CC BY
56
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2014. №2(36)
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ. ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 82.0:821.161:821.51:82-1/-9
СИНТЕТИЗМ КАК ЯВЛЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА
© В.Р.Аминева, Л.Г.Ибрагимова
На примере произведений татарских писателей 1-й трети ХХ в. (Ф.Амирхана «На перепутье», Ш.Камала «Испорченный звонок», «Звуки курая») исследуются разные формы синтеза принципов реалистической и модернистской поэтики. Определяются уровни художественной структуры произведений, на которых она осуществляется, и приемы интеграции элементов, принадлежащих к разным художественным системам.
Ключевые слова: русская литература, татарская литература, реализм, модернизм, субъектная сфера, психологизм.
Художественная картина мира, которая создается в произведениях ряда русских и татарских писателей начала ХХ в., может быть названа синтетической по своей природе, поскольку в ней романтические и реалистические принципы и приемы художественного изображения взаимодействуют с модернистскими тенденциями.
Синтетизм, определяющий парадигму художественной культуры этого периода, проявляется, как установлено В.А.Келдышем, Л.А.Коло-баевой, Т.В.Болдыревой, В.В.Заманской и др., в поэтике произведений Л.Андреева. В.А.Келдыш считает, что творчество писателя революционных лет наиболее приближено к полюсу реалистической литературы. А период 1906-1908 гг., ознаменованный ощущением у Андреева духовного кризиса, сближается с модернистским полюсом литературы: «На смену пафосу приходит горестно ироническая нота» [1: 240]. По мнению Л.А.Колобаевой, детерминация героев на разных уровнях, изображение состояния отчуждения, одиночества человека с самых разных сторон -«как следствие неравенства людей, нарушенного, формального их общения, прогрессирующего взаимонепонимания» [2: 128], позволяет отнести Л.Андреева к кругу писателей-реалистов. В то время как обращение к проблемам отчуждения, одиночества, обезличивания человека и особенности изображения этих состояний сближают творческий метод Л.Андреева с модернистскими направлениями, Т. В. Болдырева доказывает, что художественная система писателя не может быть соотнесена ни с одним из художественных направлений, хотя черты многих из них формально закрепились в ней, так как она строится на ми-фосимволическом коде, репрезентативными средствами которого являются мифологемы,
символы, архетипические образы и сюжеты [3: 7]. В.В.Заманская прослеживает процесс трансформации реализма Л.Андреева в модернизм. Изображение экзистенциальных сфер человеческого бытия, сужение психологизма до исследования деформированной психики одинокого человека, усиление идеи роковой обреченности человека на одиночество, как показывает исследователь, складываются в единую модель психологического экзистенциализма в виде целостной, завершенной эстетической системы [4: 110-142].
Переходный, пограничный характер литературы начала ХХ в. демонстрирует и творчество И.А.Бунина. И.П.Вантенков утверждает, что «творческий метод Бунина в своей основе всегда был глубоко реалистическим, а его поэтика и стиль прочно опирались на традиции русской классики» [5: 3]. Противоположную точку зрения высказывает Ю.Мальцев, считающий, что И. Бунин был достаточно далек от традиционного реализма и своим мироощущением, и своей поэтикой: «... расширение художественной впечатлительности и усложнение самосознания приводят к тому, что у Бунина мы находим совершенно новое, отличное от "реалистического", понимание человеческой психологии и человеческого характера» [6: 119]. Умение уловить в человеческой личности непредвиденность в поступках, изменчивость, многоплановость натуры сближало Бунина с некоторыми символистами, в частности с А.Белым [6: 122]. М.А.Полякова отмечает отражение в творчестве И. Бунина основных тенденций литературы конца XIX - начала XX столетия - «расширение рамок реалистической литературы за счет обогащения ее новыми средствами художественного выражения» [7: 101]. Это выражалось в ослаблении эпичности и уси-
лении лиричности и субъективности в повествовании. А.А.Волков, обращаясь к проблеме использования художественных открытий психологического анализа в литературе XIX-XX веков, подчеркивает, что тенденция модернизма, заключающаяся в обособлении человека от внешнего мира, коснулась и И.Бунина: «В его творчестве <...> подчас проявляется странное соседство реализма с некоторыми принципами модернизма» [8: 305]. Ряд ученых (И.П.Вантенков, Е.М.Болдырева, Г.А.Голотина и др.) констатируют взаимодействие художественных принципов реализма и импрессионизма в произведениях Бунина. Импрессионистические тенденции проявляются на разных уровнях художественной системы писателя: в способах и приемах психологического изображения, новом понимании субъективного и объективного и их подвижной взаимосвязи, в жанрово-композиционной структуре произведений, стиле писателя [см.: 5, 9, 10].
Возникающие в искусстве XX в. пограничные явления, промежуточные состояния, обусловленные полиморфностью художественного развития, представляют собой закономерность как индивидуально-авторскую, так и общелитературную. «Татарская литература 1-й трети ХХ в., как и современная ей русская литература, становится эстетически многослойной и отличается плюрализмом и синкретизмом существования разных художественных направлений» [11: 158].
