CC BY-NC-ND
68
М.А. Гистер
СКАЗИТЕЛЬ-ПРОСВЕТИТЕЛЬ: БЫЛИННАЯ ТРАДИЦИЯ В «РУССКИХ СКАЗКАХ» В.А. ЛЕВШИНА
Начиная с 1760-х гг. и до конца XVIII в. русские писатели довольно часто выпускают собрания «русских сказок». Читательская элита обычно с пренебрежением воспринимает литературу подобного рода, однако с уверенностью можно сказать, что первые собрания русских сказок пользовались большой популярностью не только у грамотных крестьян и мещан, но и у самых образованных и притязательных читателей. Собрания русских сказок можно условно поделить на две группы. Произведения первой из них имеют целью развлечь публику, в то время как авторы произведений второй группы настаивают на просветительской роли своих сочинений. Мы видим это, в частности, на примере В.А. Левшина, автора «Русских сказок», 1780-1783 гг. В сочинениях подобного рода часто фигурируют имена былинных богатырей. Принято считать, что связь первых русских литературных сказок с былинами весьма условна. Однако мы пытаемся доказать, что знакомство Левшина с былинной традицией было не столь уж поверхностным.
Ключевые слова: сказка, былина, народный, литературный, традиция, сборник, сюжет, богатырь, стих, герой.
Русская литературная сказка возникает как жанр в 60-е гг. XVIII в. Это жанр синтетический, в основе которого лежит, с одной стороны, русский повествовательный фольклор (сказки и былины), а с другой - европейские сказки и романы1. Наиболее сильным было в XVIII в. влияние на русскую литературную сказку французской и немецкой литератур. Не следует также забывать о взаимном проникновении традиций народной, литературной и лубочной сказки, немаловажном для русской прозы XVIII в.2
© Гистер М.А., 2009
Отношение к сказкам интеллектуальной элиты нельзя не признать амбивалентным. Весьма показательна в этом смысле реакция Н.И. Новикова в журнале «Живописец» (1779 г.): «Кто бы во Франции поверил, что волшебных сказок разошлось больше сочинений Расиновых? А у нас это сбывается: Тысячи и одной ночи продано гораздо больше сочинений г. Сумарокова... О времена, о нравы! Ободряйтесь, российские писатели; сочинения ваши скоро и совсем покупать перестанут»3.
Заметим, однако, что уже в первый год аренды университетской типографии сам Новиков издает в ней восточную сказку Марианн Аньес де Фок «Визири, или очарованный лавиринф» в переводе В.А. Левшина, а затем, в 1780-1783 гг., и «Русские сказки» самого Левшина. Склонность Новикова к творчеству Левшина можно объяснить масонской биографией последнего, а также масонскими мотивами, которые встречаются во многих сказках его сборника, но подобный же «двойной стандарт» в отношении к развлекательным сказкам характерен и для других представителей российской интеллектуальной элиты рубежа XVIII-XIX вв. С одной стороны, российские просветители отдают себе отчет в относительно низкой художественной ценности подобных произведений и даже стыдятся их популярности среди российской читающей публики. С другой, - сюжеты первых русских сказочных сборников использовали в своем творчестве Екатерина II, Н.А. Львов, М.М. Херасков, В.А. Жуковский и А.С. Пушкин, что говорит об определенном интересе к ним среди самых просвещенных читателей.
Сами авторы первых русских сказочных сборников хорошо ощущают непрочность позиций, которые занимает сказка в русской литературе. Они как бы заранее ждут со стороны интеллектуальной публики отношения к собственным произведениям как к низкопробному развлекательному чтиву. Поэтому, выпуская в свет сборник сказок, автор часто сопровождает его предисловием со своеобразной декларацией. Одни авторы сразу же указывают читателю на сугубо развлекательный характер своего творения и призывают не искать в нем ничего иного; другие, напротив, стараются доказать познавательную ценность своих сказок и просят аудиторию видеть в них не просто развлекательные тексты, но род литературного памятника или исторического свидетельства. Подход В.А. Левшина к собственному сборнику сказок именно таков. В предисловии он пишет: «Романы и сказки были у всех народов. Они оставили нам вернейшие начертания каждыя страны и обыкновений, и удостоились предания на письме; а в новейшие времена, у просвещеннейших народов, почтили оные собранием и изданием. Помещенные в Парижской Всеобщей Библиотеке Романов
повести о рыцарях не что иное, как сказки богатырские, и французская Bibliotheqie bleu содержит таковые ж сказки, каковые у нас рассказывают в простом народе <...> Я заключил подражать издателям, прежде меня начавшим подобные предания, и издаю сии Сказки Русские, с намерением сохранить сего рода наши древности.4» Предметом данной статьи будут сказки на былинный сюжет из этого сборника В.А. Левшина, прежде всего - «Повесть о славном князе Владимире киевском солнушке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» из раздела «Сказки богатырские» и «Повесть о сильном богатыре и Старословенском князе Василии Богуслаевиче».
