CC BY
240
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 81-112.4
СИМВОЛИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА В ЭТИМОЛОГИИ И ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА
Алексеев А.В.
В статье рассматривается категория символического значения слова на материале праславянского и древнерусского языков. Символ понимается как особое семиотическое явление - знак с удвоенным означаемым, образный знак. Символическое значение возникает в результате совмещения первичного и вторичного значений при употреблении слова. Подобные значения возникают прежде всего при ритуальном употреблении языка, но также отражаются в исторически засвидетельствованных формах полисемии.
Ключевые слова: историческая лексикология, лексическая семантика, история русского языка, символическое значение, полисемия.
THE SYMBOLIC MEANING OF A WORD IN THE ETYMOLOGY AND HISTORY
OF THE RUSSIAN LANGUAGE
Alekseev A.V.
The article considers the category of the symbolic meaning of the material proto-Slavic and old Russian languages. A symbol is understood as a specific semiotic phenomenon - a sign with twice the signified, a figurative sign. Symbolic value is the result of combining primary and secondary values when the use of the word. Symbolic values occur primarily in a ritual use of language, but also reflected in the historically attested forms of polysemy.
Keywords: historical lexicology, lexical semantics, history of the Russian language, symbolic meaning, polysemy.
Символическое значение слова - категория лексикологии, которая до сих пор не определена в достаточной степени ни в сущностном отношении, ни методологически. В двадцатом веке исследования символа в русской филологии в основном ограничивались сферами литературоведения и философии, а внимание отечественных лингвистов было сосредоточено на логических структурах, на соотношении лексического значения и понятия. Важнейшим прорывом в лингвистическом «заговоре молчания» стала, на наш взгляд, статья Е.В. Шелестюк: в этой работе была указана противоречивость понятия «символ» [21, с. 125] и были рассмотрены перспективы лингвистического изучения символа не только и не столько в качестве конвенционального знака (первый тип символа), а прежде всего в качестве знака с «удвоенным», дополнительным содержанием (второй тип символа).
Вместе с тем в некоторых областях и направлениях языкознания «символическое значение» уже достаточно давно является востребованной категорией. В рамках Воронежской научной школы символическое значение слова изучается при сопоставительном изучении языков: [13], [12]. В практическом плане такое изучение (в частности, сопоставление русской и английской культурно значимой лексики) опирается на теорию первичных и вторичных, денотативных и коннота-тивных значений [15, с. 33]. Утверждается, что символическим значением следует считать такое коннотатив-ное вторичное значение, которое не обладает мотиви-
рованной связью с первичным денотативным значением: «Символическое значение из естественного развития исходной семемы не объяснимо» [12, с. 176]. Отсюда следует, что к словам-символам должны относиться только немотивированные, конвенциональные семиотические единицы (знаки), что, конечно, вполне соответствует известным постулатам Ф. де Соссюра. При исследовании символических значений основоположник лингвистического структурализма Ф. де Сос-сюр указывается в общем авторитетном ряду многих исследователей символов: К.Г. Юнг, П. Флоренский, Э. Фромм, К. Ясперс, Ц. Тодоров, А.Ф. Лосев, Ф. де Соссюр, В.Н. Топоров [12, с. 18]. При этом совершенно не учитывается, что, например, Ф. де Соссюр и П. Флоренский придерживались ровно противоположных взглядов на природу символа. В частности, П. Флоренский утверждал, что в символе необходимо усматривать «законную, т.е. внутренне-обязательную для себя, связь внешнего выражения и внутреннего содержания» [20, с. 196]. Именно на труды П. Флоренского опирался, в свою очередь, А.Ф. Лосев, основоположник отечественной теории символа; А.Ф. Лосев усматривал в символе «связь внутреннего содержания или внутренней жизни предмета и его внешней выраженности» [10, с. 242].
