CC BY
347
СМЫСЛОВАЯ СТРУКТУРА КЛЮЧЕВОЙ ТЕКСТОВОЙ МЕТАФОРЫ «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ» В АСПЕКТЕ ТЕКСТОВОГО ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ ПОВЕСТИ М.А. БУЛГАКОВА «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ»)
Н.И. Маругина
Аннотация. Рассматриваются вопросы динамического конструирования текста, которое определяется характером взаимодействия текстовых явлений с концептуальными языковыми структурами. В роли наиболее значимой концептуальной структуры выступает метафорическая модель «человек - это животное/зверь». При моделировании текстовой ситуации она соотносится со смысловой структурой ключевой текстовой метафоры в повести М. А. Булгакова «Собачье сердце».
Ключевые слова: ключевая текстовая метафора, концептуальная метафора, фрейм, порождение текста.
Процесс обобщения и обмена знаниями в обществе предполагает объективацию знаний в форме предметов и текстов естественного языка. «Текст необходимо рассматривать как упорядоченную форму коммуникации, лишенную спонтанности» [1. С. 11]. Обеспечивая выполнение коммуникативной функции в соответствии с замыслом автора, любой текст представляет мыслительную операцию, в основе которой лежит фрагмент или блок, репрезентирующий опыт человека. Знания, которые оформляются в текст, заполняют слоты, или терминалы, некоторого фрейма. Фреймы хранят знания в обобщенной форме, а обобщение обеспечивает понимание текста читателем.
Многие когнитивисты (Ф. Джонсон-Лэйрд, С. Флетчер, Д. Шпер-бер, Д. Уилсон и др.) признают наличие концептуальных оснований у различного рода знаний, на которых базируется интерпретация мира, помещающаяся в тексты естественного языка. «Дискурсивные и текстовые данные выступают для когнитолога чуть ли ни в троякой роли: с одной стороны, они существуют как данные, позволяющие судить о языке и его употреблении в особых целях, в определенных ситуациях; с другой стороны, они позволяют судить об обмене информацией, ее получении и осмыслении в актах коммуникации и, наконец, несомненно, они существуют и как косвенные данные о мыслительной, интеллектуальной, ментальной деятельности человека, о его сознании и мышлении» [2. С. 37].
Словесная ткань текста, особенно художественного, оказывает воздействие на чувства читателя и возбуждает реакцию эстетического порядка. Реализация эстетической функции во многом определяется образным фондом текста. В художественном тексте образные средства могут составлять ядро его ткани, другие же составные элементы принадлежат к периферии, на фоне которой он подготавливается и моделируется.
Одним из постулатов когнитивной науки является то, что образные средства языка рассматриваются в качестве важного источника сведений
об организации человеческого мышления. Исследователи когнитивной науки установили, что единицами, пронизывающими весь человеческий язык и репрезентирующими наше сознание, являются метафоры. Именно в метафорах усматривают наиболее емкую форму хранения накопленного опыта и знаний. Один из центральных тезисов в когнитивной теории о метафоре - принцип инвариантности. Согласно этому принципу, базисные, или ключевые, концептуальные метафоры - механизмы познания -используются для производства новых смыслов посредством преобразования концептуальных структур, для увеличения и обобщения объема знаний относительно слабо понимаемой области. С помощью инвариантного метафорического содержания, которое представлено в виде набора образов-схем, декодируется модель опыта, которая структурируется и получает дальнейшее распространение в рамках другой.
Текст строится по определенным законам. «Законы текстообразо-вания охватывают как глубинный, так и поверхностный уровни текста. Но если на глубинном уровне протекают определенные логико-языковые и психические процессы, то на поверхностном откладываются их результаты. Законы текстообразования - законы внутренних, семантических процессов, преобразующих языковой материал и приводящих в конечном счете к созданию целостного семиотического текста» [3. С. 31].
Как отмечает А.П. Чудинов, «...к числу текстообразующих средств во многих случаях относится и система метафор: как показывают даже предварительные наблюдения, метафоры в рассматриваемых текстах часто представляют собой не случайный набор абсолютно автономных элементов, а своего рода систему, для которой характерны сильные внутритекстовые и внетекстовые связи. Организующим стержнем этой системы становится та или иная метафорическая модель» [4. С. 117]. Автор при этом подчеркивает роль концептуальной метафоры, отмечая, что абсолютно новые, авторские метафоры органично связаны с уже известными читателю базовыми метафорическими моделями [4. С. 117]. Кроме того, по мнению А.П. Чудинова, развернутая концептуальная метафора способна быть включенной в состав средств, обеспечивающих связность и цельность текста [4. С. 117]. «Окказиональность, “свежесть”, нестандартность ряда авторских метафор часто объясняется тем, что в процесс метафорического уподобления вовлекаются периферийные элементы соответствующего элемента поля» [5. С. 78].