1. Просветительская функция сказок Левшина
Магистральный сюжет первой сказки - битва Добрыни Никитича с Тугарином Змеевичем. Оба персонажа приходят в сборник Левшина из былинной традиции. Как и для всех русских сказок романного типа, для «Повести о Добрыне Никитиче» характерна перегруженность композиции, где в магистральный сюжет (история главного героя, его подвиг) вклиниваются многочисленные периферийные повествования. Сам текст являет собой своеобразный синтез фольклорной и литературной традиций, а также представлений автора о древнерусской жизни (например, о том, как мог выглядеть двор древнерусского князя). Из этого синтеза и вырастает русский рыцарский роман.
Начинается повествование с описания двора князя Владимира. Здесь говорится о богатырях, собравшихся за его столом. При этом сам Владимир мыслится как «сюзерен», господин своих придворных рыцарей, а богатыри - как его вассалы. Впрочем, рассказ о богатырях князя Владимира мы встречаем уже в предисловии Левшина к богатырским сказкам:
.сильнейшие богатыри стекались к нему от всех стран словенских. Войски его учинились непобедимы и войны ужасны; понеже сражались и служили у него славнейшие богатыри: Добрыня Никитич, Алеша Попович, Чурило Пленкович, Илья Муромец и дворянин Заолешанин [Ч. 1. С. 4].
Из этого отрывка можно сделать вывод, что для Левшина былинный князь Владимир Красно солнышко неотделим от исторического князя Владимира (Василия). Двор князя Владимира, по Левшину - что-то вроде рыцарского ордена. Первым из рыцарей
этого ордена оказывается Добрыня. Его покровительница, волшебница Добрада, наставляет его:
...никогда не отступай от добродетели <...> Видя слабого, насиль-ствуемого сильнейшим, - не пропускай защищати... Покровительствуй всегда нежный пол в гонениях и напастях; для того, что тем умягчится твой нрав, легко могущий ниспасть в зверство. [Ч. 1. С. 73]
Здесь Левшин дает следующие примечания:
Сии три пункта с того времени учинились общим правилом Богатырей. Оные читали им при вступление в сие звание, и обязывали сохранять под присягою.
Из сего видно, что Добрыня первый подал повод к учреждению ордена богатырского, и Владимир был первый оного учредитель [Ч. 1. С. 73-74].
Итак, наставления волшебницы превращаются в рыцарский устав, а князь Владимир Красно солнышко - в учредителя рыцарского ордена. Действительно, если былинные богатыри для Левшина -аналог европейских рыцарей, то учредителем и главой их ордена должен быть былинный князь, чей образ, как уже было сказано выше, слился с образом исторического князя Владимира. Не случайно именно повестью о Добрыне Никитиче и повестями о других богатырях, служивших князю Владимиру, Левшин открывает свой сборник. Русские былины для него - что-то вроде исторического свидетельства. Давая им рыцарскую интерпретацию, он фактически сближает древнюю Русь с просвещенной Европой. При этом не следует забывать, что образ исторического князя Владимира не только в православной, но и в светской традиции (начиная с эпохи Петра I) неотделим от идеи просвещения Руси. В русской литературе XVIII в. параллель между царем-просветителем Петром и князем-просветителем Владимиром становится общим местом. Первый пример подобного сближения - трагедокомедия Феофана Прокоповича «Владимир» (1705), которая была, по всей видимости, известна Левшину и могла оказать влияние на его творчество. Заметим, что и институт рыцарства, к которому такой интерес проявлял Левшин, появился в России при Петре I, когда в 1698 г. был учрежден орден Святого апостола Андрея Первозванного. В царствование Петра I рыцарская атрибутика стала частью придворного быта: в рыцарских доспехах зачастую изображают самого Петра, рыцари в латах присутствуют на придворных церемониях5.
