самый глубокий смысл» [40]. Диалог героев Достоевского, который Бахтин характеризует как безысходный и бесконечный, протекает в рамках взаимодействия монологических сознаний, не доходя до своего последнего предела - обращения к Богу7.
Отсутствие «реального» диалога, по Бахтину, является «глубочайшим выражением социальной дезориентации... Для одинокого его собственный голос становится зыбким, его собственное единство и его внутреннее согласие с самим собой становятся постулатом» (ПТД, 174). Бахтинская «социальная дезориентация», как можно предположить, отсылает к эб-неровскому термину «подлинная социализация» [29]: «Отношение к ТЫ является предпосылкой социализации <...>, до которой человечество еще не доросло» [29]. О «подлинной социализации», несовместимой с формами жизни современного им общества, герои Достоевского только мечтают. «Многоголосие и разноголосие» (ПТД, 172), запечатленное в романах писателя и не дорастающее до подлинного диалога, предстает у Бахтина как метасоциологическая картина мира, вырастающая из «металингвистической» его модели.
Необходимой предпосылкой подлинной социализации и подлинного диалога становится, как можно понять из текста ПТД, обретение третьего голоса, «твердого монологического голоса» (ПТД, 174), который нужно добавить к тем двум голосам, что составляют по Бахтину «минимум жизни». Неоднократно в ПТД Бахтин характеризует Христа - воплощенное слово как «образ», то есть как нечто завершенное, называет его «авторитетным образом» (ПТД, 68), «идеальной установкой» (ПТД, 69), «открытым образом-словом» (ПТД, 68), «истинным словом» (ПТД, 69), «идеальным авторитетным образом» (ПТД, 68). Этот «высший голос <...> должен увен-
<П>
чать мир голосов, организовать и подчинить его» (ПТД, 68). Подчеркивается, что за ним нужно «следовать» (ПТД, 68), «вопрошать» его (ПТД, 69). Таким образом, по мысли Бахтина только слово Бога может быть тем завершающим началом, которое спасает диалог от безысходности и дурной бесконечности.
Это бахтинское положение абсолютно созвучно эбнеровскому. Эбнер пишет, касаясь проблемы завершения («Vollendung»): «В существовании ТЫ оно (Я - Т.Ф.) находит завершение своего становления; в Боге беспокойный дух находит свое успокоение» [140]. Участие высшего голоса в диалоге - это и проблема ответности диалога в его последнем пределе. Диалог достигает своей цели, когда Бог дает ответ вопрошающим его. Именно так выстроен диалог с Богом Иова, на который осторожно указывает Бахтин в ПТД как на образец для Достоевского.
Касаясь проблемы ответности, Эбнер в последнем абзаце текста «Фрагментов» пишет, что на все вопросы, которые задает человек Богу, ответы даны две тысячи лет назад, в Библии. Задача человека - сделать или не сделать выбор в их пользу. За последней фразой книги Бахтина - «Таков полифонический роман Достоевского», видимо, нужно читать: «Такова полифония неслиянных голосов, утративших нераздельность». Таким образом, главный предмет размышлений Бахтина в книге о Достоевском - это кризис веры в русском обществе, начавшийся во времена Достоевского и достигший своего апогея в тоталитарном советском государстве.
Примечательно, что Эбнер на последней странице своей книги упоминает Достоевского и Кьеркегора как пророков, искавших «спасение в духе христианства» [189] и предсказавших катастрофы XX в. Они видели Европу, выражаясь словами Кьеркегора, которые цитирует Эбнер, стоящей на краю «бездонной пропасти», «готовую упасть в руки Бога» [189]. Кьеркегор связывал гибель Европы с нивелировкой личности, то есть по сути с уничтожением самого понятия полифонии, которую запечатлел Достоевский и которая была главной темой размышления Бахтина. В этом смысле полифония у Достоевского, не доросшая до уровня соборности и являющая собой не увенчанный высшим голосом плюрализм, представляется вполне положительным феноменом, особенно если помнить о процессе уничтожения личностных начал в человеке, набравшим силу в советские времена. В этом обстоятельстве, как я полагаю, кроется причина широкого спектра бахтинских оценок полифонического романа - от положительных до отрицательных.
