CC BY
66
Е.В. КОВАЛЕВА, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и истории Государственного университета - УНПК
Тел. 45-48-75; evikova@yandex.ru
СЛОВО КАК ОБЪЕКТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ В ОНТОЛОГИИ И ЭСТЕТИКЕ С. Н. БУЛГАКОВА
Статья посвящена анализу онтологического и эстетического аспектов философии имени С. Н. Булгакова в контексте идей философии русского платонизма.
Ключевые слова: слово, онтология, эстетика, платонизм, философия имени.
Традиция русского христианского платонизма объединяет ряд ярких мыслителей, каждый из которых вносит определенный вклад в рассмотрение эстетической проблематики. Однако несомненно, что у истоков концепции всеединства стоит творчество Владимира Соловьева - в его трудах закладываются основы как онтологии, так и теснейшим образом связанной с ней эстетики философии всеединства. Поэтому прежде чем говорить об особенностях онтологических и эстетических взглядов С. Н. Булгакова, следует обратиться к их общему истоку - идеям Соловьева.
В философии Соловьева обнаруживается главная черта, отличающая эстетику русского платонизма - стремление к онтологизации, придание красоте объективного характера. Ключевая для философии всеединства идея единства Красоты, Добра и Истины фактически переносит эстетику в сферу онтологической проблематики: понятие красоты рассматривается в русле центральной онтологической проблемы платонизма - взаимодействия идеального и чувственно воспринимаемого миров. При этом источник истинной красоты обнаруживается в Божественной Премудрости: «... красота оказывается в системе Соловьева важнейшим признаком прогрессивной реализации божественного замысла творения мира, то есть объективным показателем степени воплощения предвечных идей, или их совокупности - «всемирной идеи». Соловьев практически дословно повторяет главный тезис неоплатонической эстетики: "красота в природе есть воплощение идеи"»1.
Еще один момент учения Соловьева, оказавший существенное влияние на характер русской платонической эстетики, касается понимания идеи: именно в его работах впервые возникает образ идеи как некой умозрительной сущности. «Носитель идеи, или идея как субъект, есть лицо»2 - это утверждение положило начало пониманию идеи как идеального лица - лика, эйдоса, которое в дальнейшем становится характерным для философии всеединства. Образное, эйдетическое понимание идеи позволяет ее представителям установить связь между зримыми вещами и метафизическими сущностями, между Космосом и Логосом, между объективным миром и субъективным мышлением. Сближение идеи, вида, образа является дополнительным фактором «онтологизации эстетики», в результате которого она приобретает как бы «трансцендентный» характер: подлинная, незамутненная красота помещается за границей материального бытия, ее проявления в чувственном мире оказываются лишь мерцанием, отсветом идеальной гармонии.
Обращаясь к истории философии всеединства, можно также заметить, что проблема образа-лика-лица возникла в ней раньше, чем проблема смысла-слова-имени. Для Соловьева язык был несомненным средством выражения индивидуального духовного содержания и оказывался в поле его зрения преимущественно в связи с анализом тех или иных художественных произведений. При этом эстетическая значимость текста связыва-
_ лась им с идеей, образом, который раскрывался за менее значимой словесной формой.