Итак, Левшин возлагает на себя не только функции первого рассказчика русских сказок, но и функции просветителя, который обращается в этих сказках к наиболее возвышенным страницам истории своего Отечества.
Сочетание исторических и сказочных деталей становится для Левшина творческим принципом. Считая себя не только писателем, но и историком, он как бы чувствует ту ответственность, которую налагает на него миссия создателя первой русской «вив-лиофики романов». Не только в сказке о Добрыне Никитиче, но и во всех остальных сказках романного типа в связи с появлением очередного важного для повествования героя рассказывается история его происхождения. В сборнике Левшина мы встречаем подробную историю Милолики, невесты Владимира, Тугарина и других героев повествования, положительных или отрицательных. Подробнейшим образом рассказана история рождения и жизни главного героя, Добрыни. Решившись биться с Тугарином и услышав о необыкновенных качествах противника, которого не может убить ни один герой, рожденный женщиной, Добрыня рассказывает о своем рождении. Оказывается, что именно ему суждено победить чудовище, так как он был не рожден матерью, а вырезан разбойниками из ее чрева. Это несомненная аллюзия на трагедию Шекспира «Макбет» - там Макбета по тому же принципу убивает Макдуф. Использование мотивов трагедии Шекспира в сказке Левшина вполне в духе притязаний автора на интеллектуальную, а не только развлекательную, ценность его сборника.
2. Былинный сюжет в сказке Левшина
Нельзя, однако, не заметить, что в русских былинах победителем Тугарина был не Добрыня Никитич, а Алеша Попович. В то же время, сам Левшин упоминает об имевшемся у него и утраченном «в пожарный случай» «собрании древних богатырских песен», из которого он тут же цитирует - по памяти - эпизод битвы с Тугарином именно Добрыни Никитича:
У Тугарина собаки крылья бумажные;
И летает он, собака, по поднебесью.
(...........................)
Упал он, собака, на сыру землю;
А Добрыня ему голову свернул,
Голову свернул, на копье взоткнул [Ч. 1. С. 139-140]6.
До сих пор не удается атрибутировать эту цитату в сборнике Левшина. В сборнике Кирши Данилова, составленном, по всей видимости, в середине XVIII в., эпизод битвы Добрыни с Тугарином отсутствует, с Тугарином бьется Алеша Попович. Приведенный Левшиным фрагмент былины позволил А.М. Лободе7, а вслед за ним А.М. Астаховой8 сделать вывод, что у Левшина было не собрание Кирши Данилова, а, предположительно, какой-то другой сборник былин. В то же время нельзя исключать и возможности сознательно предпринятой Левшиным мистификации9.
Сюжет повести Левшина и его взаимосвязь с былинной традицией требует более подробного рассмотрения. Несмотря на всю вольность обхождения с былинными сюжетами, нельзя не заметить, что многие детали повествования в сказке-романе о Добрыне Никитиче взяты им из былин. Рассмотрим, например, описания отрицательного героя Тугарина в повести Левшина и в былинах. Важнейший атрибут Тугарина - бумажные крылья, которые делают его непобедимым. Этот атрибут встречается в процитированном Лев-шиным фрагменте «древнерусской песни» (см. выше).
Еще один возможный атрибут Тугарина - змеи, которые его сопровождают. Так, в одной из записей былины об Алеше Поповиче и Тугарине читаем:
Еще выяхал да Тугарин на чисто поле;
Круг Тугарина змеи огненные,
Змеи огненные да оплетаются10.
В основном тексте повести Тугарин и битва с ним изображаются следующим образом:
В мгновение невидно стало змиев, и является только Тугарин, парящий на крыльях бумажных. Он опускается к горе Киевской, отрывает великую оныя часть и, воздвигнув на высоту, надлета-ет на Богатыря, чтобы раздробить оного. <...> В сие смятенное мгновенье неустрашимый и привыкший к опасностям Тароп видит опасность господина своего. Он вынимает стрелу свинцовую, окропляет оную водами Бугскими, напрягает лук и поражает чародейные крылья Тугарина. Силы адские отженяются и оставляют Исполина, который упускает камень и стремглав разится о землю. Добрыня Никитич совершает судьбу его, он сходит с коня, наступает на горло чудовищу, и сильною своею десницею срывает страшную голову от дебелых плеч и, вонзая на копие, возглашает победу, а Тароп подтверждает оную, вострубив в рог ратный [Ч. 1. С. 138-141].
