CC BY
19
Библиографический список
1.Сат, Ш.Ч. Табу и эвфемизмы в тувинском языке // Эртем ажылдарыньщ чыындызы. Кызыл: ТывГУ. 2006. С.65-70
2.Ларин, Б.А. О эвфемизмах // Уч. записки ЛГУ. - Серия филологических наук, 1961. Вып.60. № 301. С. 110-117.
3.Москвин, В.П. Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. // Монография. Волгоград. 1999. 322 с.
Bibliograficheskij spisok
1. Sat, SH.CH. Tabu i ehvfemizmy v tuvinskom yazyke // EHrtem azhyldarynyrç chyyndyzy. Kyzyl: TyvGU. 2006. S.65-70
2. Larin, B.A. O ehvfemizmah // Uch. zapiski LGU. - Seriya filologicheskih nauk, 1961. Vyp.60. № 301. S. 110-117.
3. Moskvin, V.P. EHvfemizmy v leksicheskoj sisteme sovremennogo russkogo yazyka. // Monografiya. Volgograd. 1999. 322 s.
Доржу Клара Бурбулдеевна - кандидат филологических наук, доцент кафедры тувинской филологии и общего языкознания Тувинского государственного университета. г. Кызыл. e-mail: [email protected]
Dorzhu Klara - candidate of philological Sciences, assistant professor of the Department of Tuvan Philology and General linguistics of Tuvan State University, Kyzyl. e-mail: [email protected]
УДК 17.51 (82-3)
СОБЫТИЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В ТВОРЧЕСТВЕ С. БАЛЫКОВА (НА ПРИМЕРЕ РАССКАЗА «ОТЦЫ»)
Топалова Д. Ю. Калмыцкий научный центр РАН, Элиста
EVENTS OF THE CIVIL WAR IN THE WORK OF S. BALYKOVA (ON THE EXAMPLE OF THE STORY «FA THERS»)
Topalova D. Yu.
Kalmyk, Russian Academy of Sciences, Elista
В статье рассматривается проза калмыцкого писателя-эмигранта С.Б. Балыкова. Цель работы заключается в том, чтобы рассмотреть творчество автора с точки зрения изображения событий Гражданской войны.
Ключевые слова: калмыцкое зарубежье, Гражданская война, антибольшевицкая тематика, историческая действительность.
The article considers the prose of Kalmyk writer-emigrant B. S. Balykova. The aim of this work is to consider the work of the author from the point of view of the image events of the Civil war.
Key words: kalmyk diaspora, Civil war, antibolshevik themes, historical reality.
Цель настоящей статьи заключается в попытке рассмотреть творчество писателя-эмигранта С. Б. Балыкова в аспекте изображения событий Гражданской войны на примере рассказа «Отцы».
История зарождения калмыцкой эмиграции, сложная и тяжелая в своей основе, связана с вынужденным переходом калмыцкого населения в годы Гражданской войны в страны Европы, а после и США. События истории, как известно, развернулись таким образом, что некогда сплоченная единая страна была разделена на два непримиримых между собой лагеря. Каждый из них нес в себе идеи, связанные, как им тогда казалось, с обновлением будущей жизни. Для представителей большевистского движения имя этой «прекрасной» жизни было «Советская власть». К этому времени в Калмыцкой степи завершилась социальная реформа, связанная с переходом в казачество под предводительством атамана Д. Ц. Тундутова. С ее окончанием Калмыкия была уже полностью втянута в водоворот мировых процессов. Привычный образ жизни людей все активнее рушился, уступая место хаосу, развалу, предвещая собой лавину кровавой борьбы между различными общественными силами. Хронику этих исторических событий мы находим в рассказах Санджи Басанговича Балыкова (1894-1943), самого видного и талантливого представителя калмыцкой эмиграции. Сборник рассказов «Воспоминания о Зюнгарском полку», роман «Девичья честь» и другие художественные, а также публицистические произведения автора («Памяти генерала Краснова», «Воспоминания о Зюнгарском полку», «На мосту», «Памяти полковника Г. Э. Тепкина» и др.) являются на сегодня своеобразным историческим документом той эпохи. Несложно заметить, что их содержание, в совокупности, сводится в единую концепцию активного сопротивления Советской власти, обличения ее «обратных сторон». Именно «борьба с советско-большевитскими завоевателями» «бросила» [1, с. 4] людей в эмиграцию, где для них началась вереница неизмеримых страданий и унижений, где они, в один миг, потеряв самое дорогое, что у них было - родину, вынуждены были в буквальном смысле выживать.
