CC BY
35
Игнатьев Д.Ю.
Кандидат философских наук, кафедра эстетики и этики, Российский государственный педагогический университет имени А.И. Герцена
СИНТЕЗ СВЕТСКОЙ И ДУХОВНОЙ ОБРАЗОВАННОСТИ В КУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ «ДОПЕТРОВСКИХ УНИВЕРСИТЕТОВ»
Аннотация
Данная статья представляет собой попытку философского осмысления отношений между богословским и светским образованием, возникших в России в XVII — XVIII веках. Проблема формирования культуры полемического дискурса находится в центре внимания автора.
Ключевые слова: светское образование, духовное образование, университет, полемический дискурс
Keywords: secular education, theological education, university, polemical discourse
Основание университета, где место теологического факультета занял философский, ознаменовало собой «расторжение брака» между Церковью и Культурой. В результате Россия столкнулась с феноменом бескультурной церкви и внецерковной культуры. Живое религиозное чувство в университетских стенах, не умерев вовсе, оказалось направленным на науку (и философию), что привело к обожествлению философии и науки многими людьми «нового направления». В то время как на Западе наука была методологией, ремеслом, в России она превращается в «высшую духовную жизнь, как разрешение «роковых вопросов» — как практику истины» [2,205]. Когда место церковного предания заняла наука, тогда уверовали в науку, которая как религия потребовала служения, проповедания и поклонения, а не труда и мастерства, что отразилось в соответствующем лексиконе студентов: верить в науку, исповедовать то или иное научное направление, ходить в университет как в храм науки, страдать за науку и проч. Сами же научные истины оказались вторичными по отношению к понятию правды, которая положительной научной истине вполне могла противоречить. Русское представление об истине не логосно, а эросно: согласно такому представлению истину можно лишь проживать, сливаться с ней, испытывать состояние приобщения к ней, отсюда университет — храм науки, где происходит причащение истиной, где истина снисходит как благодать и озаряет внутреннего человека своим светом. Как всякая религиозная догма, подобным образом воспринятая наука не терпела критического осмысления. Студенты смотрели на нее не как на описание законов природы, а как благодать, которая должна излиться на них в храме-университете и преобразить сначала их самих, а затем и весь народ. Очевидно, что в такой ситуации большее значение имеет фигура проповедника, а не положительное содержание его проповеди.
Этот конфликт имел серьезную историко-культурную обусловленность, поскольку «убеждение в преимуществах богоугодного «невежества» («невъгласства») перед горделивой ученостью» является одним из «наиболее устойчивых топосов древнерусской литературы» [1,22]. Любопытство, критический навык мышления, склонность к рациональной аргументации воспринимались в русской средневековой культуре как греховная похоть ума. Русская церковь, воспринявшая православие от греческой церкви уже после эпохи Вселенских соборов, не знала культуры диспута, она с готовностью принимает византийскую литургическую эстетику, но отвергает искусство полемики, риторики и рациональной богословской доказательности. Возникновение университета в России укладывается в общую схему интереса к игровому и курьезному в культуре
русского барокко XVIII века. В игре необходимы правила и определенная территория: университет по отношению к универсантам и выступает в такой регулирующей роли, позволяющей возникнуть игре. В этом смысле разделение на партии, кружки, направления есть лишь форма условного разделения играющий на команды, чтобы игра состоялась. Россия очень тосковала по этому свободному игровому началу, которое неизбежно отождествлялось с европейской культурой в целом, с ее институтом свободных ассоциаций (корпораций) и развитыми формами полемического дискурса. В реальном культурном пространстве имперской России эти европейские начала не были реализованы, что заставляло искать/создавать их в пространстве искусственном, компенсируя их реальный недостаток. Не удивительно, что в такой ситуации русский университет, рожденный в чувственный XVIII век, для которого центральными были категории любопытства и куриозности, отворачивается от церкви, как носительницы принципиально противоположных ценностей.