Д.Ф.Загидуллина, исследуя механизмы внут-рилитературной синтезации в татарской литературе начала ХХ в., устанавливает два способа, которыми она осуществляется: «Первый способ определяется воссозданием дополнительного эмоционального, импрессионистического сюжета. Второй способ включает в себя символизацию текстового пространства с помощью психологических вставок [12: 39]. Эту же функцию выполняют устойчивые структурно-семантические комплексы. Такова, например, символика солнечного затмения в романе Г.Ибрагимова «Молодые сердца», написанного, как принято считать, в соответствии с традициями романтической эстетики. А.М.Саяпова, анализируя это произведение в контексте философии экзистенциализма, приходит к выводу, что «образ затмения порождает образ странного мира, в котором господствует страх перед пугающей темнотой («куркыныч карацгылык»). <...> Таким образом, в социально-философской концепции автора затмение - причина той злой силы, которая лишает человека сознания, ввергая его в состояние оцепенелого недоумения-покоя перед открывающейся пустотой, устрашающей бездной жизни времени катастроф» [13: 70-71]. В повести
Ф.Амирхана «Хаят» душевное состояние и мироощущение героини передают символические метафоры «холодной весны» и «темной ночи»: «Экзистенциальным холодом веет от весны жизни Хаят, так как понимание необходимости подчинения правилам шариата, по которым жила семья героини, восторжествовало» [13: 113]. В повести Ш.Камала «Чайки», имеющей ярко выраженную реалистическую направленность, в качестве приемов субъективного «пересоздания» мира в модернистском духе выступают пейзажные описания, сказочно-мифологические образы и мотивы [см.: 11]. В повести Ф.Амирхана «Татарка» синтез национально-восточных традиций с художественно-эстетическими принципами европейского и русского модернизма осуществляется на уровне жанровой структуры произведения [14: 161-167].
Соединение элементов, принадлежащих к разным художественным системам, проявляется и в особенностях организации субъектной сферы произведений татарских писателей. Рассмотрим в качестве примера роман Ф.Амирхана «Урта-лыкта» («На перепутье», 1911-1912), произведение, в котором, по наблюдениям Р.К.Ганиевой, отразилось «качественно новое художественное осмысление жизни татарской учащейся молодежи (студентов, курсисток, реалистов), интеллигенции» [15: 96].
В критике и литературоведении роман «Ур-талыкта» принято анализировать в рамках художественных принципов реализма. Действительно, в произведении воссоздается широкая панорама национально-исторической действительности начала XX века: описывается устройство города, дается точный расклад жизни разных слоев населения (от студентов до мелких промышленников), изображается культурная жизнь Казани, представлен быт и уклад жизни студенческой среды, формирующей характеры героев эпохи: «Писатель хорошо видел зависимость изображаемых характеров от изображения обстоятельств <...>, оперирует терминами мэгыйшэт (жизнь, бытие), мехит (среда), даирэ (жизненное окружение), тарихи эхваль (историческое состояние). <. > Эти самобытные номинации вызывают представление о социальном жизненном фоне, жизненном окружении, об эпохальных общественных, национально-бытовых условиях, мотивирующих социально-психологический, нравственный облик литературных личностей» [15: 84]. На примере Саматова, Солтанова, Му-хамета и Насимы Сулеймановых, Габдуллы Гомерова, Шарифа и других студентов и курсисток автор дает характеристику целого поколения, оказавшегося перед выбором между двумя типа-
ми жизни - старой и новой. Герои размышляют о судьбах нации и ее культуры, высказывают идеи о преобразовании жизни татарского народа. «. через изображение ежедневной обыденной жизни героя, через его переживания Фатих Амирхан стремится раскрыть нечто глубинное, социально значимое: поиски татарской молодежью 19061911 годов идеалов переустройства общественной и духовной жизни татар» [16: 97].
С другой стороны, композиция романа характеризуется привязанностью к образу главного героя, предметом изображения становятся процессы взаимодействия сознательного и бессознательного в психологии человека, механизмы его восприятия, работа памяти, вследствие чего объективная картина мира теряет свою цельность. Так, каждый день в одно и то же время Хасан незыблемо исполняет один и тот же ритуал - присоединяется на Воскресенской улице к «потоку» возвращающихся после учебы студентов, курсисток, гимназисток. Ни одно лицо, ни одна черта или деталь не остаются без внимания героя. Его сознание фиксирует красоту и правильность черт лица, стройность силуэта, отмечает одетую набекрень шапку, девичью игривую речь, шаловливый взгляд, кусочек белого фартука, анализирует внешние недостатки двигающихся в толпе молодых людей. Хасан целиком - физически и духовно - внедряется в эту «шумящую, галдящую» массу, чувствует себя частью движущегося потока, вливается и живет жизнью этих людей. Ф.Амирхан подчеркивает в герое острую наблюдательность за жизнью окружающего мира, устойчивый интерес к переживаниям и ощущениям других людей, которые сочетаются с самопознанием, самоанализом и самосозерцанием. Таким образом, реальностью в произведении татарского писателя становится пространство сознания персонажа, транслируемое в виде потока мыслей Хасана Арсланова.
