CC BY
76
УДК 14
Символическая объективация: конституирование онтологии (часть 1)
В. В. Ильин
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова
Рассматривается проблема социальной легитимации знания. Автор изучает контексты имплантации продуктов познания в тело культуры и обсуждает вопросы основных этапов объективации когниций, вероятных миров в науке в тренде разворачивания когниций, а также основных принципов предметно-символической трактовки природы знания, основываясь на анализе самых существенных гносеологических тенденций, прослеживающихся в работах виднейших философов Нового и Новейшего времени. Он глобализирует принципы системного подхода на базе их синтеза с элементами синергетики и семиотики. Детально анализируя и критикуя трансцендентальный априоризм И. Канта, автор выявляет также его позитивный потенциал и перспективный вектор, обращаясь не только к выводам естествознания и математики, но и к поэтическим образам.
Ключевые слова: гипотезы существования; формы мышления; проблема демаркации; когнитивный синтез; трансцендентальный идеализм; априоризм; символизм; автоморфизм; релятивистская механика.
Картина онтологизации знания многопрофильна и полифундаментальна.
Первый рубеж объективации когниций совпадает с активацией допущений базисной теории (ВТ), вводящей идейно-смысловую канву мировидения. В математике роль ВТ играют довольно формальные системы: аксиоматики теории множеств типа систем Рассела — Уайтхеда (РМ), Цермело (2), Церме-ло — Френкеля (2Б), Гёделя — Бернай-са — Неймана (ОВЫ) и т. п. Совмещение с «формальным каркасом» предметно-специфицированных рассуждений (систем, специальных аксиоматик) влечет за собой развертывание математических теорий (теория вероятностей — теория очередей; алгебра — теория групп — теория полугрупп).
В естествознании на статус ВТ претендуют хроногеометрические разработки-сопровождения в лице метрики и топологии. Универсальный хроногео-метрический контур современного природоведения задается понятием л-мерного
дифференциально-геометрического многообразия — метрической формой риманова пространства, используемой в общей теории относительности (ОТО) и передаваемой записью
ds2 = 2 g¡k йх йхк,
где gík — непрерывные функции координат х1 ... х"; йХ йхк — дифференциалы координат.
Евклидов вариант удовлетворяет формуле
й52 = йх2 + йу2 + й£2.
Вариант Лобачевского:
й52 =
йх2 + йу2 + йг
[1 + к/4(х2 + у2 + £2)]2 где к — отрицательная постоянная, называемая кривизной пространства Лобачевского; х, у, £ — координаты, удовлетворяющие условию 1 + к/4(х2 + + у2 + £2) > 0.
Вариант Минковского, используемый в специальной теории относительности (СТО):
ds2 = йг - -¿г(йх2 + йу2 + й£2).
© Ильин В. В.
В обществознании роль ВТ играет социальная хроногеометрия в лице теорий гео- и хронополитики — учений о социальном пространственно-временном многообразии, концептуализируемом доктриной социальных циклов, ритмов, пропорций, фаз (см. [1]).
Второй рубеж объективации ког-ниций — проекция символических форм ^Б) на картину мира с задействованием субстантивных постулатов, транзитивных определений. Одни наделяют абстракции некими свойствами действительности (реификация, атрибуция, предикация, интерпретация) — истолкование поведения материальных точек как инерциальных систем (ги-постазирование «инерции»), обладающих дальнодействием. Другие проводят идентификацию абстракций с аутентичными признаками действительности — истолкование «массы» как «количества материи» (ср. принцип Маха в ОТО).
Третий рубеж объективации когни-ций — эмпирическая интерпретация, верификация, операционализация абстракций в русле теорий, — установление действительности (натуральности) предсказываемых (или виртуальных) эффектов в опыте (экспериментальное обнаружение искривления лучей света, изменения траекторий движущихся тел вблизи тяготеющих масс — по выкладкам ОТО). На этой стадии интенсивно проблематизируются предпосылки существования для сущностей, введенных по «логическому основанию» согласно правилам синтаксической (абстрактной) дедикации. Последняя крепится на оправдательном ряду: существующее возможно; возможное непротиворечиво; непротиворечивое потенциально возможно, т. е. в принципе объективируемо. В данном ключе перспектива существования высвечивается законом непротиворечия, вводящим капитальные условия существования. Но возможное и действительное существование не эквивалентны.
