CC BY
100
О. Ю. Авдевнина
СЛЕПЫЕ И ЗРЯЧИЕ,
ИЛИ ЗАКОНОМЕРНОСТИ ЯЗЫКОВОЙ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ СПОСОБНОСТИ / НЕСПОСОБНОСТИ К ВОСПРИЯТИЮ
OLGA YU. AVDEVNINA BLIND AND SIGHTED, OR THE REGULARITIES OF THE LINGUISTIC CONCEPTION OF THE ABILITY / DISABILITY FOR PERCEPTION
Ольга Юрьевна Авдевнина
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Педагогического института Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского, докторант кафедры русского языка Московского государственного педагогического университета ► rosauzb@gmail.com
Статья посвящена исследованию семантики 'способность / неспособность человека к восприятию мира'. На основе анализа соответствующих словарных значений и их функционирования в речи автор приходит к выводу о том, что данная разновидность семантики характеризуется ярко и специфически выраженной антропоцентричностью и тенденцией к развитию таких значений, которые маркируют когнитивные представления о слитности психофизиологической и духовной природы человека.
Ключевые слова: перцептивная семантика, признак, наименование лица, оценочное значение, языковая антропология.
The article deals with the investigation of the semantics "ability / disability of a person for the perception of the world". Basing on the analysis of the appropriate dictionary meanings and their functioning in the speech the author comes to the conclusion that this variety of semantics is characterized by vividly and specifically expressed anthropocentricity and tendency towards such meanings that mark the cognitive conceptions of the unity of psychophysiological and spiritual nature of a person.
Keywords: perceptive semantics, indication, designation of a person, appraising value, linguistic anthropology.
Исследование семантики 'способность / неспособность к восприятию', выражающейся, главным образом, в лексических единицах языка, может осуществляться в различных направлениях и на пересечении различных научных парадигм: в русле лексико-семантического, лекси-ко-фразеологического, лингвопоэтического, функционального и других подходов к изучению языковой системы. Набор значений, объединенных вокруг признака 'способность/неспособность к восприятию', может быть рассмотрен на пересечении двух видов когнитивных представлений: во-первых, представлений о восприятии как важнейшей ступени познания и, во-вторых, представлений о человеке и его месте в мире. Обе эти разновидности носят антропогенный характер и формируют не просто общую языковую модель картины мира, а, прежде всего, языковую антропологию — своеобразную модель человека, имплицированную средствами языка.
Группа анализируемой в данной статье лексики включает небольшой круг наименований: слепой, глухой, зрячий, незрячий, слепец. Парадоксальным в этой группе является то, что по линии обозначе-
ния способности/неспособности к восприятию из пяти видов чувств только два подвергаются концептуализации — зрение и слух. Вероятно, такая особенность языковой репрезентации перцептивных процессов отражает объективное положение вещей: в человеческом мире люди с ограниченной способностью к зрению или слуху встречаются гораздо чаще, чем люди с патологией в области вкусового, осязательного или даже самого дифференцированного обонятельного восприятия. Потеря способности к последним трем видам чувствительности возможна, но носит обычно временный характер: человек с насморком не чувствует запахов всего несколько дней, поэтому не возникает необходимости в появлении особого наименования этого его состояния.
Парадоксальным можно считать и то, что эта группа слов маркирует не общую являющуюся нормой для всех людей способность к зрению и слуху, а неспособность к полноценному восприятию. Это значение ('неспособность к восприятию') имеет большая часть единиц этой группы (слепой, глухой, незрячий, слепец, глухня, глухарь). Это объясняется, на наш взгляд, тенденцией выделять для характеристики лица того признака, который не отождествляет человека с другими людьми, а отличает его от них. К таким признакам можно отнести, в частности, нарушение какой-либо нормы в физиологии человека, например в строении тела (ср.: горбун, однорукий, одноногий, одноглазый, «трехглазка» и т. п.), в том числе и в выполнении каких-то общих для всех людей функций восприятия и говорения (глухой, слепой, немой).
Поскольку основу таких наименований, включая и номинации по способности/неспособности к восприятию, составляет значение признака, большинство из них являются именами прилагательными, которые субстантивируются в речи, если употребляются в качестве наименования лица; ср.: прилаг. — Он был слепой, совершенно слепой от природы (М. Лермонтов. Тамань), сущ. — Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз?..; сущ. и прилаг. — В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; сущ. — «В тот
день немые возопиют и слепые прозрят», — подумал я; Она подошла к слепому и села возле него (М. Лермонтов. Тамань).