А. А. Забияко, А. П. Забияко, говоря об историческом опыте Гражданской войны в произведениях писателей-эмигрантов русского Харбина (русских в этой местности по данным на 1923 г. насчитывалось около 165 857 человек [Цит. по 1, с. 123]), отмечают, что среди эмигрантов особенно много было государственных, политических и общественных деятелей, членов военных формирований, судьбы которых сложились по-разному. Одни продолжали борьбу с Советами, другие вступали в различные военно-политические организации, создавали собственные вооруженные формирования, третьи окунались в эмигрантский быт, четвертые, не нашедшие себя в мирной жизни, погрузились в пьянство либо покончили жизнь самоубийством. Были среди них и те, которым «кровавый отблеск Гражданской войны» [цит. по 1, с. 124] осветил дорогу в литературное творчество. Именно они и сформировали неповторимый облик культуры дальневосточного русского зарубежья [1, с. 124]. Что же касается непосредственных участников Гражданской войны, то по
наблюдениям ученых, «на опыт бывших белопоходников, запечатленный в художественной форме, сегодняшним исследователям, и тем более историкам, очень трудно опереться в своих изысканиях» [2, с. 125]. Ссылаясь на свои наблюдения, исследователи указывают на то, что «став эмигрантами и вынужденно зарабатывать на жизнь тяжелым поденным трудом, они не спешили писать о тех страшных днях, не копались в воспоминаниях, чтобы воссоздать заново сцены ожесточенных боев на дальневосточной земле» [2, с. 125]. Отмечается, что опыт участия в боях был настолько тяжел, впечатления настолько травматичны и нелицеприятны, что вспоминать об этом не хотелось. Люди писали о любви, надежде и утраченной России. Однако при этом ни строчки о пережитом в период Гражданской войны [2, с. 125].
Учитывая вышеприведенную информацию, следует отметить, что калмыцкий писатель-эмигрант С. Б. Балыков, непосредственный участник Гражданской войны, «полевой адъютант» [3, с. 66], офицер Зюнгарского полка, напротив, писал о пережитом, посвятив этому, по сути, всю свою жизнь. Эта тема стала для него «сквозной и глубоко личной» [4, с. 56]. Все произведения автора автобиографичны. Как замечает Б. А. Бичеев, «многие из них он писал между боями» [5, с.18], поэтому «они не успели «отлежаться» и несколько «сгладиться временем» [5, с.18]. Более того, Балыков - единственный писатель-калмык, который смог показать истинную правду, без прикрас, безжалостно «вскрывая» все уродливые и черные стороны реальной исторической действительности. Повествование автора представляют собой достоверный исторический документализм, эмоционально и интеллектуально, изобличающий социально-политическую сторону новой системы. Преступное злоупотребление властью вылилось в ужасающую вседозволенность, при которой кучка моральных уродцев резала своих же собратьев, насиловала женщин, убивала детей и стариков, обирала то, что было нажито людьми «удивительным трудом, терпением даже при ненасытных грабителях-большевиках» [1, с. 4]. В качестве подтверждения приведем отрывок из романа «Девичья честь», который спокойно читать, думается, невозможно: «Всюду, раскинув выкрученные в плечах руки, раздетые и полураздетые, с вытаращенными от ужаса и застекленевшими глазами, со сжатыми челюстями на изжелта-бледных широкоскулых лицах, со слипшимися в крови и грязи волосами, с развороченными черепами и втоптанными в грязь мозгами возле них, с распоротыми животами и вывалившимися кишками, - где по десятку вместе, где в одиночку, - на землях, на подводах, в будках и под возами, или в стороне от них, лежали тысячи трупов ее братьев, сестер, знакомых и станичников» [Балыков 1993: 229]
На примере этого фрагмента можно очередной раз убедиться в том, что Санджи Балыков не просто не соблюдал эти рамки, он их не приемлел. «Отвергая все штампы» [7, с. 12], писатель считал своим долгом рассказать об этой страшной трагедии. Тщательно, с «документальной скрупулезностью» [8, 11], по следам своей памяти, он составлял, таким образом, своеобразную правдивую историческую летопись.