Понимание этого влечет за собой серьезную критику генерального принципа свертывания, допускающего бытие множеств по свойствам. Напомним: он отождествляет утверждение принадлежности некоторого элемента некоторому множеству с тем, что данный элемент обладает неким свойством: 3 y Vx (x£y ~ fx)). Такой мыслительный ход плодит парадоксы типа антиномии Рассела. Пусть множество Х обладает свойством R тогда и только тогда, когда Х не принадлежит Х, т. е. не является элементом самого себя (Х ^ Х). Оценим теперь множество ц такое, что его элементы оказываются Х, для которых справедливо R. Если ц £ ц, то, по определению, для ц выполняется R и тогда ц ^ ц; если ц ^ ц, то, по определению, для ц также выполняется R и тогда ц Е ц.
Мораль проста и тяжела: возможно ли по допускаемому свойству задавать множество? Здравый смысл не дает противопоказаний: некое свойство P объектов определяет множество ц объектов, удовлетворяющих P. Однако антиномия Рассела дезавуирует такой ход. Как быть? Проблематизировать либо «свойство» (P), либо допускаемое на его основе множество (ц). Но это в свою очередь порождает новые проблемы, связанные с уточнением статуса вводимых «свойств» и по свойствам «множеств»: к примеру, все ли свойства определяют множества; когда «да», когда «нет» и по какой причине? И самое главное, как быть с традиционной мыслительной техникой? Как без точных рецептов и явного понимания снимать парадоксы типа антиномии Рассела, как можно полагаться в математике на аксиоматизацию; в естествознании и обществозна-нии — на проецирование абстрактных конструкций на status rerum1 (SR) через опытную идентификацию?
Помимо аксиоматизации и «внешнего оправдания» апеллируют к критериям «внутреннего совершенства»,
1 Положение дел (лат.), адекватность.
не приветствующим эксплуатацию фикций. Эйнштейн провел ревизию классической механики под углом зрения выдворения абсолютных систем отсчета. Однако в релятивистской механике (ОТО) взамен субстанциальных «пространства» и «времени» фигурирует «атавизм» — эссенциальный «пространственно-временной интервал». Дикке ставит вопрос: «...как, вводя в уравнение вторую полевую величину (скалярное поле. — В. И.), можно видоизменить теорию Эйнштейна, чтобы избавиться от абсолютного характера пространства — времени?..» [2, с. 251—252].
Вариант аксиоматизации и «внешнего оправдания» представляет собой своего рода методологическую (метана-учную) панацею, к которой наука реальных исканий стремится как к асимптоте. Интимную ситуацию поиска отличает по большей части вариант «внутреннее совершенство», версифицирующий интуитивно более предпочтительные исходы. Тот же Дикке ангажирован ре-гулятивом «недопущение абсолютов» (с чем ранее боролся Эйнштейн), хотя бы ценой внедрения виртуальных комплексов (что с позиций неэмпирических и экстралогических показателей научности является поведением не лучшего тона). Нечто сходное — по части пересекающегося с принципом свертывания задания существования согласно формуле «быть — быть значением понятия». От вводимого языком «потенциального (идеального) существования» — по сугубому искушению — посредством скачка в трансцендентное допускается реальное существование получаемого «на кончике пера»: гравитона, резонансов и т. п. (схоласты-реалисты приписывали натуральное существование логически корректно полученным абстракциям, хотя «существование» — не предикат понятия).