Невозможно строить лингвистическую теорию на взаимно противоречивых, исключающих друг друга положениях. При изучении символа и, соответственно, символического значения необходимо прежде всего определиться с вопросом о его природе: является ли
символ условным и мотивированным (знаком) - или немотивированным. От решения этого вопроса зависит построение продуктивной методологии исследования. Например, распространившееся противопоставление метафоры и символа как мотивированного и немотивированного семантического явления [14, с. 33], как видно из приведенных цитат, не подтверждается филологической теорией: затруднительно говорить о несомненной немотивированности символа.
Методология исследования символических значений слова обычно опирается на тезис о тесной связи языка и культуры. Как показали работы Э. Кассирера, символические структуры присутствуют во всех областях культуры и в то же время представляют собой финальную стадию развития форм языка [5, с. 247]. При этом естественный язык должен рассматриваться как один из культурных кодов - первичная кодирующая система, что имеет давнюю традицию в отечественной филологии, в Московско-Тартуской семиотической школе (о понимании культуры как текста, развернутого кода, моделирующей системы, вторичной по отношению к языку, см.: [11, с. 465]; [4, с. 7]). В исследованиях феноменов культуры термин «символ» используется весьма широко. Например, в этнограф иче-ских или археологических исследованиях под символом понимается определенная графическая форма, которая указывает на некую абстрактную сущность, в частности, на религиозные понятия, этические нормы, космологические представления; в качестве примера может быть указан крест [2, с. 152]. К этой традиции восходит обозначение термином «символ» элементов алфавитных систем, букв. Здесь мы имеем дело в конечном счете с символом первого типа, то есть с конвенциональным знаком.
Слово (знак естественного языка) приобретает символическое значение в том случае, если оно пересекается с одним из языков (кодов) культуры, и при этом «означаемое первой системы становится означающим во второй» [3, с. 36]. Символические значения возникают на основе предметных: крест, держава, венец и другие подобные слова обозначают объекты, являющиеся элементами предметного кода культуры: 'предмет в виде стержня и перекладины, пересеченных под прямым углом'; 'золотой шар с крестом наверху'; 'драгоценный головной убор, корона'. При проведении ритуала реализуются соответствующие символические значения: крест 'спасительная жертва', держава 'государство', венец 'власть'. Определяемые таким путем символические значения слова активно изучаются в лингвокультурологии и близких к ней работах, предметом изучения становятся номинации соматического кода, бытовых предметов, названия элементов обряда [18]. Символическое значение,
которое также понимается как мифологическое, противопоставляется при подобном подходе обыденному значению слова, то есть прямому [3, с. 44]. Понимаемое таким образом символическое значение обладает чертами двуплановости, возникающей из-за того, что слово участвует как в собственно языковой, так и в культурной коммуникации. Однако собственно лингвистические критерии выделения символического значения оказываются не вполне ясны, так как оно реализуется только при проведении ритуала, обряда, то есть определяется экстралингвистическими факторами. Эту проблему предлагается решать посредством теории дискурса, то есть с помощью описания обряда как лингвистического феномена [18, с. 12]. Однако ограниченность символического значения лишь обрядовым дискурсом резко снижает его актуальность для языка в целом.
Гораздо более перспективным представляется изучение символических структур в истории русского языка, в частности, в исторической лексикологии в рамках Ленинградской / Петербургской школы языкознания. В работах В.В. Колесова слово-символ рассматривается как одна из явленных содержательных форм культурного концепта, возникающая на определенном этапе развития слова [7, с. 297-326], [9, с. 259-331]. Символ в истории слова возникает в результате пересечения понятия и образа, символ - это «образ, прошедший через понятие» [8, с. 63]. «Синтез образа и понятия, т.е. осознанный образ или, точнее, образное понятие порождает символическое значение» [7, с. 54]. Здесь также нужно видеть указание на двуплановость символа, соответствующее классическому пониманию: символ есть конкретный предмет (образ), служащий для передачи абстрактного объекта (понятия). Таким образом, можно предварительно определить, что символическое значение слова - это актуальное для общекультурной коммуникации лексическое значение, обладающее бинарной структурой, соединением и противопоставлением конкретной и абстрактной частей. При этом разумнее при историко-лексикологическом исследовании называть вторую (т.н. «абстрактную») часть символического значения «неперцептивной»: означаемое символа прежде всего характеризуется невозможностью чувственного восприятия, оно является неопределенным, неясным, лежит «за пределами человеческого понимания» [22, с. 16]; в древнерусском языке, в средневековой культуре сама категория абстрактности не была еще сформирована в полной мере [1, с. 229].