Однако, несмотря на регулярность субстантивации, признаковость в наименованиях лиц по способности к восприятию остается очень сильным компонентом значения. В. В. Бабайцева считает даже, что контекстуальная субстантивация прилагательных в случаях типа Я узнал все того же самого рябого солдатика. Рябой подошел, прислонился пузом к перилам и неповоротливым, медленным своим языком начал переговоры, отнюдь не стесняясь присутствием публики. (Е. Замятин, примеры из: [2: 243]) не превращает эти прилагательные в названия лиц, так как они обозначают «их признаки, актуализированные отсутствием слов с предметно-личным значением» [Там же].
О силе признаковой семантики в словах слепой и глухой свидетельствует, на наш взгляд, тот факт, что в области номинации лица по способности к восприятию статус существительного не подвергается закреплению словообразовательными средствами. Так, обозначение человека по неспособности к аудиальному восприятию осуществляется в основном только посредством субстантивата глухой (глухой повернул голову в сторону хлопнувшей двери; «Страна глухих» — название художественного фильма). И это слово как лексическое средство выражения данного смысла практически не имеет эквивалентов среди грамматически оформленных существительных. Просторечное глухарь, у которого словарь отмечает значение: 'глухой человек' — Одна беда... ведь этот глухарь-то, Гараська, он ведь за тобой ухаживает (И. Тургенев. Муму) (МАС — [5]), используется в этом значении метафорически — в качестве переосмысления более распространенного главного его значения 'крупная лесная птица семейства тетеревиных' (МАС), скорее всего для иронического сравнения человека с животным.
Неспособность к зрительному восприятию тоже может быть обозначена не только словом слепой — прилагательным по своей грамматической природе, но и производным от него существительным слепец, одно из значений которого 'Человек, лишенный зрения'; В городе Глухове со-
брался народ около старца бандуриста и уже час слушал, как слепец играл на бандуре (Н. Гоголь) (МАС). Однако более употребительным и более нейтральным, безоценочным, является именно прилагательное, что доказывается, например, использованием этого слова в медицинской терминологии и названиях официально-делового характера: не школа слепцов, а школа слепых, азбука для слепых, переход для слепых и т. п.
Возможность использования субстанти-ватов слепой и глухой в функции наименования человека обусловлена, таким образом, отсутствием соответствующих эквивалентов — грамматических существительных с таким же значением. Эта их функция закрепляется в толковом словаре (пометой «в знач. сущ. О человеке» — МАС) и принадлежит, в отличие от тех примеров субстантивации, которые приводит В. В. Бабайцева, не речи, а языку.
Частота их употребления в предметно-личном значении подтверждается их использованием в устойчивых выражениях, в которых они выступают как существительные: не шепчи глухому, не мигай слепому; глухому с немым нечего толковать; Surdo canis — поешь глухому; Non canimus surdis, Narrare fabulam surdo — рассказать басню глухому; Посмотрим, сказал слепой, как будет плясать хромой — «в смысле сомнения, что сказанное сбудется (о невеже, высказывающем свое мнение о том, чего он не понимает)»; Увидим, сказал слепой, услышим, поправил глухой, а покойник, на столе лежа, прибавил: до всего доживем! [4, т. 1].
Такая грамматическая двойственность слов слепой и глухой, без сомнения, свидетельствует об их синкретичном характере — функционировании на границе обозначения признака и лица.
Тот факт, что при субстантивации эти слова называют не предмет и не животное, а человека, подтверждает антропоцентричность их семантики, обусловленную наличием компонента перцептивного значения. Несмотря на то что способностью к восприятию обладают все живые существа, в языке она концептуализируется именно как человеческая способность. Быть слепым или глухим может и животное (слепая лошадь, глухой пес), но в случаях типа Слепой поднял голову
к небу — с субстантивированным прилагательным — имеется в виду только человек. Свойство выступать средством выражения антропогенных аспектов представлений об отношениях мира и человека проявляется не только в перцептивной лексике, но и в других прилагательных, обозначающих физический недостаток: хромой, горбатый, одноглазый и т. п.: в их субстантивном варианте употребления — это наименования лиц, а не каких-либо других живых существ.