Между тем в науке (строгом знании) существование объектов должно задаваться так, чтобы решались проблемы
их реальности и принадлежности фиксированным предметным группам (критерий существования). Традиционная логика в данных целях руководствуется принципом свертывания, не избавляющим, к сожалению, от головоломных проблем. Они усугубляются при экстраполяции духа трансцендирования на потенциальные объекты рассмотрения, лежащие в фокусе нетрадиционной (модальной) логики. Суть в том, что отношения, расцениваемые как действительные по принципу свертывания, не являются единственно возможными. Пример тому приводит У. Куайн, предлагая рассмотреть «возможного толстого человека в дверном проеме и возможного высокого человека в том же дверном проеме. Являются ли они одним и тем же возможным человеком или двумя возможными людьми? Каким образом мы это решаем? Как много возможных людей в данном дверном проеме? Больше в нем толстых, чем тонких?»; «Какой смысл можно вообще вложить в разговор об объектах, если относительно них мы не можем решить проблему сходства и различия?» [3, с. 23—24].
Понятие «возможных миров», возможных объектов, вводимое по принципу свертывания и выказывающее добропорядочность в поэзии, порождает в науке сложности, связанные с неразрешимостью вышеуказанного критерия существования. Если науку ограничивать контуром лишь «действительного» (акту-ализм) и делать предметом рассмотрения его объективирование, за бортом окажется значительный массив рассуждений. Если в науку вводить «возможное», возникают парадоксы.
В поэзии (художественном опыте) эйдология не имеет пределов, а в науке имеет. Пределом языкового (синтаксического, дедикативного) конструирования мира посредством расширения универсума эйдосов введением объективных носителей ф и их классов
по правилу |х/ф(х)| является способность решения вопроса их подлинности (реальности). (В противном случае — утопизм, беллетризм, химеризм мысли, допустимый в поэзии, но не в науке.)
Рассуждение достигло пункта констатации некоего предела производства объектов мысли за счет «конструирования понятий». Действительно, при отсутствии формального предела наращивания мыслительного массива вследствие дедикативных экзерциций ума реальный предел всех и всяческих упражнений (в том числе пустопорожних) задает требование онтологической идентифицируемости: не проецируемое на мир (в математике — не интерпретируемое) химерично. Отсюда в числе прочего следует, казалось бы, бесспорное: прогресс знания связан с повышением вероятности испытуемых абстрактных конструкций (гипотез — Н) в ходе их опробования на соответствие БЯ. Между тем такой вердикт (выведенный некогда Р. Кар-напом) в корне расходится с практикой вершения судеб знания, где подлинный прогресс индикатируется не возрастанием вероятности испытуемых Н относительно тезауруса, а увеличением их информационной емкости, или прямо противоположным эффектом — увеличением рисковости, а значит, уменьшением вероятности Н относительно тезауруса (уточнение К. Поппера, см. [4, с. 217—218]).
Итак, в воде и мраке не тонуть Н (БВ) не позволяет БЯ. Однако высокая сбалансированность Н с БЯ означает неумолимую тривиализацию Н и вместе с тем дискредитацию всего «виртуального резерва». Как быть? Ревизия потенций ситуации наводит на систематизацию гносеологически рефлективных ходов.
1. Гиперболизация БЯ + гиперболизация БВ = вырожденный случай.
2. Редукция БЯ + редукция БВ = вырожденный случай.
3. Гиперболизация БЯ + редукция БВ = гносеологически тривиальный проект «зеркального запечатления» — всесторонне раскритикованная линия наивного реализма.
4. Редукция БЯ + гиперболизация БВ = интригующий случай, вбирающий в себя 4 версии:
а) полная редукция БЯ + полная гиперболизация БВ — гносеологический фикционализм, имманентная платформа: фронтальный демонтаж содержательных оснований, уподобление исканий созданию вымыслов, снятие проблемы демаркации, заявление эпистемологического анархизма, волюнтаризма (крайности скептицизма, нигилизма, релятивизма, — имманентная школа, конвенционализм, прагматизм, инструментализм, ответвления кантианства, постпозитивизма);
б) полная редукция БЯ + относительная гиперболизация БВ — случай, сводимый к (а);
в) относительная редукция БЯ + + полная гиперболизация БВ — умеренный фикционализм кантианства, вводящего аффицирование;
г) относительная редукция БЯ + + относительная гиперболизация БВ — намеченный выше случай, тематизи-рующий БЯ через формы мышления и одновременно настаивающий на обязательности проецирования БВ на БЯ — предметно-символический конструктивизм.