Как же можно объяснить семантическую двупла-новость символа и одновременно разрешить противоречие конвенциональности / мотивированности? Лингвистическая традиция употребления термина «символ» противоречива. Упомянутая выше теория символа
Ф. де Соссюра выделяет в качестве основного свойства языкового знака его условность, конвенциональность; следовательно, мотивированный тип символа оказывается невозможен в естественном языке. По мнению Ф. де Соссюра, в языке существуют только «независимые символы», их основное свойство - «отсутствие всякого рода видимой связи с обозначаемым объектом» [17: с. 91]. По остроумному замечанию Ц. Тодорова, «в основном Соссюр упоминает символы лишь для того, чтобы отрицать их...» [19: с. 339]. Между тем многие лингвисты признают, что «... иконические и индек-сальные составляющие языкового знака слишком часто недооценивались...» [23, с. 125].
Чтобы раскрыть в отношении слова вопрос о двух качествах символа, семантическом (мотивированность / конвенциональность) и структурном (наличие двуплановости), необходимо рассмотреть его в диахроническом аспекте. Является ли слово символом-образом или символом-знаком, обладает ли оно усложненной структурой означаемого? Может ли слово проявлять свои символические свойства за пределами обрядового дискурса?
Непротиворечивый ответ на эти вопросы может быть дан, если мы признаем нестрогий и опосредованный характер связи между означающим и означаемым символа - и слова. Нестрогость и опосредованность связи заключается в том, что она может быть представлена и как произвольная, и как мотивированная. Произвольность означает, что связь не детерминирована жестко природными свойствами объектов и при историческом развитии может изменяться, утрачиваться (так возникают конвенциональные символы, например графические символы в культуре); мотивированность заключается в том, что отношение означающего к означаемому определяется уже известными признаками, которые были выделены говорящими на основе социального опыта (в теории П. Флоренского такой опыт интерпретируется как мистический). Известные признаки были закреплены говорящими за существующими знаками, и мотивированный символ оказывается «знаком знака». Например, крест становится символом страдания и спасения, поскольку уже был соотнесен с искупительной жертвой Иисуса Христа. Таким образом, в момент своего порождения символ мотивирован и вследствие того обладает двуплановым означаемым. Будучи исторически развивающейся структурой, символ может утрачивать свою мотивированность и становиться конвенциональным знаком.
Слово является символом и обладает теми же свойствами. Рассмотрим символические свойства слова, изменяющиеся в ходе исторического развития, на конкретном примере.
Древнерусская лексема городъ восходит к праславянской форме *gordъ, чьим первоначальным
значением было 'стена, окружающая определенное место' (семема 1). Реальность такого этимона подтверждается данными различных славянских языков и диалектов, в которых исходный признак 'стена, ограда' распространился на целый ряд достаточно разнородных объектов, объединяемых по признаку огороженности (привлекаем в том числе некоторые вторичные, производные формы, сохранившие исходный семантический признак): болг. град 'город', макед. град 'город, крепость', те же значения у сербохорв. и словен. grad, чеш. и слвц. hrad 'крепость, замок', то же значение у в.-луж. hród, при том что в н.-луж. grod 'город или замок (дворец)', польск. gród 'крепость, замок', полаб. gord 'сарай, гумно'; болг. града 'ограда', в.-луж. hrodz 'хлев', н.-луж. groz 'конюшня, хлев, курятник' [39, с. 37]. Ср. также рус. диал. городень 'часть забора', городина 'часть хлева; навес во дворе', городок 'заградительная сетка' и т.п. [28, с. 57-58]; город 'загородка', 'изгородь вокруг дома', 'огороженное место', 'рыночная площадь', 'базар', при переносе ударения на второй слог - 'огород, гумно' [28, с. 55-57], ср. также укр. диал. 'усадьба'. Явная дифференциация значений между исходными формами и более поздними свидетельствует о том, что в общеславянском языке в первоначальном широком значении стали выделяться отдельные аспекты: 'пространство, предназначенное для сельскохозяйственных работ' -'пространство, защищенное в военных целях'.
