Склонившийся под ветром мискант: формирование женского образа в "Сказании о Ёсицунэ" Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

А.И. Ковалевская

Склонившийся под ветром мискант: формирование женского образа в «Сказании о Ёсицунэ»

Женские образы занимают важное место в японских памятниках, начиная с самых ранних фиксаций, однако с течением времени традиция их изображения меняется. Анализ персонажей анонимного «Сказания о Ёсицунэ» (XV в.) позволяет выявить традиционные литературные и фольклорные элементы в произведении: с одной стороны, можно обнаружить схожую с придворной традицией модель нерасчлененного описания внешнего облика и характера героев, с другой - связь с рассказами дидактического характера и городской литературой, проявляющуюся в однотипности, «плоскости» изображения и отсутствии эволюции образов. В результате подобного анализа можно говорить о появлении новых женских образов, тем не менее связанных с предшествующей традицией.

Ключевые слова: японская литература, японский фольклор, гунки («военные повествования»), «Сказание о Ёсицунэ», женские образы.

Женские образы занимают особое место в японской литературе. Появляются они в самых ранних источниках, однако формируются под воздействием сложившегося в раннем средневековье литературного и эстетического канона. С приходом же военной власти в XII в. меняется не только политическая, но и культурная жизнь страны, появляются новые литературные и фольклорные жанры, трансформируются и женские персонажи. В данной статье мы сосредоточимся на женских образах японского анонимного произведения XV в. под названием «Сказание о Ёсицунэ» (далее - «Сказание») и выявим традиционные литературные и фольклорные влияния в произведении.

© Ковалевская А.И., 2017

В целом можно говорить о том, что создание образа в японских произведениях происходит по двум направлениям: описание внешнего облика и душевных качеств персонажей. В «Сказании» встречаются несколько описаний, характерных для японской традиции: образ возлюбленной Ёсицунэ Сидзука, которая «превосходила и внешностью, и душевным благородством всех прочих людей»1, и образ супруги Ёсицунэ2, которая «была прекрасна обликом и обладала глубоким чувством сострадания» [С. 304]. Мы сразу же встречаем в этих описаниях сочетание обеих характеристик: внешнего облика и внутреннего мира героини, но, что более важно, - сталкиваемся с типом нерасчлененного описания, характерным для японской традиции в целом.

Если мы обратимся к древнейшим японским памятникам, то встретим исключительно обобщенные описания женской красоты: например, в Кодзики («Записи о деяниях древности», 712 г.) и Фудоки («Описание обычаев и земель», 713-730 гг.) чаще всего употребляются определения «прекрасная обликом» или «красавица»3. В последующий период формирования канонов изображения (т. е. в раннем Средневековье) мы не наблюдаем особых изменений в традиции описания внешности по сравнению с древними памятниками - лишь их упрочнение и развитие. Так, в Исэ-моногатари («Повесть из Исэ», X в.) можно встретить подобное описание: «Дама эта превосходила всех других. Превосходила больше сердцем, чем наружностью своей»4, - а в «Повестях о Ямато» (Ямато-моногатари, вторая половина X в.) - описания, встречавшиеся в более ранних источниках: «и лицом и статью была она необыкновенно хороша»5.

В «Сказании» также частотны определения «красавица» и «прекрасный облик»6, при этом и в более ранних памятниках, и в «Сказании» отсутствует какая-либо конкретизация этих определений.

Вместе с тем во внешнем облике существовал ряд черт, на которые придворные авторы обращали особое внимание, - длинные волосы, белизна лица, манера держаться и, конечно, платье, которое характеризовало эстетический вкус не только описываемого персонажа, но и самого автора:

На ней было темное зеленовато-серое тонкое платье и прекрасно сочетающиеся с ним золотисто-красные хакама. <...> Высокая и стройная, с пышными волосами, ниспадающими по спине почти до самого пола, девушка была удивительно хороша. Нежное, блистающее яркими красками лицо, тонкий профиль, легкая грация движений.7

Более детальные описания фигуры или лица встречаются крайне редко; некоторые исследователи полагают, что отсутствие описаний носа и губ «объясняется тогдашними представлениями о приличиях»8.