© Е.В. Ковалева
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
Однако в начале ХХ века в русской религиозной философии обнаруживается интерес к проблеме слова. Значительную роль сыграли здесь внешние обстоятельства. Главным побудительным мотивом здесь выступил имяславческий спор, остро поставивший вопрос об онтологическом статусе имени. Другим побудительным фактором явилось динамичное развитие философии языка на Западе и оживление вопросов, связанных с филологической проблематикой. Можно сказать, что философия имени в трудах русских платоников задается этими ориентирами: с одной стороны, поддержкой имяславия, с другой - противостоянием субъективистским тенденциям западной философии языка. И то и другое направляет русских философов на путь онтологизации слова, придания ему статуса «объективного бытия». Этот процесс начинается уже в работах Павла Флоренского, ко -торый уделяет большое внимание проблеме имени собственного. Имя для него не знак, не маркировка, оно имеет собственную сущность, обладающую активностью и накладывающую некоторый отпечаток на своего носителя. Имя связано для о. Павла с определенным образом: «Когда складываются в типический образ наши представления, то имя завивается в самое строение этого образа, и выделить его оттуда удается не иначе, как разрушая самый образ»3. В своей концепции имени Флоренский делает серьезный шаг в сторону метафизического реализма, в то же время в его взгляде на язык серьезную роль играют культурологическая и антропологическая составляющие. Объективность слова для него - это, скорее, объективность культурной ментальности: «Я не могу, не разрывая своих связей с народом, к которому принадлежу, а через свой народ - с человечеством, -не могу изменять устойчивую форму слова и сделать внешнюю форму его индивидуальной, зависящей от лица.. .»4. Объективность слова, его устойчивость определяется здесь культурно-историческими традициями, его эстетическая выразительность раскрывается в произведениях литературы - не случайно в работе «строение слова» приводится большое количество поэтических текстов. Привлечение поэзии отражает свойственный Флоренскому интерес к субъективной стороне слова, к его связи с жизнью души. Весьма показательны его рассуждения о семеме, содержательном значении слова: «. нам важно высказать то, что мы хотим высказать, нам нет дела до общего
или даже всеобщего этимологического значения слова, коль скоро этим словом не выражается именно наше заветное. Но именно поэтому, что семема безусловно непринудительна, вполне неустойчива, моя, вечное мое проявление, она не дана в чувственном восприятии.»5. Истоки смысла связываются здесь с глубинами человеческой личности, с ее самораскрытием. При этом смысл не укладывается полностью в рамки внешней, объективной формы, а как бы витает между словами.
В концепции Павла Флоренского слово антино-мично, оно и субъективно и объективно, и устойчиво и текуче, и скрыто и явлено. Оно всегда элемент живой и неповторимой речи, представляющей собой двуединый процесс «.взаимодействия энергии индивидуального духа и энергии народного общечеловеческого разума»6.
Концепция Флоренского во многом базируется на культурологических антропологических основаниях. Однако антропология его как представителя платонической традиции имеет связь с космологией. Как отмечает А.Я. Кожурин, «Человек для Флоренского включен в некие родовые и этнические общности, а с другой стороны, родственен, «равномощен» миру как целому, является микро-космом»7. Связь человека и мира оказывается не менее существенной, чем связь человека и культуры, так что человек «оказывается конспектом мира, а мир - раскрытием человека»8. Именно эту космологическую линию активно развивает С. Н. Булгаков. Взаимоотношения человека и Космоса, как воплощенного софийного замысла Творца, становятся краеугольным камнем его учения об имени - онтологизация слова выстраивается преимущественно на этом основании.
Установка на объективизм и онтологизацию слова носит осознанный и последовательный характер. Так же, как и у Флоренского, она связана с позицией по проблеме имяславия: последняя гла -ва «Философии имени» носит богословский характер и посвящена, по сути, вопросу почитания Имени Бога, предшествующие ей главы подводят под нее широкий философский фундамент. Так же важной и осознанной задачей для Булгакова было противодействие психологизму и конвенционализму западной философии языка. На страницах книги он неоднократно подчеркивает негодность психологического и субъективистского подходов: «Слово в существе своем совершенно не может быть истолковано психологически, в психологических терми-
нах»9. Это бессилие психологии объясняется тем, что слово не случайная маркировка смысла, а объективное явление, отражающее внутреннюю сущность вещей: «слово так, как оно существует, есть удивительное соединение космического слова самих вещей и человеческого о них слова.»10. Вслед за Флоренским Булгаков обнаруживает антиномичность слова, однако антиномия разворачивается не в плоскости культурологии: «индивидуум - общность», а космологически: «человек - природа».
Интерес к космосу, природе, материи - отличительная особенность философии Булгакова, однако его «материализм» является относительным, это материализм в рамках идеализма, он подчинен платоническим установкам и ограничен ими. Поэтому связь между словом и миром выстраивается им через посредство таких понятий, как смысл, идея, форма.