В древнерусских письменных памятниках отражается как первичное значение 'стена, ограда' (семема 1), так и одно из вторичных - 'защищенная в военном отношении территория, населенная крепость' (семема 2). В данном сопоставлении мы оставляем в стороне крайне интересный вопрос о соотношении в древнерусских текстах полногласной и неполногласной форм и о функционировании неполногласной формы градъ. Далее приведены примеры употребления полногласной формы. Семема 1: А се закладаюче городъ ... ¡мати же кму, донелт городъ срубжть. РП ПП [РП 1940: 114]. Ма-настырь тотъ городомъ одтланъ весь. Дан. иг. [34, с. 555]. Заложи ц[ьрко]вь ... у воротъ и городъ каменъ. ПВЛ Р [26]. Яко доиде града володимиря. манастырь тоу соущии близъ города. Усп. сб. 41б. [36]. А угры твер-дяху каменые городы желтзными вороты. Слово о погиб. [25]. То же значение в ЛЛ: 76; 110; 116об. [26]. Семема 2: Из свокго города въ чюжю землю. РП ПП [27]. Оустрьмися къ Кыквоу городоу. Усп. сб. 31а. Там же: 35в; 17б [36]. И городы Червеньскъгя зая собт. и приде в свою землю. ПВЛ Л. 49; аналогичные употребления с глаголами со значением 'владеть' в ЛЛ: 13; 19; 87; 89об.; 96об.; 103; 131 [26]. И бъг[сть] гладъ великъ в городт. ПВЛ Л 44; аналогичные употребления въ + мест.п. в ПВЛ: 44; 88об; 90; 96об.; 97об., 104об., 108об., 126, 126 об. и др. [26]. Бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и
князьми грозными. Слово о погиб. [25].
В древнерусском языке свойствами укрепленной стены (означаемое 1) никак не обусловлен выбор фонемного комплекса город-ъ. Однако выбор формы город-ъ для номинации крепости (означаемое 2) мотивировано социальным опытом, так как стена признается важнейшим, конституирующим свойством крепости и за объектом «стена» уже закреплена номинация город-ъ. В ряде случаев можно видеть примеры, в которых снимается противопоставление двух семем, следовательно, необходимая для символического значения двуплановость реализуется в тексте1, ср. Усп. сб. 41б: близъ города 'недалеко от стены' • недалеко от крепости .
В дальнейшей истории слова городъ в результате углубления метонимической перспективы оформились новые значения 'населенный пункт' и 'население'. В исторической перспективе цепочка семиозиса выглядит следующим образом: городъ • 'стена' ^ 'крепость' ^ 'населенный пункт' ^ 'население'. Последующие значения также могли совмещаться в контексте, ср. Слово о погиб.: городы 'крепостями' • 'населенными пунктами'.
В современном употреблении город 'населенный пункт' слово предстает как условный, конвенциональный знак в результате утраты промежуточных элементов цепочки ('стена' и 'крепость'): номинация населенного пункта никак не мотивирована. Однако еще в старорусский период мотивированность сохранялась: место, где живут люди, называется городом, потому что оно обнесено стеной и безопасно для жизни, предоставляет защиту в период военных действий. Ср. примеры реализации и исходного, и вторичного значения в одном тексте (список 40-х гг. XVII в.): з города прежде дво-жды или всего трижды стрелиша - 'стена'; а с Лисовским дворяне и дтти боярские многих розных городов -'населенная крепость'. Сказ. Авр. Пал. [24].