Исповедальная форма повествования, через которую представлен внутренний мир героя, делает читателя непосредственным свидетелем происходящих событий и наблюдателем внутренних движений героя, мыслительной работы его сознания. Так, ежедневные прогулки по Воскресенской улице, легко объяснимые, на первый взгляд, как стремление быть ближе к прогрессивно настроенной молодежи того времени, на самом деле имеют в сознании Хасана совсем иное значение. Такое пристальное внимание к толпе истолковывается стремлением внутреннего «я» героя к прекрасному, желанием почувствовать себя частицей «потока», единицей целого. «Хэсэн бу матурлык, бу сейкемлелек эчендэ Y3-Yзен бетенлэй онытып, исергэн сымак йеренергэ
тотынды» [17: 191]. В пестрой толпе торопящихся куда-то студентов и курсисток он ненадолго забывает о своей жизни, кажущейся ему прозаичной и вяло текущей: «Аз гына бер вакытка булса да ул Yзенец тормышыньщ эчпошыргыч якларыннан аерылды, хэтта аларны онытты да ^з алдындагы матурлык белэн генэ гомер серэ башлады. Ул, hэр куннец шушы вакытында шул тойгыны, шул исереклекне, шул матурлык белэн генэ сулу алып, тормышныц башка якларыннан бетенлэйгэ-бетенлэйгэ аерылып торуны эзлэп, бу ^иргэ килэ иде. Ьэм кыска гына бервакытка шул эзлэгэн нэрсэлэрен табып та тора шикелле иде» [17: 191].
«Приемами художественно-психологического анализа личности героя становятся внутренние монологи, «замещенная» прямая речь, психологический комментарий. В человеке, детерминированном неустойчивостью и противоречивостью народно-национального бытия, Ф.Амирхану, как и Л.Н.Толстому, важно выявить процессное («текучее») состояние души» [18: 157]. Повествовательный способ передачи внутренних ощущений субъекта складывается путем сращения описания эмоционально-психологического состояния и свободного косвенного дискурса. Рассуждения, показанные как особая манера представления мыслей и взглядов героя, репрезентируются читателю путем комбинирования стиля речи героя с косвенными сообщениями повествователя. Такого рода субъектные структуры позволяют выразить точку зрения героя с добавлением ироничного комментария повествователя. Таким образом, можно констатировать характерный для модернистской поэтики тип субъектной архитектоники - отсутствие внешних границ между субъектами речи и сознания.
В сознании героя выстраиваются целые алгоритмы развития событий, в которых смещаются и сложно пересекаются временные пласты «прошлое - настоящее - будущее». Собираясь на встречу с товарищами на квартиру к Сулеймано-вым, Хасан в настоящем времени четко представляет события предстоящего вечера. Пространственно-временные характеристики действительности в романе становятся относительными и взаимопроникаемыми. Пласты предшествующей жизни (воспоминания о купленных когда-то вещах) и предполагаемого, но уже свершившегося в сознании героя будущего выступают как нечто более существенное и грандиозное, чем реальные факты действительности, входящие в сознание личности в данный момент. В сознании Хасана проносятся картины предполагаемого будущего. Он слышит шутки и колкие
замечания острых на язык товарищей, если он вдруг решит надеть сейчас белый воротничок и щегольской галстук; видит презрение и осуждение других студентов за свое желание выглядеть по-европейски. При этом ощущения, переживания, ассоциации, бессознательные импульсы перебивают друг друга и переплетаются, создавая эффект «потока сознания» и воспроизводя эмоции именно в той последовательности и в том виде, в каком они появляются на поверхности сознания: «Ак яка белэн галстукныц Yзенэ килешэрэк тешкэнен белсэ дэ, ул Селэймановларга алай Yрэ катып баруны ике сэбэп белэн килештереп бетерми иде: беренче -ул Селэймановларныц угылы Мехэммэтнец YPЭ каткан кешелэрдэн келэ торган гадэте барлыгын ишетеп белэ вэ шуннан курка иде; икенче - ацар шул мэ^лестэ булачак кызыл вэ кара кYлмэкле студентлар «бу шэкерт тэ Yзенчэ аристократланган булып йери икэн», дип уйларлар шикелле тоела иде» [17: 210].
