CC BY
129
«СЛУЖИЛЫЕ ЛЮДИ» МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА: МОРАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ И ВОЕННО-ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ СТАТУС
Кутищев А.В. ©
Кандидат исторических наук, доцент, кафедра истории и философии Уральского государственного университета путей сообщений, РФ г. Екатеринбург
Аннотация
В статье автор обращается к менталитету военного сословия Московской Руси, на основе компаративного подхода анализирует психологию и профессиональные навыки русского и европейского дворянства XVI - XVII вв.
Ключевые слова: Московское государство, «служилые люди», наёмные иноземцы, долг, честь, боевой дух, профессионализм.
Возрождение России в качестве мировой державы XXI века не может ограничиваться традиционными сферами - политикой, экономикой, информационным пространством. Фронт отстаивания наших национальных интересов пронизывает всё культурно-цивилизационное пространство. При этом острая политическая дискуссия всё чаще обращается к нашим истокам, к самобытной культуре, к духовно-нравственным смыслам русской цивилизации. Актуальность национально-культурной самоидентификации заставляет нас пристальнее вглядываться в русское общество прошлых эпох: в его обычаи и традиции, взгляды и представления, нравственные ценности и поведенческие мотивы. Возможно, представленные ниже рассуждения автора о роли «служилых людей» в истории Московского государства XVI - XVII вв. ещё раз заставят читателя задуматься о тернистом пути России к её величию и процветанию.
Русское общество XVI - XVII вв., в целом, развивалось в русле общеевропейских социальных тенденций. Его характерными чертами были жесткая вертикальная иерархия, достаточно сложная градация, с одной стороны, и относительная аморфность и размытость границ между сословными группами, - с другой. Несущими конструктами разветвлённой социальной структуры оставались две основные части: податные и «служилые» сословия.
Основная функциональная роль «служилых людей» заключалась в службе центральной власти, персонифицированной на разных этапах в Великом князе, Царе-самодержце или в Московском государстве. И, конечно же, их ипостасью являлось ратное дело.
В отечественной историографии «служилые люди» оставили неоднозначные и порой противоречивые отзывы. С одной стороны, на своих плечах «служилое» сословие вынесло все военные тяготы той эпохи. С другой стороны, о нём осталось немало нелицеприятных свидетельств как иноземных, так и русских очевидцев. Причём, в едином хоре критиков сливаются голоса и откровенных недоброжелателей и горячих патриотов.
Так, Н. Витсен поражался, «как русские воины обращаются с ружьём: один уронил его, пока стрелял, дугой не знал, как его зарядить, третий, стеля, отвернул голову назад и т.д.»[2, с.194]. А вот авторитетные свидетельства приказного дьяка Г. Котошихина про боеспособность поместного войска: «А ученья у них к бою ... не бывает,... а строю они никакого не знают. » [5].
Г. Корб не скрывает своего пренебрежения: «. войска московских царей страшны только для татар., если бы в московских войсках мужество, храбрость и знание военного искусства были соразмерны их численности, силе физической и способности переносить труды, то они были бы опасны соседям»[4, с.207].
© Кутищев А.В., 2016 г.
Но с откровенным русофобом солидарен и патриот Иван Посошков: «У пехоты ружье было плохо, и владеть им не умели, только боронились ручным боем, копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов по три по четыре и больше на одну неприятельскую голову. А если на конницу посмотреть, то не то что иностранным, но и самим нам на них смотреть зазорно, в начале у них клячи худые, сабли тупые, сами нужны и безодежны, и ружьем владеть никаким неумелые, ...иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то что ему стрелить по цели хорошенько.» [7, с.268]. Не скрывает своего раздражения и сам Пётр Великий: «.воистину только пакостники, а не воины были» [6, с.381], «.не точию с регулярными народы, но и с варварами (не без стыда),. ни против кого стоять могли» [1, с.51-52].
