CC BY
145
ВЕСТНИК ТГГПУ. 2011. №4(26)
УДК 82.09
СИМВОЛИКА ЦВЕТА В РОМАНЕ АНДРЕЯ БЕЛОГО "МОСКОВСКИЙ ЧУДАК”
© И.О.Маршалова
В настоящей статье проанализирована структурная и семантическая роль символики цвета в романе Андрея Белого "Московский чудак". Последовательно раскрывается значение желтого, серого, черного цветов как наиболее важных в концептуальном плане произведения единиц повествования.
Ключевые слова: символика, мотивная организация повествования, ассоциативность, семантический код, тема-мотив.
"Московский чудак" Андрея Белого, впервые вышедший в 1926 году, представляет собой первую часть романа "Москва" - трилогии с парадоксально сложной структурой, которую определяют мотивная организация и уникальная стилистика автора. Особую роль в романе выполняет цветовая характеристика, являющаяся одновременно и структурным компонентом (повторяемость в тексте, ассоциативность), и семантическим кодом (метафизическая и бытовая составляющие, нравственно-эстетическая и эмоционально-чувственная наполненность) произведения. По частотности употребления и широте охвата действительности (распространенность в живой и неживой природе, присутствие практически во всех сферах человеческой жизнедеятельности) в "Московском чудаке" лидируют два цвета - желтый и серый, с несомненным преобладанием первого.
Уже в начальной подглавке первой главы "Московского чудака", знакомящей читателя с ведущим героем романа - профессором математики Иваном Ивановичем Коробкиным, налицо перенасыщенность окружающего пространства различными оттенками желтого колера. Например: "В это утро, прошедшее в окна желтейшими пылями, Иван Иваныч, открывший глаза на диване (он спал на диване), заметил кусаку, ... защемив муху пальцами левой ладони, дрожащими пальцами правой стал рвать мухе жало; и оторвал даже голову; ползала безголовая муха; Иван же Иваныч стоял желтоногим козлом в одной нижней сорочке, согнувшись над нею" [1: 19]. Превосходная степень прилагательного желтый и авторское новообразование в данном отрывке как бы умаляют в наших глазах важность почтенного ученого и вместе с тем делают его понятным и близким, с точки зрения непритязательности быта и внешнего вида, человеком. Идущий вслед за описанием профессорского утра эпизод с акцентом на той же цветовой гамме
усиливает чувство обыденности, типичности, злободневной повторяемости ситуации: "Заза-борный домик ... проживатель его означал своей карточкою на двери, что он - Грибиков ... желтая кожа, да кости, да около века подпек бородавки изюменной..." [1: 20].
И "желтая кожа" "вялого склеротика" (20), живущего по соседству с профессором, и "желтый домик" [1: 20] напротив коробкинского особнячка, и "два шкапа" в кабинете Ивана Ивановича, наполненные "желтыми переплетами толстых томов" [1: 21], - это не только реальные характеристики предметов, их выраженность в определенном цвете, не только испокон веков заведенный, устоявшийся порядок (точнее - беспорядок) вещей, но и характеристика той физически ощутимой, чувственно-эмоциональной среды, в которую герой погружен, которая определенным образом преломляется в его сознании. Причем негативная семантика, удручающее воздействие господствующей "краски" несомненны: с физиологической точки зрения - по аналогии с желтухой, симптомами этой болезни - свидетельство нездоровья, изможденности организма, его преждевременного старения; с эстетической
- так как желтый скорее приближен к темному тону и нередко вообще смешан с пылью, грязью и даже неприятным запахом.
"Желтый" становится символом неустроенности жизни, отсутствия в ней четкости и гармонического равновесия - торжество "невнятицы" [1: 23]. Примером такого смешения может послужить эпизод с профессорским псом: "И при слове "где хлыст" Том вскочил: очень горько скосив окровавленный взгляд, поджав хвост, пробирался вдоль желто-зеленой стены; за ним шествовал по коридорчику очень раскосый, рас-плёкий профессор, цитируя собственного изобретения стишок:
Грезит грызней и погоней Том, - благороден и прост,
В воздухе, желтом от вони,
Нос подоткнувши под хвост" [1: 22].
Стена желто-зеленого грязного цвета, неосознанное употребление профессором в своем экспромте эпитета соответствующего тона свидетельствуют об особой значимости в повествовании желтого цвета, подчеркивающего пустоту, безликость, скуку, заурядность и вредоносность бытовой стороны жизни.
Примечательно, что в статье Андрея Белого "Священные цвета", написанной в 1903 году, задолго до выхода "Московского чудака", особое место отведено осмыслению онтологической сущности наиболее значимых, выразительных, чистых, с точки зрения символистской эстетики, цветов: белого, черного, красного. Остальные краски живой и неживой действительности, по замечанию автора, создаются "отношением" одного цвета к другому. Среди таких смешанных субстанций, что немаловажно, - серый с желтым отливом. Цвет, символизирующий, по А. Белому, опасную для живой жизни серединность, двусмысленность, роковой порог, выход за пределы которого непременно должен состояться.