Приведенная иллюстрация позволяет видеть, что слово, рассмотренное со стороны своих символических качеств, - динамическая структура: при утрате мотивирующих семем оно преобразуется в конвенциональный символ (символ первого типа), то есть в символ-знак. В случае преобладания мотивированности символ реализуется как двуплановый (многоплановый) образ (символ второго типа). При этом первоначальным значением мотивируется последующий смысл, далее семантический перенос повторяется, и возникает потенциально бесконечная цепочка означаемых, глубокая смысловая перспектива. Иными словами, в диахроническом аспекте слово может обладать как мотивированностью и многоплановостью означаемого (в ряду
семем), так и конвенциональностью (после утраты промежуточных семем). Символическим значением слова может быть названо такое его употребление, при котором многоплановость и мотивированность реализуются в речи и закрепляются в системе языка.
Мы можем заключить, что принадлежность слова к символам определяется историчностью слова - обусловленностью новых семем набором уже существующих лексических значений. Это свойство может быть названо внутренней формой лексической системы по аналогии с внутренней формой языка и внутренней формой отдельного слова. Собственно внутренняя форма слова также, и в первую очередь, свидетельствует о символическом семиозисе: слово рождается как символ, его мотивированность максимальна в момент рождения. Символический характер внутренней формы слова виден уже из ее описания в работе А.А. Потебни, который понимал внутреннюю форму как символ, который замещает собой лексическое значение [16, с. 90]. Внутренняя форма, в отличие от лексического значения, представляет собой не образ предмета, но образ этого образа [16, с. 125]. Таким образом, внутренняя форма слова реализует семиотическую схему двойного означаемого (двуплановость символа): слово - образ образа (собственно внутренняя форма) - образ предмета (лексическое значение). Соотношением внутренней формы с лексическим значением обеспечивается первое в истории слова символическое значение, которое закрепляется в языке за счет мотивирующих словообразовательных связей. Соответственно, если внутренняя форма утрачивается, символическое значение становится потенциальным, скрытым.
Для слова городъ исходное символическое значение обладало актуальностью только в протославян-ский (позднеиндоевропейский) период. Праславян-ская форма *gordos восходит к праиндоевропейскому архетипу *ghordh-, образованному от глагольной основы *gherdh-, имевшей значение 'охватывать, включать в себя, окружать' [40, с. 444]. Эта основа не сохранилась в славянских диалектах, однако имеются индоевропейские параллели, которые позволяют восстановить внутреннюю форму протославянского (позднеиндоевропейского) слова. Ср: балтийские: лит. gardas 'огороженное место, стойло, загон', жем. gardis 'решетчатый борт воза'; индоиранские: др.-инд. grhás 'дом', авест. garad 'местопребывание, пещера, дом'; германские: гот. gards 'дом', др.-сакс. gardo 'сад', др.-исл. gerôi 'огороженный участок земли', др.-в.-нем. gart 'круг, дом, двор, ограда', др.-англ. geard 'ограда, жилище, сад' [37: с. 443], [38, с. 207].
1 Здесь и далее двунаправленной стрелкой ^ обозначается связь 2 В приведенном контексте двуплановость поддерживается не-
между означающим и означаемым; однонаправленной стрелкой полногласной формой града, употребленной в значении 'кре-^ обозначается семантическая филиация. пость, населенный пункт'.
Таким образом, мы видим древнейшую германскую -балто-славянскую - индоиранскую изоглоссу *ghordhos, внутренняя форма которой - 'замкнутая граница пространства (результат окружения, охваты-вания)', а первоначальное значение - 'ограда, стена, ограничивающая определенную территорию, пространство'. Назначение огороженной территории не было первоначально четко определено: еще не сформировалось понятие с устойчивым интенсионалом, и лексическое значение протославянского слова было диффузным, широким. Слово соотносилось с целым спектром объектов, связанных с хозяйственной и социально-общественной инфраструктурой. Символическое значение определялось соотношением внутренней формы и широкого значения: *gordos 'граница' ^ 'стена и ограниченное ею пространство человеческой деятельности (цивилизации)'. Посредством такого символического значения в протославян-ском языке оформлялось противопоставление населенного, окультуренного, безопасного места дикой, необжитой, опасной территории.