Характер Хасана противоречив. С одной стороны, он изо всех сил стремится быть открытым миру, принятым и понятым другими. С другой стороны, даже преодолевая коммуникативные и психологические комплексы, он остро ощущает чувство одиночества, отчужденности от других людей, от природы, общества. И чувство опустошенности, одиночества, ненависти и презрения к самому себе все более и более заполняет его существо не потому, что он осознает противоречивость своей натуры и не потому, что в окружающих он вызывает равнодушие и недоумение. Хасан все чаще приходит в своих размышлениях к заключению, что ему нет места в современном обществе, среди сверстников и, как ему казалось раньше, единомышленников. Он осознает свою никчемность и бесполезность. Именно поэтому каждый момент его жизни сопровождается чувством обеспокоенности, неудовлетворенности: «<...> Эллэ нинди бер пошыну бYген дэ аны кэефсезлэндерергэ тотынды» [17: 229]. «Хэсэнне акрын гына бер еметсезлек каплый башлады...» [17: 194]. «<...> Ж^анындагы эллэ кая ашыгу-ашкыну ацар кирэгенчэ ацларга ирек бирмэде» [17: 189]. Герой не может понять причины нескончаемого беспокойства («эч пошу») и ощущения постоянного отстранения от целого, объяснить себе, что изменило его мнение о самом себе и мировоззрение в целом. В произведении отсутствуют мотивировки происходящих в душе перемен: не объясняются причины поступков, транслируются только мысли, чувства, подсознательные импульсы.
Таким образом, принципы реалистического изображения характеров и обстоятельств взаи-
модействуют с приемами модернистского письма, проявляющимися в особенностях организации субъектной сферы произведения, пространственно-временных отношений, запечатленных в тексте, а также в изображении «я» родового человека, существующего на уровне первичных реакций
Иная форма синтеза принципов реалистической и модернисткой поэтики проявляется в произведениях Ш.Камала. Писатель изображает своих героев в ситуациях, демонстрирующих пограничное состояние, когда человек наделяется способностью прозрения, предчувствия, лицезрения результатов собственных поступков и суждений со стороны, погружения в глубинные слои своей личности.
Так, в рассказе «Ж^имерелгэн звонок» («Испорченный звонок», 1911) в центре внимания писателя - мысли человека, находящегося на грани отчаяния, изможденного душевно и физически и решившего уйти из жизни. Герой остро ощущает тонкую невидимую грань, разделяющую все сущее на две половины: реальное, горестное, безвыходное и потустороннее, спасительное, умиротворяющее.
Текст композиционно обрамлен образом звонка, обладающим метафорическим потенциалом и приобретающим символическое значение. В системе сюжета фигурирует сломанный, неисправный звонок («^имерелгэн», «бозылган»), потерявший способность издавать звук и оповещать о приходе человека. Мохтаров мысленно проводит аналогию между неисправностью звонка и сломанным механизмом внутри себя. Во сне, в бреду звонок, принимающий исполинские размеры и форму высохшей лошадиной головы, символизирует внутреннее состояние опустошенности, безжизненности и заставляет героя содрогнуться, очнуться от грез и свершить задуманное.
В рассказе Ш.Камала важна и реалистическая мотивировка случившегося. С одной стороны, долги Мохтарова, из-за которых он решает покончить собой, предстают в роли социальных мотивировок происходящего. Герою, выросшему в доме зажиточного мурзы, не привыкшему к нужде и лишениям, необычайно трудно осознавать процесс собственного падения и зависимость человеческого существования от социально-сословной принадлежности. Понимание обреченности своего положения, осознание несбыточности юношеских надежд, потеря морально-психологической опоры в реальном мире рождают в душе Мохтарова чувство неизбежности конца, от которого не спасет ничто.
В ночь перед самоубийством Мохтаров старался не думать о предстоящем расставании с женой и детьми, мало того, мысли о семье дробились в его сознании на мелкие кусочки и исчезали в пустоте. Это не было связано с малодушием героя, безразличием к традиционным ценностям. Представления героя о вещах, имеющих хоть какую-то ценность в его жизни, делающих его существование осмысленным, в какой-то момент были сведены к уровню нулевых, существующих где-то отдельно от него самого. Напротив, явления, отравляющие его жизнь, становящиеся первопричиной нарастающих в душе Мохтарова чувств ненависти, горечи, неприятия, презрения к самому себе и окружающему миру, воспринимались им как первостепенные, имеющие власть над человеческим существом.
Реальные факты действительности в изображаемой ситуации становятся менее значимыми, чем предшествующий опыт. Образ отца в рамке на стене, «детские» слезы, оставляющие в душе и горечь, и облегчение одновременно, символизируют возвращение героя к тем границам личностного развития, которые не были преодолены им в прошлом и запечатлелись в его внутреннем «я» в виде детской обиды на отцовское равнодушие и безразличие к его судьбе. В словах, обращенных к портрету отца, раскрывается социально-психологическая драма героя. Сочетая в едином потоке речи диалогическую форму выражения мыслей с элементами монологической речи, писатель демонстрирует ситуацию человеческого отчуждения от своих наследственно-родовых корней, отказа от семейно-бытовых связей. Интенсификация этого отчуждения и разобщения происходит в момент, когда герой проводит четкую линию, разъединяющую противоположно направленные сущности: отец / сын, жизнь / смерть, Божье слово / сундуки с деньгами, прошлое / настоящее, вечное / мгновенное.