Устойчивость, неизменность слова как объективного явления во многом связана для Булгакова с понятием формы: «Слово есть определенная форма, реализуемая разными путями, но первоначальным материалом имеющая артикулируемый органами речи звук»11. То есть слово, хотя и может существовать идеально или «ноуменально» в мышлении, возникает все же в «материи» звука, и возможности артикуляции накладывают отпечаток на его форму. Материя оказывается предзаданным условием возникновения идеальной формы. Однако особенность слова заключается в том, что материя, будучи условием возникновения формы и средством ее актуального проявления, не является для слова «достаточным наполнением». Возникает некоторый парадокс: первоначально Сергей Булгаков обращается к аристотелевской схеме нераздельности формы и материи, на что указывает Бонецкая: «Термины метафизики Аристотеля, которыми активно пользуется Булгаков, свидетельствуют о его сознательной ориентации здесь на перипатетизм. И никакой антитезис не в состоянии уравновесить, смягчить данное перипатетическое представление: "Имя не существует невоплощенно"»12. Но замкнутая схема «форма - материя» оказывается недостаточной для описания такого сложного объекта, как слово, и требует усложнения: кроме идеальной формы и звуковой материи слово в качестве «необходимого содержания» несет в себе смысл. Смысл так же тесно связан с формой, как форма с материей звука: «Значение имеет всякое слово, нет слов бессмыс-
ленных, слово есть смысл»13. Булгаков не проводит границы между значением и смыслом - смысл рассматривается как сущность значения, однако эта трактовка является очевидно недостаточной в работе, претендующей на философский анализ слова, - сам собой встает вопрос об онтологическом статусе «значения-смысла». В поисках ответа на этот вопрос о. Сергий обращается к платонической концепции и терминологии: «Язык имеет также и вспомогательные слова, смысл которых понятен лишь в контексте речи; оставляя пока в стороне такие слова, чтобы не осложнять вопроса, мы должны сказать, что всякое слово означает идею.»14. Уже то, что слово «идея» выделено курсивом, показывает, что автор употребил его не в расхожем значении мысли, случайно посетившей чью-то голову, а как философский термин, дальнейшее изложение вопроса; приводимые далее цитаты из Тимея служат подтверждением этого.
Правомерность отождествления смысла слова и идеи представляется весьма спорной, на это указывает, в частности, А. М. Камчатнов: «С. Н. Булгаков, к сожалению, не только не подверг философскому анализу соотношение понятий идеи вещи и смысла слова, но и вообще их не различает»15. Подменяя понятие смысла понятием идеи, Булгаков, по сути, приходит к утверждению: форма слова вмещает в себя идею - происходит столкновение близких по смыслу понятий аристо-телизма и платонизма: платоническая идея (в отличие от смысла) - это неизменная форма, противостоящая хаосу, аристотелевская форма всегда идеальна. Соединение двух идеальных сущностей никак не может происходить по принципу оформления одного другим. К использованию столь сложной и уязвимой логической конструкции приводит стремление избегнуть субъективизма, исключить конвенционализм и произвол личности из числа факторов, влияющих на возникновение и даже в какой-то степени на употребление слов. Смысл слишком очевидно связан с индивидуальным сознанием, идея же - объективна, она выражение внешнего мира, основа софийного замысла и космического бытия. Вследствие этого идея оказывается предпочтительнее, а смысл вводится постольку, поскольку его упоминание помогает «смягчить» парадоксальное соединение формы слова с идеей вещи. Сергей Булгаков обходит вопрос о взаимоотношении формы и идеи, не желая признавать в форме слова условную ковенциональную
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
единицу - знак. Основываясь на схеме Аристотеля, он в то же время не приемлет логически вытекающего из нее номинализма: и форма слова, и смысл, который ею выражается, оказываются в равной степени объективными идеями и в этом качестве стремятся к слиянию и тождеству.