В качестве наглядного примера можно также обратиться к живописной традиции: на иллюстрированных свитках эмакимоно к различным произведениям (Х1-Х11 вв.) человек является частью окружающего его пространства, при этом интересны сами художественные принципы - лицо персонажа изображалось весьма условно, в отличие от его одежды, которая прорисовывалась более детально. А такие элементы портрета, как овальное лицо, широкий лоб, длинные прямые волосы на пробор, вероятно, были переняты японской художественной школой кара-э под влиянием китайских идеалов женской красоты.

Подобного рода изображение мы встречаем и в «Сказании»:

В тот день Сидзука поверх белого косодэ и белых волочащихся ха-кама надела платье с китайским узором, <...> высоко собрала длинные волосы, слегка подкрасила исхудавшее от недавних страданий лицо, тонко подвела брови и раскрыла алый складной веер. [С. 295].

Отдельно встречаются описания и душевных качеств персонажа: в первую очередь, они проявляются во взаимоотношениях с окружающими людьми. В «Сказании» это зачастую происходит посредством оценки тех или иных качеств другими героями либо самим автором. Например, в сюжете «Ночное нападение на усадьбу Хорикава»9 автор говорит, что Сидзука «была весьма разумна» [С. 158], что далее подтверждается ее действиями: она предупреждает Ёсицунэ об опасности и помогает ему собраться на битву.

Сразу же необходимо отметить, что основное (и по-видимому, единственное) женское качество, на которое сделан особый упор в «Сказании», - это преданность: своему мужу или своему ребенку. В целом преданность по отношению к мужчине являлось одним из качеств, присущих женскому образу, также и в древней, и в раннесредневековой Японии, например, мы встречаем подобные женские образы еще в Манъёсю:

Ясеневый лук конец свой знает...

Неизвестны нам концы судьбы...

Но, любимый мой,

Все горные пути

Я, любя тебя, прошла с тобою рядом!10

Тем не менее понятия эти были все-таки несколько размытыми: так, в одном из эпизодов Исэ-моногатари рассказывается, напротив, о верном кавалере и неверной даме: «В западных кварталах города проживала дама. <...> Как будто был у ней друг не один»11. Вероятно, в период Хэйан и женщина могла общаться не с одним поклонником, что также не порицалось (см. примеч. 3). Однако военное сословие возводит преданность мужчине в абсолют, и чем более поздний период мы будем рассматривать, тем менее значимым будет положение женщины в обществе и семье. Отныне идеал женщины - это верная подруга, готовая перенести с мужчиной любые лишения, - так или иначе эта идея транслируется и в устной, и в письменной традиции. И все основные женские персонажи «Сказания» верны главному герою в той или иной роли (возлюбленной, супруги, матери).

В этом смысле образ матери главного героя Токива наиболее драматичен: с одной стороны, она вынуждена бежать с детьми из столицы и терпеть ради них лишения в глуши12, но в итоге решает пожертвовать ими ради собственной матери, которую схватили в столице:

.если спасать жизнь матери, то будут зарублены трое детей. Если спасать сыновей, то лишишься престарелой родительницы. <...> «Богиня Кэнро внемлет молитвам тех, кто с уважением относится к родителям, возможно, она будет милосердна и к детям», - так размышляя, она взяла своих сыновей и, залившись слезами, отправилась в столицу [С. 37-38].

В принципе образ матери не чужд японской традиции, и ее главной характеристикой как раз и становится самоотверженность по отношению к своим детям. Нередко использует образ матери Сэй-сёнагон, например, она пишет, что тревогу рождает «сердце матери, у которой сын-монах на двенадцать лет удалился в горы»13.