Недостатки профессиональных навыков усугублялись низким воинским духом. Так Дж.Флетчер, английский посол при дворе Ивана Грозного пишет: «Если бы русский солдат . столько же был бы способен к войне, сколь равнодушен к своему помещению и пище, то далеко превзошёл бы наших солдат, тогда как теперь много уступает им и в храбрости и в самом исполнении военных обязанностей.» [9, с.83].
Ему вторит немецкий посланник Вебер: «.Слава, честь, бескорыстие кажутся им химерою; они не могут вообразить себе никаких предметов духовных и ограничиваются теми, которые доступны чувствам...» [3, с. 1076-1078].
Надо отметить, что иноземцы не открыли русским глаза на их недостатки. Ещё в середине XVI века Иван Пересветов сетовал на православное воинство: «Что из того, что их много, раз нет у них верного сердца, а смерти боятся и умирать не хотят, . за веру христианскую некрепко стоят и без отваги с врагом смертную игру ведут» [12, с.607]. Век спустя о том же сокрушается царь Алексей Михайлович. В поход 1654 года войско выступало с тягостным настроением: «едут с нами отнюдь не с единодушием, наипаче двоедушием, как есть облака: иногда благопотребным воздухом и благонадёжным и уповательным явятся; иногда зноем отчаянным и яростью и ненастьем всяким злохитростным и обычаем московским явятся; иногда злым отчаянием и погибель прорицают; иногда тихостью и бледностью лица своего отходят лукавым сердцем.» [8, с.81]. Во многом под влиянием этих печальных свидетельств сформировалась в общем одиозная оценка допетровских «служилых людей» в отечественной военно-исторической историографии.
С малодушием русского «служилого люда» контрастирует высокий воинский настрой европейского дворянства. Его воинственность, честолюбие, гордость, особенно в рассматриваемое время, приобретало обострённые, порой даже гипертрофированные формы. Доблесть и стремление проявить себя в бою произрастали на почве благородства, жажды чести, славы, общественного признания. Демонстративно ревностное отношение к чести и достоинству, вместе с тем, уравновешивалось строгостью по отношению к договорным обязательствам, дисциплинированностью и осознанием своего долга.
Это превосходство европейских наемных солдат вынуждены были признать и сами московские власти. Со времён Василия III иноземные наёмные дружины становятся неотъемлемой частью московского войска. Хотя их услуги и стоили недёшево, правительство вынуждено было приглашать их на службу, не полагаясь на многочисленные, но ненадёжные против врага толпы природных «служилых людей».
Ментальный контраст русского и европейского военных сословий, безусловно, являлся отражением культурно-цивилизационного разрыва Востока и Запада, достигшего своего апогея в XVI-XVII веках. Разделённые общества на каждой стадии своего развития культивировали и одновременно потребляли специфические обычаи и традиции, язык, образ жизни и религиозность. В противоположных, порой враждебных друг другу культурных ойкуменах формировались разные нравственно-поведенческие коды, культурно-психологические типы воина. Формировался самобытный военно-сословный этос, особенным смыслом наполнялись его нравственные ценности, такие, как вассальный долг, дворянская честь и др. В этих культурно-цивилизационных глубинах, а не в банальном
малодушии или стремлении уклониться от трудностей, нужно искать коннотацию «лености», «огурства», «нетства» «служивого» русского дворянства. Весь образ жизни русского «служилого человека» формировал в нём апатичное отношение к ратной и государственной службе. Погружённый в культурно-духовную среду московского царства он всё больше и больше тяготел к инертности, пассивности, покорности, абсентеизму, отчуждаясь от социальной активности, здорового карьеризма и энергичности.
Безусловно, морально-психологический тип «служилого» ратника имел и положительные стороны. Он отличался стойкостью, неприхотливостью, богобоязненностью, милосердием, выдержкой и сплочённостью. Но без здорового честолюбия и предприимчивости все эти качества редко приобретали практическую значимость.