Основа такого функционирования, возможность реализации связности и цельности текста обеспечиваются наличием глубинных связей единиц метафорического поля, задаваемого концептуальной метафорой. Внутреннее единство текстовых метафор в структуре текста задается их единством в структуре базовой концептуальной модели, наличием жестких родовидовых и метонимических конкретизаций [5. С. 77]. Варианты текстообразующих функций концептуальных метафорических моделей в русских политических текстах анализирует А.П. Чудинов, отмечая типы такого функционирования: развертывание в тексте одной доминирующей модели, параллельное развертывание в
тексте двух-трех моделей, использование в тексте разнообразных моделей [4. С. 120-131].
В данной статье рассматривается подход к художественному тексту, который, в основном, определяется самодвижением и саморазвитием в нем языковых единиц, среди которых значимое место занимают метафорические единицы, созданные на основе базисной языковой метафоры «человек - это животное/зверь». Помещаясь в текстовое пространство, концептуальная метафора действует по тем же принципам раскрытия своей познавательной способности, что и в языке. Метафорический перенос «человек - это животное/зверь» отмечен регулярностью в языковом применении, а также стремлением создать единый способ мировосприятия. В центре аспектуализации подобной метафоры прослеживается тенденция противопоставить животное человеку. Наиболее ярко данное противопоставление может проявляться в оценочной (образной) метафоре. Семантический признак «животного начала» высвечивается в номинациях неодушевленных предметов, действий, внешних и внутренних характеристик людей, звуков человека. Как отмечает Л.П. Балашова, «.именно в этой области метафорические наименования стремятся выйти за пределы предметной лексики и дать характеристику психическому, эмоциональному состоянию человека, оценить человека как личность» [6. С. 13].
Процесс текстообразования повести М.А. Булгакова «Собачье сердце» представляет собой акт последовательного применения комплекса идей и воплощения множественных дополнительных смыслов, организованных цепочкой метафорических моделей: базовой концептуальной метафорой «человек - это животное/зверь» ^ этнокультурной метафорой «человек - это собака» ^ ключевой текстовой метафорой «собачье сердце». Импликация и проекция смыслов метафорических моделей «человек - это животное/зверь» и «человек - это собака» индуцируются в ключевой текстовой метафоре повести «Собачье сердце» через посредство образного компонента концепта «сердце».
Отправной точкой повествования в повести «Собачье сердце» служит метафорическое выражение, заложенное автором в заглавие текста. Данная метафора является авторским вступлением в тему и входит в стратегический план писателя. Название относится к числу неотъемлемых компонентов текста. Название наравне с текстом - результат творчества писателя, где отражается не только событийная информация, но и смысловая доминанта, композиционный стержень произведения, который пронизывает его от начала до конца, придавая ему статус единого, целостного текста.
Как отмечает А.П. Чудинов, метафора, используемая автором в заглавии текста, находится в условиях максимального «текстового напряжения», в сильной позиции текста, т.е. такая метафора привлекает максимальное внимание читателей [4. С. 132].
Ключевая текстовая метафора «собачье сердце» представлена в заголовке текста повести двумя компонентами: предикатом собачье и именем сердце. В данном атрибутивном сочетании компоненты, которые
в своем исходном значении отнесены к «центральному органу кровообращения, находящегося в левой стороне грудной клетки человека или животного», образуют метафорический образ «вместилища душевного мира, эмоций, чувств и переживаний» в результативном значении, проявленном в тексте повести.
В русской и европейской культурах сердце метафорически именует средоточие эмоциональной, душевной, иногда духовной жизни человека. Сердце метафорически предстает в виде сосуда, наполненного эмоциями, которые «переполняют сердце»: радость переполнила мое сердце, горечь наполнила мое сердце и т.д. Сердце - мишень эмоциональных воздействий: эта весть поразила меня в самое сердце.
Метафорический смысл лексемы сердце является реализацией концептуальной метафоры «органы человека - вместилища его эмоциональной, духовной, интеллектуальной жизни». Таким образом, можно констатировать, что текстовая реализация метафоры «собачье сердце» определяется проекцией смежного взаимодействия двух концептуальных метафор «человек - это животное/зверь» и «органы человека - вместилища его эмоциональной, духовной, интеллектуальной жизни».
В ключевой текстовой метафоре «собачье сердце» ведущее, организующее начало имеют первый элемент и вводимый им ассоциативный комплекс метафорического развития. Второй элемент репрезентирует направление аспектации как метафорического развертывания в смысловом производстве текста, создавая эффект смыслового сгущения, напряжения смыслов.
В сфере предикатов, употребляемых в сочетании с именем сердце, в русской культуре можно обнаружить такие предикаты, как большое, доброе, золотое, легкое, открытое, искреннее, тяжелое, каменное, мстительное, спасенное. Можно допустить мысль о некотором свойстве погружения предиката собачье в парадигму данных сочетаний. Но, как известно, в культуре русскоговорящих в метафоре собачий актуализируются семы, имеющие яркую негативную оценку - злой, жестокий, дурной, презренный. Эта новая единица может раздвинуть границы данной парадигмы предикатов и привнести свежие ассоциации, объединяющиеся в метафоре. Таким образом, ключевая текстовая метафора повести М. Булгакова, выраженная атрибутивным сочетанием собачье сердце, является средством характеристики сложного внутреннего мира героев произведения.