В «Сказании» есть еще как минимум один персонаж подобного рода - это мать Сидзука преподобная Исо, - она сопровождает дочь во всех сюжетах, начиная с эпизода расставания Сидзука с Ёсицунэ:

Если отправиться из столицы вместе с дочерью, она будет горевать, видя все ее невзгоды, а если остаться, значит, отпустить ее одну в дальние края, что тоже прискорбно <...> поэтому, пренебрегая приказами стражи, она отправилась за дочерью пешком и босая [С. 275-276].

Преподобная Исо поддерживает дочь, когда та лишается ребенка, и вскоре умирает вместе с ней: «в конце следующей осени с теснящимися думами в душе <...> отошли они в мир иной» [С. 297].

Таким образом, несмотря на некоторые различия, в образах обеих матерей мы видим выражение самоотверженности: образ Токива не столь однозначен, а вот образ преподобной Исо - это редкий случай (по крайней мере для военных повествований) самоотверженной матери, готовой последовать куда угодно за своей дочерью.

Возлюбленная Сидзука и супруга Ёсицунэ составляют другой примечательный тип преданных женщин, представленных в «Сказании».

Самое раннее упоминание о Сидзука мы встречаем в «Повести о доме Тайра», где значительную роль она играет лишь в сюжете «Ночное нападение на усадьбу Хорикава». И далее, вероятно, этот персонаж приобретает популярность отдельно от Ёсицунэ, в результате чего в «Сказании» мы получаем большое количество сюжетов с Сидзука без участия главного героя - как бы параллельно его приключениям.

В «Сказании» Сидзука также появляется в вышеупомянутом сюжете «Ночное нападение на усадьбу Хорикава», затем они с Ёси-цунэ расстаются в горах Ёсино, а уже после Сидзука действует как самостоятельный персонаж: узнав про ее беременность, правитель Камакура и брат Ёсицунэ Минамото-но Ёритомо хочет убить Сид-зука вместе с ребенком, но она исполняет прекрасный танец, и ее оставляют в живых. С одной стороны, Сидзука до конца сохраняет преданность главному герою и, даже исполняя танец перед правителем, надеется, что братья в конце концов помирятся. С другой стороны, умирает она не в соответствии с моделью, привычной для сюжетов легенды о Ёсицунэ, - от несчастной любви (как это, например, представлено в вариантах сюжета о добывании военного трактата или в рассказе «Двенадцать сцен о прекрасной Дзёру-ри»), - а в глубокой скорби из-за потери ребенка (рождается мальчик, поэтому его убивают): «не сумев позабыть произошедшее, она тяготилась общением с людьми и всецело погрузилась в печальные думы» [С. 297].

Таким образом, в образе Сидзука мы видим соединение как верной возлюбленной, способной вынести лишения вместе с мужчиной, так и преданной матери, неспособной оставаться в этом мире без своего ребенка.

Но, пожалуй, самым ярким образцом женской преданности в «Сказании» становится супруга Ёсицунэ - о ней мы узнаем ближе

к концу повествования. В «Повести о доме Тайра» о женах Ёси-цунэ говорится лишь однажды: когда Ёсицунэ берет в жены дочь Тайра-но Токитада, упоминается и его первая жена - дочь некоего Сигэёри Кавагоэ. Напомним, что в «Сказании» супруга Ёсицунэ происходит из рода Кога, т. е., вероятнее всего, образ этот вымышленный и собирательный.

Собственно, когда Ёсицунэ отсылает Сидзука в столицу и готовится отправиться в северные земли, он вспоминает о своей жене: «я обещал взять ее с собой <...> если возьму ее, мне будет не так тяжело» [С. 304], в этом эпизоде мы и узнаем впервые об этой женщине. Однако качества идеальной супруги она в полной мере проявляет в эпизоде последней битвы героев у реки Коро-могава. Ёсицунэ просит жену с детьми бежать и спасаться, но она отказывается: «покидая столицу, я и не надеялась сохранить жизнь до нынешнего дня, <...> быстрее же убей меня своей рукой!» [С. 384].