Естественным проявлением антропоцен-тричности перцептивной семантики становится развитие у слов слепой и глухой оценочных значений. Так, сему оценки человека можно выделить в некоторых переносных значениях лексемы слепой — 'Не замечающий, не понимающий совершающегося, происходящего вокруг'; Она слепая женщина, она не видит, что он разлюбил ее давно (А. Островский). 'Не способный по незнанию, по невежеству понять окружающее'; — Вы люди темные, слепые, забитые, ничего вы не видите, а что видите, того не понимаете (А. Чехов) (МАС). Оценку душевных свойств человека способно выразить и слово глухой — 'Равнодушный, неотзывчивый'; Счастливые глухи к добру (Н. Некрасов) (МАС).
Сравнив переносные значения слов слепой и глухой, можно заметить, что они противопоставляют зрение слуху, связывая их с разными областями человеческой психологии: с разумом и чувствами. Так, предикаты зрения становятся метафорами рациональных способностей: не видит — это в переносном значении 'не понимает', т. е. 'не постигает умом, сознанием', 'не осознает', соответственно: слепой — 'не замечающий, не понимающий совершающегося, происходящего вокруг' и т. д. (см. выше). Слуховое же восприятие связывается в представлениях об организации психики человека с областью эмоций, душевных проявлений: слышать чужую боль, чужие страдания — это 'сопереживать, сочувствовать', а не слышать в подобном смысловом контексте — 'быть равнодушным, бесчувственным' или 'проявлять равнодушие', а потому и глухой приобретает переносное значение 'равнодушный, неотзывчивый' (см. выше).
Другим когнитивным следствием функционирования слов слепой и глухой в качестве прилагательного и существительного становится различение репрезентированных в них представлений о степени способности к восприятию. Так, признаковое слово — прилагательное — может имплицировать различные степени признака 'неспособность к восприятию': как полную, так и частичную потерю способности. Например, у прилагательного слепой выделяется не только значение полной неспособности к зрительной перцепции: 'Лишенный зрения, способности видеть; противоп. зрячий'; Но отчего они (котята) не глядят? — Недоумевала Нина. — У них глаза слепые (Чехов), но и частичной его потери: 'Со слабым зрением'; — Ох, слепа стала совсем. Днем еще кое-как, а как вечер — совсем не вижу (Решетников) (МАС). Аналогичное сочетание значений наблюдаем и у прилагательного глухой: 'Полностью или частично лишенный слуха'; Глух на одно ухо. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глуха, не слышит (М. Лермонтов. Тамань) (МАС).
Эти же слова в субстантивной функции обозначают только полную потерю зрения или слуха, т. е. только одну и конкретно — высокую степень признака, в соединении с предметным значением — названием лица: слепой беспомощно протянул руки перед собой — здесь возможен только один вариант интерпретации степени слепоты, а именно высокой ее степени.
Эта особенность отличает, на наш взгляд, саму лексико-грамматическую семантику предметности. Так, красивая девушка может быть и очень красивой и просто милой, симпатичной, хорошо сложенной (ср.: красивый — словарное значение 'приятный на вид ... имеющий привлекательные черты лица' — МАС), а красавица — это, по мнению говорящего, очень красивая девушка (главное словарное значение этого слова — 'о ком-, чем-либо очень красивом' — МАС). Так и горбатый человек может иметь и небольшой, едва заметный нарост на спине, а наименование горбун не оставляет сомнений в наличии горба такой величины, которая делает этот недостаток главной внешней приметой человека, так что даже появляется необходимость в соответствую-
щей его номинации по этому признаку1. В словах красавица и горбун, в отличие от слов красивая, горбатый, имплицируется некая потенциальная оценочность (положительная, отрицательная), выходящая за пределы оценки внешности человека в область выражения отношения к его личности. Помимо синкретизма, обусловленного контаминацией признаковости и предметности и, так или иначе, ощущающегося в субстантивных употреблениях слов слепой и глухой, развитию оценочности в их семантике способствует, на наш взгляд, еще и эта когнитивная информация, заложенная в самой предметности, а именно тенденция к закреплению, абсолютизации в существительном самой сильной степени признака.
