CC BY
69
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
О.Б. Заславский (Харьков, Украина)
СЛОВО И ЕГО ОБРАЗ:
две заметки о поэтике Лермонтова
Аннотация. В работе выявлены два примера иконических элементов у Лермонтова (библейский подтекст в «Есть речи...» и анаграмма и межъязыковая интерференция в «Сказке для детей»), связанных со зрительной реализацией слова. В обоих случаях эти элементы носят характер автометаописания и ориентированы на соотношение текста и воспринимающей его аудитории. Указано на структурно близкий пример в чтении Лермонтовым «Штосса» в салоне Ростопчиной. В результате выявлено наличие сходных черт между разными произведениями в том, что касается структурной связи содержания и метатекстовых элементов. Это заставляет поставить вопрос о наличии таких взаимосвязей в поэтике Лермонтова в целом.
Ключевые слова: автометаописание; иконические элементы художественного текста; анаграмма; поэтический билингвизм.
O. Zaslavsky (Kharkov, Ukraine) Word and Its Image: Two Notes on Lermontov's Poetics
Abstract. We expose two examples of iconic elements in Lermontov's works (biblical subtext in "There are certain phrases ..." and anagram and bilingual interference in "Fairy tale for children") that are connected with visual realization of word. In both cases, these elements have a character of auto- meta description and aimed at relation between text and audience that percepts it. We also point out here some structural analogy between these features and peculiarities in the way Lermontov himself read his "Stoss" in the Rostopchina's circle. As a result, we reveal common features in different works in what concerns the structural relation between the contents and metatext elements. One is lead to pose the question about such interrelations in the Lermontov's poetics as a whole.
Key words: auto-meta description; iconic elements of artistic text; anagram; poetic bilingualism.
Цель настоящей работы - обратить внимание на два примера в творчестве Лермонтова, связанные с темой слова. Их роднит то, что 1) они содержат зрительный образ самого слова или источника его возникновения, 2) этот образ связан с неявными элементами текста, которые 3) со структурной точки зрения обладают иконизмом по отношению к тексту, причем имеют характер автометаописания (т.е. сами демонстрируют некоторые свойства текста, о которых в нем говорится), 4) эти свойства связаны с затрудненностью коммуникации. В одном случае (стихотворение «Есть речи.») это подтекст, в другом («Сказка для детей») - образ, «затемненный» анаграммой и межъязыковой интерференцией.
Вообще говоря, само по себе наличие подтекста еще не дает оснований
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
специально выделять его в качестве неявного (скрытого) элемента, однако ниже мы увидим, что реализация свойства 3 происходит в упомянутом стихотворении таким образом, что в данном случае это оказывается оправданным, так что наличествует и свойство 2. Можно думать, что сочетание всех четырех указанных выше свойств является достаточно редким и нетривиальным явлением в художественном тексте. (В том числе здесь присутствует интересный контраст между акцентом на зрительном характере элемента и неявностью его представления в тексте.) Более того, в обоих рассматриваемых нами примерах свойство 3 оказывается связанным с читательской судьбой текста.
Возникает естественное предположение, не является ли все это характерным свойством поэтики Лермонтова в целом. В этом смысле данную работу можно рассматривать не только как шаг в направлении исследования двух конкретных произведений, но и как мотивацию для постановки соответствующей более общей задачи.
«Из пламя и света рожденное слово»: библейский подтекст
Есть речи - значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно.
Как полны их звуки Безумством желанья! В них слезы разлуки, В них трепет свиданья.
Не встретит ответа Средь шума мирского Из пламя и света Рожденное слово;
Но в храме, средь боя И где я ни буду, Услышав его, я Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы, На звук тот отвечу, И брошусь из битвы Ему я навстречу1.
Центральный образ данного стихотворения - «Из пламя и света / Рожденное слово» - требует комментария. Очевидно, что «списать» смысл данного сочетания на общую загадочность стихотворения было бы некор-
ректно. Относительно недавно этому образу была даже посвящена специальная работа Т.М. Николаевой2, которая отметила, что «самое непонятное в стихотворении - из пламя и света рожденное слово», и попыталась прояснить его смысл, сопоставив с произведениями других русских поэтов, слышавших «непонятные» и «вдохновляющие» звуки, которые связаны с пламенем, светом и огнем.
Ключевой момент (который до сих пор не был отмечен) состоит здесь в том, что данное сочетание является отсылкой к сцене из Библии (Исх. 3.2), где Бог разговаривал с Моисеем из горящего куста (неопалимая купина). Неслучайно в 3-й строфе упоминается мирской шум, делающий актуальным разделение на сакральное и мирское. Таким образом, в стихотворении повторяется сочетание света и огня с сакральным словом, характерное для этого библейского эпизода. Причем эта отсылка к библейской сцене значима именно для данного стихотворения Лермонтова, но остается неактуальной для других произведений, разобранных в работе Т.М. Николаевой (поэтому, что касается лермонтовского стихотворения, ее анализ проходит мимо главного обстоятельства).