Итак, символическое значение слова представляет собой семему (объединение семем) с бинарной структурой, включающей перцептивный образ, доступный для непосредственного чувственного восприятия, и отвлеченное (неопределенное) содержание, связанное с эмоционально-нравственными, духовными, культурными категориями. Возможность такой структуры объясняется свойствами символа как семиотического явления: изначальной мотивированностью и двуплановостью. Символ и слово обладают исторической изменчивостью, поэтому символ может преобразовываться в конвенциональный знак, а слово не всегда сохраняет символическое значение. Для актуализации символического значения слова требуются дополнительные экстралингвистические и лингвистические факторы.
В пределах символического значения чувственный образ оказывается означающим для культурно значимого смысла. Подобная связь может быть зафиксирована путем изучения обрядов и ритуалов национальной культуры. При собственно лингвистическом описании символическое значение слова обнаруживается посредством диахронического анализа лексической семантики: через описание внутренней формы и семантической филиации слова.
Символические значения, возникающие при историческом развитии слова, на синхронном уровне могут быть слабо закреплены в системе языка. Для их реализации нужны прежде всего определенные речевые условия. Нельзя, однако, согласиться с тем, что символическое значение слова является «неестественным» его значением [12, с. 50-51, 56], реализуется только в условиях обряда [18, с. 6] - под действием экстралингвистических факторов. Данное утверждение опровергается тем, что семемы, связанные с означаемым символа (культурным содержанием), все же становятся во многих случаях фактом семантической истории слова, закрепляются в языке как значения вторичные, переносные. Ср. слова, рассмотренные выше: венец 'царская власть' [30, с. 155]; держава 'правление; владение; государство' [29, с. 222]; крест 'тяжелая судьба, страдания' [31, с. 1634]. Приведем другие примеры из области христианской сакральной лексики. Пастырь в символическом значении (при опоре на живописные изображения на стенах храма) 'пастух [35, с. 443] • наставник, учитель'; в переносном значении - 'священник как руководитель паствы' [32, с. 277]. Чаша в символическом значении 'сосуд для причастия [35, с. 777] • жизнь во Христе'; в переносном значении - «судьба, доля, участь» [35, с. 777] (характеристику значения даем по словарю -хотя в старославянских текстах вернее говорить во всех случаях не о переносном, а о символическом значении, так как, по крайней мере, актуальность обрядовой жизни для старославянской культуры не вызывает сомнений); «о мере радостей или страданий, выпавших на чью-либо долю» [33, с. 796].
Таким образом, о символических значениях слова можно судить и по лексикографическим источникам, ориентируясь на переносные значения, закрепленные в системе языка. Подобные значения представляют собой результат семантической филиации слова и в ряде случаев возникают в итоге разрушения семантической двуплановости символических смыслов. Собственно символические значения слова обнаруживаются прежде всего при анализе контекстов, связанных с ритуальной сферой культуры. Однако при соблюдении определенных речевых условий символические значения слова реализуются и за пределами ритуала. Анализ подобных условий должен составить предмет дальнейших исследований как современной, так и исторической лексикологии.
Список литературы
1. Борюшкина Е.Н. Отвлеченная лексика в Толковой Палее: Дис. ... кандидата филологических наук. М.: Московский городской педагогический университет, 2013. 257 с.
2. Гирц К. Интерпретация культур. М.: РОССПЭН, 2004. 557 с.
3. Гудков Д.Б., Ковшова М.Л. Телесный код русской культуры: материалы к словарю. М.: Гнозис, 2007. 285 с.
4. Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы: (древний период). М.: Наука, 1965. 245 с.
5. Кассирер Э. Философия символических форм. Том 2. Мифологическое мышление. М.; СПб.: Университетская книга, 2001. 280 с.
6. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. В 5 кн. Кн. 2: Добро и зло. -СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2001. 304 с.
