CC BY
98
Новый филологический вестник. 2019. №4(51). --
В.Г. Мехтиев (Хабаровск) СЛОВЕСНЫЕ ПОВТОРЫ В РОМАНЕ «ВОЙНА И МИР»
Аннотация. В статье анализируются аспекты повторяющихся слов «красивый», «прекрасный» в романе Л.Н. Толстого. Эти слова можно отнести к самым часто встречающимся в тексте писателя. Но мотивы использования этих повторов не совсем вписываются в контекст тех заданий, которые они призваны выполнять в художественной речи, где каждый элемент функционален и обусловливает, по признанию самого Толстого, художественную ценность произведения, которая, в свою очередь, отражается в ясности и определенности взгляда автора на жизнь. Как известно, языково-стилистические повторы в художественном произведении используются для формирования смысловых связей между отдельными фрагментами текста. Они осуществляют функцию герменевтических указателей, ведущих к постижению авторского замысла. Повторы в «Войне и мире», будучи преимущественно обнаженными, рождают ощущение не всегда объяснимых «нарушений». Иной раз трудно ответить на вопрос, какого добавочного смысла добивается автор. Между тем названный семантический материал, присутствующий в ткани текста, способен осветить художественный мир писателя с неожиданной стороны и корректировать распространенные мнения о ценностной точке зрения автора на изображенный им мир. Являются ли они результатом продуманной «небрежности», или же «спонтанного» авторского речевого поведения, - независимо от этого, словесные повторы актуализируют вопрос о языковых приемах писателя, которые, согласно задачам, сформулированным В.В. Виноградовым, нуждаются в том, чтобы объединить их в цельную концепцию повествовательной речи в романе.
Ключевые слова: Лев Толстой; автор; персонаж; лексический повтор; дискурс; повествование; прием.
V.G. Mekhtiev (Khabarovsk) Lexical Repetitions in the Novel "War and Peace"
Abstract. The article deals with the function of such repeated words as "beautiful" and "wonderful" in Tolstoy's novel as being most frequent in his texts. However, the motivation for using these repetitions do not fully coincide with the context of their target in literary discourse where each element is functional, and, according to Tolstoy himself, determines the value of a literary work, which, in its turn, is expressed in the clarity and certainty of the writer's attitude to life. As it is known, linguistic and stylistic repetitions in a literary work are used to create semantic links between separate text fragments. They perform a hermeneutic function and help understand the author's message. Meanwhile, in "War and Peace" explicit repetitions are based on the multiple use of the same words, so they create a sensation of not always explained "violations".
Sometimes it is difficult to answer the question what additional meaning the author wants to achieve. This semantic material in the text is able to show the artistic world of the writer from an unexpected side. It allows to correct popular opinions about the axiology of the writer that is to understand from what viewpoint the author depicts and creates the aesthetic world in the novel "War and Peace". No matter whether they are the result of an elaborate "carelessness" or "spontaneous" speech behavior on the part of the author, verbal repetitions actualize the question of language methods of the writer, which, according to the tasks formulated by VV. Vinogradov, are needed to be combined into a coherent concept of narrative speech in the novel.
Key words: Leo Tolstoy; author; character; lexical repetition; discourse; narration; method.
Слово является фундаментом создания художественной модели. Повторяясь, оно становится более заметным, в нем ощущается энергия, отсутствующая в практической речи. Римский ритор Марк Фабий Квинтилиан учил: если отдельные тропы и фигуры в употреблении воспроизводятся часто, то «теряют всю приятность разнообразия». Бывают «фигуры, с которыми уже познакомились мы до такой степени, что они едва удерживают на себе название фигур» [Квинтилиан 1834, 150]. В результате многократного употребления слова «его акустический образ утрачивает связь не только с планом содержания, но и с иными типами информации плана выражения» [Заика 2006, 44]. Согласно наблюдению Н.М. Фортунатова, устойчивые, неизменяющиеся фразовые повторы, не дополняющие образ новым смыслом, как, например, в чеховском «Черном монахе», могут служить средством создания особого - музыкального ритма в тексте [Фортунатов 1971, 14-25].