Как видно, (в) и (г) гносеологически родственны, посему требуется дополнительное их видоразличение.
Умеренный фикционализм. Квалификация «умеренный» применительно к кантианству довольно условна. На деле система трансцендентального идеализма есть фикционализм, причем весьма решительный. Убедиться в сказанном позволяет осмысление кантовской трактовки понятий «мир», «действительность», «природа», выступающих
«объектом», равно как понятий «познание», «духовное освоение», «опыт», оказывающихся «субъектом»:
1) «Объект конституируется различением "вещей самих по себе" и "явлений"»: «явление есть то, что вовсе не находится в объекте самом по себе, а всегда встречается в его отношении к субъекту и неотделимо от представления о нем...» [5, с. 87];
2) «Субъект ("познание") конституируется способом, которым душа воздействует на себя своей собственной деятельностью» [5, с. 86]; рычаги познавательной самоинициации души — набор синтезов (фигурный — продуктивный синтез; рассудочный — категориальный синтез созерцаний; синтез схватывания; синтез воспроизведения — репродуктивный синтез), развязывающих энергию воображения по конструированию предикатов явлений; плод тщаний — изображение предметного содержания не вещей самих по себе, но явлений, на поверку пребывающих игрой наших представлений, определений внутренних чувств [5, с. 637].
Относительно светлого мира реальности Кант поясняет: «Предикаты явления могут приписываться самому объекту, если речь идет об отношении к нашему чувству, например, розе — красный цвет или запах; но видимость никогда не может быть приписана предмету как предикат именно потому, что в таком случае она приписывала бы объекту самому по себе то, что присуще ему только в отношениях к чувствам или вообще к субъекту, как, например, два ушка, которые сначала приписывали Сатурну» [5, с. 87].
Кантовское разъяснение возбуждает жажду спора, и так как мысль затрагивает два сюжета, последовательно выскажемся о них.
Статус чувственности («цветность» розы). Чувственность в свете трансцендентальной модели представлена в виде
интерсубъективного и субъективного ресурса. Первый — предмет трансцендентальной эстетики, где поставляемая перцептивностью (через нашу подверженность воздействию предметов на способность представления — affi-siert werden) апостериорная материя явлений организуется упорядочивающей априорной формой. Второй — предмет эмпирической психологии, связан с явлением только контекстом случайных действий персональной организации [5, с. 713]. «Те предметы, которые мы называем внешними, — вразумляет Кант, — суть только представления нашей чувственности»; истинный коррелят их — вещь в себе — «вовсе не познается и не может быть познан» [5, с. 71].
Чувственность дискредитируется под флагом субъективизации. В первом издании «Критики чистого разума» обнаруживается: «...субъективное условие всех внешних явлений (т. е. чувственность. — В. И.) нельзя сравнивать ни с каким другим условием. Приятный вкус вина не принадлежит к числу объективных определений вина, следовательно, объекта, рассматриваемого даже как явление (т. е. интерсубъективно. — В. И.), а принадлежит к частным свойствам чувств того субъекта, который пьет вино. Цвета не свойства тел, в созерцание которых они входят, они суть модификации чувства зрения, подвергающегося некоторому воздействию света» [5, с. 713].
Подобная трактовка совершенно определенно редактирует толкование существа первичных и вторичных качеств. Напомним, проблематика первичных и вторичных качеств навеяна различениями Альберта Великого, затем Бойля и Локка, согласно которым первичные качества — объективные свойства вещности: протяжение, величина, фигура, движение [6, с. 155] (как будто бы не данные чувственно?!), исследуемые разумом (линия
Демокрита — Галилея — Декарта — Гас-сенди — Гоббса), а вторичные, не совпадающие (?!) со свойствами объектов самих по себе, — субъективные ощущения: цвет, запах, звук и вкус.