Вероятно, этой тенденцией к появлению оценочности в предметном слове (существительном) объясняется и тот факт, что существительное слепец, хотя и имеет своим прямым значением семантику потери зрения, однако чаще употребляется в оценочном значении: 'Перен. Человек, обманувшийся в ком-, чем-л., не замечающий или не заметивший чего-л.'; Слепец! Я в ком искал награду всех трудов! (А. Грибоедов. Горе от ума); Вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! (А. Куприн. Поединок) (МАС).
Отметим (по материалам Национального корпуса русского языка — далее НКРЯ2) высокую частотность употребления этого лексико-семан-тического варианта слова в составе предложения, «содержащего экспрессивную качественно-оценочную характеристику определенного лица, названного в контексте» [1: 393]3:
Потом ты живешь всю жизнь, опасливо заглядывая в зеркала, но твои глаза застит надежда, и — слепец — ты не видишь на своем лбу их печати (Е. Чижова. Лавра); Как вот эти двое, не ведающие, что они счастливы, что все их беды, ссоры, разрывы, что все это — счастье, одно только счастье. Глупцы! Слепцы! Счастливцы! Да, он был счастлив (Л. Карелин. Подснежник); Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть уши (А. Куприн. Поединок); С этого, с этого надобно начинать — о слепцы, ничего не понимающие!
(Ф. Достоевский. Братья Карамазовы); Такая синтаксическая позиция лексемы слепец свидетельствует о ее близости к словам признаковой семантики. Мы снова имеем дело с балансированием слова на грани признака (в данном случае оценки, выраженной определенной синтаксической позицией существительного) и предметности (в данном случае — лица).
Можно сделать (также) вывод о том, что оценочное значение — довольно регулярный, предсказуемый результат развития семантики признака высокой степени — развития, сопровождающегося переводом слова из области номинации конкретных объектов (предметов, их внешних признаков) в область интерпретации этих объектов, их характеристики, выражения отношения к этим объектам, номинации ментальных процессов (оценок, мнений, знаний).
Слово слепец, возникшее для наименования лица по способности к зрительному восприятию, развивая свою семантику, переходит в область характеристики личности, оценки деятельности человека, его поведения, отношений с другими людьми. Оно характеризует человека уже не по способности к восприятию, а по линии его личностных качеств — прежде всего способности понять других людей или разобраться в социальной действительности. Периферию анализируемой группы наименований способности/неспособности к восприятию составляют слова зрячий и незрячий. Слово зрячий возникает, вероятно, из необходимости не столько обозначить способность человека к зрительному восприятию, которая является нормой для природы человека, сколько создать понятие, противоположное понятию «слепой»: не случайно слово зрячий с пометой «противоп.» появляется в словарной статье слова слепой.
Вероятно, именно эта каузация слова зрячий наличием в языке понятия «слепой», во-первых, делает его однозначным, а во-вторых, определяет аналогичность его грамматической реализации функционированию слову слепой: оно так же используется и как признаковое слово (прилагательное), и как субстантиват с предметно-личным значением: 'Зрячий, обладающий
зрением, видящий; противоп. слепой. ... В знач. сущ. О человеке. Зрячий, зрячая' (МАС). Связь понятий «слепой» и «зрячий» настолько тесная, что им свойственно оппозиционное, биномное функционирование4. При этом если слово слепой отличается относительной независимостью в употреблении, то слово зрячий, в том числе и в качестве существительного — наименования лица, — выступает в речи в основном в контексте со словом слепой. Их соседство в контексте почти всегда подчинено конструированию разных форм антитезы: зрячий в противоположность слепому. Зрячий расслабленный (дух) должен воспользоваться слепым силачом (природа), чтобы на его плечах достигнуть цели своего странствия; когда она достигнута, им следует расстаться (В. Соловьев. Оправдание добра); Он утверждал, что Бог так устроил мир, что одни люди осуждены быть зрячими, другие — слепыми (Л. Шестов. На весах Иова); Раз мы ясно видим нашу слепоту, значит, мы все же не совсем слепы, но в то же время и не совсем зрячи (С. Франк. Смысл жизни); И я жадно вглядывался в эти глаза — как будто слепые и в то же время бесконечно зрячие (В. Вересаев. К жизни); В каждом человеке живут два человека: один слепой, телесный, а другой зрячий, духовный (Л. Толстой. Путь жизни) и т. п.