Особенно разителен мотивационный контраст между русским и европейским военными по отношению к войне и миру. Вообще, завершение войны в позднефеодальной Европе несло военному человеку безденежье и прозябание. Толпы уволенных солдат рыскали из края в край Европы в поисках работы, все с нетерпением ждали новой войны. Очевидцем подобной ситуации, возникшей после Оливского мира 1660 г., стал Патрик Гордон. Он собирается набрать полк на имперскую службу из уволенных шведских и бранденбургских солдат, уверенный, «что в желающих послужить недостатка не будет» [10, с.95]. Де ла Колони, ветеран войн Людовика XIV, вспоминал, как после войны 1688-1697 гг. многие солдаты и офицеры оставались без средств существования. Французские военные толпами записывались на службу ко вчерашним противникам, в имперскую и бранденбургскую армии, продолжавшие воевать с Турцией [14, с.81].
Профессионально-обыденное бытие русского «служилого» дворянина представляло собой прямой контраст - вышеописанному. Трудности и лишения ему несла война, а не мир. В отличие от своего западноевропейского визави он с нетерпением ждал окончания очередного похода. В первую очередь, русский дворянин оставался земледельцем, «. хлопоча больше о хлебе насущном, о домашнем хозяйстве, о прокормлении себя и семейства, чем о военной службе; карабин и сабля спокойно по целым месяцам висели на стене, покрываясь ржавчиной, а воин-помещик возился с сохой, молол муку или ездил по ярмаркам и торговал, чем мог» [13, с.187]. Если для европейского дворянства война означала карьерный рост, общественное признание и материальный достаток, то нашему «служилому люду» она несла разорение и нищету. Если московское «служилое» сословие относилось к службе, как к обузе, то европейский солдат видел в ней смысл своего существования.
В русской культуре так и не образовался этос, гармонично сочетающий в себе православно-нравственные добродетели и военно-профессиональный кодекс. Европейские, рыцарские - по своей природе, военно-ментальные ценности отторгались самой сутью православной культуры и народными обычаями. Парадокс заключался в том, что русская культурная среда, формирующаяся в окружении агрессивных соседей, в обстановке непрекращающихся воин и военных конфликтов, по своей сути была чужда воинственности и культивировала устойчивое неприятие войны. Эта социально-психологическая черта русских не укрылась от наблюдательных иностранцев. Беспристрастный П. Гордон прямо указывает на «отсутствие склонности к войне у большинства ваших людей, особенно у грандов и советников» [10, с.7]. Высокомерный к русским, хотя и не лишённый проницательности, Вебер более резок, отмечая «природное отвращение русского простонародья к войне ...» [3, с.1115]. Жизненное кредо русского «служилого люда» метко прокомментировал И.Посошков: «Дай-де Бог Великому государю служить, а сабель из ножен не вынимать» [7, с.268].
Поэтому, организуя оборону государства, властям оставалось полагаться на испытанный административно-властный ресурс. На протяжении всего исторического этапа Москва беспощадно боролась с дворянским «уклонизмом». Правительство грозило «нетчикам» то жестоким наказанием и разорением, то конфискацией поместий и вотчин. [11]. Пётр Великий, пожалуй, первым попытался разнообразить кнут воспитательными мерами. Он грозно и категорично внушал русскому «служилому» дворянству европейское
понятие благородства, высокие представления о чести и долге. Но призывы и требования императора находили слабый отклик в инертном сознании «служилых людей». Идеи благородства, чести и гордости не только противоречили традиционной ментальности, но и с трудом соответствовали насаждавшемуся деспотическому режиму власти, грубости обыденных нравов, атмосфере нетерпимости и принуждения. Для воспитания благородного сословия нужны была соответствующая культурная и общественная среда, наконец, нужны были десятилетия терпеливой целеустремленной социальной политики. Всё это обрело реальные черты для грядущих поколений дворянства. Новые эпохи преобразили традиционное русское общество. Оно, наконец, приобрело завершённую социальную структуру с отчётливыми сословными гранями и феодально-формационную зрелость. Из аморфного «служилого люда» обособилось российское дворянство, с соответствующим классовым менталитетом, сословными ценностями и представлениями. Ему предстояло вписать в историю России немало образцов верного служения Отечеству, доблести, славы, самоотверженности. Оно оставило потомкам примеры беззаветно исполненного воинского долга, нетленных памятников культуры и искусства, дальновидной политики и т.д.