Беркли синкретизировал и субъек-тивизировал первичные и вторичные качества (цвета — «одинаково кажущиеся... нет цветов. присущих внешним телам»; таковы же и первичные качества [7, с. 27, 37]). Его линию утрировали Юм и далее — посредством неоправданного противопоставления «явления» «объекту» — Кант. Трансцендентальная эстетика, доктрина синтетической формоор-ганизации чувственности, собственно, и обслуживает данную задачу. В ее границах вторичные качества («красное» — цветность розы) сводятся к «представлению» (см.: [5, с. 139]). (С позиций современной гносеологии, включающей в себя теорию чувственности (см.: [1]), цвет есть свойство света вызывать зрительные перцепции по спектральному составу отражаемого излучения. Свет разных длин волны X вызывает разные цветовые ощущения. При X ~ 460 нм возникает (в норме) ощущение фиолетового цвета, при X ~ 470 нм — синего, при 480 нм — голубого, при 520 нм — зеленого, при 580 нм — желтого, при 600 нм — оранжевого и при 640 нм — красного.)
Вопрос о том, обладает ли (в действительности) объект (вещь сама по себе) данными в ощущении свойствами (пер-цептуально данными первичными и вторичными качествами), в трансцендентальном (от Беркли через Юма к Канту) прочтении снимается.
Пусть роза пахнет, — разве ощущает Она свой аромат? И соловей, — Сам чувствует ли он, что в нас рождает Звучаньем песни сладостной своей ?
Г. Гейне
Тем более снимается он в прочтении адептов имманентной школы, вытравливающей из кантианства остатки последнего влияния на познание «мира вещей». Таково ремкеанство, в полной
субъективизации субъект-объектной оппозиции провозглашавшее: познаваемое субъектом есть лишь субъективно данное (см.: [8]).
Статус предицируемых признаков (приписывание Сатурну «ушков» — боковых придатков). Допустимое при конструировании «явлений» (через продуктивно-репродуктивные синтезы) недопустимо в отношении «объектов»: приписывать вещам самим по себе свойства (предикаты) означает извращать и подрывать их природу, насаждать вымыслы. Рельефное свидетельство — приписывание «двух ушков» Сатурну. О чем речь? В общем — об интерпретации (посредством предикации) чувственных данных. В частности — о толковании визуального материала (полученного Галилеем в 1610 г.). Несовершенство аппаратуры сподвигло на допущение не колец, а двух боковых придатков с обеих сторон планеты, происхождение которых Галилей раскрыть не мог. Последнее удалось Гюйгенсу, использовавшему усовершенствованный телескоп и назвавшему их кольцами (Systema SaШmшm, 1659 г.). (С современной точки зрения, яркие плоские концентрические кольца вокруг Сатурна образованы множеством отражающих солнечный свет твердых тел разного размера, движущихся по круговым орбитам и не сталкивающихся друг с другом.)
Промах в частном оборачивается провалом в общем. Скептицизм относительно экзогенной («трансцендентной») предикации (приписывание признаков «объектам») навеян принципиальным критическим лейтмотивом: субъективно данное — субъективное (ср. ремке-анство). Язвительное, несправедливое уценивание субъективного превращает прочное здание теории познания в постройку, лежащую в руинах. Выскажемся здесь лишь по поводу чувственности.
Во-первых, величайшая заслуга физиологических, психологических, фи-зиолого-психологических штудий чувственности заключается в обосновании
ее предметно-объектного содержания. Подчеркнем: предметно-объектного. Как утверждалось ранее, отражательно перцепция соотнесена с SR и в этой своей отнесенности достаточно автономна от субъекта содержательно. Относительная независимость воспринимаемых характеристик объекта от субъективных отображений (SF) превращает узкую тропинку частного персонального опыта в столбовую дорогу общеродового познавательного прогресса: чувственностью прирастает, наращивается, повышается истинностная компонента знания. Выверенной квалификацией роли чувственности в делах человеческих (высокая родовая адаптивность — дериват содержательной адекватности чувственности) комплекс наук о человеке, познании получает обстоятельность законченной доктрины.