Видимо, появление в «Сказании» подобного женского образа -образца верности - неслучайно: во время формирования «Сказания» постепенно начинает складываться кодекс чести настоящего воина и его идеальный образ, в границы которого попадает и Ёси-цунэ, готовый покончить жизнь самоубийством ради сохранения своей чести. А у идеального героя должна быть идеальная (верная и желательно единственная) супруга, которая готова терпеть все лишения и умереть вместе с мужем, - так и возникает подобный женский образ, отсутствовавший в более ранних гунки-моногатари.

Однако в противовес идеальной супруге воина, в «Сказании» появляется новый нехарактерный для придворной литературы образ вздорной алчной супруги.

Когда Ёсицунэ, преследуемый братом, бежит в Осю, он встречает некоего торговца по имени Оцу Дзиро, чья жена сразу же узнает в беглеце Ёсицунэ и, прельстившись возможной наградой, хочет донести об этом начальнику заставы. Но поскольку торговец проявляет лояльность по отношению к главному герою и решает не выдавать его, то он достаточно грубо останавливает жену:

.он нагнал [ее] за воротами и, приговаривая: «Разве ты не слыхала, что мискант склоняется под ветром, а жена - перед мужем?» -повалил ее и вволю отлупил. Но жена его отличалась чрезвычайно дурным характером, потому, упав, закричала на всю улицу: «Оцу Дзиро - негодяй, он заодно с Судьей!» Соседи, услыхав это, сказали: «Снова жена Оцу Дзиро напилась до беспамятства, он ее побил, вот она и расшумелась» [С. 313].

Как уже было сказано выше, образ склонной к выпивке вздорной женщины был чужд придворной литературе. Кстати сказать, и сама ее речь далека от изящества, свойственного дамам эпохи Хэйан.

Далее Ёсицунэ одаривает Оцу Дзиро за помощь, о чем он рассказывает жене, возвратившись домой:

. было видно, как жена свирепо поглядела на него сквозь спутавшиеся во время сна волосы, но при виде меча и легких доспехов, которые принес Оцу Дзиро, она вмиг изменилась в лице: «В этом и моя заслуга есть», - сказала она, и лицо ее озарила широкая улыбка. Видеть это было крайне неприятно [С. 317].

Таким образом, с одной стороны, мы видим совершенно новый образ женщины, которая своим обликом и поведением вызывает не сочувствие, а лишь отвращение, с другой - нам в целом показан новый тип семейных отношений, в которых подчеркивается доминирующее положение мужчины. Наконец, и в самих образах по отдельности (торговец, жена-пьяница), и в образе семьи в целом присутствует некий сатирический оттенок, свойственный городской литературе. Это одна из особенностей «Сказания»: городская литература в период формирования произведения только начинает зарождаться, но и здесь уже можно встретить новые образы и подобного рода зарисовки из жизни обычных людей.

Не стоит забывать, что одним из источников «Сказания» могли послужить формирующиеся примерно в то же время рассказы отоги-дзоси, источником которых, в свою очередь, стали рассказы сэцува: изначально дидактические рассказы, с помощью которых бродячие монахи разъясняли сложные аспекты буддийской этики. К XII-XVI вв. они стали затрагивать не только религиозные, но и бытовые темы, а их распространителями с этих пор могли становиться не только монахи, но и умелые рассказчики, поэтому четкую границу между ранними отоги-дзоси и поздними сэцува, видимо, провести довольно сложно. Очевидно, что условные главы «Сказания» некогда были отдельными короткими рассказами, соответственно зачастую мы можем встретить бытовые сценки, подобных семейной ссоре между Оцу Дзиро и его женой.