Выявление библейского подтекста должно существенно помочь в дальнейшем изучении стихотворения - прежде всего, в понимании, как соотносятся в данном стихотворении мирское и сакральное.
Этот подтекст заставляет также видеть здесь и проявление некоторых более общих свойств поэтики Лермонтова. Обратим внимание на следующее необычное сочетание. В тексте содержится отсылка к Библии -основному тексту христианской культуры, хорошо знакомому каждому читателю - современнику Лермонтова. Поэтому то обстоятельство, что этот подтекст остался не замеченным (не только современниками, но и последующими поколениями читателей), выглядит парадоксальным и, по-видимому, является отнюдь не случайным. Представляется, что Лермонтов намеренно так искусно его «замаскировал» в тексте, что, с одной стороны, он остался практически не видным, а с другой - все же может быть замечен при внимательном чтении. Такая «незамечаемость» подтекста является глубоко содержательной. По сути, читательская судьба этого фрагмента стихотворения реализовала его содержание: слово, рожденное «из пламя и света», так и не встретило ответа «средь шума мирского!».
Ранее С. Ломинадзе уже отмечал, что стихотворение в целом носит характер автометаописания (он использовал термин «автопортретно»): «Стихотворение удивительно автопортретно. Оно существует как те именно "речи", о которых говорит. Простой факт его бытия - свидетельство его правоты»3. Указанное нами выше обстоятельство оказывается другим примером того же явления. В обоих случаях иконическое воспроизведение свойств текста существенным образом учитывает наличие читателя, причем такого, который не может этот текст понять, выявить его «значенье».
Мышь над тетрадкой (французский язык как подтекст в «Сказке для детей»)
В «Сказке для детей» М.Ю. Лермонтова автор в 3-й строфе говорит о своих предыдущих стихотворных опытах. Приведем текст этой строфы:
Герой известен, и не нов предмет; Тем лучше: устарело всё, что ново! Кипя огнем и силой юных лет, Я прежде пел про демона иного: То был безумный, страстный, детский бред. Бог знает где заветная тетрадка? Касается ль душистая перчатка Ее листов - и слышно: c'est joli?.. Иль мышь над ней старается в пыли?.. Но этот чорт совсем иного сорта -Аристократ и не похож на чорта4.
Здесь содержится тонкая звукосмысловая игра (до сих пор, насколько известно, не замеченная). Присутствие французского языка в 8-й строке делает правомерной попытку прочитать «по-французски» и последующий фрагмент. И тогда оказывается, что в ближайшей же строке - там, где говорится про мышь, в слове сТАРАеТся содержится анаграмма французского слова rate - крыса (самка). Это сочетание пронизывает весь фрагмент, подтверждая свою неслучайность: ТеТРАТка (здесь «д» произносится как «т»), пеРчАТка, чоРТ, соРТА, арисТОкРАТ.
(Что касается различия между мышью и крысой, то им вполне можно пренебречь. Вот пример взаимозаменимости мыши и крысы, связанный с поэзией Лермонтова. В стихотворении «Веселый час» есть строки «И если крыса в ночь // Колпак на мне сгрызает». Источником стихотворения является «Веселость» Д.О. Баранова, где упоминается «мышь, котора, в щель // Прокравшись к сонному, на мне колпак мой гложет»5. В обсуждаемом же нами случае есть и дополнительные обстоятельства в пользу такой «поэтической вольности» - см. ниже. Что касается отношения Лермонтова к поэтическим вольностям, то напомним также, что он сознательно оставил ошибку в «пламя и света» в стихотворении «Есть речи...».)
Рассматриваемый эффект присутствует и в предшествующих фрагменту строках, хотя и в менее концентрированном виде - в словах «усТАРело» и «сТРАсТный». Т.е. максимальная концентрация наблюдается вокруг ключевого слова «мышь» и спадает при удалении от него в предшествующем и последующем тексте.
Все это не только является примером виртуозной звукосмысловой игры на двух языках сразу, но и оказывается глубоко содержательным. Через все произведение лейтмотивом проходит тема слова. Во 2-й строфе его
ловит за хвост автор («Свой стих за хвост отважно я ловлю»), но оно все равно вырывается. Здесь содержится полускрытая отсылка к пословице «Слово как воробей (вариант - «не воробей»): вылетит - не поймаешь». В результате текст оказывается формально дефектным, т.к. сюжет обрывается, но, тем не менее, произведение является художественно законченным целым (подробнее см. об этом другую нашу работу6). Это позволяет отнести «Сказку» к «псевдооборванным текстам»7. Для них факт обрыва оказывается содержательным и поэтому парадоксальным образом указывает как раз на законченность. Такой обрыв может быть соотнесен с темой смерти, разрушения и т.п. или (как в «Сказке») мотивирован самим процессом сочинения и свойствами текста, в нем же описываемыми.