Своеобразие повествования повести М. Булгакова «Собачье сердце» заключается, прежде всего, в действенном начале ключевой текстовой метафоры, которая получает дальнейшую, детальную интерпретацию в процессе порождения текста. Ключевая текстовая метафора «собачье сердце», помещенная в заглавие произведения, маркирует качественный смысловой сдвиг значительной части произведения.
Метафора «собачье сердце» обладает текстообразующей функцией в силу того, что она способна быть мотивированной, т.е. объясненной и продолженной по мере развертывания целого текста повести. Такая ме-
тафора обладает функциональной одноразовостью, она задана контекстом и задает его. И все же диалектика ключевой текстовой метафоры состоит в ее единичности и способности к моделированию. Способность к текстовому моделированию в значительной степени определяется соотнесенностью двух концептуальных метафор: «человек - это животное/зверь» и «органы человека - это вместилища эмоциональной, духовной, интеллектуальной жизни». Это соотнесение в структуре и смысловом пространстве ключевой текстовой метафоры двух концептуальных структур и создает то смысловое напряжение, которое разрешается по мере развертывания текста произведения и разворачивания «сетки» метафорических номинаций. Чем неожиданнее метафорическая номинация, тем больше она будет испытывать потребность в соответствующем окружении, которое, будучи потенциально организованным как текст, сможет реализовать то, что заложено в метафоре.
Ключевая текстовая метафора ведет себя не изолированно в пространстве текста, все последующие метафорические номинации так или иначе оказываются соотнесенными с нею. Функциональная нагрузка ключевой текстовой метафоры может быть сведена к нескольким положениям, при этом механизмом соотнесения внутритекстового метафорического поля является связь его единиц через посредство базовых концептуальных метафор. В данной повести - через посредство базовых концептуальных метафор «человек - это животное/зверь», «человек -это собака» и «органы человека - вместилища эмоциональной, духовной, интеллектуальной жизни».
Ключевая текстовая метафора «собачье сердце», входящая в иерархическую систему операций текстообразования и являющаяся смысловой проекцией концептуальных метафорических моделей «человек -это животное/зверь» и «человек - это собака», образует текстовый субфрейм, формируемый на пересечении соотношения данных смыслов.
Содержание текста определяется автором, ставящим своей задачей в процессе текстопорождения объективировать с помощью языковых средств определенный фрагмент знания. Выбор варианта языковых единиц осуществляется отправителем текста в соответствии со своей оценкой ситуации общения, а также с оценкой предполагаемого получателя текста. С помощью функциональной реализации основных единиц в тексте проявляется специфика мышления его создателя. Фрейм в данном случае может рассматриваться как типовая схема или модель, под которую «.могут быть подведены все новые и новые ситуации. Такие схемы определяют характер членения нашего прежнего опыта, вновь поступающей информации на типовые, воспроизводимые фрагменты, которые выводятся из прежнего опыта. Фрейм помогает нам осознать еще нереализованное и непроявленное» [7. С. 124].
Автор текста, исходя из своего замысла, определяет границы ситуации и ту жанровую форму, в которой будет осуществляться процесс текстопорождения. Интенции автора, содержащиеся в коде концептуальной метафоры «человек - это животное/зверь», находятся в концеп-
туальном фрейме. Локализация и аспектуализация темы определяют субконцептуальный фрейм, который содержит представления коммуникантов об описываемом в тексте фрагменте мира. Субконцептуальный фрейм, вершиной которого можно считать этнокультурную метафорическую модель «человек - это собака», поддерживается концептуальными фреймами «человек - это животное/зверь» и «органы человека - вместилища его эмоциональной, духовной, интеллектуальной жизни» и представляет собой сценарий произведения. Таким образом, субконцепту-альный и концептуальный фреймы соприкасаются и на их стыке возникает текстовый субфрейм.
Содержание текста, в частности движение в нем метафорических единиц, созданных под воздействием ключевой текстовой метафоры, заполняет слоты текстового субфрейма. Ключевая текстовая метафора «собачье сердце» влияет на возникновение новых метафорических сплетений, актуализируя в них семантический признак «животного начала», аспектуализированный относительно сферы эмоциональной, душевной, духовной жизни. Данные метафорические единицы находятся в тесной зависимости друг с другом и образуют слоты текстового субфрейма повести «Собачье сердце».
Рассмотрим некоторые примеры, которые достаточно ярко репрезентируют слоты текстового субфрейма повести и носят характер как типической, конвенциальной информации, так и ситуационного фрагмента знания.
М. Булгаков, руководствуясь объемом знаний, лежащих в основе концептуальной метафорической модели «человек - это животное/зверь» и этнокультурной метафоры «человек - это собака», выстраивает модель иерархических отношений человека и животного в пространстве мира. Разные категории людей мыслятся автором как объекты природного мироздания, часто низводясь до уровня животного, зверя. Актуализированными в таких метафорических номинациях становятся смыслы, отражающие типы поведения человека, этические и моральные нормы людей и общества в целом. Такие метафоры выражают субъективную оценку, в них синтезируются и выдвигаются на первый план представления о характеризуемом объекте.