Повествование рассказа «Отцы» ведется от лица автора, который с первых же строк непроизвольно настраивает читателя, на то, что перед его глазами документальная хроника: «Не легенду старины, а быль, свидетели которой еще живы, хочу я передать моим собратьям. Много кровавого, незабываемого пришлось испытать калмыкам в безобразных событиях русской революции. Среди сотни знакомых лиц, жертвой невинной павших в этих событиях, два лица чаще всего вспоминаются мне» [9, с. 49] - так начинает свой рассказ Санджи Балыков, подтверждая факт его историчности и реальности.
«Два лица» - это главные герои произведения - «отцы», Баклан Шальнинов и Бальджи Меньгинов. Первого в обмен за жизнь сына застрелили на глазах у семьи, второго, ввиду старости, убивать не стали, расстреляв его сына. Понятно, что поэтика заглавия сводится именно к ним. Отцы - это, во-первых, непосредственно герои произведения. Во-вторых, обобщенные образы, несущие в себе всеобщую картину трагедию. На «типизацию происходящего» [10, с. 65] указывает также используемое автором множественное число [10, с. 65].
В экспозиции рассказа сразу обозначен конкретный период разворачивающихся событий - «ранняя весна 1918 г.» [9, с. 49]. В противовес трагедии, к которой сводится основное содержание произведения, начало повествования открывается маленькой зарисовкой мирной кочевой жизни. Перед читателем возникают как бы две противопоставленные друг другу реальности: мир кровавой войны и мир природы, а именно Задонской степи, где еще не совсем нарушена гармония и царит тишина. Описываемый простор содержит точное указание на время года («первая половина апреля»), а также такие составляющие, как запах («зелени»), вкус («вкусная»), прикосновение («нежная»). Все вместе это сводится к чувству непередаваемого чарующего наслаждения [9, с. 49]. Несмотря на краткий объем этого лирического отступления, чувствуется, с каким трепетом и ностальгией писатель, находящийся вдали от любимой и дорогой сердцу родины, передает состояние степи весной, понятного и близкого только человеку, который здесь родился: «Первая половина апреля, когда отощавший за зиму табун жадно льнет к пахучей, вкусной, нежной3 зелени, а табунщики после зимней страды, выкочевав семьями в степь, наслаждаются отдыхом» [9, с.49]. Далее здесь же следует резкое отступление, выступающее в определенной степени контрастом к описываемой выше лирической картине: «Но эта весна была особая, необычная» [9, с. 49]. Этим предложением писатель, словно снова возвращает читателя к историческому документальному началу.
В степи не было ни косяков табуна, ни самого хозяина, ни табунщика. Они сбежали. На хотон, который ранее, как отмечается, «долго был богоспасаем» [9, с.49] (вероятно, потому что находился «в устье глубокой балки» [9, с. 49]), напала шайка рыскающих изуверов-мародеров. В этом плане автор делает акцент на наличие оружия у последних. Если у людей из хотона, где всего восемь кибиток, было «полное отсутствие чего-либо огнестрельного» [9, с. 49], то прибывший «красногвардейский
3 Курсив здесь и далее наш. - Т.Д.
отъезд» [9, с. 49], помимо «великолепных конюшенных жеребцов» [9, с. 49], на которых виднелись «знакомые тавры» [9, с. 49], был полностью увешан оружием [9, с.
49]. Не идеализируя, Балыков описывает жесткость, бесчинство и мародерство красногвардейцев-братоубийц, которые ничем гнушались. Для изуверов не было ничего святого. Под ударами прикладов большевиков растаскивались сундуки, шкафы, божницы. Все ценное у людей отнималось. «Более или менее миловидные калмычки насиловались на виду у всех» [9, с. 50].
На фоне античеловеческих действий большевиков автор показывает состояние находившихся рядом подростков калмыков, подчеркивая их эмоциональное и психологическое напряжение. От злобы у них «горела кровь» [9, с. 50], «кружилась голова» [9, с.50]. Они «до боли стискивали зубы, чтобы молчать. Но молчать удавалось не всем [9, с. 50]. Бембика, которому было всего пятнадцать лет, «за разговоры» [9, с. 50] повели на расстрел. Мать, обезумившая от горя, кинулась его защитить, но тут же была сбита в грудь «толчком приклада и упала без чувств» [9, с.
