CC BY
241
Конев Алексей Юрьевич,
к. и. н., директор Тобольского индустриального института (филиала) Тюменского государственного нефтегазового университета Тюмень)
СИБИРСКИЕ ИНОЗЕМЦЫ И РУССКАЯ СМУТА:
ОТ ПРИСЯГИ НА ВЕРНОСТЬ ДО «ИЗМЕННОГО ДЕЛА»
Экспансия Московского государства, развернувшаяся в конце XVI -начале XVII в. в отношении зауральских территорий и населяющих эти пространства автохтонных народов, совпала с периодом так называемого династического кризиса и последовавшего за ним «Смутного времени». Синхронное протекание этих процессов обращало на себя внимание исследователей в контексте рассмотрения различных аспектов общероссийской и сибирской истории. Тем не менее, специальных работ о состоянии дел в «заочной государевой вотчине» в период Смуты, за исключением ставшего библиографической редкостью краткого очерка А. М. Гневушева и статьи В. И. Корецкого (Гневушев А. М. Сибирские города в Смутное время. Киев: Типография 2-й артели, 1914; Корецкий В. И. Из истории заселения Сибири накануне и во время «смуты» (конец XVI - начало XVII в.) // Русское население Поморья и Сибири (Период феодализма). М.: Наука, 1973. С. 37-59), насколько мне известно, в отечественной историографии и зарубежной русистике нет.
Само по себе стремительное расширение Московской Руси на восток на протяжении второй половины XVI в., начиная с завоевания Казани и заканчивая разгромом Сибирского ханства, необходимо рассматривать как фактор, который мог сыграть не последнюю роль в формировании предпосылок гражданской войны начала XVII в. «Кризис роста» вызвал чрезвычайное напряжение военных и экономических сил, дефицит человеческих и финансовых ресурсов, потребовал перестройки центрального и местного управления. Гневушев отметил, что, приобретая Сибирь, правительство не было заинтересовано в том, чтобы дать выход избыточному населению, так как государство страдало не от избытка, а от недостатка его (Гневушев А. М. Сибирские города в Смутное время. С. 2). Если местные князцы и мурзы добровольно переходили «под высокую руку» Москвы,
практиковался перевод части подведомственных им людей в категорию служилых, а не ясачных, чтобы обеспечить сибирский фронтир дополнительной боеспособной силой, адаптированной к местным условиям. Так сложились группы служилых татар в Тобольске, Тюмени и Таре, служилых остяков в «Кодеком княжестве» Алачевых. Ярким примером соответствующей политики стали взаимоотношения с «Томския земли князьком Тояном». В грамоте Бориса Годунова от 20 января 1604 г. сургутским воеводам указывалось, что, приведя Тояна к шерти за всех его улусных людей, отпустить обратно в Томскую волость, «а ясаку с него и с его ясачных людей до нашего указа имать не велели» (Первое столетие сибирских городов. XVII век / История Сибири. Первоисточники. Вып. VII. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1996. С. 37). Шерстова Л. И. отмечает, что с самого начала центральное правительство, опираясь в своей политике по отношению к телеутам и енисейским кыргызам на лояльных ему тояновых эуш-тинцев, определило не ясак, а службу их главной задачей (Шерстова Л. И. Тояновы эуштинцы в этнокультурном пространстве города Томска (XVII-
XIX вв.) // Судьба регионального центра в России (к 400-летию г. Томска): Труды Томского государственного университета. Т. 267. Сер. Историческая. Томск: Изд-во Томского ун-та, 2005. С. 71).