На кажущиеся неоправданными повторы в «Войне и мире» указано давно. Еще в рецензии 1870 г. выражалось возмущение языком произведения: «Речь его, там, где идет рассказ от лица автора, сплетается часто <...> в такие безобразные периоды, с таким повторением одних и тех же слов...» [цит. по: Виноградов 2003, 136]. Жена писателя Софья Андреевна воспоминала, что «спросишь его, нельзя ли такое-то слово поставить вместо другого или выкинуть частые повторения того же слова или еще что-нибудь». Толстой же, как правило, отвечал ей, что «это мелочи, не то важно, важно общее и т. д.» [Толстая 1978, 39]. Н.Н. Страхов тоже писал, что «Лев Николаевич твердо отстаивал малейшее выражение и не соглашался на самые, по-видимому, невинные перемены» [Страхов 1978, 238]. Во всех этих высказываниях акцентируются словесные повторы, свойственные прозе классика. Сам Толстой отбивался от замечаний, не соглашался на устранение некоторых даже очевидных повторов в романе, которые казались немотивированными.
Словесные повторы в «Войне и мире» не остались без внимания отечественных филологов. В.В. Виноградов отмечал, что в романе встречаются «слова-маски», «трафаретные слова», «слова-прозвища», что проявляется, в частности, в использовании форм речи, ориентированных на
«интимно-кружковое экспрессивное осмысление» [Виноградов 2003, 162, 192]. В романе выделяли «аффективные зоны», представляющие «условно-светские штампы», существующие «в языке как готовый материал» [Щербак-Маймескул 1978, 57]. Наблюдение подтверждается примером, скажем, слова «прелесть», которое можно отнести к элементу «камерной» или «семейной фразеологии», «известной и употребляемой в узком кругу близких людей». Установлено, что в романе существительное «прелесть» употребляется в шестидесяти пяти случаях; прилагательное «прелестный» - сорок раз. Стилистический прием «создает атмосферу интимности, искренности и правдивости» [Ренская 1990, 38, 42]. Любопытно, что если в «Войне и мире» слова «прелесть», «прелестный» звучат в основном в репликах и диалогах персонажей, то, например, в «Анне Каренине» отмечается сложная связь между автором и оценивающим персонажем. Неоднократный повтор различных вариантов слова «прелесть» в сцене московского бала при описании Анны подготавливает формулу, данную через восприятие автора-повествователя: в женской обольстительности Анны одновременно было «что-то ужасное и жестокое». Замечание, которое, в свою очередь, связывает авторскую характеристику с субъективным переживанием Кити: «Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней» [Толстой 1928-1958, ХУШ, 89].
К условно-светским штампам на определенном семантическом уровне относятся эпитеты «прекрасный», «красивый». Слова «прекрасный вечер», «красивые женщины», «красивый мужчина» в диалогах используют князь Ипполит, Соня, княгиня и графиня, Андрей Болконский и Пьер Безухов. Трудно определить, выходит ли за границы общих определений, например, следующее высказывание одного из главных героев романа: «- Моя жена, - продолжал князь Андрей, - прекрасная женщина...» [Толстой 1928-1958, IX, 35].
Уместно упоминание о наблюдениях П.П. Громова над образом Элен. Акцентируя декоративный, «игровой» характер ее красоты, он отмечал, что образ героини выполнен на «мелочностях»: красота ее сливается с «бальною робой, убранною плющом и мохом»; перед нами, по мнению исследователя, «генерализация», выступающая в органической связи с «мелочностью» [Громов 1977, 10, 15]. Против этих проницательных суждений трудно что-то возразить. Громов, с полным на то основанием, собирает в единство находящиеся относительно далеко друг от друга в текстовом пространстве детали, благодаря чему возникает нелинейное представление о персонаже. Но Толстой в описании Элен, при каждом упоминании о ней, порой необъяснимо применяет эпитет «красивый». Причем часто без подтекста, намекающего на искусственное происхождение ее красоты. В итоге создается ощущение, что исподволь происходит канонизация всего того, что касается высшей аристократии, несмотря на ее видимые недостатки.
Прилагательные «красивый», «прекрасный» во множестве примеров не характеризуют человека (предметы) в каком-то важном отношении; их
повтор не приводит к возникновению подтекста, не создает сюжетно-те-матические связи. Временами создается ощущение, что они носят спонтанный характер. Читатель «Войны и мира», если не прямо, то на ассоциативном уровне связывает образ дуба и фразеологию «дубина народной войны». Очевидно, что слова-метафоры «небо», «солнце», «шар», «глобус», «мир», встречающиеся в романе, взаимно освещаются ради порождения нового смысла. И что показательно, связь между ними не обусловлена частой их повторяемостью. Эти семантические единицы включены в определенные сюжетно-композиционные ситуации, поэтому они приобретают особую нарративную функцию, без которой полнота смысла произведения невозможна. Выявлено, что в романе «Война и мир» Толстой употребляет слово «подвиг» всего пять раз. В самом высоком, патриотическом смысле фактически в одном случае [Грачева 2014, 30].