50]. В этот момент к дому подъехал Баклан Шальнинов, отец мальчика. Портрета героя в рассказе нет, поэтому писатель рисует его лишь в пяти словах: «высокий, сутулый, тихий и смирный калмык 37-38 лет» [9, с. 50].
Поняв, что происходит, Баклан, как оглушенный, кинулся в ноги к красноармейцам, умоляя о пощаде единственного сына. Эта сцена, в точности воссоздающая драматизм той «разлагающейся» эпохи, психологически безукоризненно выстроена писателем, и без нее, безусловно, не было бы смысла рассказа. Трагизм этого момента передается автором сквозь диалогическую призму. Большевик, издеваясь над семьей, начинает вести якобы серьезный разговор с отцом мальчика, при этом насмехаясь и, словно наслаждаясь мучением своих жертв. С. Балыков показывает изощренный цинизм большевиков, присутствующее в них звериное начало:
- Ага!.. Ты отец его? Хочешь, чтобы его простили?.. Ты любишь его?
- Больше всего на свете, товарищ, брат! - бормотал Бакалан в ответ.
- А сам станешь на его место?.. Станешь, тебя расстреляю, а сына отпущу... согласен? - полусерьезно, полунасмешливо спрашивал солдат [9, с. 50].
Только на мгновение задумался Баклан. «Умоляюще взглянув на офицера» [9, с. 50], он попросил его позволения помолиться перед смертью. Этот момент исполняет в произведении роль своеобразной «психологической нюансировки» [11, с. 138]. С одной стороны, она отражает ту новую реальность Советской власти, в которой, как известно, не было место религии и богу: «Медленно вынул из кармана большой пестрый платок, подпоясался им, вошел в кибитку, всполоснул рот и руки, подошел к божнице. Трижды земно поклонился, приложился головой к медной статуе Будды и, повернувшись к ожидавшему его солдату, с виноватой улыбкой проговорил:
- Я готов [9, с. 50].
С другой, описание того, как Баклан молится и отражение при этом всех предшествующих важных поэтапных моментов, полностью соответствует культурно-этнографическим традициям калмыков. При посещении общественных молельных
мест, буддистских монастырей принято было закрывать нижние части тела, что связано с традиционной картиной мира и троичным членением пространства (верхний, средний и нижний мир). Практика буддизма предполагает очистительные обряды (ополаскивание рта и рук водой, закрывание платком нижней части и т.д.), проводимые с целью очищения от скверны, которая может оскорбить божество. Все описанные автором этнографические моменты, несомненно, придают произведению определенный национальный колорит.
Замедленные, неспешные действия героя («медленно» вынул платок, не спеша вышел из кибитки), «виноватая улыбка» [9, с. 50], возможно, символизируют прощание с жизнью, и, вместе с тем, дают ощутить всю чудовищность тех нечеловеческих обстоятельств, трагическую неизбежность и безысходность положения всех угнетенных людей, попавших в «лапы» беспощадного и зверствующего «красного террора», раскрывают мировосприятие и черты характера героя. Однако, пожалуй, самое важное, что открывается в этом эпизоде, - «главная составляющая большевистской идеологии тотальной несвободы: осознание человеком своего положения как раба, абсолютно подчиненного господствующей идеологии и не смеющего даже в мыслях отойти от нее» [12, с. 235].
Санджи Балыков - участник Гражданской войны, волею судьбы оказавшийся в эмиграции, передавая психологическое состояние героев и рассказывая об их исковерканных судьбах, считал своим долгом рассказать об этом с позиции пережитого, засвидетельствовать. Отсюда основная проблематика творчества С. Балыкова. Память, вырываясь из глубин сознания писателя, ложится в основу практически всех его произведений, обжигая горькой правдой и достоверностью. Отсюда такая психологическая глубина описываемых сцен и особая, неподражаемая внутренняя экспрессия его персонажей: «Баклан глубоко вздохнул, окинул прощальным взором внутренность кибитки, посмотрел на лежавшую без чувства свою жену. Не спеша, вышел. Подошел к дрожавшему в страхе сыну, поцеловал его в обе щеки. Срывающимся тихим голосом сказал: «Иди к матери». Повернулся лицом к красногвардейцам» [9, с. 51].