Безусловно, большая часть покоренных «сибирцев» объясачивалась. Подчеркну, что ясак имел тогда не только экономическое значение, а выступал определяющим признаком подданства сибирских племен русской короне «до веку, покамест изволит Бог вселенной стояти». Ясачные оклады не был унифицированы, дань эта могла взиматься не только в виде пушнины. На рубеже Х\Т-Х\Т1 вв. часть вогул и татар, проживавших в пригодных для хлебопашества районах, платила хлебный ясак. Борис Годунов «для своего царского венца и многолетново здравия» сложил ясак на 1600 г. со всех «сибирских людей» (Миллер Г. Ф. История Сибири: В 2 т. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1937-1941. Т. 1. С. 381). Очевидно, что финансовые интересы были подчинены геополитическим задачам правительства, стремившегося прочно закрепиться на новых территориях. Обладание обширными пространствами за Волгой и Уралом рассматривалось как весомый внешнеполитический аргумент. Так, наказом приставам Е. Ржевскому и Г. Васильчикову, отправленным в 1586 г. встречать польского посла, следовало особо подчеркнуть успехи восточного направления московской политики. В частности, сообщить, что царь Федор Иоаннович «ясаку положил на Сибирское Царство, и на Конду Большую, и на Конду на меншую, и на Пелымское Государство, и на
Туру реку, и на Иртыш, и на Иргизское Государство, и на Пегие Колмаки, и на Обь Великую» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. X. Издание четвертое. СПб.: Типография вдовы Плюшар с сыном, 1834. Примеч. 44; Преображенский А. А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI -начале XVIII века. М.: Наука, 1972. С. 49).
В период правления Федора Иоанновича и первых лет царствования Бориса Годунова практически вся Северо-Западная Сибирь была поставлена под контроль Русского государства. Возникла сеть городов и острогов, формировалась система уездов. Но воеводские власти и малочисленные сибирские гарнизоны, расположенные в отдаленных районах, зависевшие от поставок продовольствия и вооружения из европейской части страны, не могли себя чувствовать в достаточной безопасности. Оторванные от центра и поглощенные, прежде всего, заботой о самосохранении, русские сибиряки не имели ни возможности, ни желания вмешиваться в разворачивавшуюся политическую борьбу. Скорее всего, поэтому Сибирь оказалась в списке тех немногочисленных регионов, которые в лихую годину от Москвы «не отступиша» и «стояху в твердости» (Полное собрание русских летописей. Т. XIV. Ч. 1. СПб.: Типография М. А. Александрова, 1910. С. 84). Заинтересованность в поддержании стабильных отношений с правительством служит наиболее вероятным объяснением отсутствия активных форм протеста русского населения в отношении, например, того же Годунова, хотя о нем еще в 1599 г. в Тобольске, видимо, с подачи сосланных в Пелым угличан, ходили «непристойные и хульные речи», что «как может сидеть на троне тот, кто “семена царские перевел” — убил царевича Дмитрия» (Гневушев А. М. Сибирские города в Смутное время. С. 4).
На риторический вопрос П. А. Словцова о том, «каким сомнительным помышлениям предавались в смуту» сибирские «градоначальники» (Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Кн. 1. (с 1585 по 1742 год). СПб.: Типография И. Н. Скороходова, 1886. С. 14), спустя без малого столетие отвечает Гневушев, сравнив грамоты поморских и сибирских городов этого периода. Если в первых содержатся подробные известия «об общем положении дел» в стране, просьбы и требования о присылке ратных людей и боевых припасов, то во втором случае «воеводы и приказные люди пишут... преимущественно о делах повседневных», затрагиваются вопросы, интересовавшие население до Смуты и после нее. При этом большое внимание в сибирских документах обращается на «состоя-
ние умов» ясачных, нет ли среди них «шатости и измены» (Гневушев А. М. Сибирские города в Смутное время. С. 6).