Попыткой изменения подобных взаимоотношений между церковью и светской культурой был опыт Киево-Могилянской и Славяно-греко-латинской академий (так называемых «допетровских университетов»), где философия, риторика, физика и прочие светские дисциплины изучались наряду с теологией, при этом теологический курс венчал образовательную программу этих академий, т.е. путь к богословию осуществлялся через светское знание и философскую традицию. В Славяно-греко-латинской академии преподавали схоластическую философию, что было прогрессивным явлением для Руси XVII века, поскольку этим закладывались основы западного рационалистического дискурса, развивалось формально-логическое мышление. Изучение философии предшествовало изучению теологии, т.е. наука и культура в целом мыслились как путь к богословию. Дальнейший опыт развития отечественной системы образования указывает на их противопоставление, а не взаимодополнение.
Острожская академия, Киево-Могилянская и Славяно-греко-латинская академии были учебными заведениями переходного типа: от Средневековья к Новому времени. Российский университет прервал естественный процесс развития отечественной системы образования, он стал непроницаемой границей между русской средневековой и новоевропейской образовательными традициями. Весь предшествующий опыт был объявлен «мраком», была разорвана «времен связующая нить».
Очень важно, что в Острожской академии осуществлялся диалог как с западными университетами, так и с Афоном. Подобная направленность характерна и для Киево-Могилянской и Славяно-греко-латинской академий, которым отчасти удалось реализовать принцип «быть православным (русским) по духу и европейцем по образованию». Из этих учебных заведений выпускались православные монахи, получившие европейское образование. Подобный опыт мог стать основой для формирования православной духовности и светской образованности (культуры) западно-европейского типа.
В Европе университет находится в непосредственной близости к Церкви как хранительнице духовных ценностей народа; он рождается из сердца Церкви (Ex Corde Ecclesiae). Это обеспечивало жизнеспособность университета в течение длительного времени: кризис католической церкви оборачивается кризисом университета. Секулярный же XVIII век как духовная родина российского университета определил конфликт между университетом и государством византийского образца, который развивался на протяжении всего XIX века. Университет (как и общество) оказывается более передовым по отношению к государству, он живет в ином «культурном» времени, воспринимает всякую государственную власть как «вчера» просто в силу своей исследовательской природы. Университет Нового времени инновационен по определению. В России его исследовательская функция постоянно отдвигалась на второй план как в силу того, что государству были нужны чиновники сегодня (прагматическая причина), так и в силу того,
что ориентация университета в первую очередь на преподавание в большей степени соответствовала эстетическому чувству времени государства, которое обращено к прошлому. Кроме того, сама критическая природа научного исследования мало соответствовала догматическому сознанию империи, впрочем, точно так же критицизм и скептицизм были чужды характеру русской интеллигенции, склонной к догматизму и идолопоклонству.
Секулярный университет породил секулярную, антиклерикальную интеллигенцию. Богословие было в нем внешне привнесенным имперским элементом, а не ядерной структурой, как в западных университетах. Теологический факультет был тем замковым камне, который запирал свод всего университетского здания, определяя его универсальность. Церковность университета определяла его универсальность в отношении права поступления в него всех чад церкви, универсальности языка, признания дипломов во всем пространстве католической ойкумены, методологии. Идея универсальности российского университета содержалась в идее абсолютности и универсальности империи.
Причина трудностей, связанных с развитием высшего образования на Руси, кроется в том, что любая форма высшего учебного заведения подразумевает наличие исследовательской деятельности, не просто трансляцию, но производство нового знания. Именно это, а не качественный уровень и объем преподаваемого знания делает учебное заведение «высшим». В связи с этим важнейшей целью обучения в высшей школе является формирование навыков критического мышления, собственной исследовательской инициативы и умения доказательного представления и защиты полученных результатов. Исследовательская работа формирует особый тип личности, склонной к критическому отношению к миру и характеризующейся высоким уровнем полемической культуры. Иначе говоря, формируется диалогическая форма мировосприятия и мироотношения.
Культурный тип Московии едва ли можно назвать диалогическим. Принявшая православие в состоянии сформировавшейся догматической системы, Русь не унаследовала от Византии светскую античную культуру, переосмысленную в свете христианской веры, но все же сохранившую свой характер. В основе этого античного компонента лежали понятия агона и агоры, т.е. тех культурных элементов, которые обусловили развитие эстетики полемического дискурса и корпоративной культуры в западноевропейском пространстве. Теологические диспуты отсутствуют в России практически до XVII века; диалог с инакомыслящими практически не осуществляется, он заменяется властными действиями по борьбе с ересями и расколами.
