CC BY
0
Вестник ПСТГУ Серия III: Филология.
Семенов Вадим Борисович, кандидат филологических наук, МГУ Россия, Москва vadsemionov@mail.ru https://orcid.org/0000-0003-2532-5381
2023. Вып. 74. С. 66-81
DOI: 10.15382/sturIII202374.66-81
«Шум и гам, суматоха и кутерьма»:
СПЕЦИФИКА КОМПОЗИЦИИ ПЕРВОЙ ЧАСТИ ШОТЛАНДСКОГО КОМИЧЕСКОГО ЭПОСА
«Colkelbie Sow»
В. Б. Семенов
Аннотация: В статье рассматривается эпическая поэма XV в. «Colkelbie Sow» («Свиноматка из Колкелби»), созданная анонимным автором на шотландском диалекте среднеанглийского языка. Англо-шотландские издатели этого комического эпоса воспринимали поэму как странную, непонятную, с причудливой композицией. Поэтому ее сюжет и нарративная структура стали предметом нашего исследования. Методами исследования являются историческая поэтика, стиховедение и лингвопоэтика. Основное внимание было уделено наиболее туманной части поэмы — Первой. В ходе исследования были выявлены существенные отличия этой части от предисловия и следующих частей. Отличия проявляются в ее сюжетной нестыковке с остальными частями, в ее особенных стиховых формах, особенном тоне повествования и позиции рассказчика по отношению к субъекту повествования, а также в рамочном тексте. Их обнаружение позволило предположить раннее существование Первой части как обособленного и законченного сочинения относительно того полного многочастного текста поэмы, который известен сегодня. Второстепенными предметами исследования оказались композиционный прием перечня, который перерос функции формы и превратился в ядро и цель сюжета, и эвфония номинаций, достигаемая с помощью сведения в пары слов с общим инициалем. Данная поэма недооценена и потому мало исследована даже английскими филологами, а в русском литературоведении настоящая статья является ее пилотным исследованием.
Ключевые слова: комический эпос, эпическая поэма, перечень, структура повествования, аллитерация, согласные-инициали, среднеанглийский язык, сред-нешотландский диалект.
Как известно, Вальтер Скотт, познакомившись с Бэннэтайнской рукописью (Edinburgh, National Library of Scotland, Advocates' MS 1.1.6), загорелся идеей продолжить дело Джорджа Бэннэтайна, который в 1568 г., в период свирепствовавшей в Эдинбурге чумы, укрывшись у себя дома, коротал время за составлением пятичастной рукописи, куда вносил имеющиеся в его распоряжении или
© Семенов В. Б., 2023.
известные ему памятники национальной поэзии прошлых веков. В память об этом деянии Скотт в 1823 г. организовал Бэннэтайнский клуб, задачей которого явилась публикация сохранившихся образцов старой шотландской литературы. Клуб просуществовал достаточно долго, чтобы издать серию из 118 выпусков, и в том числе некоторые публикации были непосредственно связаны с бумагами Бэннэтайна, но упомянутая рукопись полностью издана клубом не была.
Впрочем, один из интересных памятников рукописи был опубликован еще до создания клуба, а в роли публикатора выступил его будущий секретарь — молодой эдинбургский книготорговец Дэвид Лэнг. В 1822 г. он издал антологию «Избранные остатки древней народной поэзии Шотландии» и включил в нее одно из весьма необычных сочинений, относящихся к Пятой части Бэннэтайн-ской рукописи, — комический стихотворный эпос «Colkelbie Sow» («Свиноматка из Колкелби»).
Эту финальную часть Бэннэтайн предварил так: «Далее следует пятая часть этой книги, содержащая басни Эзоповы с разными прочими баснями и поэтическими трудами, созданными и собранными различными учеными мужами»1. А конкретно о «Colkelbie Sow» высказался молодой антикварий Роберт Питкэрн в предпосланной тексту поэмы в издании Лэнга справке о ней: «Юмор этой очень своеобразной композиции, нарочито сатирической, отчетливо грубый, а стих чрезвычайно иррегулярный»2.
Однако, если приглядеться к тексту памятника, с Питкэрном относительно грубого юмора и сатиры можно согласиться только в том случае, если мы редуцируем текст поэмы до Первой части, оставляя Проэмий, а также Вторую и Третью части в стороне. Что касается вопроса об иррегулярности метра, данную Питкэрном характеристику можно понять двояко: 1) Первая часть отличается от всего остального текста, так как остальной текст имеет отчетливую форму че-тырехударного тонического стиха, характерную для английской поэзии периода «аллитерационного возрождения», в то время как Первая часть написана коротким метром; 2) если судить о Первой части, обособив ее, то заметен куда более расшатанный метр: то двухударник (And a fan^eitflatterar // A forfarn falconar), то трехударник (Baymell bred in the bog // Hog hoppit our hog), а изредка аллитерация намекает и на четырехударник (Hoge Hygin by the hand hint). Иными словами, метрически часть Первая отчетливо выделяется на фоне прочих.