В этой связи важно, что в обсуждаемом сейчас фрагменте, связанном с мышью и словом, сохраняется общая парадоксальность произведения, которая коррелирует с соотношением разрушения и целостности, где ключевую роль играет слово. При этом со словом так или иначе связан хвост. Во 2-й строфе он относится к стиху автора, в 3-й - к хвостатому созданию, которое, возможно, поедает предшествующие творения автора. Процесс поедания наглядно смоделирован тем, что внутрь слова «тетрадка» как бы внедрилось слово, обозначающее этого уничтожителя. В результате от всей тетрадки может остаться только ее часть. А сам процесс поедания разрушает вместилище слов («тетрадку») не только как физический объект, но и как слово.
Но тем самым получилось, что в 3-й строфе происходит (как одна из возможностей) та же коллизия, что и во 2-й. Автор вот-вот утратит свой текст, но пока что остаток («хвост») еще существует. Слово «тетрадка» является русским, а его остаток («хвост») rate - французским. Выходит, что переход ко 2-му языку хотя бы частично спас информацию: двуязычие оказалось средством ее сохранения. Причем именно из-за порчи слова и стала возможной анаграмма, несущая новый смысл, который связан с сохранением слова. (По нашему мнению, наличие rat внутри «тетрадки», являющееся в данном контексте столь содержательным, и оказалось главным фактором, из-за которого Лермонтов позволил себе пренебречь различием между мышью и крысой).
Структурные парадоксы, связанные со словом, оказались соотнесенными с проблемой его реализации, с затрудненностью или невозможностью донести это слово до потенциальных реципиентов. (В этом смысле повторилась ситуация, рассмотренная выше при обсуждении стихотворения «Есть речи...» - см. свойство 4). Однако в данном шутливом примере обозначилась общая важная характеристика: «Устойчивость культуры проявляется в ее необычайной способности к самовосстановлению, заполнению лакун, регенерации, способности преобразовывать внешние возмущения в факторы внутренней структуры. В этом смысле культура проявляет свойства таких организаций, как живой организм и произведение искусства»8.
В 3-й строфе содержится еще один пример игры между словом и образом, связанный с сочетанием слова и хвоста. В ней речь идет о демоне. Как
известно, один из атрибутов черта - это хвост. Но слово, обозначающее этого хвостатого представителя нечистой силы, завершает данную строфу, т.е. находится как раз в самом хвосте.
Суммируя все эти обстоятельства, можно сказать, что 3-я строфа, в которой указаны сразу два хвостатых создания и соединились темы слова и хвоста, порчи и разрушения, самой парадоксальностью своей структуры подкрепляет упомянутую выше идею о законченности произведения, которое оказывается одновременно дефектным и целым.
В обнаруженном выше примере проявляет себя общее явление - поэтический билингвизм. Это означает, что текст скрывает внутри себя иноязычное слово, так что язык оказывается подтекстом9. Данный феномен особенно интенсивно изучается на примере поэзии Мандельштама. Уже классическим примером стала строчка «Фета жирный карандаш». Как обнаружено Г.А. Левинтоном в цитированной выше работе, «Фета жирный карандаш» содержит отсылку к немецкому языку, т.к. по-немецки fett и означает «жирный».
В целом поэтический билингвизм и анаграммирование - явления разные, и одно вполне может существовать без другого. Однако обсуждаемый нами пример из «Сказки для детей» интересен как раз тем, что оба явления сочетаются, поскольку лежащее в подтексте иноязычное слово не дано прямо, а анаграммировано в соответствующем сегменте текста. Поэтому можно думать, что этот пример окажется особенно полезным при построении классификации различных типов поэтических фигур, связанных со звукосмысловой игрой на двух языках, - такая задача представляет безусловный общетеоретический интерес.
Мы рассмотрели два примера, которые (помимо того, что представляют самостоятельный интерес для понимания соответствующих произведений) демонстрируют также некоторые свойства поэтики Лермонтова, достаточно трудные для изучения. Эта трудность связана как с имплицит-ностью соответствующих элементов (из-за чего они в течение длительного времени могут просто оставаться незамеченными), так и с весьма абстрактным характером указанных свойств.
Надо полагать, что дело не ограничивается двумя отдельными примерами, а речь действительно идет о поэтике Лермонтова в целом. В этом отношении можно напомнить еще один пример из творческой судьбы Лермонтова, когда основные темы и мотивы самого текста были реализованы в его прагматике, а сами эти мотивы также носят негативный характер по отношению к тексту. Речь идет об обстоятельствах чтения Лермонтовым «Штосса» в салоне Ростопчиной, где мотивы утраты творения, столь значимые для этой повести, были зрительно продемонстрированы перед собравшимися имитацией исчезновения текста10. Таким образом, признаки 1, 3 и 4, указанные в начале статьи (с уточнением, что речь шла не о слове как таковом, а о тексте в целом), действительно присутствуют.