Странным и необъяснимым кажется еще одно обстоятельство. Повторы слов вроде «красивый», «прекрасный» не претендуют на выражение индивидуальных особенностей внешности и психики персонажей. Эти прилагательные, присутствующие в романе в качестве «общих» определений, за редким исключением, касаются лишь поверхности явлений, словно наклеиваются на образ героя или предмет. Автор как будто целенаправленно создает «светоносный» колорит. Слова «красивый», «прекрасный» густо и автоматизированно появляются там, где их присутствие, вероятно, не оправдано, вступает в противоречие с общей эмоциональной атмосферой описания. Возникает естественная дилемма: употребляя с такой интенсивностью эти эпитеты, автор или находится во власти какого-то цельного впечатления, имеющего для него безусловный эстетический смысл, или же - в плену сплошной и безотчетной релятивности.
Не несущие видимую стилистическую функцию лексемы «красивый», «прекрасный» в «Войне и мире» фигурируют, если отвлечься от менее значительных фактов, в нескольких планах. О первом было сказано выше - он, как было отмечено, более всего соответствует тому, что называется «камерной фразеологией», выражающей автоматизированный характер словесного жеста в рамках светского этикета. Семантика речи повествователя и персонажа совпадают, здесь нет эффекта «двойного зрения»: «Ежели он [Пьер] когда-нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте»; «Пьер <.. .> смотрел на ее <.. .> прекрасную грудь»; «Она видела и т-11е Воийеппе с ее лентой и красивым лицом»; Борис <...> успевал несколько раз оглядываться на <...> красавицу Элен, которая с улыбкой несколько раз встретилась глазами с красивым молодым адъютантом»; «Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью» [Толстой 1928-1958, IX, 250, 261, 271, 282; X, 251, 262].
Но далее, особенно в описании Элен, слово «красивый» и его синонимы приобретают элемент драматизма: Пьер «видел не ее мраморную красоту, <.> он видел и чувствовал всю прелесть ее тела» [Толстой 19281958, IX, 262]. Благодаря противопоставлению, выражения «мраморная красота» и «всю прелесть» интонационно выделяются и по принципу сти-
листической антитезы дополняют друг друга. Драматическая интонация ощущается во фразе, в которой появляется мотив молвы: «Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы-жены» [Толстой 1928-1958, X, 179]. Драматический модус достигает высшей точки в рассказе о том, что Элен в Эрфурте «имела блестящий успех» в качестве «красивой и элегантной женщины», что не удивляло Пьера; напротив, удивляло то, что за «два года жена его успела приобрести себе репутацию» [Толстой 1928-1958, X, 179]. Точка зрения повествователя становится опосредованной, она скрывается за «молвой», «слухами». Драматическая борьба происходит исключительно в мире героя, она не сообщается другим. Автор лишь изредка солидаризуется с героем, большей частью оставаясь в рамках собственной субъективной оценки героини или же смотря на нее глазами обитателей великосветского общества: «повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен.»; «опять тем же тоном повторила красавица»; «красавица направилась к тетушке»; «указывая на отплывающую величавую красавицу» и т. д. [Толстой 1928-1958, IX, 18, 20, 249, 250]. Эпитеты «красивый», «прекрасный», доминирующие в образе Элен, часто даются в аспекте монологической, «автоматизированной» характеристики - или с точки зрения автора-повествователя, или же персонажа. И это порождает определенные трудности в интерпретации образа героини; ведь в отвлечении от драматического восприятия Пьера Безухова, во всем остальном слова «красивый», «прекрасный» выступают базовыми признаками ее образа; в плане фразеологии автор как будто придерживается единой с сопереживающей точкой зрения «других» на героиню. Может быть, такая характеристика объясняется писательским восприятием быта светского общества - выделить и показать среди «ничтожно-мелких, искусственных интересов» «простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу»? [Толстой 1928-1958, IX, 258]. Вероятно, также обстоит дело с характеристикой, например, княгини Веры, рассказывая о которой, Толстой несколько раз подряд награждает ее одним и тем же эпитетом: «красивая графиня Вера, улыбаясь.», «красивая Вера презрительно улыбнулась.», «глядя на свое красивое лицо.» [Толстой 1928-1958, IX, 52, 55, 56]. Особенно важна последняя деталь - ощущение красоты дается в его нераздельности с самосознанием собственно персонажа: «Борис <.> подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо» [Толстой 1928-1958, IX, 52]. Николай одновременно любуется «и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кички-рами» [Толстой, 1928-1958, XII, 18].