Питкэрн обратил внимание и на аллюзии в сочинениях литераторов следующих за анонимным автором поколений, обращенные к тексту «Colkelbie Sow». Так, в Бэннэтайнскую рукопись, а позднее в указанную антологию Лэн-га вошла небольшая анонимная поэма «Ane Interlude of the Laying of a Gaist» («Интерлюдия об упокоении духа»), впервые изданная еще Вальтером Скоттом в 1802 г. в сборнике «Песни Шотландской границы». Поэма заканчивалась словами «Cockilby's feist» («празднество в Колкелби»), а в упомянутом сборнике при них была дана сноска: «Намек на странную непонятную поэму в Бэннэтайнской рукописи, названную Cockelby's Sow»3. Отметим, что аллюзия Скотта отсылает
1 Laing D. Select remains of the ancient popular poetry of Scotland. Edinburgh, 1822. P. 234.
2 Ibid. P. 235.
3 Scott W. Minstrelsy of the Scottish border. Edinburgh, 1802. Vol. 1. P. CXXXIV.
читателей именно к Первой части «Colkelbie Sow», в которой описано празднество «дураков» из простонародья.
Интересно, что к той же Первой части дважды апеллировал в своих сочинениях крупнейший шотландский поэт рубежа XV—XVI вв. Уильям Данбар. В стихотворении «Сир, у Вас много слуг...» («Schir, ye have mony servitouris...»), ныне известном как «Увещевание короля» («Remonstrance to the King»), он также упоминает «дураков», поедающих на пиршестве «поросенка из Колкелби» (стих 66: «Cokelbeis gryce»). И во «Всеобщей сатире» («A General Satyre») он вторично поминает съеденного «поросенка из Колкелби» (строфа XII: «Cowkelbyis gryce»). А Гэвин Дуглас, еще один поэт при дворе короля Якова IV Шотландского, в своей длинной поэме «Дворец Чести» («The Palyce of Honour») назвал данный комический эпос «старым»: «Auld Cowkellpis Sow» (стих 1712), и эпос им указан в ряду с широко известными поэмами, например, с «Петром-Пахарем».
На том основании, что два известных поэта зафиксировали своими отсылками популярность «Колкелби» в предшествующий их творчеству период, Питкэрн датировал поэму первой половиной XV в. В настоящее время создание поэмы некоторым исследователям мыслится в интервале 1450—1490 гг.4, что маловероятно: трудно представить, что Дуглас в 1501 г. во «Дворце Чести» мог назвать «старой» поэму, созданную незадолго до 90-х гг. ушедшего века, особенно в то время как древность упомянутых рядом известных сочинений (того же «Piers Plowman» У. Ленгленда) отмечена не была.
Напротив, мы не только находим возможным не омолаживать текст «Колкелби», но и придерживаемся следующего выдвигаемого тезиса: изначальное ядро сюжета того «непонятного» (по Скотту), «своеобразного» (по Питкэрну) сочинения, которое сегодня является нам во многочастном обличье, может быть датировано временем намного более ранним, чем дополнившие его позднейшие «наросты». Каков был ранний предел при датировке «Колкелби»? Коротко сказать, это время после «Кентерберийских рассказов» Дж. Чосера. Данное отношение к тексту на Middle Scots (шотландском диалекте Middle English) оправдано присутствием в Третьей части поэмы (в стихах 99—102) даже не аллюзии, а прямого указания на Чосера:
The first wes the samyn Chantecleir to luke,
Of quhome Chaucer treitis in to his buke, And his lady Partlot, sister and wyfe, Quhilk wes no lyse in detis of that lyfe.
Первый выглядел как тот самый Шантеклер,
Которого Чосер описывает в своей книге, И его леди Партлот, сестра и жена, Которая в то время вела безгрешную жизнь.
Шантеклер и Пертелот в чосеров «Рассказ монастырского капеллана» попали, как мы знаем, из басни «Петух и лиса», включенной в сборник «Исопет» Марии Французской. Но что предопределила ссылка повествователя Третьей части «Колкелби» на персонажей Чосера? Строго говоря, только уверенность в том, что эта Третья часть написана после «Кентерберийских рассказов». А можно ли
4 См.: Flynn C. Mobbing, (Dis)order and the Literary Pig in The Tale of Colkelbie Sow, Pars Prima // Studies in Scottish Literature. 2016. Vol. 41. Issue 1. P. 47.