Сфера-источник «собака» связана прежде всего с отрицательной коннотацией. Вследствие этого М. Булгаков использует образ собаки для характеристики людей.
В центре внимания автора повести находятся люди, их практическая деятельность, в которой проявляются самые разнообразные характеристики человека, связанные с вечными философскими понятиями добра и зла. Зло рассматривается М. Булгаковым в нескольких ракурсах его восприятия. Выделяется зло моральное, физическое и социальное.
Моральное зло в повести исходит от людей определенной профессии, а именно от поваров, пролетариев, дворников, швейцаров, товарищей из домоуправления и т.д. Такое зло репрезентируется автором повести при помощи метафорических номинаций, сферой-источником
которых становятся «животное», «собака». Для иллюстрации вышеизложенного сошлемся на несколько текстовых фрагментов повести, в которых использована оценочная метафора.
Рождение коллизии происходит на столкновении глубинных символических смыслов, вводимых именем собака, называющим существо без души и лексемой сердце - символического обозначения души. В этой метафорической номинации фокусируются смыслы внутренней семантической коллизии повести. Метафорическое развертывание текста повести основывается на введении всего спектра смыслов, репрезентируемых элементами фреймовых комплексов трех срезов метафорической реализации: концептуальной метафоры «человек - это животное/зверь», этнокультурной метафоры «человек - это собака» и ключевой текстовой метафоры «собачье сердце».
Наличие внутрифреймовых и межфреймовых связей базовых языковых метафор и ключевой текстовой метафоры обусловливает особое качество метафорического развития: введение одного компонента может актуализировать весь сложный комплекс смыслов: так, например, бранное определение человека «вор с медной мордой» есть способ отождествления человека и животного, способ актуализации онтологического «низа» его бытия.
Этот же фрагмент является примером активного текстового взаимодействия метафор, относимых к разным слотам концептуальной метафоры:
Чем я ему помешал? Неужели я обожру Совет Народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди [8. С. 105].
В исходном значении имя тварь соотносимо с любым живым существом, преимущественно животным. В результативном значении метафорической номинации актуализируются семы «недостойный, презренный», которые характеризуют нравственную сторону человека. Источником зла в данном примере служит одна из черт человеческого характера - жадность, которая в тексте повести интерпретирована через образ собаки, ее жадной и прожорливой натуры.
В текстовом пространстве обнаруживается тесная связь и поддержка одной метафорической номинации другой, которые имеют общее семантическое направление. Это объясняется тем, что ключевая текстовая метафора как источник саморазвертывания и самодвижения согласует единицы текстовой ткани повести. В этом плане лексема морда, изначально функционирующая в понятийной области «животное» в исходном значении «передняя часть головы животного», поддерживает метафорическую номинацию жадная тварь и служит средством выражения общей отрицательной оценки человека, отнесения его к сфере низменных проявлений.
Физическое и моральное зло могут производить определенные категории людей, к примеру швейцары: Фить-фить! Сюда? С удово...
Э, нет, позвольте. Нет. Тут швейцар. А уж хуже этого на свете нет. Во много раз опаснее дворника. Совершенно ненавистная порода. Гаже котов. Живодер в позументе [8. С. 110].
Слово порода заимствуется М. Булгаковым из слота концептуального фрейма ключевого слова «собака», которое изначально обозначает «разновидность хозяйственно полезных животных, отличающихся какими-нибудь признаками от животных того же вида». В тексте повести в метафорической номинации актуализированы смыслы, истолкование которых сводится к описанию отрицательных характеристик данной категории людей как очень грубых, злых, агрессивных, жестоких, причиняющих физическое зло.
Обращение к мифологическим смыслам концепта «собака» позволяет выявить существование внутри глубинной связи приведенных оценочных наименований человека и смысла следующего текстового фрагмента:
Негодяй в грязном колпаке - повар столовой нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства - плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий [8. С. 105].
Оценочная метафора, выраженная именем гадина (гад), в своем исходном значении «пресмыкающееся или земноводное» является принадлежностью понятийной сферы-источника «животное». Животные пресмыкающиеся и земноводные обитают на земле, под землей, в водоемах, т. е. имеют низкое положение по отношению к человеку в пространственном образе мира. Признак низменности, ничтожности привносится в смысл метафорической номинации, где реализуются признаки «мерзкого, отвратительного» человека, которые фиксируют его низкое положение в мироздании в силу того, что он несет в мир моральное и физическое зло. Сферой проявления зла в данном случае служат морально-нравственные отношения людей. Люди, существа разумные, воспринимаются как субъекты, творящие произвол, уподобляются животным, которые руководствуются звериными инстинктами в отношениях друг к другу. Наряду с выражением высшего зла, предела низменного падения образ змеи внутренне оказывается соотнесенным с образом собаки, представляя собой «ипостаси лютого зверя», т.е. мифологического противника Громовержца [9. С. 59].