Кажется иной раз, что не содержащая в себе новизну характеристическая лексика овладевает писательской манерой Толстого, словно некая гипнотическая сила, заставляя его не замечать того, что исподволь она диктует ему использование почти однотипных синтаксических структур. Во втором томе о Пете сказано: «Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно-шаловливый мальчик» [Толстой 1928-1958,
X, 241]. Такова структура фразы и в третьем томе: «Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик» [Толстой 1928-1958, XII, 82]. Говоря о солдате, Толстой так же, как в случае с Петей, использует почти полный синтаксический повтор: «тонкая красивая фигура молодого солдата» - «молодой, красивый солдат» [Толстой 1928-1958, XII, 191]. В коротком эпизоде разговора Пьера с французским офицером дважды употребляется «красивое лицо офицера» [Толстой 1928-1958, XII, 374]. Нередки выражения вроде: «красивый старый человек», «весьма красивый курчавый мальчик», «красивые, твердые, верные звуки», «высокий, красивый, черноволосый унтер-офицер», «полный красивый черноволосый генерал», «красивый невысокий генерал» [Толстой 1928-1958, XII, 10, 215, 229, 255, 250, 76].
В последующих частях «Войны и мира» интенсивность эпитетов «красивый», «прекрасный» уменьшается. Слово «красивый» в первом томе встречается в семидесяти двух случаях; во втором - тридцати двух; в третьем - двадцати девяти; и, наконец, в четвертом - в семнадцати. Что же касается слова «прекрасный», то оно распределяется следующим образом: первый том дает примерно шестьдесят шесть случаев его употребления; второй - тридцать; третий - двадцать; четвертый - двадцать. Утрачивая видимую интенсивность, названные лексемы в действительности приобретают тотальный характер, соотносятся не только с ведущими героями, но и включают в свой круг самый разнообразный, даже случайный, эпизодический персонажный и предметный мир. В первом томе Толстой чаще всего внимателен именно к человеческому телу. Здесь и «высокий красавец», и «родинка над губой, очень красившая» младшую дочь Анны Михайловны; и поручик Берг, выпускающий дым «колечками из красивого рта»; и танцующее «строгое, но красивое лицо» графа и т. д. [Толстой 1928-1958, IX, 65, 71, 83, 192, 210, 235]. Начиная с конца первого тома, в употреблении этих слов исчезает иерархия. Слово «красивый» применяется к простому рядовому: «сухой и красивый солдат лет сорока». На равных правах по соседству располагаются фразы вроде «красивый звук одинокого выстрела» и «красивая, пестрая, с огромным вымем, корова»; люди «на прекрасных, выхоленных, свежих» лошадях; полковник, с радостью сообщающий о жертвах, при этом «звучно отрубая красивое слово наповал» (курсив автора - М.В.) [Толстой 1928-1958, IX, 147, 234, 169, 170, 172, 214].
Позже Толстой в своем дневнике (1 октября 1892) написал: «Красота, радость, только как радость, независимо от добра, отвратительная». Таково было его убеждение и в пору создания романа «Война и мир», о чем свидетельствует вся совокупная художественная и нравственная концепция произведения. Факт этот, думается, только подтверждает необходимость более внимательного изучения языка и стиля великого создания классика. Повторы слов, смело используемые в романе «Война и мир», не поддаются какой-либо однозначной систематизации. Не всегда можно понять стилевые и эстетические мотивы, лежащие в их основе. Но, несмотря на это,
видно, что в известной степени они диктуют некие условия синтаксису писателя, существенно влияют на весь характер его художественной речи. Эпитеты «красивый», «прекрасный» - не единственный пример полного повтора в произведении писателя. Думается, анализ и научное осмысление подобного «речевого поведения» автора - серьезная задача, стоящая перед филологами. Без системного изучения их коммуникативной, грамматической и эстетической функции трудно сделать исчерпывающие научные обобщения о стиле Толстого, а также о языковой картине мира, отразившейся в его создании.
ЛИТЕРАТУРА
1. Виноградов В.В. О языке Толстого (50-60-е годы) // Виноградов В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Гоголя до Ахматовой. М., 2003. С. 117-220.
2. Грачева Ж.В. Отражение отражений (Русская ментальность в зеркале языка Л.Н. Толстого) // Материалы Толстовских чтений 2013 г. и Гороховских чтений 2013 г. в Государственном музее Л.Н. Толстого. М., 2014. С. 29-33.