это распространить на всю шотландскую поэму? Нам кажется, нет, и тому есть несколько причин.
Выше было отмечено, что стиховая форма Первой части отличается от прочих частей. Далее речь шла о поэтах, хронологически следующих за анонимным автором «Colkelbie Sow» и ссылающихся на него. И тут уместно заметить, что поэты, вспомнившие про «празднество в Колкелби» и про «поросенка Колкел-би», дали знаменательные отсылки именно к сюжету Первой части, не к той «цельной» поэме, которая нам доступна сегодня. Вполне допустимо, что именно Первую часть Дуглас считал «старой», если прежде она была сама по себе полной, законченной историей. Всего 67 лет лежит между «Дворцом Чести» и моментом компиляции Бэннэтайна. В этот зазор легко помещается дописывание текста следующим анонимом (или самим компилятором, который не чуждался стихотворства).
Но главное не это. Есть и факты, напрямую касающиеся вопросов об отражении исторических реалий, о единстве приемов стиля (прежде всего на уровне повествовательных техник), о логике сюжета, наконец. Так, в стихе 379 Первой части есть упоминание о семидесяти семи ганзейских городах: «The steidis sevin and sevinty»5. Между тем известно, что на начало XV в. Ганза «объединяла около 160 городов»6. Может быть, число городов в этой части не связано с задачей фактографической точности — и, наоборот, связано с некоей речевой формулой местного фольклора, вроде «за тридевять земель». Но тот факт, что 77 слишком далеко отстоит от 160 (и ведь это число городов только на начало века, а не на его вторую половину), не может не обратить на себя внимание.
Более важной представляется логика сюжета, так как в свернутом виде общий возможный план поэмы представлен в начальных строках Первой части (стихи 1—24):
Heir I gife 3ow caiss,
Vmquhile a merry man wais
Callit Cokkelbe.
He had a simple blak sow,
And he said hir, bot how,
For penneis thre, as eftir 3e may see;
And verrely as I hard
Thus the mony he ward;
The first penny of the thre
For a girle gaif he;
The secund fell in a furde;
The thrid he hid in a hurde.
Now quhilk penny of the thre
Wes best bestowit, say 3e?
Вот я рассказываю вам историю.
Некогда жил-был весельчак
По имени Колкелби.
У него была простая черная свиноматка,
И он продал ее без промедления
За три пенса, как вы увидите позже.
И действительно, как я слышал,
Он деньги истратил так.
Первый пенни из трех
Он отдал за девушку,
Второй выпал в брод,
А третий он спрятал в копилку.
Так какой из трех пенсов
Был вложен лучше всего, как вы думаете?
5 О связи «steidis» с обозначением Ганзы в «Колкелби» см.: Jones George Fenwick. William Dunbar's «Steidis» // Modern Language Notes. 1954. Vol. 69. № 7. P. 479-480.
6 Подаляк Н. Г. Ганза // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 4. Extra muros: город, общество, государство. М., 2000. C. 125.
The lost penny wes vplesit, The girle for the tyme plesit; Bot the penny that wes hid, I hold leist gude did;
Потерянный пенни был возвращен, Девушка какое-то время была довольна; Но пенни, который был припасен, Я думаю, принес наименьшую пользу; ибо в старой пословице мы поем: «Мало добра в стяжательстве Там, где горит скупая жадность, Пряча сокровища по углам, Вовсе не знает, для кого, Позволяя чести заблудиться».
For in old prouerbe we sing, Cumis littill gud of gaddering, Quhair wrechit awerice birnis, Hyding hurdis in to hirnis, And knawis nevir quhome tili, Latting wirschep to go will.
Три части ныне известного памятника посвящены отдельным историям каждого из трех упомянутых пенсов.