Изображая в финальном эпизоде состояние персонажа, который, пробудившись на рассвете, не задумываясь опустошает пузырек с ядом, Ш.Камал проводит ключевую мысль: самосознание, самооткрытие, самосотворение личности происходит лишь тогда, когда она, пересекая рубеж между жизнью и смертью, находясь в этом межпространственном измерении, ощущает тонкую зыбкую грань, разрывающую его связь с истинно ценным, по-настоящему важным. В предсмертной агонии, покинув телесную оболочку, Мохтаров чувствует, что одновременно разлучен со своим «я» и в то же время обретает его заново. Он открывает для себя, что истинное существо его всю его жизнь было подменено ложным. «Менэ тиз Yк Yзенец барлыгын да хис итэ
башлады. Лэкин... Эче ут белэн тулган, йерэге ^я ялкынланып яна, кисэклэнэ... Аныц «бар»лыгы хэзер шул хэтле кечэйде, нихэтле Yзен юк итеп фараз кылырга тырышса да булдыра алмый, барлыгы кечэя генэ бара.» [19: 93]. «Но вот Мохтаров вскоре начал ощущать себя. Все нутро пылало. Сердце было полно огня и рвалось на части. Его существо так сильно давало о себе знать, что считать себя несуществующим ему не удавалось» [20: 74]. Момент обретения внутреннего «я» сопровождается целым спектром чувств: душевное горение, раздробленность телесной и духовной оболочек, мучение, сожаление о содеянном, угрызения совести. Воплощением противостоящих устремлениям человека сил становится образ черной силы, зловещей и страшной, невидимой, но ощущаемой. Молниеносность ее действий демонстрирует слабость и ничтожность человека перед ее могуществом: «<...> Дэhшэтле бер ^эт аны яшен кебек очыртып алардан аерып эллэ кайда илтэ... <...> Дэhшэтле кеч <...> hаман очыртып эллэ кайларга алып бара иде» [19: 93]. «А страшная, непонятная сила, невзирая ни на что, уносила его, уносила, будто какой-то вихрь мчал его в неведомую даль» [20: 75]. Любое противостояние ей оборачивается осознанием бесполезности, тщетности любых усилий. Попытка благословить своих детей, протянутые руки к близким людям могут быть расценены как последнее противостояние Темной силы и Жизни. Таким образом, в рассказе отразилось экзистенциальное сознание человека, осознающего свои онтологические, психические и метафизические «пределы» в контексте проблем жизни и смерти. Он ощущает свое безмерное одиночество, враждебность и абсурдность окружающего мира и стремится уйти в трансцендентное Ничто.
Повествование в рассказе Ш.Камала «Курай тавышы» («Звуки курая», 1912) ведется от первого лица. В центре внимания оказываются те психические процессы, которые представляют собой нечто субъективное, относящееся к данной личности: воспоминания, ассоциации, образы, поток фантазий, игра воображения, интуитивные душевные движения. В сознании мальчика высвечиваются небольшие отрезки воспоминаний, поднимающиеся из ресурсов памяти благодаря значимым в жизни ребенка событиям. Воспоминания относятся к эпизодам из детства, когда человек еще не способен дать объяснение происходящему с ним. Память ребенка в рассказе настолько емка и эмоционально избирательна, что ни одна деталь не выпадает из поля зрения мальчика и предстает перед взором читателя наполненной целым спектром чувств и переживаний.
Эмоционально окрашенные подробности из жизни, словно видения, проносящиеся в сознании, минуя разные временные пласты, демонстрируют психологическую и художественную значимость в системе произведения.
С одной стороны, перед взором читателя предстают реалистические картины из жизни мальчика-сироты, вынужденного после смерти родителей жить в семье родственников. Герой рассказывает о непростых отношениях с дядей, о тяжком труде, выпавшем на его долю, об испытываемых к жене дяди и его дочерям светлых чувствах, о необычном, пугающем и в то же время притягательном образе работника Файзуллы. Герой, от чьего лица ведется повествование, воспринимает действительность и окружающих его людей через призму сказочных мотивов, теснейшую связь с природой, волшебные звуки курая и народной песни. Таким образом, наполненная повседневными реалиями деревенская жизнь преображается в сознании ребенка, подменяющего обыденное и повседневное необыкновенным, символически многозначным.
Главным мотивом в рассказе Ш.Камала является мотив страха. Мальчик боится вырасти непутевым, как пророчествует ему его дядя, его пугает работник Файзулла с огрубевшими от работы руками и кривыми пальцами, беспокоит недобрый странный смех, страшит возможность не угодить дяде. В рассказе активны повторяющиеся мотивы, служащие средством связи отдельных эпизодов и воспоминаний. Воспоминания предваряются размышлениями о смерти. Страх перед смертью заставляет сознание ребенка истолковывать потерю близких ему людей в метафорическом ключе. Родителей, покинувших этот мир, мальчик представляет находящимися в некоей комнате, одновременно и светлой, и темной. Замкнутое пространство комнаты, то пронизанное светом, то окутанное тьмой, наполненное одновременно и человеческими голосами, и звуками завывания ветра, и мелодией курая, возникает в сознании героя неосознанно, стихийно, подчиняясь первобытному инстинкту страха перед смертью. Ребенку легче ощущать присутствие родителей, слышать их мнимый шепот и ласкающую душу мелодию курая, чем осознать реальную ситуацию своего сиротства и одиночества.