Страшна сама ситуация промежуточности человеческого положения и неопределенности поведения в быту или в исключительных обстоятельствах, в момент выбора между правдой и ложью, светом и тьмой: "Не следует бояться бунтующего хаоса. Следует помнить, что он - завеса, искус, который нужно преодолеть. Нужно вступить во мрак, чтобы выйти из него. Первое сияние, разрезающее мрак, окрашено желто-бурым зловещим налетом пыли. Этот зловещий отблеск хорошо знаком всем пробуждающимся, находящимся между сном и действительностью. Горе тому, кто не рассеет этот зловещий отблеск преодолением хаоса. Он падет, раздавленный призраком" [2: 202].
В романе такой выход из повседневной чепухи Иван Иванович находил в занятиях точными науками, не позволившими ученому захлебнуться в хаосе, грубости, пошлости окружающей действительности, где "с детства мещанилась жизнь" [1: 37], потонуть в реальности, что с малолетства "ухватила за ухо рукой надзирателя; бросила к повару за занавеску и выступила клопиными пятнами, фукая луковым паром у плиты" [1: 37]. Сознанье профессора - при всей неординарности и чудаковатости математического гения - чуть ли не единственный островок здравого смысла, ясности и простоты в обступающей героя действительности.
Вокруг же Коробкина и в его доме - въедливая, смердящая желтизна, так и лезущая в глаза кричащей безвкусицей, многократно усиленная
или нагромождением мебели в комнатах, или столкновеньем построек, сдавленностью, стесненностью московских двориков, улочек: ". снова щепастый заборик, с домишкой; хозяин заохрил его: желтышел на пропеке; в воротах -пространство воняющего дома с желклой травкой." [1: 24]. Даже лицо собственного сына Ивана Ивановича Митеньки - "нездоровое, серое, с прожелтью" [1: 24].
Вообще цветовая гамма "физиономий" москвичей, а также принадлежащих им "домов, флигелей, мезонинов, заборов" [1: 25] поражает аляповатостью, некоторой экзотичностью тонов: здесь и оливковые, и фисташковые, и кремовые цвета. Однако разнообразие красок мнимое - все они так или иначе являются оттенками желтого или близких к нему цветов (нежно-зеленого, светло-коричневого, розовато-оранжевого). И в пестроте сменяют друг друга, оставляя по себе лишь легкое впечатление мозаичности, распле-сканности картины.
Желтый цвет неизменно свидетельствует о вырождении породы, о разрушении материи. Вот почему он становится главным атрибутом мещанина Грибикова, "олицетворяющего торжествующее мещанство, воинствующую пошлость и воистину сатанинское зло" [3: 349]: "Проходил обыватель в табачно-кофейного цвета штанах, в пиджачишке, с засохлым лицом, на котором прошлась желтоеда какая-то, без бороды и усов,
- совершенный скопец." [1: 29-30]. В разговоре с пьяницей Романычем, от которого Грибиков требует участия в пакостном деле слежки за профессорским домом, над ядовитым шипением старикашки (Силы Мосеича, как обращается к нему одна из жительниц двора) даже стоит "желтый чад" [1: 48].
С образом Грибикова в "Московском чудаке" тесно переплетается тема-мотив Москвы как уходящего, гибнущего в суете и безразличии ко всему древнего города. Картина угасания прежней жизни дана в ежедневной людской толкотне на базарах и площадях; человеческом столпотворении в великосветских салонах и дорогих магазинах. Казалось бы, на одном из самых модных проспектов города - Кузнецком - все должно сверкать богатым убранством витрин роскошных магазинов, дорогой иллюминацией и бриллиантами гуляющей публики. Однако и здесь стоит только взглянуть из-за угла - "фонарные светы зеленые, тусклые" [1: 87], и "окна вторых этажей,
- посмотрите: тусклятина, желтый утух" [1: 87].
Предчувствие краха старой системы и безоговорочной гибели огромной серой или блистающей драгоценными камнями человеческой массы, стремящейся только к наживе и удовле-
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ: ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
творению низменных прихотей, посещало автора в период работы над упомянутой нами статьей, незадолго до глобальных потрясений XX века. "Мир является ненужной картиной, - сетует в работе 1903 года Андрей Белый, - где все бегут с искаженными, позеленевшими лицами, занавешенные дымом фабричных труб, - бегут, в ненужном порыве вскакивают на конки - ну совсем как в городах. <...> Так что мир приближается к нулю и, уже нуль, - а конки плетутся; за ними бегут эти повитые бледностью нули в шляпах и картузах. Хочется крикнуть: "Очнитесь!.. Что за нескладица?", но криком собираешь толпу зевак, а может быть, и городового. Нелепость растет." [2: 202]. Толпа никчемных людишек, вредящих всем и вся своей усердностью, мнимым стремлением к порядку - скопище Грибиковых - "доносчиков, извергов и палачей" [3: 349].