В этом описании боя с Тугарином все основные детали соответствуют былинной традиции: здесь есть и змеи, о которых уже говорилось выше, и бумажные крылья, и слуга, который помогает богатырю одержать победу. Скажем несколько слов о каждой из этих деталей. В былинной традиции бумажные крылья бывают как у Тугарина, так и у его коня. И тот, и другой варианты встречаются в былинах об Алеше Поповиче (при этом релевантно именно наличие крыльев; в некоторых вариантах они могут быть не бумажными, а огненными):
Таблица 1
1. Он смотрел собаку во чистом 3. - Дай ко ты, господи, дождичка
поле, частого да и мелкого,
Летает собака по поднебесью, Чтобы омочило у Тугарина
Да крылья у коня нонце бумажны крыльиця,
бумажные [С. 182]. Спустился бы Тугарин на сыру
землю [С. 194].
2. Тугаринова коня да крыльё 4. «Сошли, господи, крупчата дождя,
огнянно, Помочи у змея крылья
Да лётает-то конь да по бумажные!» [С. 199].
поднебесью. [С. 182-190]
Такая деталь, как молитва богатыря о дожде, присутствует не только в процитированных выше записях 3 и 4, но и в записях 1 и 2, и в большинстве былин о битве Алеши с Тугарином. Вариант 4 интересен также тем, что в нем победу над великаном одерживает не Алеша Попович, а его слуга. Как мы видели выше, в тексте Левши-на решающую роль в битве с Тугарином сыграл Тароп-слуга, пустивший стрелу в крылья чудовища. Левшин отказывается в своей повести от молитвы о дожде: очевидно, участие в поединке оруженосца в большей степени отвечало представлениям автора о традициях рыцарства, чем молитва. Однако и здесь поединок не обходится без вмешательства высших сил: стрела, которой Тароп поражает крылья Тугарина, окроплена водой из священной реки Буг. В записи 4 былины об Алеше и Тугарине («Алеша Попович и Еким Иванович»11) парубка Алеши зовут Еким. Еким или Аким - традиционное имя былинного слуги. В некоторых записях слугой Алеши оказывается Тароп или Тороп. Тороп упоминается в летописных сводах, как слуга Александра Поповича12. В былине, записанной от сказительницы М.Д. Кривополенновой, он оказывается
слугой Ильи Муромца [БЗП. С. 17]. В качестве слуги Добрыни Никитича Тароп выступает только в повести В. Левшина.
Выше мы говорили о том, что в былинной традиции с Тугарином бьется Алеша Попович. Однако в цикле былин о битве Добрыни Никитича со Змеем Горынычем есть ряд вариантов, где вместо Змея Горыныча - очевидно, по созвучию - фигурирует Тугарин Змеевич. Так, один из вариантов былины, записанный в XX в., называется «Добрыня Микитич и Змеище Тугарыще» (былина записана Т.А. Копержинским 10 августа 1943 г. в деревне Березник Нижнеилимского района Иркутской обл. от Акулины Ивановны Моисеевой)13. По сюжету этот текст имеет мало общего с былинами об Алеше и Тугарине и, очевидно, близок к былинам о Добры-не и Змее. Имя антагониста («Змеище Тугарыше») также созвучно традиционному «Змеище Горынище». Еще интереснее в смысле созвучий и ослышек другой вариант былины «Добрыня и Змей», где Добрыня едет биться со змеем в «Туги-горы»14. Механизм формирования этого топонима очевиден: он образован, вследствие ослышки, от традиционного, но, по-видимому, непонятного сказителю имени «Тугарин». Змей с горы (Горынище) и Тугарин сливаются в один персонаж и дают змея с «Туги-горы». Интересно также, что в некоторых записях былины о Добрыне и Змее у Змея Горы-ныча есть такой важный атрибут Тугарина Змеевича, как бумажные крылья:
Спас ли, Спас, боже милостивой, Мати пречистая пресвятая богородица! Создай, господи дождичка. Неоткуль гроза-туча накатилася, И скорым-скоро крупен дождь пошел; Подмочило у змея крылья бумажные, Падал змеишшо на сыру землю15.