Переживание, негодование и протест переполняет душу писателя. Поступок отца, погибшего за жизнь своего ребенка, Балыков справедливо приравнивает к подвигу, совершенному не в боевых действиях с Советской властью, в борьбе с ненавистным врагом, а тихо и безропотно: «Так, не в бою, под бодрящее «ура» многих соратников, без кровь согревающего соревнования с ними, без одобрения и примера командира, в полном одиночестве, окруженный беспощадными врагами, тихо и без колебания совершил свой подвиг Баклан, смертью купив жизнь сыну» [9, с. 51].
Похожая история случилась и с семьей Бальджи Меньгинова. Его сына, семнадцатилетнего Хани, красноармейцы решили расстрелять за то, что он «уже большой» [9, с. 52]. Его отец, «старик лет за пятьдесят» [9, с. 52] был очень болен и лежал в кибитке. Детали портрета героя подчеркивают его пожилой возраст и довольно неказистый внешний облик: «Маленького роста, до отказа кривоногий, с большими, навыкат, заячьими глазами; горбоносый, с копной седых волос на голове,
старик лет пятьдесят...[9, С. 52]». Этот маленький человек, выскочивший из кибитки будучи больным, в одном белье, был полон решимости лишиться жизни ради сына. Видя, что того хотят убить, он предложил взамен себя. Один из красноармейцев согласился, другой же, заставив старика открыть рот, взглянул на его зубы и решил, что тот «не стоит сына» [9, с. 51], а точнее, не стоит того, чтобы его убивать, потому что слишком уж стар, к тому же болен и не сегодня завтра того гляди «сам сдохнет» [9, с. 51]. «Жертва не была принята. Сына расстреляли» [9, с.51], - кратко констатирует писатель.
В конце рассказа С. Балыков, скорбя, с ощущаемым внутренним надрывом, резюмирует все описанное им: «Так в глуши степей Задонских совершилось одно из нечеловеческих злодеяний большевиков над ни в чем неповинным нашим народом и редкая жертва любви родительской» [9, с. 51].
Подытоживая, можно отметить, что за рассказом «Отцы» открывается обобщающая картина всеобщей трагедии, которая никогда не переставала волновать писателя. Голос автора, будто спрессованный из непроходящей боли и отчаяния, содержит в себе протест против пережитого насилия. Рассказы С. Балыкова все до одного дышат достоверностью передачи исторических фактов. Настоянные на крови и скорби, все они - плод выстраданного горького жизненного опыта писателя. Неслучайно говорят, что истоки настоящего искусства кроятся в глубинах личности писателя, а точнее, надо полагать, в его судьбе, которая тонкими и невидимыми нитями всегда связана с реальной исторической действительностью.
Библиографический список
1. Проблема организации калмыцкой эмиграции // Улан залат. 1930. № 3. С. 1-5. 2.Забияко, А. А., Забияко, А. П. Исторический опыт Гражданской войны в произведениях писателей-эмигрантов русского Харбина // Гуманитарные исследования юга России в восточной Сибири и на дальнем Востоке. Вып. № 5 (25). 2013.
3.Борманжинов, А. Краткий очерк жизни и литературной деятельности. Теегин герл. 2004. № 4. С. 65-69.
4. Бабичева, Ю. В. Гражданская война в Росси начала ХХ века в зеркалах отечественной литературы // Вестник Череповецкого университета. Вып. 2 (39). 2012. Том 2. С. 54-58.
5.Бичеев, Б. А. Влияние письменных памятников и фольклора на развитие калмыцкой литературы (20-30 гг.), глава III. Литературная деятельность калмыцкой эмиграции (20-30 гг.): автореф. .канд. филол. наук. М., 1991. 23 с.
6. Балыков, С. Б. Девичья честь: Историко-бытовая повесть. Элиста: АПП «Джангар», 1993. 283 с.
7.Джамбинова, Р. А. Критерий исследования - научная этика // Литература Калмыкии: проблемы развития. Элиста: АПП «Джангар», 2003. С. 150-161.
8.Ничипоров, И. Б. Своеобразие художественного документализма в романе Б. Пильняка «Голый год» // Диалог культур: национальное и инонациональное в литературе. Мат-лы Всероссийской с Междунар. участием очно-заочной науч.-практ. конф. Элиста: Изд-во Калм. ун-та, 2013. С. 11-15.
9.Балыков, С. Б. Сильнее власти: сборник рассказов. Мюнхен, 1976. -137 с.