Закономерно, что в атмосфере всеобщей неразберихи Сила Мосеич чувствует себя как рыба в воде. Знает о своей полезности людям определенного звания и рода деятельности. Охотно оказывает услуги "барину Мандро" [1: 47], убийце и провокатору, умело маскирующему темные стороны своей жизни за внешним лоском и фальшивым аристократизмом. Примечательно, что в моменты переживания неудач Эдуард Эдуардович Мандро буквально заливается всеми тонами желтого. "Представьте же: желчь у него разлилась в эту ночь; утром встал - черно-желтый: с лимонно-зеленым лицом" [1: 110], - упоминается о состоянии фон-Мандро после опасного заигрывания с собственной дочерью, оказавшейся в итоге жертвой его патологической страсти.
Благодаря гадкому старикашке с Табачихин-ского переулка (став атрибутом его личности), изначально заряженный положительно и символизирующий солнце, свет, тепло и достаток [4] желтый цвет опошляется, пародируется, соотносится с процессами гниения и получает новые качества - ядовитость, зловонность, зловредность для жизни (достаточно вспомнить сцены, в которых желтолицый старик изводит придирками и оскорблениями соседей и своего квартиранта карлика Яшу).
Вместе с этим персонажем впервые в роман входит образ Москвы - гигантской старухи -беспристрастной, равнодушной ко всему живому, изживающей собственный век. Небезынтересно, что в облике вялой, безразличной к происходящему вокруг старой женщины представлена столица и в "Охранной грамоте" (1930) Бориса Пастернака: "Трамвай медленно взбирался на Швивую горку. Там есть место, где сперва правый, а потом левый тротуар так близко подбираются под окна вагона, что, хватаясь за ре-
мень, невольным движением нагибаешься над Москвой, как к поскользнувшейся старухе, потому что она вдруг опускается на четвереньки, скучно обирает с себя часовщиков и сапожников, подымает и переставляет какие-то крыши и колокольни и вдруг, встав и отряхнув подол, гонит трамвай по ровной и ничем не замечательной улице" [5: 176].
Таким представляет себе город и Грибиков в романе Белого. Его завораживают "желтоглазые огонечки" [1: 48] дворовой мглы, напоминающие узор на "ситцевой и черно-желтой кофте" какой-то древней "старухи, томительно вяжущей спицами серый чулок из судеб человеческих" [1: 48]. Старуха, явленная в ночном свете, в стихии черно-желто-серого тона, придающего всему окружающему нечеткость очертаний, призрачность, фантастичность и двусмысленность - это сама Москва, еженощно выкидывающая на свои загаженные переулки десятки и сотни хмельных, обезумевших от смрада и грязи, роковой повторяемости собственной жизни людей. В диком угаре топчут они свою и чужую жизни, а "кончится все - размордаями и подвываньями бабьими; и у кого-то из носа пойдет краснокап; и на крик поглядит из-за форточки там перепуганный кто-нибудь" [1: 48]. Пугающая двусмысленность происходящего подсказывает приближение такого дикого кровавого угара, в котором суждено будет захлебнуться уже всей Москве.
Проведенный анализ убеждает нас в намеренном, систематическом, идейно обосновывающем концепцию произведения использовании автором различных цветовых оттенков в романе "Московский чудак". Так, желто-серый, нездоровый и скучный, налет на лицах и предметах рождает ощущение призрачности не только быта, ветхости и зыбкости окружающей действительности, но и недосягаемости бытия. И, как следствие, неминуемой и мучительной гибели старой, прогнившей Москвы, а затем - и всего уходящего мира.
1. Белый А. Москва / сост., вступ. ст. и примеч. С.И.Тиминой. - М.: Сов. Россия, 1989. - 768 с.
2. Белый А. Священные цвета // Белый А. Символизм как миропонимание / сост., вступ. ст. и прим. Л.А.Сугай. - М.: Республика, 1994. - С.20-209.
3. Демин В.Н. Андрей Белый. - М.: Мол. гвардия, 2007. - 413 с. (ЖЗЛ: сер. биогр.; вып. 1047).
4. См.: Кирло X. Словарь символов. 1000 статей о важнейших понятиях религии, литературы, архитектуры, истории / пер. с англ. Ф.С.Капицы, Т.Н.Колядич. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2010 -525 с.; Энциклопедия символов, знаков, эмблем /
сост. В.Андреева и др. - М.: Локид; Миф, 2006. - 5. Пастернак Б.Л. Избр. / сост. и вступ. очерк
556 с. А.Н.Архангельского. - М.: Мол. гвардия, 1991. -
317 с.
SYMBOLICS OF COLOR IN THE NOVEL "MOSCOW CRANK” BY ANDREW BELYI
I.O.Marshalova
This article analyses the symbolics of colour in the novel "Moscow Crank" by Andrew Belyi. Special attention is devoted to the structural (repetition in the text, association) and semantic (everyday and ontological) role of the colour feature of the characters and objects. The meanings of yellow, grey and black are successively developed as the most important narrative elements in the conceptual plan.
Key words: symbolics, motive structure of the novel, association, semantic code, theme-motive.
Маршалова Ирина Олеговна - аспирант кафедры литературы Ульяновского педагогического университета им.И.Н.Ульянова.
E-mail: irina-marshalova@rambler.ru
Поступила в редакцию 14.11.2011