Говоря о том, что существует «столько же слов, сколько и идей с их бесконечными оттенками и переливами»16, о. Сергий ставит перед собой достаточно сложную задачу. Доказать это утверждение труднее, чем опровергнуть, один только факт наличия различных языков ставит его под сомнение. И все же он идет по этому пути, выстраивая концепцию неизменного онтологического ядра слова и апеллируя к теории единого протоязыка. Таким способом он подходит к решению проблемы взаимоотношений мышления и материальной реальности - слово трактуется как выражение объективной истины имире. «Слова, как первоэлемент мысли и речи, суть носители мысли, выражают идею как некоторое качество бытия, простое и далее неразложимое. Это самосвидетельство космоса в нашем духе, его звучание»17 - слово, мысль, идея, космос соединяются здесь в крепчайший узел, так что слово выступает как прямое выражение истины бытия, сущности мира.
Таким образом, Сергей Булгаков ясно выражает и обосновывает в рамках своей метафизики онтоло-гичность слова, его связь с объективным миром, с космосом. Однако при этом обозначается другая проблема - проблема роли человека в формировании языка. Антропологический аспект порой кажется совершенно несущественным в его рассуждениях о слове: «не мы говорим слова, но слова, внутрен-но звуча в нас, сами себя говорят»18 . И. Б. Роднян-ская указывает на сходство этой установки с центральной идеей Хайдеггера: «не люди говорят языком, а язык говорит людям и людьми»19. Действительно, в обоих случаях языку придается объективное значение, однако разными путями: Хайдеггер онтологизирует язык как некое органическое порождение человеческого духа, Булгаков утверждает слово как проявление в человеке космической энергии: «В словах говорит себя космос, отдает свои идеи, раскрывает себя. Слово как мировое, а не человеческое только слово есть идеация космоса»20. Можно вполне согласиться с тем, что здесь «человек выполняет миссию рупора вещей»21 .
На некоторую слабость антропологии в системе Сергея Булгакова указывает В. В. Зеньковский: «Для
Булгакова же самое важное в человеке то, что он "центр мироздания", что природа "только в человека познает себя".»22. В соответствии с такой установкой субъектом языка в «Философии имени» оказывается скорее некий «мирочеловек», чем конкретный индивидуум. О. Сегрий стремится разрешить сложный антропологический вопрос, прибегая к антиномическому принципу, но постоянно утверждаемое первенство космического слова приводит к тому, что роль человека в жизни слова и языка остается достаточно пассивной и всякое отступление от «заданного» рассматривается как вредный «психологизм» . Он мало обращает внимания на то, что слово используется не только для описания внешнего мира, но и для описания мира внутреннего, душевного, что оно часто является инструментом рефлексии и способом межличностного общения.
В русле отмеченной ранее тесной взаимосвязи учения о бытии и эстетики в русской платонической философии эстетическое рассмотрение имени у Булгакова определяется его онтологическими установками. В эстетике также утверждается ценность объективности: «объективная красота есть исключение преднамеренности и рациональной целесообразности, она не знает нашего «почему», но лишь повелительное так есть»23. В наибольшей степени такая красота присуща поэзии, причем о. Сергий отдает предпочтение ее малым формам
- в небольших по объему поэтических произведениях слово может обнаружить всю свою значимость, весомость. Поэзия также привлекает Булгакова тем, что ей присуща «непринужденность»,
- поэт должен быть ведом музой, стихи не придумываются, а прозреваются в стихии языка; они «сами себя сочиняют». Поэт мыслится здесь как медиум, он подобен Пифии, лишь передающей, транслирующей идеации Космоса. Можно заметить, что подобные представления в век символизма носились в воздухе, они составляли часть мифологии поэтического творчества. Характерным является известное высказывание А. Ахматовой: «Стихи диктует голос, а я лишь записываю».
Поэзия в представлении Булгакова доносит до нас высшую истину не только о языке, но и о мире. В ней слово обретает символическую глубину и силу реальной сущности, она представляет собой «незаменимый материал для постижения не только покровов слова, его анатомии, эмбриологии, но и самой жизни слова, его мистики и магии»24. Связь поэзии и древней магии неоднократно под-
черкивается Булгаковым: красота для него - это не только объективная реальность, но и реальная сила, способная изменять мир.