Так или иначе, тексты, в которых с Тугарином бьется не Алеша Попович, а Добрыня Никитич, и в которых есть общие мотивы с былинами о битве Алеши с Тугарином, существуют в былинной традиции, помимо той несохранившейся песни, которую цитирует сам Левшин. Заметим, наконец, что Тугарин, в качестве «вассала» царьградского государя Константина, фигурирует во всех известных записях сказания о киевских богатырях, побивших богатырей цареградских16, а в повести Левшина Тугарин является мятежным вассалом болгарского князя Тревелия, брата Милолики, волею судьбы на некоторое время сделавшегося антагонистом Владимира. Во всех вариантах сказания фигурируют такие богатыри, как
Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович и Заолешанин (sic)17, то есть все герои древнерусских повестей Левшина, кроме Чурилы Пленковича.
Тому, что Добрыня в сказке Левшина выступает в амплуа, привычном для Алеши Поповича, есть и историческое объяснение. Добрыня - историческая личность, известная по летописям. Это вуй (дядя по материнской линии) князя Владимира. В 985 г. он вместе с Владимиром возглавляет поход на Болгарию. Тогда же Владимир женится на болгарской княжне Милолике. Милолика, княжна болгарская, фигурирует в сказке Левшина - это ее требует в жены Тугарин, восставший на своего господина, болгарского князя. Таким образом, сделав героем своей повести Добрыню, а не Алешу, Левшин в некотором смысле следовал принципу историзма.
Левшин постоянно балансирует между исторической достоверностью и былинной традицией. Знакомство с последней не могло не подвести его к мысли, что героические функции характерны прежде всего для Добрыни Никитича, тогда как Алеша Попович в былинах (за исключением, собственно, сюжета о бое с Тугарином) выступает скорее в комическом амплуа «бабьего богатыря». Не случайно в «Русских сказках», в «Повести об Алеше Поповиче Богатыре, служившем князю Владимиру», герой побеждает воинственную Царь-девицу своим мужским обаянием.
Как уже было сказано выше, материал «Повести о Добрыне Никитиче» далеко не исчерпывается воспроизведением былинного сюжета. Взяв на себя роль не только сказочника, но и просветителя, почти историка, Левшин рассказывает о своих героях массу подробностей, невообразимых в былинном тексте. Кроме того, Левшин ориентируется на западноевропейскую традицию, не столько сказочную, сколько романную, и это заставляет его дополнять сюжет своих сказок множеством фантастических, волшебных эпизодов. По всей видимости, эти эпизоды - то, чего не хватало в былине читателю XVIII в., знакомому с романной традицией, но незнакомому с фольклором: благодаря подобным вставкам непривычная былина достраивалась до привычного рыцарского романа.
3. Былинные формулы и метрика в сказках Левшина
В своей повести Левшин нередко имитирует тексты из «собрания древних богатырских песен». Так, например, о появлении До-брыни при дворе князя Владимира говорится в следующих выражениях:
1. Доспехи на нем ратные, позлащенные. А318
2. Во правой руке держит копье булатное; А3
3. на бедре висит сабля острая. 5+5
4. Конь под ним аки лютый зверь; А2
5. сам он на коне, что ясен сокол. А2
6. Он на двор въезжает не спрошаючи, не обсылаючи.
7. Подъезжает ко крыльцу красному, А2
8. сходит со коня доброго А2
9. (и) отдает коня слуге верному. (5+5)
10. Сам идет в чертоги златоверхие, княжецкие.
11. Слуга привязывает коня середи двора,
12. у столба дубового, ко тому ли золоту кольцу,
13. а своего коня к кольцу серебряну .(Х5)
14. «Как звать тебя по имени? Т
15. Как величают по отчеству? Т
16. Царь ли ты царевич или король королевич,
17. или сильный могучий богатырь, Т
18. или из иных земель грозен посол? Х5
[Ч. 1. С. 66-67]
В этом и подобных ему пассажах мы видим если не прямую цитату, то довольно точную имитацию былины, не только по содержанию, но и по структуре текста. Здесь легко вычленяемы характерные для былинной традиции формулы19, например: «Конь под ним аки лютый зверь; сам он на коне, что ясен сокол», «сабля острая», «въезжает не спрошаючи, не обсылаючи» и т. д. Текст у Левшина записан не в столбик, как записывают песенные произведения, а как прозаическое повествование. В то же время в этом тексте заметна ритмика былинного стиха. Подобным образом выглядят многие записи былин, сделанные в XVII-XVIII вв.: текст записан без разделения на стихи, но былинный ритмический строй зачастую прочитывается довольно отчетливо. Это позволило в свое время составителям сборника «Былины в записях и пересказах XVII-XVIII веков» дать в приложениях эти же тексты с примерным, искусственным разделением на стихи (БЗП. С. 219-234).