Уместно в этой связи напомнить завершающий пассаж первой главы ПТД, не случайно вошедший также и в текст «Проблем поэтики Достоевского» (далее ППД): «Надсловесное, надголосое, надакцентное единство полифонического романа остается нераскрытым» (ППД, 42). Я думаю, он становится понятным до конца только с учетом книги Эбнера «Слово и духовные реальности», в которой речь идет о тех последних пределах диалогического общения, о которых вынужден был молчать Бахтин.
1 Ebner F. Das Wort und die geistigen Realitäten. Pneumatologische Fragmente / Hrg. von R. Hörmann. Wien; Berlin: Lit Verlag, 2009. В дальнейшем ссылки на это издание будут даваться в квадратных скобках с указанием страниц.
2 Бочаров С.Г. Комментарии [к «Проблемам творчества Достоевского»] // Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 2. М., 2000. В дальнейшем ссылки на это исследование будут даваться в скобках с указанием тома и страниц.
Bocharov S.G. Kommentarii [k «Problemam tvorchestva Dostoevskogo»] // Bahtin M.M. Sobranie sochinenij: V 71. T. 2. M., 2000.
3 Бахтин M.M. Проблемы творчества Достоевского // Бахтин М.М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 2. В последующем цитировании этого труда Бахтина в скобках будут указаны сокращенное название - ПТД и номера страниц. Ссылки на другие работы Бахтина оформлены аналогичным образом.
Bahtin М.М. Problemy tvorchestva Dostoevskogo // Bahtin M. M. Sobranie sochinenij: V 71.
4 Замечу здесь, что Бахтин мог прочесть книгу Эбнера именно до 1925 г., если верно мое ранее высказанное предположение о том, что ее каким-то образом переслал ему Ганс Лимбах, знакомый Бахтина, тесно связанный с инсбрукским журналом «Бреннер». О нем Бахтин упоминает в своих беседах с В. Дувакиным. Лимбах, преподававший немецкий язык в богатых русских семьях, находился в России до 1919 г., но по всей вероятности, поддерживал связь с Бахтиным до своей смерти в 1924 г.. Их объединял общий интерес к философии Кьеркегора, которая начиная с 10-х гг. XX в. была предметом осмысления в журнале «Бреннер». Сочинение Эбнера пронизано прямыми и непрямыми отсылками к идеям Кьеркегора, которого он почитал наравне с Достоевским. Вполне возможно, что эбнеровское указание на Достоевского, равновеликого, по его мнению, Кьеркегору, стало неким дополнительным импульсом для Бахтина в его обращении к творчеству русского классика.
5 Думается, есть все основания утверждать, что книга Эбнера, вышедшая в 1921 г., могла быть катализатором развития бахтинских идей, высказанных им в ФП и АГ. Вполне вероятно, что именно знакомство с идеями Эбнера побудило Бахтина отказаться от первого варианта книги о Достоевском от 1922 г.
6 Безусловно, тема слова в его отношении к духовным реальностям звучит и в бубе-ровском «Я и ТЫ» (1923). Мы точно знаем, что эту книгу Бахтин читал. Но в ней все же нет той концептуальной цельности, которая отличает разработку проблематики слова у Эбнера. Кроме того, терминологическая близость в анализе указанной концепции у Бахтина и Эбнера свидетельствует о приоритетном для Бахтина значении книги Эбнера по сравнению с бубе-ровским сочинением.
7 Общая для Эбнера и Бахтина проблема «предела» на лексическом уровне проявляется в том, что постоянно употребляемое Бахтиным в ПТД словосочетание «в последнем пределе» буквально повторяет излюбленный эбнеровский оборот «im letzten Grunde».