Вместе с тем, оно так и не стало точной калькой с европейского благородного дворянства. Отчасти восприняв навеянное европейской культурой личностное самоуважение, упорядочив по-западному помещичью жизнь, несколько придав ей оформленности и регламентации, оно оставалось верным патриархальным культурным смыслам. Симбиоз старого и нового, возможно, так и не трансформировался в новое духовное качество. Рядом с осознанием воинского долга, необходимостью защиты Отечества, почётным отношением к военной службе всегда тлел незатухающий огонёк природного абсентеизма, невоинственности, пассивного неприятия героического пафоса и отвержения всего, что связано с войной. На протяжении последующих эпох эта противоречивость ментальности будет характерной чертой российского дворянства. Оно отметится в истории чудесами храбрости и верности долгу, что, однако, не помешает ему тяготиться государственной службой. Оно будет настойчиво выступать против её обязательности, торжествовать по поводу свобод, дарованных Екатериной Великой, роптать и фрондировать против «пруссачества» Павла I, бунтовать против аракчеевщины, уходить в иллюзорность поэтических грёз и философических исканий. Государственный абсентеизм, служебная пассивность, невоинственность остались малозаметными оттенками героической судьбы российского дворянства, они почти неразличимы под спудом реальных достижений и надуманного пафоса. И вместе с тем, следует признать, что без этих черт русский исторический архетип остался бы незавершённым, что именно такие оттенки составляют самобытность русской национальной ментальности и важной характеристикой отечественной культурной традиции.
Литература
1. Акты о высших государственных установлениях. М., 1945. С.51-52.
2. Витсен Н. Путешествие в Московию 1664-1665. Дневник. СПб., 1996. С.194.
3. Записки о Петре Великом и его царствовании Брауншвейгского резидента Вебера \\ Русский архив. - М., 1872. № 6. С. 1076-1078.
4. Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.). СПб.: типография Суворина. 1906. - 322 стр. С.207.
5. Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича // иг1: http://www.bib1iotekar.ru/rus/92-9.htm (дата обращения: 23.08.2016)
6. Письма и бумаги Петра Великого.- СПб., 1887. Т.1. С.381.
7. Посошков И.Т. О ратном поведении // Книга о скудности и богатстве и другие сочинения. М., 1951. С.268.
8. Пресняков А.Е. Российский самодержцы - М.: Книга, 1990. С.81.
9. Проезжая по Московии. Под ред. Рогожина Н.М. -М., Международные отношения. 1991. С.83.
10. Патрик Гордон Дневник 1684-1689 гг. - М.: Наука. 2009. С.7.
11. Полное собрание законов Российской империи. - СПб. 1830. T.IV. №2111. С.352; №2337. С.648; №2466. С.776; Полное собрание законов Российской империи. - СПб. 1830. T.V. №2625. С.3; №2663. С.22-23: №2685. С.35-36; №2845. С.125; №2988. С.195.
12. Сочинение Ивана Семёновича Пересветова. Большая челобитная. Памятники литературы Древней Руси Конец XV - первая половина XVI веков. - М.: Худ. лит. 1984. С.607.
13. Устрялов Н. История Петра Великого. СПб., 1866. T.I. С.187.
14. The Chronicles of an old Campaigner M. De la Colonie 1692-1717. London. 1904. Р. 52-53, 81.