Отнесение человека к «низу» духовной и социальной иерархии может быть осуществлено через посредство любого наименования, втягиваемого в границы фрейма концепта «собака».
Дворники из всех пролетариев - самая гнусная мразь. Человечьи очистки - самая низшая категория. В исходном значении имя очистки используется как «счищенная с чего-нибудь кожура, верхний слой». В результативном значении актуализирован смысл низкого положения таких людей, ассоциируемых чаще всего с отбросами общества, негодными людьми, людьми низшего слоя. Важно заметить, что метафорическая номинация очистки, актуализируемая исходным значением «кожу-
ра, верхний слой», то, что выбрасывает человек, не соотносится со значением «верхний слой общества». Дворники имеют дело с большими грудами мусора, пищевыми и бытовыми отходами, которые часто и являются пропитанием собаки, поэтому устанавливается прочная ассоциативная связь с низом.
Существенно важным является установление семантической связи между метафорическими номинациями, созданными под влиянием ключевой текстовой метафоры «собачье сердце». В компоненте метафоры собачье заложены те же смыслы пейоративной оценки, содержащиеся в базовом образе концепта «собака», которые впоследствии имеют проявление в тексте, например: гадина - мерзкий, отвратительный, тварь -недостойный, подлый, очистки - негодные, подлые.
Таким образом, одним из доминирующих принципов текстового функционирования, реализации смыслового потенциала является тесное взаимодействие с концептуальной ориентационной метафорой «низ -это плохо», которая является частью метафорического единства, задаваемого базовой семиотической оппозицией «верх - низ». Наличие внутритекстовых связей конкретных метафорических номинаций, опосредствованно связанных с ключевой текстовой метафорой «собачье сердце» через посредство ориентационных метафор «верх - хорошо», «низ - плохо», можно проследить на следующем примере, демонстрирующем связь через несколько опосредований.
Атрибутом неустроенной, полной лишений жизни является тот негативный опыт, который приобретает субъект в течение своей жизни. Среди метафорических наименований, отражающих тяжелую судьбу, особую значимость получают те, сферой-источником которых является «еда, прием пищи».
Еще один способ опосредствованного влияния смысловой структуры ключевой текстовой метафоры «собачье сердце» на формирование метафорического строя текста можно выявить в следующем контексте. И вновь он обнаруживает опосредствованную связь с понятийной сферой «еда, пища», коррелирующей со слотом «образ жизни собаки». Понятийная сфера «еда, пища» актуализирована в качестве сферы-источника метафорических переносов, где рай - это мир кухни, оборачивающийся адом. Эта трансформация развертывается в системе метафорических переносов: отделение рая как сфера недосягаемого блаженства (отождествляемая собакой Шариком/Шариковым с физическими, физиологическими ощущениями насыщения) предстает как рай, в котором «стреляет и бушует пламя».
Оценив ошейник по достоинству, пес сделал первый визит в то главное отделение рая, куда до сих пор вход ему был категорически запрещен - именно в царство поварихи Дарьи Петровны. Вся квартира не стоила и двух пядей Дарьиного царства. Всякий день в черной и сверху облицованной кафелем плите стреляло и бушевало пламя. Духовой шкаф потрескивал. В багровых столбах горело вечной огненной мукой и неутоленной страстью лицо Дарьи Петровны. Оно лоснилось и от-
ливало жиром. В модной прическе на уши и с корзинкой светлых волос на затылке светились два поддельных бриллианта. По стенам на крюках висели золотые кастрюли, вся кухня громыхала запахами, клокотала и шипела в закрытых сосудах [8. С. 134].
Рай - место вечного блаженства, обещанное праведникам в будущей жизни. «Что касается мифологизирующей, наглядно опредмечивающей разработки образов рая в христианской литературной, иконографической и фольклорной традиции, то она идет по трем линиям: рай как сад, рай как город, рай как небеса» [10. С. 462-463].
В разряд пространственной области рая, небесного мира помещается образ ада, который представлен серией метафорических выражений: стреляло и бушевало пламя, кухня клокотала и шипела в закрытых сосудах, а также показателен образ грешника, принимающего муки за причиненное зло в метафорическом контексте горело вечной огненной мукой и неутоленной страстью лицо. Для создания образа автор использует несколько метафорических выражений, которые поддерживают друг друга и имеют одно семантическое направление: ад, находящийся в раю.
Ключевая текстовая метафора в представлении образов ада и рая выводит на первый план ориентационную концептуальную метафору верх -низ, через призму которой просматриваются внешний вид человека и ощущения животного, а также отдельные зримые пространства (кухня).
Диалектика «собачьего сердца» проявляется не только в текстовых узорах образа собаки Шарика, но и в образе профессора Преображенского, создаваемого на пересечении текстовых реализаций концептуальных метафор «человек - это человек», «человек - это высшее существо», «человек - это животное/зверь». С одной стороны, профессор Преображенский предстает в аспекте свойственных ему характеристик личности, рода деятельности, положения в обществе, определяемого и Шариком/Шариковым, перемещения человека в высшее пространство всемогущего и всем покровительствующего Господа Бога - пространства верха, которое управляет всем миром.