Представляется, что место и свойства автометаописаний в поэтике Лермонтова нуждаются в дальнейшем изучении.
Новый филологический вестник. 2016. №3(38).
---^тф^тз^-
ПРИМЕЧАНИЯ
1 ЛермонтовМ.Ю. «Есть речи - значенье...» // Лермонтов М.Ю. Сочинения: в 6 т. Т. 2. Стихотворения, 1832-1841. М.; Л., 1954. С. 144.
2 Николаева Т.М. О чем рассказывают нам тексты? М., 2012. С. 238-254.
3 Ломинадзе С. Поэтический мир Лермонтова. М., 1985. С. 77.
4 Лермонтов М.Ю. Сказка для детей / подгот. текста Т.П. Головановой // Лермонтов М.Ю. Сочинения: в 6 т. Т. 4. Поэмы, 1835-1841. М.; Л., 1955. С. 172-182.
5 Вацуро В.Э. Литературная школа Лермонтова // Вацуро В.Э. О Лермонтове: работы разных лет. М., 2008. С. 226-227.
6 Заславский О.Б. «Свой стих за хвост отважно я ловлю...» (Структурные парадоксы «Сказки для детей» М.Ю. Лермонтова) // Wiener Slawistischer Almanach. 2003. Bd. 51. S. 87-101.
7 Заславский О.Б. Структурные парадоксы русской литературы и поэтика псевдооборванного текста // Sign systems studies. 2006. Vol. 34 (1). P. 261-269.
8 Лотман Ю.М. Некоторые выводы// Лотман Ю.М. Статьи по типологии культуры. Вып. 1. Тарту, 1970. С. 105.
9 Левинтон Г.А. Поэтический билингвизм и межъязыковые явления // Вторичные моделирующие системы. Тарту, 1979. С. 30-33.
10 Заславский О.Б. Закончен ли «Штосс»? // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2012. Т. 71. № 4. С. 52-59.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Zaslavskiy O.B. "Svoy stikh za khvost otvazhno ya lovlyu..." (Strukturnye paradoksy "Skazki dlya detey" M.Yu. Lermontova) ["My verse by tail I valiantly catch". Structural Paradoxes of Lermontov's "Fairy Tale for Children"]. Wiener Slawistischer Almanach, 2003, vol. 51, pp. 87-101. (In Russian).
2. Zaslavskiy O.B. Strukturnye paradoksy russkoy literatury i poetika psevdooborvannogo teksta [Structural Paradoxes of Russian Literature and Poetics of Pseudobroken Text]. Sign systems studies, 2006, vol. 34 (1), pp. 261-269. (In Russian).
3. Zaslavskiy O.B. Zakonchen li "Shtoss"? [Is Stoss" Completed?]. Izvestiya RAN, Series of Literature and Language, 2012, vol. 71, no. 4, pp. 52-59. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
4. Vatsuro V.E. Literaturnaya shkola Lermontova [Lermontov's Literary School]. O Lermontove: raboty raznykh let [On Lermontov: Works of Different Times]. Moscow, 2008, pp. 226-227. (In Russian).
5. Levinton G.A. Poeticheskiy bilingvizm i mezhyazykovye yavleniya [Poetic Bilingualism and Inter-language Phenomena]. Vtorichnye modeliruyushchie sistemy [Secondary Modeling Systems]. Tartu, 1979, pp. 30-33. (In Russian).
6. Lotman Yu.M. Nekotorye vyvody [Some Conclusion]. Lotman Yu.M. Stat'i po tipologii kul'tury [Papers on Typology of Culture]. Issue 1. Tartu, 1970, p. 105. (In Russian).
(Monographs)
7. Nikolaeva T.M. O chem rasskazyvayut nam teksty? [What do Texts Tell Us about?] Moscow, 2012, pp. 238-254. (In Russian).
8. Lominadze S. Poeticheskiy mir Lermontova [Poetic World of Lermontov]. Moscow, 1985, p. 77. (In Russian).
Олег Борисович Заславский - доктор физико-математических наук, старший научный сотрудник; ведущий научный сотрудник Харьковского национального университета им. В.Н. Каразина.
Научные интересы в филологии: поэтика русской литературы.
E-mail: [email protected]
Oleg Zaslavsky - Doctor of Physical and Mathematical Sciences, senior scientific researcher; leading researcher at Kharkov National University named after V.N. Karazin.
Research interests in philology: the poetics of Russian literature.
E-mail: [email protected]