Во-вторых, чувственность — оселок испытания субъективных (SF) форм, но за счет перевода их не в легализующий «явление» модус интуитивного «созерцания» (см. [5, с. 240, 534, 536]), а в кри-тико-практический модус деятельности с объектами in concrete. (О критике интуитивного критерия ясности на базе непосредственных «представлений» [5, с. 68], «созерцаний» см.: [9, §10].)
Предметно-символический конструктивизм. Достоинство трансцендентализма — заявление и доктринальное проведение активности форм мышления (SF), за что ратовали, но не реализовали представители диалектико-материали-стической философии, толокшие воду в ступе по поводу «умного» (методологический активизм) идеализма и «грубого» (метафизического) материализма (методологический наивный реализм). Извлекаемая из прошлого мораль (без злопыхательств) укладывается в целе-ориентирующие презумпции.
1. Пренебрежение к формам мышления, равнодушие к ним в теоретической гносеологии недальновидно
и неуместно; как, впрочем, и их превознесение. Адекватная тематизация активности SF должна протекать на фоне активной адресации к SR, вне которой гносеология рискует выродиться в неосторожное оправдание выстраивания вымыслов. Перипетии фикционализма (имманентного подхода) ограждают от дискриминирования SR.
2. Трансценденталистское различение «вещи самой по себе» и «явления» гносеологически значимо: в познании субъект имеет дело не с отрешенной «в себе» действительностью, а с действительностью «для себя», представленной оперативным модусом ее освоения, — но не всепоглощающе. Доктринальный просчет кантианства (не позволивший в итоге Канту разработать проект предметного знания) — содержательное разлучение «явления» и «вещи самой по себе». Вопрос, как соотносится одно с другим, не обсуждается, подменяясь теоретически неразборчивой (буквально ad hoc) ссылкой на аффицирование (незаведомое влияние «вещи самой по себе», кладущее предел продуктивно-воображательному конструированию, на «явление»). На деле «объект» связан с конструируемым «образом объекта» («вещь сама по себе» с «явлением») генеалогически (эмпирический генезис теоретического базиса BT); операционально (процедурное проецирование на действительность комплексов BT усилиями операционального базиса BO); удостоверительно (верификационные, идентификационные, реификационные отображения комплексов BT средствами эмпирического базиса BE), за счет чего «объект» (SR) корректирует «образ объекта» (SF), последовательно санируя мысль, неуклонно изгоняя из нее химеры. Трансценденталистская модель (кантианство), где «объект» не имеет никаких обязательств перед «образом объекта», с содержательной точки зрения обреченно тривиальна.
3. Гносеологию недопустимо выстраивать как апологетическую доктрину абсолютной всеобще-необходимой истины — sub specie xternitatis. Отобра-жательно (и конструктивно) такого рода истин попросту нет. Функционально «наша истина» обслуживает «наши предприятия», т. е. «открывает достаточную часть вселенной для наших практических и теоретических потребностей» [10, с. 177].
Дидактические презумпции от опыта прошлого позволяют наметить конструктивную предметно-символическую трактовку природы знания.
Относительно перспективы знания SR — объект сам по себе — выступает потенциальным предметом. Взятый со стороны не потенциальности, а возможности, он осваивается субъектом как объект «для нас» через формы мышления (SF). Последние суть способ упорядочения содержательных связей, предметно-логического представления сущности объекта. Сущностное в знании легализуется мыслью (конструктивно-синтетической деятельностью, выделяющей номологически эссенциальное) под видом ментально возможного (ввиду эквивалентных описаний), тогда как су-ществовательное легализуется чувством («живым созерцанием») под видом на-лично действительного. Поскольку мир в знании выставляется под фирмой возможного, возникает искушение каким-то образом перебрать, скалькулировать «потенциально возможное». Так обрамляется грандиозная программа комбинаторики, озабочивающаяся исчисли-тельным просмотром формальных (!) вариантов. Соответствующий проект предлагал Луллий. Далее — Виета — идея Logistica speciosa (образная логистика2) — символическая алгебра. Далее — Декарт — идея Mathesis universalis — с многочисленными приспешниками в лице
2 Логистика в Греции обозначала искусство арифметического вычисления. — Прим. авт.