Например, Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню [8. С. 108]. Чувствую, знаю - в правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля! <...> Еще, лижу вам руку. Целую штаны, мой благодетель! [8. С. 109].
С другой стороны, профессор Преображенский предстает в качестве эталона доброты, носителя нравственных ценностей, воплощением вечных норм, находящихся на полюсе «добра». Ассоциации недосягаемости объекта мира создаются метафорическими номинациями, которые формируются посредством признаков, извлекаемых из сферы физического и мифического мира (обладатель магической силы, имеющий связь с потусторонним миром):
А вы сегодня завтракали, вы, величина мирового значения, благодаря мужским половым железам [8. С. 109]. Я вам одному, как светилу
науки. Но клянусь - это такой ужас. <...> Я знаю, кто это. Он - волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки [8. С. 131].
В тексте повести имеют место взаимопереходы, разные фокусировки полюсов добра и зла. К примеру, в свете божественного начала могут рассматриваться негативные черты человеческого характера.
В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила. Только по смутному запаху можно было узнать, что это Филипп Филиппович [8. С. 137].
Оценка божественного слуги, который совершает жертвоприношения, «пропущенная» через актуализированный комплекс исходного значения существительного жрец, насыщает результативное смыслом насильственных, опасных воздействий, направленных на субъекта, включающих агрессивный эмоциональный фон, восходящий к образу собаки как животному, которое наиболее открыто проявляет свой гнев. Сравните далее: высшее существо предстает в аспекте животного, звериного.
Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову рану, затем маленькими, как бы сахарными щипчиками зажал ее края, и она высохла. Филипп Филиппович полоснул второй раз, и тело Шарика вдвоем начали разрывать крючьями, ножницами, какими-то скобками. Филипп Филиппович залез в глубину и в несколько поворотов вырвал из тела Шарика его семенные железы с какими-то обрывками. Жрец отвалился от раны, ткнул в нее комком марли и скомандовал... Нож вскочил ему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приемом навел на лбу Шарика красный венец. Филипп Филиппович въелся ножницами в оболочки и вскрыл их. Глаза его метались от рук профессора к тарелке на инструментальном столике. Филипп Филиппович стал положительно страшен. Сипение вырвалось из его носа, зубы открылись до десен. Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезался еще глубже. - Что вы еще спрашиваете? - злобно заревел профессор, - все равно он уже 5 раз у вас умер. - Некогда рассуждать тут - живет не живет, - засипел страшный Филипп Филиппович, - я в седле. Тут же Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир, сорвал одну перчатку, выбросил из нее облако потной пудры, другую разорвал, швырнул на пол и позвонил, нажав кнопку на стене. Он подбородком лег на край стола, двумя пальцами раздвинул правое веко пса, заглянул в явно умирающий глаз и молвил: - Вот, черт возьми. Не издох [8. С. 139-142].
Метафорический контекст такой протяженности свидетельствует о нарастании потенциала ключевой текстовой метафоры «собачье сердце» в текстовом пространстве. В данном контексте сосредоточиваются и актуализируются одновременно несколько слотов концептуального фрейма «собака»: агрессивные действия и агрессивное голосовое проявление, осуществляемые животным (собакой). Процесс приема пищи жадным, ненасытным, прожорливым существом сопровождается наличием внеш-
них признаков, которые свидетельствуют о порывах агрессии животного, а также появлении хищного оскала, напряженных резких движений тела, вздыбленности шерсти, которые сопряжены с определенными движениями глаз животного и звуковым сопровождением (сипение, ворчание). Метание глаз служит показателем присущих признаков жадности животного, боязни собаки перед возможной опасностью того, что кто-то осмелится взять обратно, отобрать его лакомый кусок. Поведение животного изменяется после насыщения пищей: оно становится вялым, спокойным, не проявляющим никаких признаков агрессии. Таким образом, маг и кудесник оборачивается зверем.
Формирование текстового субфрейма повести основано на функциональной стороне ключевой текстовой метафоры «собачье сердце», которая организует целые отрезки текста. Данные отрезки текста содержат метафорические выражения с семантикой действий, совершаемых собакой во время приема пищи. В метафорических выражениях данного семантического направления актуализируются семы «жадность», «ненасытность», «агрессивность».
Анализ метафорических номинаций текста повести, созданных при помощи ключевой текстовой метафоры «собачье сердце», показывает, что новые метафорические выражения имеют явно выраженный семантический признак «животного начала» и вместе с тем метафорический фонд повести обнаруживает сложные внутренние смыслы, осуществляющиеся через посредство базовых концептуальных метафор. Традиционный образ собаки, соотносимый с неустроенной, тяжелой, полной лишений жизнью, а также с характерной особенностью поведения животного - агрессивностью, мотивирует создание основной темы повести - столкновение полюсов добра и зла. Проблема столкновения понятий добра и зла рассматривается не только в аспекте их противоположных начал, но и возможности их взаимопроникновения.