Высоко оценивая поэзию, о. Сергий значительно меньше внимания уделяет прозе, ее эстетическая ценность представляется не столь значительной. Главный недостаток прозы - большая свобода автора, возможность произвольного определения объема текста, отступлений от темы. Проза часто страдает «пустословием», причина которого - желание высказать и показать собственную индивидуальность: образ автора стремится затмить образ мира, и слово лишается «свежести космического рождения». Проза эгоистически использует слово для решения собственных задач, часто оставаясь к нему равнодушной: «только в поэзии слово есть цель, а не средство.». Именно прозаическим текстам Булгаков приписывает наклонность к штампам - слова здесь только расхожий материал для болтовни с читателем. При-
знавая достижения русского классического романа, Булгаков все же утверждает, что «обширность объема свидетельствует или о слабости формы, или же о ее громоздкости»25.
Обращение к античным источникам, к традиции греческого идеализма позволяет Сергею Булгакову занять независимую позицию по отношению к течениям западной философии - его попытки противостоять общему субъективистскому уклону, отчетливо наметившемуся в европейской мысли XX века, вызывают уважение. Однако выбранный им путь космологического оправдания языка дает мало возможностей для понимания «человеческого измерения» слова и его творческих потенций. Открытое нам космическое слово-идея есть раскрытие объективной, мало зависящей от человека реальности. Согласно Булгакову, подлинная поэзия, обладая высшей степенью воздействия на самого поэта, на слушателей, на мир, в то же время не выражает индивидуальности художника.
Примечания
1 Бычков В. В. Русская теургическая эстетика. - М., 2007. - С. 61.
2 Соловьев В. С. Статьи. - СПб., 1994. - С. 70.
3 Флоренский П. А. Имена. - М., 2007. - С. 122.
4 Флоренский П. А. У водоразделов мысли. - М., 1990. - С. 233.
5 Там же, с. 237.
6 Там же, с. 234.
7 Кожурин А.Я. Философия культуры П.А. Флоренского//Проблемы культуры в русской философии II половины XIX — начала XX века. СПб., 2001, http://anthropology.ru/ru /texts/kozhurin/cult 04.html.
8 Там же.
9 Булгаков С. Н. Философия имени. - СПб., 1999. - С. 32.
10 Там же, с. 38.
11 Там же, с. 1 7.
12 Бонецкая Н. К. Русский Фауст и русский Вагнер / С. Н. Булгаков: pro at contra. Т. 1. - СПб. - С. 859.
13 Булгаков С. Н. Философия имени. - СПб., 1999. - С. 18
14 Там же.
15 Камчатнов А. М. Акт номинации и его метафизические предпосылки // Образ мира и структура целого. Лосевские чтения. - М., 1999. - С. 261.
16 Булгаков С. Н. Философия имени. - СПб., 1999. - С. 18.
17 Там же, с. 21 .
18 Там же, с. 34.
19 Роднянская И. Б. Схватка С. Н. Булгакова с Иммануилом Кантом на страницах «Философии имени» // Булгаков С. Н. Первообраз и образ: соч. в 2-х томах. Т. 2. - СПб., 1999. - С. 8.
20 Булгаков С. Н. Философия имени. - СПб., 1999. - С. 39.
21 Бонецкая Н. К. русский Фауст и русский Вагнер. / С. Н. Булгаков: pro at contra. Т. 1. - СПб. - С. 877.
22 Зеньковский В. В. История русской философии. - М., 2001. - С. 855.
23 Булгаков. Философия имени. С. 225.
24 Там же, с. 222.
25 Там же, с. 21 7.
WORD AS AN OBJECTIVE REALITY IN ONTOLOGY AND AESTHETICS
OF S.N.BULGAKOV
The article is devoted to the analysis of ontologistic and aesthetic aspects of philosophy named for S.N. Bulgakov in the context of ideas of Russian platonism philosophy.