Беспокойство о возможности антирусских восстаний имело серьезные основания. «Измена» в 1590 г. вогульских князей Аблегирима и Агая, оказавшихся в сговоре с Кучумом, восстание 1595 г. остяков и самоедов Нижней Оби, шесть месяцев осаждавших Березов, еще свежи были в памяти. Сурово расправляясь с изменниками, центральные власти одновременно пытались выстроить конструктивные отношения с готовыми идти на диалог племенными лидерами. Некоторые из них приезжали в Москву и удостаивались, как, например, обдорский Мамрук в 1601 и 1606 гг. (Перевалова Е. В. «Белый царь» в угорско-самодийской традиции // Народонаселение Сибири: Стратегии и практики межкультурной коммуникации (XVII - начало XX века): Сборник статей. Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2008. С. 158), жалованных грамот на управление в своих волостях-княжествах. Многочисленные просьбы «полегчить» в ясаке так же достигали своей цели, что оборачивалось порой большими недоимками. Так, в течение мая 1610 г. грамотами Василия Шуйского были установлены льготы для казымских остяков ведения Юванка Ладыкина (Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией. Т. 2. СПб.: Типография бр. Пантелеевых, 1875. Стб. 200-202) и для волости парабельского князька Кирши Кунязева (Акты времени правления царя Василия Шуйского (1606 г. 19 мая - 17 июля 1610 г.). Собрал и редактировал Андрей Михайлович Гневушев // Смутное время Московского государства. 1604-1613 гг. Вып. 2. М.: Типография Г. Лисснера и Д. Собко, 1914. С. 370-371).
Но все эти меры не позволили обеспечить спокойствие в регионе. Словцов видит прямую связь между «плачевными событиями» на Руси, вести о которых «переносясь через Урал, без утайки разглашались вогулами, остяками и татарами, радовавшимися беде русской», и серией антирусских выступлений, прокатившихся в Западной Сибири в течение 1607-1612 гг. (Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Кн. 1. С. 15). П. М. Головачев одну из основных причин восстаний аборигенов начала XVII в. объясняет тем, что в годы Смутного времени «сибирские воеводы и служилые люди более чем когда-либо чувствовали свою бесконтрольность и безнаказанность и доводили поборы и притеснения до крайних пределов» (Головачев П. М. Очерк заселения Сибири в XVI и XVII столетиях. СПб.: Типография Альтшулера, 1906. С. 24). Гневушев считал, что возмущения со стороны ясачного населения до момента одно-
временного существования двух правительств в царствование Шуйского не могут быть «поставлены в связь со смутой», а были вызваны злоупотреблениями со стороны местных воевод и их агентов (Гневушев А. М. Сибирские города в Смутное время. С. 8, 10-11). С этим мнением в целом можно согласиться, с той оговоркой, что инспирированные в 1607 г. куно-ватским и обдорским князцами осада Березова и разгром Обдорского городка, и попытка вдовы Игичея Алачева Анны поднять в 1609 г. восстание во многом обусловлены внутренней борьбой между представителями местной элиты. Дело в том, что Василий Шуйский, пожаловав в первые месяцы своего правления сына Василия Обдорского, Мамрука, и двоюродного брата Игичея Алачева, Онжу Юрьева, княжением в их землях, внес раскол в ряды коалиции, которая при определенных условиях могла выступить единым фронтом. Онжа летом 1607 г. поддержал русских, приняв участие в поимке Шатрова Лугуева. Не принял участие в мятеже и Мамрук. События в Кодеком княжестве вообще напоминали «московские нестроения» в миниатюре. Заговорщики — Анна Пуртеева вместе с родней Игичея, поднимая восстание, одной из первых задач ставили убийство Онжи Юрьева, стремясь вернуть себе ускользающую власть (Акты времени правления царя Василия Шуйского...С. 374-376; Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. 2. С. 202-204, 212).
После появления под Москвой Лжедмитрия II сибирские воеводы всячески старались, что бы слухи о делах в Московском государстве не распространялись. Но запреты что-либо сообщать туземцам о русской Смуте не могли воспрепятствовать проникновению соответствующей информации в их среду. После грамоты боярского правительства ясачные прямо говорили, что на Москве «царей уже не стало». В этих условиях формируется идея реставрации дорусских порядков «как при Кучуме царе» (Гневушев А. М. Сибирские города в Смутное время. С. 12).