В повести М.А. Булгакова хорошо прослеживаются два плана употребления одних и тех же текстовых единиц существительных и глаголов в прямом и переносном плане. Эти повторы создают параллели двух миров - человеческого и природного, что составляет основу зеркальной композиции, при которой одна ситуация повторят другую. Образ человека просматривается через сущность животного и, наоборот, животное начало через человеческую суть. Повторяющиеся существительные и глаголы, используемые автором повести то в прямом, то в переносном значении, становятся одним из основных средств текстообра-зования и объединения разных частей текста.
Метафорически представленными в тексте повести можно назвать существительные, обозначающие части тела животного, извлеченные автором повести из слота «внешний вид животного» концептуального фрейма «собака». Движение единиц слота «внешний вид животного», вычлененного из концептуального фрейма «собака», позволяет рассматривать его в качестве одного из источников метафорического движения в тексте повести.
Рассмотрим несколько примеров, в которых повторяющиеся существительные употреблены в метафорическом смысле:
Далее пошло еще успешней. «А» он выучил в «Главрыбе» на углу Моховой, а потом и «Б» - подбегать ему было удобнее с хвоста слова «рыба», потому что при начале слова стоял милиционер... [8. С. 112]. Засим от тарелок поднимался пахнущий раками пар; пес сидел в тени скатерти с видом часового у порохового склада. А Филипп Филиппович, заложив хвост тугой салфетки за воротничок, проповедовал... [8. С. 126]. Потом пилой невиданного фасона, всунув ее хвост в первую дырочку, начал пилить, как выпиливают дамский рукодельный ящик. Череп тихо визжал и трясся. Минуты через три крышку черепа с Шарика сняли [8. С. 140].
Исходное значение существительного хвост - «придаток (обычно подвижный) на задней части тела животного» - аспектуализирует в результативном значении анализируемых метафорических выражений смысл «предельной, последней грани изображаемого предмета окружающей действительности» и вместе с тем актуализирует еще на одном уровне текстовой реализации основную смысловую доминанту, вводимую ключевой текстовой метафорой. Например, в метафорическом сочетании лексема слово употребляется в данном контексте в прямом значении, имеющем в языке широкий ассоциативный фон, значительную символическую компоненту, вводя смыслы проявленности слова, речи как духовного, высшего начала в человеке, явления его божественной одухотворенности. Данная лексема образует метафорическое сочетание с единицей хвост, соотносящейся с ключевой текстовой метафорой.
Акцентированное автором семантическое сближение между словами, употребляемыми то в прямом, то в метафорическом смысле, создает цепочки повторов одних и тех же лексических компонентов текста. Сравним несколько текстовых отрезков, в которых существительное хвост употребляется в своем прямом значении:
Уже на тротуаре тут же Шарик начал соображать, что «голубой» не всегда означает «мясной», и, зажимая от жгучей боли хвост между задними лапами и воя, припомнил, что на всех мясных первой слева стоит золотая или рыжая раскоряка, похожая на санки; - Пожалуйте, господин Шарик, - иронически пригласил господин, и Шарик благоговейно пожаловал, вертя хвостом... [8. С. 112-113]. В первый момент, поглядевшись в зеркало, он очень расстроился, поджал хвост и ушел в ванную комнату, размышляя - как бы ободрать его о сундук или ящик. <...> Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов, а у Мертвого переулка - какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняга облаял его «барской сволочью» и «шестеркой» [8. С. 133].
Последовательное соединение лексических компонентов текста повести отсылает нас к ключевой текстовой метафоре «собачье сердце», которая организует создание метафорических выражений, характеризующих разные проявления внешнего мира. Разные сферы и предметы изображения оказываются сближенными и перекрещенными в силу на-
личия в тексте повести языковых единиц общего словарного фонда. Общий словарь языка, переходящий в художественное оформление произведения, переосмысляется автором, а метафорические единицы, повторяющиеся в тексте повести, укореняются, формируя устойчивую базу произведения.
Семантический отпечаток «животного начала», который принимает разные облекаемые формы (прямой и переносный план употребления лексических компонентов), лежит в основе самой текстовой модели-доминанты «собачье сердце» и отражается непосредственно в характере моделирования художественного произведения.
Рассмотрим еще один пример: Бежит в подворотню в любовнико-вых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, одна кружевная видимость [8. С. 107].