7. Колесов В.В. Философия русского слова. СПб.: Юна, 2002. 444 с.
8. Колесов В.В. Слово и дело: Из истории русских слов. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. 703 с.
9. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мудрость слова. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2011. 480 с.
10. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М.: Изд-во МГУ, 1982. 479 с.
11.Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Семиосфера. СПб.: Искусство-СПб, 2001. С. 462-485.
12.Медведева А.В. Символическое значение слова. Воронеж: Истоки, 2008. 192 с.
13.Пестова О.Г. Символическое значение слова как особый объект лингвистической семантики (на материале русского и английского языков): автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Саратов: Сарат. гос. ун-т им. Н.Г. Чернышевского, 1988. 15 с.
14.Пименова М.В. Лексико-семантический синкретизм как проявление формально-содержательной языковой асимметрии // «Вопросы языкознания». М.: 2011. № 3. С. 19-48.
15.Попова З.Д., Стернин И.А. Лексическая система языка: внутренняя организация, категориальный аппарат и приемы описания. М.: URSS, 2010. 171 с.
16.Потебня А.А. Мысль и язык. М.: Лабиринт, 1999. 268 с.
17. Соссюр Ф. Заметки по общей лингвистике. М.: Прогресс, 1990. 280 с.
18. Тараканова Д. А. Символический компонент значения диалектного слова: на материале говоров Среднего Приобья: автореф. дис. ... кандидата филологических наук. Томск: Национальный исследовательский Томский государственный университет, 2012. 23 с.
19.Тодоров Ц. Теории символов. М.: Дом интеллектуал. кн., 1999. 384 с.
20. Флоренский П.А. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. 446 с.
21.Шелестюк Е.В. О лингвистическом исследовании символа (обзор литературы) // «Вопросы языкознания». М.: 1997. № 4. С. 125-142.
22.Юнг К.Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. 297 с.
23.Якобсон Р. В поисках сущности языка // Семиотика. М.: Академ. Проект: Деловая кн., 2001. С. 111-129.
24.Библиотека литературы Древней Руси. Т. 14. СПб.: Наука, 2006. 758 с.
25.Библиотека литературы Древней Руси. Т. 5. СПб.: Наука, 1997. 527 с.
26.Полное собрание русских летописей. Т.1. Л.: Академия Наук СССР, 1926. 488 с.
27.Правда русская. Ч. 1. М.-Л.: Академия Наук СССР, 1940. 505 с.
28. Словарь русских народных говоров. В. 7. Л.: Наука, 1972. 356 с.
29. Словарь русского языка XI-XVII вв. Т. 5. М.: Наука, 1977. 392 с.
30. Словарь современного русского литературного языка в 17-ти тт. Т. 2. М.-Л.: Академия Наук СССР, 1951. 1393 с.
31. Словарь современного русского литературного языка в 17-ти тт. Т. 5. М.-Л.: Академия Наук СССР, 1956. 1918 с.
32. Словарь современного русского литературного языка в 17-ти тт. Т. 9. М.-Л.: Академия Наук СССР, 1959. 1482 с.
33. Словарь современного русского литературного языка в 17-ти тт. Т. 17. М.-Л.: Академия Наук СССР, 1965. 2126 с.
34. Срезневский И.И. Матерiалы для словаря древне-русскаго языка. Т. 1. СПб.: Императорская Академiя Наукъ, 1893. 1420 с.
35. Старославянский словарь: (По рукописям X-XI вв.). М.: Русский язык, 1994. 842 с.
36.Успенский сборник XII-XIII вв. М.: Наука, 1971. 768 с.
37. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М.: Прогресс, 1964. 576 с.
38.Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. 1. М.: Русский язык, 1993. 622 с.
39. Этимологический словарь славянских языков. В. 7. М.: Наука, 1980. 224 с.
40.Pokomy J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bern-München: Francke verlag, 1959. 1184 с.
Об авторе
Алексеев Александр Валерьевич - кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Московского городского педагогического университета, [email protected]