В этих своеобразных парах (биномах) слова употребляются как в прямых (слепой — 'лишенный зрения', зрячий — 'обладающий способностью видеть'), так и в переносных значениях (слепой — 'недальновидный', 'погруженный в суету жизни', 'бессознательный, инстинктивный' и т. п., зрячий — 'прозорливый', 'духовно просвещенный' и т. п.).
Многие умозаключения, построенные на смысловой и синтаксической модификации этого понятийного комплекса, приобретают характер ярких по выразительности и мысли выражений: сентенций, каламбуров, афоризмов, парадоксов, с использованием переносных значений слова слепой, которым «подчиняется» и парное ему по смыслу слово зрячий: «Разум без просвещения Божия — слеп», но в свете Христовом разум становится зрячим (В. В. Зеньковский. История русской философии); Сама вся в гря-
зи, а иных очищает; сама слепа, а зрячим путь указывает! (Н. Гудзий. История древней русской литературы); Может ли тот, кто слеп дома, быть зрячим в гостях? (Л. Толстой. Путь жизни); Они слепые, а что хуже всего, — уверенные, что зрячи (Т. Сухотина-Толстая. О том, как мы с отцом решали земельный вопрос); Я, признаться, люблю Мервиса, люблю его слепое лицо, изборожденное зрячими морщинами (О. Мандельштам. Египетская марка); Однако странно: в стихах зряч, здесь слеп (А. Битов. Лес). Ср. также: Слепой зрячего ведет (тот и другой не знает, куда бредет) [4, т. 2].
Согласование прилагательного и существительного, сочетание признакового и предметно-личного значений порождает оксюморон, в составе которого в качестве существительного обычно выступает слово слепой как более «опредмечен-ное» по сравнению со словом зрячий: Дай Бог артистам с прекрасным зрением заслужить и выстрадать возможность быть такими же счастливыми, каким был в конце жизни почти слепой Игорь Владимирович Ильинский. Великий зрячий слепой! Есть чудеса, ей-ей! (Е. Весник. Дарю, что помню). Материалы НКРЯ помогли обнаружить один пример и иного соотношения понятий: зрячий в роли существительного: Представлена была прекрасно; а малая комедия была «Слепой зрячий» (Д. Фонвизин. К родным).
Близки к оксюморонным употреблениям случаи типа слепой со зрячим сердцем, слепой со зрячими руками: Слепой узнает милое лицо, едва прикоснувшись к нему зрячими перстами, и слезы радости, настоящей радости узна-ванья, брызнут из глаз его после долгой разлуки (О. Мандельштам. Слово и культура). В большей части примеров оба эти слова используются в предметно-личном значении и чаще всего — в качестве обобщенно-собирательного названия: слепой (слепец) и зрячий не как наименование конкретного человека, а как обобщенные обозначения (часто в форме мн.ч.) определенных категорий людей, человеческих типов: Зрячие, выколите себе глаза, ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения! (М. Волошин. Леонид Андреев и Феодор Сологуб); Зрячего слепые не собьют,
а он их за собой поведет (А. Писемский. Тысяча душ); Как у зрячих судят глаза о расстоянии предметов, их взаимных отношениях, так у слепых осязание, удивительно тонкое, верно соглашенное с памятью и воображением (Н. Карамзин. Письма русского путешественника); Но если бы слепой стал утверждать, что его опыт есть единственный истинный, а опыт зрячего и знания астронома суть заблуждения, то лишь в этом утверждении, а не в том опыте, с которым оно связано, явилась бы ложь и заблуждение (В. Соловьев. Чтения о Богочеловечестве); Слепой должен удостоверяться у зрячих, что небо осталось голубым, а трава — зелёной (А. Солженицын. В круге первом) и т. п.
Эти и многочисленные другие примеры употребления слов слепой и зрячий в одном контексте подтверждают наш тезис о том, что эти понятия не просто взаимно обусловлены, а образуют своеобразную понятийную формулу, словесно-понятийный комплекс, отличающийся от других видов словесных сочетаний, например устойчивых выражений, высокой степенью синтаксического варьирования. Этот своеобразный бином концептуализирует слитность, единство разных ступеней духовного развития человека и человеческого общества. Специфически характеризуя человека и человечество в психологическом и духовном плане, он выражает идею об их духовной эволюции. Семантически более сильным является понятие слепой: влиянием именно его значений обусловлены контекстуальные смысловые приращения слова зрячий.