Не подразумевает диалогической формы взаимодействия со своим народом и обществом авторитарная (монархическая) власть Московии. В такой ситуации тонкая общественная прослойка новой складывающейся формации испытывает потребность в новом культурном институте, способном удовлетворить дефицит полемической и корпоративной культуры европейского типа; таким институтом суждено было стать университету, возникающему на русской почве не благодаря, а вопреки культурной обусловленности.
Революционные петровские перемены привели к тому, что не получили своего развития и завершения формирующиеся культурные институты, которые могли оказаться более гармоничными для русской культуры. Например, было искусственно пресечено развитие системы образования по образцу Киево-Могилянской и Славяно-греко-латинской академий. Это юго-западное влияние на русскую образовательную парадигму, благодаря которому происходило приобщение к западной рационалистической традиции, было подобно межкультурной коммуникации с балканским регионом, посредством которой средневековая Русь приобщалась к православной византийской культуре. Страх
перед «окатоличиванием» заставил отказаться от этого приобщения к европейской культуре через малороссийский буфер и обратиться к протестантской университетской традиции, являвшейся чуждой для России. Монологический авторитаризм не развил на русской почве юго-западные тенденции свободной ассоциации (православные братства) и открытого диспута (защита православной веры перед лицом латинян и униатов). Культурная ситуация, в которой находились православные на территории Польши, требовала освоить эти модели поведения, для того чтобы выжить в условиях постоянной полемики (агональный элемент). Подобное поведение оказывается избыточным и опасным для культуры властного монолога. Риторическая и полемическая направленность Острожской, а затем Киево-Могилянской академии была обусловлена реальной культурной ситуацией. Появление этих учебных заведений было вызвано насущной жизненной потребностью, поэтому воспитываемые в них навыки диспута были обращены к жизненной практике, в то время как развитие культуры спора в стенах российских университетов было способом удовлетворения культурной жажды вне реальной прагматики, что обусловливало поверхностность и суесловие полемического дискурса. Возникновение «допетровских университетов» во многом сходно с зарождением европейских университетов, которые были призваны удовлетворить нужды развивающейся городской культуры. Синтез богословия и светского знания, первенствующее значение церкви в устроении университетской жизни по монастырскому образцу, внимание к латинскому языку, благодаря которому осуществлялась живая связь с античной традицией, общая полемическая направленность — все эти черты в равной степени характерны и для средневекового западного университета и для юго-западных академий XVII века.
Вместо этих форм появляется гибридная модель (кентавр) университета: немецкого по способу организации, но направленного не на свободное исследование, а на подготовку чиновников в соответствии с французской образовательной моделью. Опыт Киево-Могилянской и Славяно-греко-латинской академий, сочетающих в себе церковную и светскую образованность, мог бы оказаться более успешным для формирующейся империи византийского типа с идеалом симфонии церкви и государства; к тому же академия являлась более современным типом учебного заведения, чем университет, который к XVIII веку был уже архаизмом. Очевидно, что создание университета подчеркнуто светского типа в клерикальном государстве должно неизбежно привести к конфликту с системой. Испугавшись опыта допетровских академий и православных братств с их культурой свободно ассоциации и полемики, череда петровско-елизаветинских реформ вызвала к жизни социо-культурный институт, которому суждено будет аккумулировать в себе волю общества к корпорации и диспуту. Культурная неукорененность университета в русской почве обусловит радикализм развития этих тенденций и силу сопротивления им со стороны государства.
Отказ от опыта «допетровских университетов» с их идеей синтеза светской и церковной образованности обусловил дальнейший путь развития отечественной философии, для которой было характерно недоверие к возможности восхождения к вершинам христианской духовности по пути культуры, что породило атеистическую рациональную философию и совершенно не доверяющую философии церковную духовность. А.Ф. Степун выражает свой восторг по поводу встречи в России интеллигентов новой формации, которые «и Бога не отрицают, и культуру любят» [2,181], т.е. он свидетельствует о возможности достижения в эпоху Серебряного века образовательного идеала, сформулированного еще в XVII веке.
Литература
1. Богданов К.А. О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — 348 с.
2. Степун А.Ф. Бывшее и несбывшееся. — СПб.: Алетейя, 2000. — 644 с.