Обнаруживается еще одна характерная черта рассказов сэцува, роднящая их со «Сказанием»: зачастую у героев нет ярко выраженного развития характера, они «одномерны» - глупцы или мудрецы, негодяи или порядочные герои неизменно остаются такими по ходу повествования. И на примере женских персонажей «Сказания» мы

как раз можем увидеть их одномерность и четкое деление на белое/ черное: Сидзука, ее мать, мать Ёсицунэ и его супруга изображены с положительной стороны, тогда как жена Оцу Дзиро - исключительно с отрицательной.

Здесь также необходимо обратить внимание на связь красоты внешней и внутренней: положительные герои красивы и молоды (Сидзука, супруга Ёсицунэ, Токива), тогда как отрицательные -некрасивы и неряшливы (жена Оцу Дзиро). Подобная зависимость нередка и для более ранней японской традиции, например, в «Повести об Отикубо» (Отикубо-моногатари, втор. пол. X в.), имеющей фольклорные корни (сюжет о мачехе и падчерице), мать главного героя красива внешне и обладает добрым нравом, тогда как мачеха главной героини некрасива, стара и сварлива.

Кроме того, внешние характеристики связаны с ролью, которая отводится персонажу в повествовании: так, среди женских можно выделить две - возлюбленная (супруга) и / или мать того или иного персонажа. Например, внешние характеристики Токива и Сидзука (которые выступают в «Сказании» в обеих ролях) имеют значение только для роли возлюбленной, тогда как при формировании образа матери на первый план выходят морально-нравственные характеристики, как в образе преподобной Исо, описание внешности которой мы не встретим в «Сказании». В этом случае мы также видим влияние предшествующей традиции - например, в дневниках Сэй-сёнагон мы не встретим описания внешнего облика матери, подчеркиваются лишь ее переживания, в ранних гунки-моногатари в описании образа матери упор также делается исключительно на внутренние качества героини.

Таким образом, на протяжении всего периода формирования и существования придворной традиции сохраняется определенный стиль описания: нерасчлененная характеристика как внешности, так и внутреннего мира героев, а также восприятие его через позицию других героев либо самого автора. Подобные модели описания женской внешности (волосы, лицо, одежда) и характера (преданность мужчине) в гунки-моногатари в целом имеют связь с придворной традицией, а если мы говорим о «Сказании», которое формировалось в более поздний период, когда происходило смешение воинского и аристократического, то абсолютно точно можно говорить о влиянии придворной прозы на женские образы.

С другой стороны, на образы «Сказания» оказали влияние и фольклорные формы: устные рассказы дидактического характера и формирующаяся городская литература, содержащая бытовые темы. Подобное влияние существенно отличает «Сказание» от образцов

придворной литературы, в которых можно проследить эволюцию образов и последовательность их формирования. В формировании второстепенных женских персонажей мы, в первую очередь, обнаруживаем близость с сэцува - персонажи более «плоские» и однотипные. К тому же в крупных произведениях периода Хэйан вроде «Повести о Гэндзи», как правило, изображается вся биография героя, включая его смерть (иногда раскрытие образа продолжается даже после смерти), а каждый персонаж подчиняется определенным законам мироздания (в «Повести о Гэндзи» это - кармическая связь всех вещей), в то время как в «Сказании» далеко не все герои доводятся до своего конца - некоторые из них нужны лишь для иллюстрации какого-либо эпизода, как, например, введение в повествование жены Оцу Дзиро (кроме того, подобные эпизоды, так же как сэцува и отоги-дзоси, завершаются моралью).

Наконец, можно заметить, что описания женских персонажей в целом скупы, да и самих их не так много (практически все они были упомянуты в статье), - и это неслучайно: во-первых, женщина в целом постепенно отходит на второй план в произведениях жанра гунки-моногатари, а во-вторых, очевидно, что произведение, посвященное Минамото-но Ёсицунэ, сосредоточено в большей степени на главном герое.

Таким образом, можно говорить о том, что в «Сказании» появляется новый пласт более простых женских образов, которые, однако, имеют прочную связь с предшествующей традицией.