Средством вербализации неспособности человека к зрительному восприятию выступает также слово незрячий, явно восходящее к слову зрячий и своеобразно замыкающее круг противопоставлений: слепой — зрячий — незрячий. Словарные значения этого слова также отражают антропоцентричность его семантики и фиксируют две формы грамматической реализации в речи: в роли прилагательного (признак лица) и в роли существительного (обобщенное наименование лица): 'Незрячий, лишенный зрения, слепой'; Незрячий человек. Слепой инстинктивно поворачивал к солнцу свои незрячие глаза, как буд-
то чувствуя, к какому центру тяготеет все окружающее (Короленко. Слепой музыкант); 'В знач. сущ. О человеке. Незрячий, незрячая' (МАС).
Анализ примеров сочетаемости этого слова с другими словами показывает, что его употребление не связано с выражением оценочности, конкретно — оценки человека. Поэтому частотно его употребление не столько в сочетании с обозначением человека и не столько в качестве наименования человека, сколько в качестве признака предмета: в прямом значении — признака инструментов зрения или частей тела: Сашенька же была еще худее, чем я, и поступь ее была так легка, что слепцы окликали не всегда, а только смотрели, ведя незрячими глазами вслед и принимая ее за птицу (В. Маканин. Утрата); Она потянулась к Сергунку незрячей, слепо искавшей рукой, но тот уклонил свою голову, нелюдимо отшатнулся от непонятно кричавшей бабки (Е. Носов. Усвятские шлемоносцы); Сказав последние слова, он смолк, опустил незрячие очи, наслаждаясь горькими и счастливыми выдохами своих слушательниц (И. Бунин. Лирник Родион); Сидела напротив матушка с тупым, незрячим лицом, пробивались сквозь шторы желтые лучи, дрожали руки — так минут десять (С. Сергеев-Ценский. Движения); Только одни глаза глядели все тем же ровным и неподвижным, незрячим взглядом (В. Короленко. Слепой музыкант).
Большая часть проанализированных нами примеров употребления слова незрячий является сочетаниями этого слова со словом глаза (вариант: очи, взгляд). Оно реализуется в них как в прямом, аналогичном значению слова слепой, так и в метонимически переносном значениях: 'глаза сонного человека', 'невидящий взгляд', 'невнимательный взгляд' и т. п.
Другая часть примеров — незрячий как признак человека или обобщенное наименование людей с патологией зрения:
Лишь только белый плащ с багряной подбивкой возник в высоте на каменном утёсе над краем человеческого моря, незрячему Пилату в уши ударила звуковая волна: «Га-а -а ...» (М. Булгаков. Мастер и Маргарита); Более того, всемирная организация слепых выделила 400 тысяч долларов для
восхождения незрячего спортсмена (А. Сотников. Здесь вам не равнина) и т. п.
Из преимущественного употребления лексемы незрячий в прямом значении следует вывод о том, что это слово, если характеризует человека, практически не подвергается переносу, т. е. не приобретает вторичного интерпретативного, например оценочного, значения. Это объясняется, на наш взгляд, во-первых, его живой легко просматривающейся связью со словом зрячий, которое, как было сказано выше, выступает в переносных значениях главным образом только в составе бинома со словом слепой, и, во-вторых, глагольностью, актуализированной в нем, благодаря приставке и суффиксу, этимологически принадлежащему причастию (ср.: незрячий — не зрит; зрячий — зрящий).
Переносное метафорическое значение возникает у этого слова в сочетании с неодушевленными существительными: названиями предметов, обобщенных множеств живых существ и т. п.: Небо в Китае обычно светло-голубое, иногда молочно-белое, как у Вертинского в стихотворении «Китай»: «Над Желтой рекою незрячее белое небо» (Л. Вертинская. Синяя птица любви, НКРЯ); Предмет был той неправильной округлой формы, что не создается ни машиною, ни человеком, а образуется естественно, незрячей игрой природных сил (А. Азольский. Лопушок) и т. п.
Таким образом, незрячий, в отличие от слова слепой, тяготеет к адъективному функционированию и чаще всего используется для номинации группы людей, а не отдельного конкретного человека (сущ. незрячие — во мн.ч., нам не встретилось сущ. незрячий). При этом оно не приобретает оценочного значения и не метафоризирует представления о способности человека к зрительному восприятию, не сдвигает их в область представлений о ментальных состояниях, этапах духовного развития и т. п. Даже те редкие переносные значения, которые возникают у этого слова под влиянием контекста, относятся в большей степени к метонимическому изобразительному, а не метафорическому интерпретативному типу: незрячие ночи — 'очень темные ночи, когда ничего не видно', незрячая статуя — 'статуя с белыми
гипсовыми глазами без зрачков, как у незрячего человека' и т. д.