Чтобы проследить, каким образом Левшин воспроизводит былинный стих, мы сделали то же самое, то есть представили процитированный выше отрывок как стихотворный текст, в столбик. При разделении текста на стихи мы руководствовались следующим принципом: формулы (в тексте они выделены жирным шрифтом) не должны менять своей метрической позиции.
В полученном примерном тексте 13 строк из 18 метрически соответствуют былинному стиху (строки, не соответствующие бы-
линному стиху, набраны курсивом): в них преобладает двух- и трех-ударный акцентный стих (А 2, А 3), встречаются также трехсложные размеры (Т), пятистопный хорей, а также русский вариант славянского народно-песенного размера 5+520. В двух местах метрическую характеристику стиха мы заключили в круглые скобки. Мы поступили так со строками, которые при точном цитировании текста Левшина не соответствуют былинному стиху, но в которых характерные былинные размеры легко реконструируются. Цитирует ли Левшин некое определенное собрание богатырских песен или имитирует известные ему записи, в любом случае мы имеем дело не с песенным текстом, записанным в живом исполнении, а с его передачей в виде рассказа. Именно таким образом былины записывались, как правило, в XVII и XVIII вв. Метрическая картина при этом нарушалась. Левшин также следовал былинной метрике весьма произвольно. Например, в строке 9 («(и) отдает коня слуге верному») появляется нехарактерный для народного стиха в подобном месте сочинительный союз «и», а в строке 13 («а своего коня к кольцу серебряну...») несложно реконструировать в высшей степени характерный для былинного стиха пятистопный хорей (например, опустив союз «а» или, скорее, преобразовав слово «своего» в стя-женную форму «свого»). Разумеется, подобная реконструкция может быть лишь весьма условна. Ни о какой статистике здесь не может быть и речи. Мы хотим лишь показать, что механизм передачи «прозой» былинного текста в сборнике Левшина соответствует традициям записи былин, существовавшим в XVII и XVIII вв. Они, несомненно, были знакомы Левшину. Но для того, чтобы увидеть за прозаическим текстом (а именно так выглядели эти записи) метрический рисунок, нужно, чтобы читательское восприятие было к этому подготовлено. Соблазнительно предполагать, что Левшину случалось слышать былины в живом исполнении, и именно поэтому он настолько хорошо представлял себе мелодику былинного стиха, что оказался способен увидеть ее в письменном тексте и воспроизвести в своих сказках. Однако вопрос о знакомстве Левшина с устной былинной традицией остается открытым за недостатком доказательств.
4. Точность воспроизведения былины в сборнике Левшина
Помимо «Сказки о Добрыне Никитиче» в сборнике Левшина есть сказки о таких былинных богатырях, как Алеша Попович, Чу-рила Пленкович, Заолешанин и Василий Богуслаевич (точнее, в устной традиции, Буслаевич или Буслаев). Если в первых трех ро-
манные черты явно вытесняют былинные, то в последней сказке былинный сюжет воспроизводится довольно точно. В основе «Повести о сильном богатыре и Старословенском князе Василии Бо-гуслаевиче» лежит новгородская былина о Василии Буслаеве («Бой с новгородцами»). Если в циклах былин о Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче или Илье Муромце важен прежде всего элемент героики и волшебства, то в былине о Василии Буслаеве не менее значим социально-бытовой элемент. Возможно, именно социально-бытовой направленностью этой былины и объясняется тот факт, что, включая ее в свой сборник, Левшин пересказал ее довольно близко к тексту, практически не изменив содержание, не привнеся романных деталей. В то же время, весьма точно передавая основные детали народных былин о Василии Буслаеве, Левшин решительным образом переосмысливает конфликт в этих текстах и образ главного героя [БЗП. С. 303-304]. «Повесть о Василии Бо-гуслаевиче» имеет подчеркнуто государственнический характер. Герой «Повести» - сын и законный наследник новгородского князя. Новгородские посадники боятся, что он приберет их к рукам и захочет «владеть своею волею». Подпоив его на пиру, они провоцируют его на похвальбу, а когда он хвалится, что «быть Нову-горо-ду всему за ним», поднимают на него новгородскую рать. Василий с товарищами Фомой и Потанюшкой (это тоже персонажи былины о Василии Буслаеве) побивает новгородцев и становится новгородским князем. В повести фигурируют и такие былинные персонажи, наделенные необыкновенной силой, как «Старичише Пе-легримише» (вар. «Перегримище») и «девушка-чернавушка». Таким образом, Левшин сочетает в своей повести былинные детали и историческую подоплеку - стремление новгородских посадников к самоуправлению и подавление новгородской независимости. Сам Василий в повести - безусловно положительный герой, стоящий на позиции справедливой власти, а его похвальба и его жестокость спровоцированы посадниками. Сюжет повести Левшина не случайно лег в основу комической оперы Екатерины II «Новгородский богатырь Боеслаевич».