Возникающие в воображении рассказчика сказочно-мифологические образы и мотивы создают притчево-иносказательный строй произведения. Целый комплекс сказочных тем и мотивов связан с образом Файзуллы. С одной стороны, он предстает в воображении мальчика в образе огромного Дива с изуродованными руками и паль-
цами. Этот облик пугает его: «Куллары яргаланган, бер бармагы кэкре, бер ^зе аклы, Yзе hэрвакыт атларныц аналарын CYгэ...» [21: 75]. «Кожа у него на руках потрескалась, один палец кривой, бельмо на глазу, а сам всегда материт коней» [20: 84]. Но что-то подсказывает мальчику, что душа этого человека чиста, а сердце преисполнено добротой и состраданием. Во время посева широкая спина и черные плечи трудящегося в поле Файзуллы напоминают образ былинного богатыря. «Ул сукалый, мин аныц артыннан тырмалыйм... Аныц киц вэ керле аркасы белэн кара ^илкэсе кене буена минем ^з алдымда йерсэ дэ, минем ацар эчем пошмый иде. Бэлки, кечле вэ зур бер кешенец мине бер дэ борчымый гына алдымнан йерYе мине тынычландыра иде. Бу вакыт мин курыкмый идем» [21: 76]. «Он пашет, а я за ним бороню. Целыми днями его широкая потная спина и загорелая шея мелькали перед моими глазами, и мне это не наскучивало. Возможно, меня даже успокаивало, что передо мной шел такой сильный и большой человек, который мне ничем не докучает... И я в это время ничего не боялся» [21]. Безмолвие природы, не смеющей нарушить богатырский сон героя в полдень, тихое напевание возвращающегося с поля богатыря Файзуллы рождают в душе ребенка особое настроение. «<...> Фэйзулла агай экренлэп ^ырлый, мин тыцлап кайтам. Аныц ^ырларына мин эллэ нинди мэгънэле, серле CYЗлэр, хакыйкатьлэр кебек карыйдыр идем» [21: 78]. «Файзулла поет, я иду рядом и слушаю. Я всегда старался отыскать какой-то тайный смысл в его песнях» [20: 86]. Только в такие моменты жизни страх покидал детскую душу, и рождалось ощущение покоя и умиротворения. Сказочно-мифологические образы выводят сознание ребенка за пределы сиюминутного существования, напоминают ему о прошлом, открывают будущее.
В моменты одиночества герой ощущает тесную связь с природным миром. Ему кажется, что все вокруг - природные явления, лошади, птицы, люди - замирает, погружается в сон и мертвую тишину. В такие минуты детскую душу сковывает страх, а в сознании одновременно заостряются все психические процессы: непосредственная эмоциональная реакция, память, мышление, воображение. Образы, которыми оперирует воображение маленького мальчика, рождаются непреднамеренно и в самых неожиданных и причудливых сочетаниях. Отдыхающая в полуденный зной природа кажется герою ожившей, одушевленной, наблюдающей за ним. Ветряные мельницы оживают в воображении и предстают в образе могучих демонических существ, напо-
минающих сказочных животных. «Авыл янындагы тау естендэ ике тегермэне бик ерактан кYренэ иделэр. Алар минем з^енемне адаштыралар... Мица алар ^анлы кебек тоела иделэр. Кайчагында мYгезлэрен сузып, нидер тыцлаган тесле, тик кенэ торалар. Бу вакытта эллэ нинди кодрэт кэ^элэре тесле ж;анварларга охшыйлар. Яисэ бер урында ^ицнэрен селкетеп, кулларын бутап-бутап шаярган балалар тесле котырып чыгалар... Аh, бу шаярган «дию» балалары ерактан нихэтле минем эчемне пошыра иделэр» [21: 78]. «Вдали на холме видны две ветряные мельницы. Глядя на них, я забывался в мечтах. Они мне казались живыми. Временами, выставив вперед свои рога, они замирали, к чему-то прислушивались. Тогда они были похожи на страшных и могучих коз. То вдруг они, как расшалившиеся дети, начинали махать руками. Как сжималось мое сердце от шалостей этих «дьявольских детей»» [20: 86]. Музыка, пейзажные описания, сказочно-мифологические образы и мотивы участвуют в создании иносказательно-аллегорической тенденции в повествовании, формирующей глубинное философско-метафи-зическое содержание произведения.
Таким образом, синтез принципов и приемов реалистической и модернистской поэтики в литературе начала ХХ в. осуществляется на уровне субъектной архитектоники произведений и обусловленных ею особенностей повествования; изображения психологических первооснов человека, раскрывающихся в пограничных ситуациях; сюжета, имеющего два плана - явный и скрытый, иносказательный. Синтез элементов различных художественных систем позволял сопрягать универсалии глобального и вселенского порядка с конкретными социально-историческими, бытовыми и психологическими реалиями. Разные начала и сферы бытия, которым приписывается принципиально разное содержание и разная ценность, находятся в отношениях противопоставления, взаимно однозначных соответствий, взаимообусловленности и взаимопроникновения. Так создается многомерная образная система, в которой действуют такие силы художественной интеграции, как символическое обобщение, жанровая гибридность произведений, лирическая ориентация повествования, драматизация текста и др.