Таким образом, лексика, называющая или характеризующая человека по его способности/ неспособности к зрительному восприятию, весьма ограниченная в количественном отношении, сосредоточена вокруг понятий, концептуализирующих именно неспособность к визуальной перцепции, и главного вербализатора этого понятия — слова слепой. Ведущим же направлением дальнейшего развития семантики отсутствия способности к зрению является перенос этого слова в область обозначения ментальных способностей, т. е. способностей к пониманию, осознанию, развитию идей, а не чувств, душевных качеств, эмоциональной сферы психологии человека.
В целом же анализ концептуализации способности/неспособности к разным видам восприятия помогает обнаружить, во-первых, то, что неспособность к перцепции актуальнее для языка, чем способность, и, во-вторых, что эта неспособность осмысляется шире, чем просто физический недостаток, что язык стремится вывести перцептивную семантику в область категоризации не только явлений человеческой психологии, но и духовно-нравственных способностей человека.
Последнее свидетельствует о том, что когнитивную платформу развития интерпретатив-ных значений единиц, репрезентирующих в языке семантику восприятия, составляют представления о слитности психофизиологических процессов с явлениями духовного порядка и жизнью души. Эти представления, может быть, несколько беспощадно, но емко, устами Печорина выразил М. Ю. Лермонтов в романе «Герой нашего времени»: «Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство». Как было показано выше, такое «предубеждение» отчасти проявляется и в языке — главным образом, в развитии негативно-оценочных компонентов в значении слов, именующих неспособность к восприятию.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 О тенденции к выделению в самостоятельное значение именно высокой, а не промежуточной (средней) степени признака, свидетельствует, на наш взгляд, распространенное в русском языке явление лексикализации превосходной степени прилагательного: переход суперлятива в элятив (реакционнейшая партия в значении 'очень реакционная', милейшая девушка — 'очень милая' и т. п.). Высокая степень признака способствует развитию в слове субъективно-оценочных значений и в конечном итоге — закреплению их в отдельном значении слова.
2 Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс] — http://www.ruscorpora.ru. Здесь и далее примеры приведены по этому источнику.
3 Предложение Слепец! можно отнести к предложениям типа Молодец!, которые расцениваются В. В. Бабайцевой как структурно синкретичные, сочетающие признаки двусоставных и односоставных. С двусоставными их сближает то, что «они выражают типичные логические суждения с вербализованным субъектом и предикатом и без существенного изменения семантики могут быть дополнены местоимением-подлежащим или существительным, называющим лицо» [1: 394]. В словарном примере из произведения А. С. Грибоедова: Слепец! Я в ком искал награду всех трудов! Местоимение я называет лицо, оценивающееся словом слепец. Похожими же на односоставные их делает характер предикативной основы, а также «неопределенность лексической номинации субъекта, предельная эмоциональность» [Там же]. Последнее особенно важно для интерпретации семантического потенциала анализируемого качественно-оценочного слова слепец.
4 Понятие «бином» мы заимствуем у С. М. Беляковой, которая, рассматривая проблемы антропоморфного освоения мира, проявляющегося в языке, анализирует метафо-ризацию сочетаний типа дед да баба и использует понятие «бином» для обозначения архетипических этноязыковых комплексов [3: 18]. Бином, по нашему, мнению, не обязательно должен представлять собой сочетание с союзом и (слепые и зрячие): могут возникать и более сложные сочетания, главным в которых остается то, что данные понятия становятся центром смыслового противопоставления.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бабайцева В. В. Система односоставных предложений в современном русском языке. М., 2004.
2. Бабайцева В. В. Явления переходности в грамматике русского языка. М., 2000.
3. Белякова С. М. О принципе антропоморфизма в русском языке, или жили-были дед да баба // Мир русского слова. 2010. № 1. С. 13-18.
4. Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии: Сб. образных слов и иносказаний: В 2 т. М., 1994.
5. Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А. П. Евгень-евой. М., 1985-1988.