В «Повести о славном князе Владимире киевском солнушке Всеславьевиче и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче» к такому приему, как подражание былинному стиху, Левшин прибегает лишь эпизодически. «Повесть о сильном богатыре и Старословенском князе Василии Богуслаевиче», тоже написанная сплошным текстом, без разбивки на стихи, при этом вся целиком имеет мелодику тонической былины. Для того, чтобы сходство повести Левшина с классической былиной проявилось нагляднее, приведем отрывок из нее с разбивкой на стихи (как мы сделали вы-
ше, в отрывке из «Повести о Добрыне Никитиче»), в сопоставлении с отрывком из былины о Василии Буслаеве из сборника Кирши Данилова21:
Таблица 2
Левшин Кирша Данилов
Тут с ними встретилась девченочка, Чернешенька, малешенька; Она шла из избы приспешныя В реку Волхов по воду. На плече у ней коромыслицо, Не тяжелое и не легкое, Всего весу в нем триста пуд. Увидевши то невежество, Скричала она к мужикам и посадникам: «Ох вы, б... дети неудалые, Сметь ли бы вам ходить на широкий двор спрошаючи? Почивает еще наш батюшка Василий Богуслаевич! А вы сюда греметь пришли! Погоню я вас с широка двора». -Не дали ей докончить слов, Принялись ее колотить в дубины вязовые. За ту шутку девчонка осердилася, Бросает она ведры дубовые, Берет в руки свое коромыслицо, Гонит она их с широка двора На улицу Рогатицу. Где лишь раз махнет, тамо улица, А в другой хватит - с переулочками. Побивала девчонка тысячу, Добивалася она до трех полков. [Ч. 1. С. 2-23] И та-то девушка чернавушка На Волхов-реку ходила по воду, А взмолятся ей тут добры молодцы: «Гой еси ты, девушка чернавушка, Не подай нас у дела ратного, У того часу смертного». И тут девушка чернавушка Брала она ведро кленовое, Брала коромысло кипарисово, Коромыслом тем стала она помахивать, По тем мужичкам Новогородскиим, -Прибила уж много до смерти, И тут девка запыхалася, Побежала к Василью Буслаеву22.
Выбранные нами отрывки близки как сюжетно, так и метрически.
Итак, мы видим, что повесть Левшина о Василии Богуслаеви-че, не считая государственнической направленности, о которой уже
говорилось выше, в остальном очень близка к былинной традиции - это самая «былинная» из всех древнерусских повестей Левшина. То, что «Повесть о Васильи Богуслаевиче» вся написана былинным стихом, можно объяснить следующим образом: именно в этом тексте автор почти полностью, за исключением охарактеризованных выше отступлений, следует традиционному былинному, а не вымышлено-романному сюжету. Имитация былинного стиха смотрится наиболее органично там, где и былинный сюжет соблюден наиболее последовательно.
Если в других «повестях древнерусских» весьма значителен элемент романа и волшебной сказки, то в повести о Васильи Богус-лаевиче он отсутствует, и не случайно: в социально-бытовых былинах, к каковым относятся былины о Василии Буслаеве, элемент волшебного существенно ниже, чем в богатырских. Очевидно, именно поэтому Левшин счел романные наслоения неуместными в своей «Повести о Василии Богуслаевиче».
В. Левшина, наряду с М. Чулковым и М. Поповым, не случайно считают одним из первых русских фольклористов. Г.А. Гуков-ский пишет о сборнике Левшина «Русские сказки»: «Волшебные сказки Левшина сходны с чулковскими.; их отличием является стремление связать их содержание непосредственно с русским былевым эпосом; в них действуют князь Владимир, Добрыня, Тугарин Змеевич, Чурила Пленкович, Алеша Попович и др.; в них много отдельных деталей и выражений, взятых из былин. Но все это тонет в материале волшебно-рыцарского романа и в материале сказочном. Левшин не задавался целью напечатать произведения русского фольклора; он ограничился тем, что подцветил волшебную сказку книжного происхождения былинными именами и кое-где былинными формулами»23.