Дж. Уилкинса, Дж. Дальгарно, Дж. Вал-лиса, А. Полициано, И.-Г. Альштеда, И. Юнга и Дж. Гленвиля. Далее — Лейбниц — идея Speciosa generalis (общая символистика), Mathesis generalis, Ars speciosa (симвология) в виде взаимодополнительных дедуктивно выстраиваемых исчислений: (а) теория открытия — комбинаторика; (б) теория доказательства — аналитика (передающие характеристики вещей знаки суть символы; если ими обозначать предикаменты понятий, истин и систематизировать, получается универсальное знание в форме символического исчисления).
Невозможность всеобъемлющей символистики (синтаксического измерения истины), вбирающей всю полноту знания (семантического измерения истины), недостижимость выражения содержания познания через его форму будет показана много позже (ограничительные регулятивы Геделя, Тарского), пока же ставка делается на своеобразную семиографию.
Искания Лейбница отличает некоторая двойственность. С одной стороны, одержимость выстраивать энциклопедичную универсальную науку — Scientiam universalem, использующую специальный рациональный язык (Lingua Rationales) и служащую устроению и приумножению знаний на благо народного счастья (см.: [11, с. 395, 412, 419, 422, 435, 444, 494, 506, 523]). С другой стороны, неосознаваемое тусклое предчувствие невозможности материализации задуманного, проскальзывающее в череде проблесков:
— эндогенная (внутри знания) неразличимость реального и воображаемого; критика декартовских признаков истины («ясности», «отчетливости»), которые ввиду недостачной уточненно-сти востребуют оправдания (по трезвому размышлению картезианскую крите-риологию следует отнести не к истине, а ее восприятию; фундаментальными
показателями истины пребывают «непротиворечивость», «соответственность опыту»);
— доказуемое из символического (номинально определяемое) гипотетически истинно; аподиктически истинное доказуется из реального; «априорные» истины только возможны (удостоверяются логически); апостериорные истины — действительны (удостоверяются фактуально, см.: [11, с. 668]);
— актуальное демонстрирует существование, потенциальное — сущность (см.: [11, с. 124]); понимание этого обессмысливает неограниченную знаковую дедикацию, оказывающуюся пустой.
Предостерегание от «чистых», замкнутых на себя символических упражнений — размывание ответственности, лукавство, с какими разум через гипоста-зис предикатов от существующего в возможности переходит к существующему в действительности, плодя химеры. Таково ансельмовское доказательство бытия божия, где бытие высшей сущности выводится из идеи бытия всесовершенной сущности (полнота совершенств возможной высшей сущности включает действительное существование). Критика линии Ансельма, заявленная бенедиктинцем Гаунило (XI в.), воспроизведенная Фомой Аквинским и Кантом, базируется на тезисе: существование — не предикат понятия. У Лейбница она оконтуривается соображением: существование обоснуется a posteriori. Когерентность — самосбалансированность — дедикативно-символических систем не гарантирует их материальной истинности. Внутренне непротиворечивые знаковые конструкции (знанием, строго говоря, не являющиеся, но выступающие лишь его «формой») способны вступать в противоречия с объектами, не соответствовать природе вещей, нести иллюзии.