В метафорической единице шерсть, исходное значение которой «густой волосяной покров тела млекопитающих», в контексте выявляются семантические признаки «недостаточность, нехватка, скудность», что соотносится с результативным значением метафоры. В основе создания метафорической единицы лежит идея созерцания, воображения, мысленного представления внешнего вида образа собаки Шарика: собака бездомная, «шляйка поджарая», «истасканный и рваный Шарик». В метафорической единице закрепляются ассоциативные признаки внешнего вида человека, точнее, кожного покрова женщины. Вместе с тем этот пример показывает, как притягивание элементов актуализирует разные смысловые слои в структуре текста, в том числе мифологические. Б.А. Успенский отмечает значимость мотива шерсти: «Шерсть выступает как один из атрибутов собаки и в то же время как один из типичных признаков противника Громовержца, т.е. мифологического змея» [9. С. 66] (при обратимости образов Змея и собаки/пса). Б.А. Успенский пишет о связи образа шерсти с изменой Богу. В тексте повести через связь с образом собачьей шерсти характеризуется не только внешний вид человека, его сходства с животным, но и вскрываются смыслы подлой, лживой, бездуховной натуры человека.
В повести действительность воспроизводится через концептуальный фрейм «собака». Но «.поскольку мир в разных своих проявлениях един, он может быть описан при помощи ограниченного количества образов, представляющих собой сущностные характеристики мира и выражающие универсальные закономерности» [11. С. 51]. Поэтому автор устанавливает при помощи ключевой текстовой метафоры «собачье сердце» повторы одних и тех же элементов текста.
Данные контексты-фрагменты авторского описания восприятия мира глазами собаки являются проявлениями своеобразного «кинецен-тричного» взгляда на мир: вместо антропоморфной метафоры, являющейся результатом уподобления явлений окружающего мира человеку, приходит такой же механизм отражения мира в «зеркале восприятия собаки»; отсюда конец чего-либо воспринимается как хвост - часть тела животного, кожный покров человека - как шерсть. Вместе с тем отнесе-
ние метафорических словоупотреблений такого типа к организуемым вокруг ключевой текстовой метафоры подтверждается, на наш взгляд, и тем, что внутренняя смысловая структура метафорической номинации этого типа выстраивается по глубинной смысловой модели ключевой текстовой метафоры «собачье сердце».
Таким образом, текстовый субфрейм повести «Собачье сердце» характеризует наличие повторяющихся лексических единиц, которые участвуют в процессе текстопорождения и формируют единое семантическое направление текста. Основой лексических повторов и метафорических контекстов, с одной стороны, служат смыслы, актуализированные миром природы и миром человека, а с другой - лексические повторы и контексты создаются на основе самой динамической природы ключевой текстовой метафоры «собачье сердце», т.к. ее компонент собачье (собачья, собачий) имеет тенденцию к повторяемости и находится на поверхности ткани текста, вступая в смысловые отношения с единицами ассоциативного фона лексемы «сердце».
Одним из доминирующих принципов порождения текста повести М.А. Булгакова является смысловое раскрытие цепочки метафор. Использование метафорических единиц в сопряжении с ключевой текстовой метафорой «собачье сердце» доказывает их внутреннее смысловое единение, они разворачиваются по общей когнитивной модели, их назначение - порождение ассоциативного шлейфа, проявляющегося в русской языковой картине мира.
Литература
1. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981. 139 с.
2. Кубрякова Е.С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика - психология - когнитивная наука // Вопросы языкознания. М., 1994. № 4. С. 34-47.
3. Мурзин Л.Н., Штерн А. С. Текст и его восприятие. Свердловск: Изд-во Урал. унта, 1991. 172 с.
4. Чудинов А.П. Метафорическая мозаика в современной политической коммуникации. Екатеринбург, 2005. 257 с.
5. Резанова З.И. Метафора в процессах миромоделирования в языке и тексте // Изв. Том. политехн. ун-та: Тематический выпуск «Язык и межкультурная коммуникация»: теоретические и прикладные аспекты. Томск, 2002. Т. 305, вып. 4. С. 74-83.
6. Балашова Л. В. Роль метафоризации в становлении и развитии лексико-семантической системы (на материале русского языка Х1-ХХ вв.): Автореф. дис. ... д-ра фи-лол. наук. Саратов, 1999. 42 с.
7. Резанова З.И. Метафорическое моделирование концептосферы русского языка // Язык в поликультурном пространстве: теоретические и прикладные аспекты. Томск, 2002. С. 121-124.
8. Булгаков М.А. Собачье сердце. Повести, рассказы. Казань: Татар. кн. изд-во, 1988. 318 с.
9. Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Антимир русской культуры. М., 1982. С. 43-69.
10. Мифологический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1991.
11. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала ХХ века. М.: Наука, 1986. 252 с.
THE SEMANTIC STRUCTURE OF THE KEY TEXTUAL METAPHOR FROM THE PERSPECTIVE OF DYNAMIC TEXT MODELING (ON THE BASIS OF THE STORY BY M. BULGAKOV «THE HEART OF A DOG»)
Marugina N.I.
Summary. The questions of dynamic text modeling, which is determined by the character of interrelations between textual linguistic units and conceptual linguistic structures are dealt with. The most significant conceptual structure which plays an important role in modeling the story «The Heart of a Dog» is «a man is an animal/beast», the semantic structure of which is interrelated with the semantic structure of the key textual metaphor in the story.
Key words: key textual metaphor, conceptual metaphor, frame, text derivation/modeling.