Примечания

Гикэйки (Сказание о Ёсицунэ) / под ред. Оками Масао // Нихон котэн бун-гаку тайкэй (Антология японской классической литературы): В 100 т. Токио: Иванами сётэн, 1964. Т. 37. С. 297. Ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера страницы. Любопытно, что в «Повести о доме Тайра» (XIII в.) подобным образом описывается супруга Ёсицунэ: «.она была прекрасна и лицом, и осанкой» (Повесть о доме Тайра: Эпос (XIII в.) / Пер. со старояп. И. Львовой и А. Долина. М.: Худож. лит., 1982. С. 543). Отношения между мужчиной и женщиной в средневековой Японии отличались большой степенью свободы: для заключения брака необходимо было устное согласие родителей невесты, после чего муж мог перебраться в дом к своей супруге, а мог этого не делать и посещать других женщин (жен), что, судя по всему, не подвергалось общественному осуждению. Ёсицунэ, сочетавший в себе черты как отважного воина, так и изящного аристократа, прослыл в народе как «человек с чувствительным сердцем» [С. 177].

2

11

12

Перевод дан по: Кодзики: Мифы Древней Японии / Пер. со ст.-яп. Е.М. Пинус. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. С. 252. Например, в обоих источниках мы можем встретить устойчивое сочетание, характерное для обоих источников, -ШШШШ'Ь («прекрасная обликом») - см.: Кодзики-норито (Записи о деяниях древности. Норито) / Под ред. Курано Кэндзи, Такэда Юкити // Нихон котэн бунгаку тайкэй: В 100 т. Токио: Иванами сётэн, 1963. Т. 1. С. 463; Фудоки (Описание обычаев и земель) / Под ред. Акимото Китиро // Нихон котэн бунгаку тайкэй: В 100 т. Токио: Иванами сётэн, 1964. Т. 2. С. 560. Исэ моногатари: Японская повесть начала X века. СПб.: Кристалл, 2000. С. 33. Заметим, что в оригинале мы встречаем оборот, схожий с представленным в «Повести о доме Тайра» (см. примеч. 2), - см. Такэтори-моногатари. Исэ-моногатари. Ямато-моногатари (Повесть о старике Такэтори. Повесть из Исэ. Повесть из Ямато) / Под ред. Сакакура Ацуёси, Ооцу Юити и др. // Нихон котэн бунгаку тайкэй: В 100 т. Токио: Иванами сётэн, 1963. Т. 9. С. 111. Ямато-моногатари / Пер. с яп., исслед. и коммент. Л.М. Ермакова. М.: Наука, 1982. С. 173.

В оригинале - ^А («красавица») и ЩЩ.ШШ («прекрасный облик»), что встречается и в древнейших, и в средневековых памятниках. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи / Пер. с яп. Т.Л. Соколовой-Делюсиной. М.: Эксмо, 2013. С. 896.

Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе Х-Х111 вв. М.: Наука, 1975. С. 274.

Данный сюжет представлен в одноименной лирической драме ковака-маи, «Восточном зерцале» (Адзума-кагами, ок. XIII в.), «Повести о доме Тайра» и «Сказании».

Манъёсю («Собрание мириад листьев») / Пер. с яп., вступ. ст. и коммент. А.Е. Глускиной // Антология: В 3 т. М.: Наука, 1971. Т. 2. С. 424. Это - песня женщины, которая отправилась вслед за мужем, получившим назначение в провинцию, путь далекий и трудный в Японии VIII в. Исэ моногатари. С. 33.

В период смены власти в конце XII в. к правлению приходит дом Тайра, поэтому Токива, являясь женой опального Минамото-но Ёситомо, вынуждена спасать их общих детей, в числе которых и Ёсицунэ.

Средневековая японская проза / Пер. со старояп. Н.И. Конрада, В.Н. Марковой, В.С. Сановича. М.: Эксмо, 2009. С. 322.

3

4

5

6

/

8

9

10

13