Уяснение недееспособности символического калькулирования «потенциально возможного» в знании придало
гносеологии иной крен: минуя форму, апеллировать непосредственно к содержанию. Противовесом утрирования SF стало прямое обращение к SR (как панацее) в заявках наивного реализма и интуитивизма. Невзирая на разность оперативных методологий, обслуживающих принципиальную позицию («живая ассоциация» или «живое усмотрение»), существо ее вполне досконально передается тезисом Франка: «...те содержания, которые мы высказываем, не выдуманы и не свободно созданы нами: мы убеждены, что они действительно лежат в самом предмете, и только это сознание превращает мысль в знание» [12, с. 40]. Неясности: что значит «убеждены», что значит «в самом предмете» — снимались бы толкованием некой роли SF, чем, однако, интуитивизм (как и наивный реализм) не озабочивается. Фактически он отказывается от разработки теории познания как теории мыследеятельностно-го процесса, подменяя процесс готовым результатом (по этой причине не подпадая под случай «гиперболизация SR + гиперболизация SF», квалифицируемый вырожденным). Роднит интуитивизм с наивным реализмом радикальная гиперболизация SR, получающего в мысли аподиктичную представительность: «Усмотрев необходимость какого-либо содержания, мы тем самым мыслим его независимым от нашего сознавания его, и эта независимость, это "бытие само по себе" и есть не что иное, как момент необходимости, приписываемый данному содержанию»; необходимости, демонстрирующей не более и не менее, как «связь его с самим бытием» [12, с. 89, 222].
Постулативное кредо: данное в мысли как необходимое (пробегая непреднамеренность тотальных выдумок) есть объективно связанное с бытием, — натурально, разваливает гносеологическое рефлектирование. Отсюда вывод: разбор проблемного материала показывает,
что тематизация природы знания укладывается в полилемму, звеньями которой выступают фикционализм (смещение баланса SR с SFв пользу последних); семиографизм (акцент формальных сторон SF); натурализм (акцент содержательной определенности SR с недооценкой SF — наивный реализм; обратная ситуация — интуитивизм) и предметно-символический конструктивизм (настаивающий на активной роли SF, но не пренебрегающий SR).
Перспективным моментом трансцендентализма является активистский пафос, обогащающий гносеологию темой продуктивности форм мышления — способа, которым душа воздействует на себя своей собственной деятельностью в результате спонтанных понятийных проработок. В нашей модели указанная капитальная тема получает развитие в языке символического автоморфизма.
Литература
1. Ильин В. В. Философия истории: монография. М.: Изд-во МГУ, 2003. 380 с.: ил.
2. Дикке Р. Влияние переменного во времени гравитационного взаимодействия на Солнечную систему // Гравитация и относительность / Ред.: Х. Цзю, В. Гоффман; пер. с англ.: Д. В. Белов, Н. В. Мицкевич. М.: Мир, 1965. С. 251—294.
3. Quine W. V. O. On What There Is // Review of Methaphysics. 1948/1949. Vol. 2. P. 21-38.
4. Popper K. R. Conjectures and Refutations: The Growth of Scientific Knowledge. London: Routledge &Kegan Paul, 1963. 412 p.
5. Кант И. Критика чистого разума. М.: ЭКСМО, 2007. 736 с. (Антология мысли).
6. Локк Дж. Избранные философские произведения: в 2 т. Т. 1: Опыт о человеческом разуме / Примеч., ред.: И. С. Нарский. М.: Соц-экгиз, 1960. 734 с.: портр.
7. Беркли Дж. Три разговора между Ги-ласом и Филонусом / Ред. Л. Кузьмин; худож. Н. Шмелев. М.: Гос. соц.-эконом. изд-во, 1937. 128 с.: портр.
8. Ремке Й. О достоверности внешнего мира для нас // Новые идеи в философии. Вып. 6. СПб., 1913. С. 81.
9. Ильин В. В. Теория познания. Симво-логия. Теория символических форм = Theory of cognition. Symbology. Theory of symbolic forms. М.: Изд-во МГУ, 2013. 379 с.: ил.
10. Бозанкет Б. Основания логики. М.: Книгоизд-во «Гермес», 1914. 179 с.
11. Лейбниц Г.-В. Сочинения: в 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1984. 734 с. (Философское наследие).
12. Франк С. Л. Предмет знания; Душа человека. Минск: Харвест; М.: АСТ, 2000. 991 с. (Классическая философская мысль).
Ильин Виктор Васильевич — доктор философских наук, профессор кафедры философии Института переподготовки и повышения квалификации МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