В то же время выше мы показали, что былинные черты носят в сборнике Левшина не столь уж поверхностный характер. Более глубокое, чем принято считать, знакомство Левшина с былинным материалом доказывается, на наш взгляд, не употреблением блинных эпизодов и формул, а тем, что в сборнике «Русские сказки» тип использованного былинного сюжета строго коррелирует с точностью его воспроизведения. Если в повестях на сюжет героических былин романные наслоения весьма многочисленны, а использование былинного стиха носит окказиональный характер, то в «Повести о Василии Богуслаевиче» и сюжет социально-бытовой былины, и былинный стих воспроизведены весьма последовательно. Для столь системного подхода необходима чуткость к хорошо знакомому материалу, а не поверхностный интерес к экзотике.
Примечания
1 См.: Савчент С.В. Русская народная сказка. История собирания и изучения, Киев, 1914.
2 См.: Корепова К.Е. Русская лубочная сказка. Н. Новгород, 1999.
3 Цит. по: Сиповский В.В. Очерки из истории русского романа. СПб., 1910. Т. I. Вып. 2. С. 78.
4 Левшин В.А. Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях. Сказки народные и прочие, оставшиеся через пересказывания в памяти приключения. М., 1780. В 6-ти ч. (В предисловии пагинация отсутствует.) Дальнейшие ссылки на это издание даются в тексте с указанием части и номера страницы.
5 Николаев С.И. Рыцарская идея в похоронном обряде петровской эпохи // Из истории русской культуры. М., 1996. Т. III.
6 Цитируя эту «древнерусскую песню», Левшин дает и ее «голос», то есть нотную запись, которая тоже имелась в сгоревшем собрании песен.
7 Лобода А.М. Русский богатырский эпос. Киев, 1896.
8 Былины в записях и пересказах XVII-XVIII веков / Сост. А.М. Астахова, В.В. Митрофанова, М.О. Скрипиль. М.; Л., 1960. Дальнейшие ссылки на это издание (в сокращении - БЗП) даются в тексте с указанием страницы.
9 Еще одно объяснение подмены одного былинного богатыря другим предложил в личной беседе Г.А. Левинтон: имена «Добрыня» и «Алеша» эквиритмичны, и замена могла быть связана с ошибкой памяти Левшина, который мог запомнить «Добрыня» вместо «Алеша», «Добрынюшка» вместо «Алешенька» и т. п.
10 Добрыня Никитич и Алеша Попович / Сост. Ю.И. Смирнов, В.Г. Смолицкий. М., 1974. Все цитаты в таблице 1 даны по данному изданию.
11 Там же. С. 195-199.
12 Там же. С. 336.
13 Там же. С. 54-56.
14 Там же. С. 15-24.
15 Там же. С. 35.
16 Там же. С. 148-165.
17 В записях былин этот богатырь фигурирует как Залешанин. По Левшину это -Заолешанин, сын Громобоя. При этом сам Левшин объясняет имя богатыря тем, что в младенчестве волшебница Добрада унесла его «за леса Клязмские», и добавляет, что «собственное имя его было Звенислав» (Левшин В.А. Указ. соч. Ч. 5. С. 119).
18 Мы цитируем текст с примерной разбивкой на стихотворные строки. О принципах разбивки см. ниже. После каждой примерной строки дается ее метрическая характеристика.
19 Под термином «формула» мы понимаем характерное явление эпической традиции, которое, применительно к поэзии Гомера, М. Пэрри определил как «группу слов, регулярно используемую в одних и тех же метрических усло-
виях для выражения данной основной мысли» (Лорд А.Б. Сказитель. М., 1994. С. 42).
20 Бейли Дж. Избранные статьи по русскому народному стиху. М., 2001. С. 227-272.
21 Мы цитируем здесь сборник Кирши Данилова не как прямой источник Левшина, а как пример того, в каком виде былина о бое Василия Буслаева с новгородцами могла быть известна в эпоху создания Левшиным «Русских сказок».
22 Кирша Данилов. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым, и вторично изданные с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и нот для напева. М.: Тип. Селивановского, 1818. С. 79-80.
23 Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. М., 2003. С. 205.