10. Ханинова, Р. М. Семантика седельной подушки в рассказе А. Серафимовича «Степные люди» // Диалог культур: национальное и инонациональное в литературе. Мат-лы
Всероссийской с Междунар. участием очно-заочной науч.-практ. конф. Элиста: Изд-во Калм. ун-та, 2013. С. 54-70.
11. Пошатаева, А. В. Юрий Рэтхэу, Владимир Санги. Опыт реконструкции эстетики переходных эпох // История национальных литератур. Перечитывая и переосмысливая. Вып. III. М.: Наследие, 1998. С. 227- 239.
12. Яндиева-Албагачиева, М. Д. «Адский остров» Созерко Мальсагова как явление документальной ингушской прозы 20-х гг. // История национальных литератур. Перечитывая и переосмысливая. Вып. III. М.: Наследие, 1998. С. 227- 239.
Bibliograficheskij spisok
1. Problema organizacii kalmyckoj ehmigracii // Ulan zalat. 1930. № 3. S. 1-5.
2. Zabiyako, A. A., Zabiyako, A. P. Istoricheskij opyt Grazhdanskoj vojny v proizvedeniyah pisatelej-ehmigrantov russkogo Harbina // Gumanitarnye issledovaniya yuga Rossii v vostochnoj Sibiri i na dal'nem Vostoke. Vyp. № 5 (25). 2013.
3. Bormanzhinov, A. Kratkij ocherk zhizni i literaturnoj deyatel'nosti. Teegin gerl. 2004. № 4. S. 65-69.
4. Babicheva, YU. V. Grazhdanskaya vojna v Rossi nachala ХХ veka v zerkalah otechestvennoj literatury // Vestnik Cherepoveckogo universiteta. Vyp. 2 (39). Tom 2.- 2012. -S. 54-58.
5. Bicheev, B. A. Vliyanie pis'mennyh pamyatnikov i fol'klora na razvitie kalmyckoj literatury (20 30 gg.), glava III. Literaturnaya deyatel'nost' kalmyckoj ehmigracii (20 30 gg.): avtoref. ...kand. filol. nauk. M., 1991. 23 s.
6. Balykov, S. B. Devich'ya chest': Istoriko-bytovaya povest'. EHlista: APP «Dzhangar», 1993. -283 s.
7. Dzhambinova, R. A. Kriterij issledovaniya - nauchnaya ehtika // Literatura Kalmykii: problemy razvitiya. EHlista: APP «Dzhangar», 2003. S. 150-161.
8. Nichiporov, I. B. Svoeobrazie hudozhestvennogo dokumentalizma v romane B. Pil'nyaka «Golyj god» // Dialog kul'tur: nacional'noe i inonacional'noe v literature. Mat-ly Vserossijskoj s Mezhdunar. uchastiem ochno-zaochnoj nauch.-prakt. konf. EHlista: Izd-vo Kalm. un-ta, 2013. S. 11-15.
9. Balykov, S. B. Sil'nee vlasti: sbornik rasskazov. Myunhen, 1976. 137 s.
10. Haninova, R. M. Semantika sedel'noj podushki v rasskaze A. Serafimovicha «Stepnye lyudi» // Dialog kul'tur: nacional'noe i inonacional'noe v literature. Mat-ly Vserossijskoj s Mezhdunar. uchastiem ochno-zaochnoj nauch.-prakt. konf. EHlista: Izd-vo Kalm. un-ta, 2013. S. 54-70.
11. Poshataeva, A. V. YUrij Rehthehu, Vladimir Sangi. Opyt rekonstrukcii ehstetiki perekhodnyh ehpoh // Istoriya nacional'nyh literatur. Perechityvaya i pereosmyslivaya. Vyp. III. M.: Nasledie, 1998. S. 227-239.
12. Yаndieva-Albagachieva, M. D. «Adskij ostrov» Sozerko Mal'sagova kak yavlenie dokumental'noj ingushskoj prozy 20-h gg. // Istoriya nacional'nyh literatur. Perechityvaya i pereosmyslivaya. Vyp. III. M.: Nasledie, 1998. S. 227-239.
Топалова Делгир Юрьевна - к.ф.н., научный сотрудник отдела письменных памятников, литературы и буддологии ФГБУН Калмыцкий научный центр РАН. [email protected]
Topalova Delgir - candidate of philological Sciences, research worker of the Department of Written monuments, Literature and Buddhology, Federal state bydgetary institution of Science Kalmyk Scientific Center of the RAS, e-mail: [email protected]