Такая реакция вполне объяснима и закономерна, если учесть традиции вассальной зависимости от ханов и «белого царя» (Перевалова Е. В. «Белый царь» в угорско-самодийской традиции // Народонаселение Сибири: Стратегии и практики межкультурной коммуникации (XVII - начало
XX века): Сборник статей. Новосибирск: Изд-во Института археологии и этнографии СО РАН, 2008. С. 155-185; Трепавлов В. В. «Белый царь»: Образ монарха и представления о подданстве у народов России ХУ-Х\ТП вв. М.: Восточная литература, 2007), а также установившийся с конца XVI в. административно-личностный стиль отношений в форме «пожалований» между русскими монархами и племенными вождями западносибирских
народов. Именно царь выступал источником и гарантом властных полномочий и иммунитетов «князцов», апелляционной инстанцией для разбора жалоб на действия воевод и служилых людей. Политические события после отрешения от власти Шуйского могли восприниматься не просто как слабость русских, а как слом всей системы отношений с Московским царством. В 1612 г. началась «шатость великая». Центром мятежа стал Пелымский уезд. Поводом послужили слухи о возможной мобилизации вогулов для участия в военных действиях под Москвой. На это они отозвались: «мы де и здеся воюем в сибирских городех, государя де ныне на Москве нет, ныне де одни в Сибири воеводы» (Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. 2. С. 223-224). Но разобщенность восставших и оперативные действия воеводы П. Истленьева позволили погасить опасный мятеж.
Отмечу, что рецидивы идеи восстановления «Кучумова царства» проявлялись и позднее, находя поддержку в среде бывших данников сибирского хана — остяков и вогулов. Интересно, что при первых Романовых в делопроизводственной лексике все чаще при обозначении сибирских туземцев применяется термин «иноземцы» с уточняющими степень их зависимости и лояльности прилагательными — «ясачные» и «немирные». В этом можно увидеть одно из последствий Смуты, выразившееся в настороженном отношении к сибирским народам, в осознании их особого статуса. Отношение это можно проиллюстрировать фрагментами из фразы Г. Котошихина, характеризующей положение сибирских царевичей при дворе Алексея Михайловича: «потому что государства их... учинилися в подданстве после воинского времени... и опасение имеют от них всякое» (О России в царствование Алексея Михайловича. Современное сочинение Григория Котошихина. Издание третье. СПб.: Издание Археографической комиссии, 1884. С. 29).
Вместе с тем правительство Михаила Федоровича, стремясь продемонстрировать иностранным державам преодоление внутриполитического кризиса, особо подчеркивало незыблемость своих позиций в Сибири. Так, князю М. П. Барятинскому, отправленному в 1618 г. с посольством к персидскому шаху, предписывалось сообщить, что «Сибирская земля в государеве жалованье... и люди в них многие государевы устроены... и тамошние люди сибирцы многие крестились; и как царьское величество учинился на Московском государстве, и в те поры на Москве были многие сибирские люди, и они царьскому величеству обрадовались, как есть государевы прирожденные холопи... и как была в Московском государстве смута по греху, а в Сибири никак нихто не соблазнился, все было к
Московскому государству» (Древняя российская вивлиофика, содержащая в себе собрание древностей российских, до истории, географии и генеалогии российския касающихся, изданная Николаем Новиковым. Издание второе. Ч. V М.: Типография компании типографической, 1788. С. 105).
Ключевые слова: Западная Сибирь, Смутное время, ясачное население, восстания Information about the article:
Author: Konev, Aleksey Yuryevich, Ph. D. in History, Director of the Tobolsk industrial Institute, a branch of Tumen’ state oil-and-gas industrial Institute, Tumen’, Russia, aldimoks@mail.ru
Title: The Siberian foreigners and Russian Time of Troubles: from oath of allegiance to «treason affairs»
Summary: This article considers the influence of internal and external policy processes, observed from the moment of Boris Godunov accession to the throne up to Romanovs’ reign time, on state affairs in the newly annexed territories beyond Ural Mountains. There is the analysis of the imperial government’s strategy and tactics towards the yasak’s population, of indigenous elite actions, as well as the article reveals the reasons of armed revolts arranged by Western Siberia native people during the epoch of the Time of Troubles.
Key words: Western Siberia, The Time of Troubles, yasak’s population, revolts