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект №14-14-16002) «Авангард в татарской литературе 1960-1980-х гг.».
1. Келдыш В.А. Русский реализм начала XX века. -
М.: Наука, 1975. - 278 с.
2. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX-XX вв. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. - 333 с.
3. Болдырева Т.В. Типология культурных кодов в драматургии Л.Н.Андреева: автореферат дис. ... канд. филол. наук / Т.В.Болдырева. - Самара, 2008. - 19 с.
4. Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX в. Диалоги на границах столетий: Учебное пособие. - М.: Флинта: Наука, 2002. - 304 с.
5. Вантенков И.П. Бунин-повествователь (рассказы 1890-1916 гг.). - Мн.: Изд-во БГУ, 1974. - 158 с.
6. Мальцев Ю. Иван Бунин. 1870-1953. - Посев, 1994. - 432 с.
7. Полякова М.А. Лирическая проза И.А.Бунина и Б.К.Зайцева (конец 1890-х - 1900-е гг.) // Иван Бунин и литературный процесс начала XX в. (до 1917): межвуз. сб. науч. трудов. - Л., 1985. -С. 101 - 108.
8. Волков А.А. Проза Ивана Бунина. - М.: Московский рабочий, 1969. - 448 с.
9. Болдырева Е.М. Автобиографический метатекст И.А. Бунина в контексте русского и западноевропейского модернизма: автореферат дис. ... доктора филол. наук / Т.В.Болдырева. - Ярославль, 2007. - 46 с.
10. Голотина Г.А. Эволюция темы природы в лирике И.Бунина 1900-х годов // Иван Бунин и литературный процесс начала XX в. (до 1917): межвуз. сб. науч. трудов. - Л., 1985. - С. 82 - 100.
11. Аминева В.Р., Ибрагимова Л.Г. «Пограничные явления» в национальном историко-литературном процессе (на материале повести Ш.Камала «Чайки») // Филология и культура. Philology and culture - 2013. - № 3 (33). - С. 158 - 163.
12. Загидуллина Д.Ф. Модернизм в татарской литературе первой трети ХХ в. - Казань: Татар. кн. изд-во, 2013. - 207 с.
13. Саяпова А.М. Дардменд и проблема символизма в татарской литературе. - Казань: Изд-во «Алма-Лит», 2006. - 246 с.
14. Аминева В.Р. Типы диалогических отношений между национальными литературами (на материале произведений русских писателей второй половины XIX в. и татарских прозаиков первой трети XX в.). - Казань: Казан. гос. ун-т, 2010. -476 c.
15. Сайганов А. У истоков эстетики реализма. Эстетика Фатиха Амирхана и ее место в развитии татарской реалистической литературы. - Казань: Тат.кн.изд-во, 1982. - 168 с.
16. Ганиева Р. К. Татарская литература: традиции, взаимосвязи. - Казань: Изд-во КГУ, 2002. - 272 с.
17. Эмирхан Ф. Сайланма эсэрлэр. 4 томда. - Т.2 -Повестьлар, роман hэм драма эсэрлэре. - Казан: Татар.кит.нэшр., 1984. - 488 б.
18. Аминева В.Р. Ф.Амирхан и русская литература: типологические параллели // Научный Татарстан. Гуманитарные науки. - 2011. - № 1. - С. 153 -163.
19. Камал Ш. Эсэрлэр. I том. - Казан: Татгосиздат, 21. Камал Ш. Сайланма эсэрлэр. - Казан: Татарстан 1950. - 336 с. Республикасы «Хэтер» нэшрияты, 2006. - 495 б.
20. Камал Ш. Избранные произведения: В 2 т. - Т.1. - Казань: Татар. кн. изд-во, 1983. - 384 с.
SYNTHESIZM AS A PHENOMENON OF THE NATIONAL HISTORICAL-
LITERARY PROCESS
V.R.Amineva, L.G.Ibragimova
Basing on the works of the Tatar writers, the first third of the 20th century (F.Amirkhan "At the Crossroads", Sh. Kamal "The Faulty Bell", "The Sounds of Kurai"), the article explores different forms of synthesizing the principles of realistic and modernist poetics. Levels of the art structure of the works, the research is based on, are identified, and methods, used to integrate elements belonging to different art systems, are defined.
Key words: Russian literature, Tatar literature, realism, modernism, subject sphere, psychology.