3. Громов П.П. О стиле Льва Толстого. «Диалектика души» в «Войне и мире». Л., 1977.
4. Заика В.И. Очерки по теории художественной речи. Великий Новгород, 2006.
5. Квинтилиан Марк Фабий. Двенадцать книг риторических наставлений. Часть II. Кн. X. СПб., 1834.
6. Ренская Т.В. Камерная фразеология в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» // Особенности языка и стиля Л.Н. Толстого: Межвузовский сборник научных трудов. Тула, 1990. С. 37-43.
7. Страхов Н.Н. Летом 1877 года. // Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 1. М., 1978. С. 237-238.
8. Толстая С.А. Моя жизнь. (публикация и подготовка текста И.А. Покровской и Б.М. Шумовой) // Новый мир. 1978. № 8. С. 34-134.
9. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: в 90 т. М., 1928-1958.
10. Фортунатов Н.М. Музыкальность чеховской прозы // Филологические науки. 1971. № 3. С. 14-25.
11. Щербак-Маймескул Е.А. Французские элементы в повестях и рассказах Л.Н. Толстого // Язык и стиль Л.Н. Толстого (республиканский сборник). Тула, 1978. С. 55-66.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Fortunatov N.M. Muzykal'nost' chekhovskoy prozy [The Musicality of Chekhov's Prose]. Filologicheskiye nauki, 1971, no. 3, pp. 14-25. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
2. Gracheva Zh.V Otrazheniye otrazheniy (Russkaya mental'nost' v zerkale yazyka L.N. Tolstogo [The Reflection of Reflections (Russian Mentality in the Mirror of L.N. Tolstoy's Language)]. Materialy Tolstovskikh chteniy 2013 g. i Gorokhovskikh chteniy 2013 g. v Gosudarstvennom muzeye L.N. Tolstogo [The Proceedings of 2013 Tolstoy Readings and 2013 Gorokhov Readings at the Leo Tolstoy State Museum]. Moscow, 2014, pp. 29-33. (In Russian).
3. Renskaya T.V. Kamernaya frazeologiya v romane L.N. Tolstogo "Voyna i mir" [The Chamber Phraseology in L.N. Tolstoy's Novel "War and Peace"]. Osobennosti yazyka i stilyaL.N. Tolstogo: Mezhvuzovskiy sborniknauchnykh trudov [The Peculiarities of L.N. Tolstoy's Language and Style: Interuniversity Collection of Academic Papers]. Tula, 1990, pp. 37-43. (In Russian).
4. Shcherbak-Maymeskul E.A. Frantsuzskiye elementy v povestyakh i rasskazakh L.N. Tolstogo [The French Elements in the Stories by L.N. Tolstoy]. Yazyk i stil' L.N. Tolstogo (respublikanskiysbornik) [L.N. Tolstoy's Language and Style (Republican Collection)]. Tula, 1978, pp. 55-66. (In Russian).
5. Vinogradov VV O yazyke Tolstogo (50-60-e gody) [On Tolstoy's Language (the 1850-60s)]. Vinogradov V.V. Izbrannyye trudy. Yazyk i stil' russkikh pisateley. Ot Gogolya do Akhmatovoy [Selected Works. The Language and Style of Russian Writers. From Gogol to Akhmatova]. Moscow, 2003, pp. 117-220. (In Russian).
(Monographs)
6. Gromov P.P. O stile L 'va Tolstogo. "Dialektika dushi" v "Vojne i mire" [On the Style of Leo Tolstoy. "The Dialectics of the Soul" in "War and Peace"]. Leningrad, 1977. (In Russian).
7. Zaika VI. Ocherki po teorii khudozhestvennoy rechi [The Essays on the Theory of Artistic Speech]. Veliky Novgorod, 2006. (In Russian).
Мехтиев Вургун Георгиевич, Тихоокеанский государственный университет.
Доктор филологических наук, профессор кафедры литературы и журналистики факультета филологии, переводоведения и межкультурной коммуникации. Научные интересы: теория литературы, проза и поэзия XIX в., критика, аксиология, герменевтика.
Email: mextiev@mail.ru
ORCID ID: 0000-0001-9071-6528
Vurgun G. Mekhtiev, Pacific National University.
Doctor of Philology, Professor of the Department of Literature and Journalism, Faculty of Philology, Translation Studies and Intercultural Communication. Research interests: literary theory, prose and poetry of the 19th century, criticism, axiology, hermeneutics.
Email: mextiev@mail.ru
ORCID ID: 0000-0001-9071-6528