1. Keldysh V.A. Russkij realizm nachala XX veka. - M.: Nauka, 1975. - 278 s. (In Russian)
2. Kolobaeva L.A. Koncepciya lichnosti v russkoj literature rubezha XIX-XX vv. - M.: Izd-vo Mosk. un-ta, 1990. - 333 s. (In Russian)
3. Boldyreva T.V. Tipologiya kul'turnyx kodov v drama-turgii L.N.Andreeva: avtoreferat dis. ... kand. filol. nauk / T.V.Boldyreva. - Samara, 2008. - 19 s. (In Russian)
4. Zamanskaya V.V. E'kzistencial'naya tradiciya v russkoj literature XX v. Dialogi na granicax stoletij: Uchebnoe posobie. - M.: Flinta: Nauka, 2002. - 304 s. (In Russian)
5. Vantenkov I. P. Bunin - povestvovatel' (rasskazy 1890-1916 gg.). - Mn.: Izd-vo BGU, 1974. - 158 s. (In Russian)
6. Mal'cev Yu. Ivan Bunin. 1870-1953. - Posev, 1994. -432 s. (In Russian)
7. Polyakova M.A. Liricheskaya proza I.A.Bunina i B.K.Zajceva (konec 1890-x - 1900-e gg.) // Ivan Bunin i literaturnyj process nachala XX v. (do 1917): mezhvuz. sb. nauch. trudov. - L., 1985. - S. 101 -108. (In Russian)
8. Volkov A.A. Proza Ivana Bunina. - M.: Moskovskij rabochij, 1969. - 448 s. (In Russian)
9. Boldyreva E.M. Avtobiograficheskij metatekst I.A.Bunina v kontekste russkogo i zapadnoevrope-jskogo modernizma: avtoreferat dis. ... doktora filol. nauk / T.V.Boldyreva. - Yaroslavl', 2007. - 46 s. (In Russian)
10. Golotina G.A. E'volyuciya temy prirody v lirike I.Bunina 1900-x godov // Ivan Bunin i literaturnyj process nachala XX v. (do 1917): mezhvuz. sb. nauch. trudov. - L., 1985. - S. 82 - 100. (In Russian)
11. Amineva V.R., Ibragimova L.G. «Pogranichnye yav-leniya» v nacional'nom istoriko-literaturnom processe
(na materiale povesti Sh.Kamala «Chajki») // Filologiya i kul'tura. Philology and culture - 2013. -№ 3 (33). - S. 158 - 163. (In Russian)
12. Zagidullina D.F. Modernizm v tatarskoj literature pervoj treti XX v. - Kazan': Tatar. kn. izd-vo, 2013 -207 s. (In Russian)
13. Sayapova A.M. Dardmend i problema simvolizma v tatarskoj literature. - Kazan': Izd-vo «Alma-Lit», 2006. - 246 s. (In Russian)
14. Amineva V.R. Tipy dialogicheskix otnoshenij mezhdu nacional'nymi literaturami (na materiale proizvedenij russkix pisatelej vtoroj poloviny XIX v. i tatarskix prozaikov pervoj treti XX v.). - Kazan': Kazan. gos. un-t, 2010. - 476 c. (In Russian)
15. Sajganov A. U istokov e'stetiki realizma. E'stetika Fatixa Amirxana i ee mesto v razvitii tatarskoj realis-ticheskoj literatury. - Kazan': Tat.kn.izd-vo, 1982. -168 s.
16. Ganieva R.K. Tatarskaya literatura: tradicii, vzai-mosvyazi. - Kazan': Izd-vo KGU, 2002. - 272 s. (In Russian)
17. dmirxan F. Sajlanma asarlar. 4 t. 2 t. Povest'lar, roman ham drama asarlare. - Kazan: Tatar.kit.nashr., 1984. - 488 b. (In Tatar)
18. Amineva V.R. F.Amirxan i russkaya literatura: ti-pologicheskie paralleli // Nauchnyj Tatarstan. Gu-manitarnye nauki. - 2011. - № 1. - S. 153 - 163. (In Russian)
19. Kamal Sh. Osarlar. I tom. - Kazan: Tatgosizdat, 1950. - 336 s. (In Tatar)
20. Kamal Sh. Izbrannye proizvedeniya: V 2 t. T.1. - Kazan': Tatar. kn. izd-vo, 1983. - 384 s. (In Russian)
21. Kamal Sh. Sajlanma asarlar. - Kazan: Tatarstan Re-spublikasy «Xater» nashriyaty, 2006. - 495 b. (In Tatar)
Аминева Венера Рудалевна - доктор филологических наук, доцент кафедры русской литературы и методики преподавания Института филологии и межкультурной коммуникации Казанского федерального университета.
420008, г. Казань, ул. Кремлевская, 18. E-mail: [email protected]
Amineva Venera Rudalevna - Ph.D., Associate Professor, Department of Russian Literature and Instruction, Kazan (Volga Region) Federal University.
18 Kremlyovskaya Str, Kazan, 420008, Russia. E-mail: [email protected]
Ибрагимова Лейсан Галиахметовна - ассистент кафедры русского и татарского языков Казанского государственного медицинского университета, соискатель кафедры русской литературы и методики преподавания Института филологии и межкультурной коммуникации Казанского федерального университета.
420008, г. Казань, ул. Кремлевская, 18. E-mail: [email protected]
Ibragimova Laysan Galiahmetovna - lecturer, Department of Russian and Tatar languages, Kazan State Medical University
18 Kremlyovskaya Str, Kazan, 420008, Russia. E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 02.03.2014