Часть Вторая призвана сообщить о пенни, отданном «за девушку», которая «какое-то время была довольна». Но во Второй части о «каком-то времени» и речи не идет. Ее некомический сюжет сведен к этимологической иллюстрации топонима «Фландрия», а затем к поучениям под видом воспоминаний. Сюжет первой половины этой части: однажды прогуливающийся у реки Колкел-би встречает слепого старика, поводырем у которого служит красивая девушка по имени Адрия, по виду принцесса. Колкелби договаривается со стариком о том, что уведет девушку с собой, и находит ей как поводырю замену, заплатив слепому за нее второй пенни. Адрия некоторое время растет под присмотром жены Колкелби, чтобы затем выйти замуж за его сына Фланнисли. В это время по своим хозяйским делам мимо дома Колкелби проезжает король Франции. Устроен турнир стрелков, и победивший на турнире Фланнисли становится оруженосцем-телохранителем короля Франции, в то время как Адрия приглашена в свиту французской королевы. Пара получает в дар землю, которая впоследствии названа по их именам — Фланнисли и Адрия. Далее следует вторая половина части, в которой повествователь вдруг обращается к не связанному ни с Колкелби, ни с Фландрией рассказу — о поучениях, расточаемых в его далеком детстве прабабушкой по имени Гургуннальд. В целом, налицо крайне слабая связь с частью Первой: нет ни следования логике сюжета, предписанной началом предшествующей части, ни комического запала. Авторефлексия повествователя также меняет свой характер, переключаясь с темы странного фабульного материала в предшествующей части на тему слабых поэтических способностей начавшего извиняться автора.
Часть Третья еще заметней отступает от заявленной в начале Первой части темы спрятанного без пользы третьего пенни. В Первой части упоминание о третьем пенсе сопровождалось сентенцией, бичующей стремление к накопительству как подлое, почти греховное. Повествователь Третьей части словно забыл об этом. В начале нового рассказа Колкелби достает спрятанный пенни, от которого все это время не было никакой пользы, — и покупает две дюжины куриных яиц в качестве дара на крещение соседского сына по имени Колкальб. Сюзанна, жена соседа Блерблоуэна, отказывается принять от Колкелби такой ничтожный дар. Тогда Колкелби по возвращении домой зовет прислугу-птичницу и передает ей
яйца с наказом, чтобы та хорошо позаботилась о выведении птенцов. Далее найденной опытной несушкой высижены яйца, затем выращены дюжина петушков и дюжина курочек, которые впоследствии хорошо плодятся. И тут рассказчик сообщает, что третий пенни оказался удачно вложен, а Колкелби на этом заработал более тысячи фунтов. Теперь он дарит крестному сыну эту внушительную сумму, а тот со временем вырастает в самого могущественного хозяина в округе. Вся эта история соотносится с соответствующими строками Первой части от противного: на входе подразумевалась история о нестяжательстве, на выходе получился рассказ о преумножении богатства, словно место повествователя-голиарда заступил повествователь-лэрд. Часть Третья, как и Вторая, — об удаче, позволяющей добиться успеха в социуме, приобретя власть или деньги. В конце Третьей части появляется воспоминание рассказчика о поучительных сентенциях известной по предыдущей части прабабушки Гургуннальд, о которой нет ни слова в части Первой. Вот эта сопряженность Второй и Третьей частей на фоне их слабо выраженной — как содержательной, так и стилистической — связи с частью Первой определяет для нас необходимость отдельно рассмотреть ее, «начальную» часть, заведомо исходя из предположения как ее более ранней даты создания, так и ее автономности, самодостаточности.
Переходя к этой части, отметим, что в частях Второй и Третьей сама задача изложения фабульного материала была основной, что является стандартной опцией для средневекового повествования. Но не то в части Первой: здесь очень скоро сюжет предстает отодвинутым на второй план, а перед глазами читателя выступает вперед только тогда, когда очередной его эпизод подводит к более важному содержательному элементу причудливого исходного ядра поэмы. Таким важным, базовым элементом, ради которого слагается сюжетная канва, оказывается не что иное, как перечень.
Вот чем часть Первая как автономное сочинение отличается не только от следующих далее частей, но, пожалуй, и от известных образцов средневекового комического и сатирического эпоса: перечень, долженствующий быть элементом формы, простым стилистическим средством, вдруг превращается в содержание, в самоцель сказового повествования.
В литературе Средних веков и Возрождения перечень мог служить частным приемом комически ориентированной речи (вспомним гл. XIII в первом томе романа Ф. Рабле, рассказ Гаргантюа об изобретении подтирки). Порой он мог и определять архитектонику всего сочинения, служить рамкой для серии сатирических портретов — как в «Daß Narrenschyff» («Корабле дураков») Себастиана Бранта (1494), поэме, популяризовавшей Narrenliteratur в германских землях, и, ранее, в «The Order of Fools» («Ордене глупцов») английского поэта-«чосерианца» Джона Лидгейта (1460), в котором последовательно показаны 63 носителя глу-постей7, единый корень которых — в отхождении от Бога. Недаром основание этого ордена приписано Марколю (Морольфу, Маркольфу, ранее демоническо-
7 Это число напоминает «перевертыш» 36, что позволяет предположить: Лидгейт идею композиции своей поэмы, написанной французской строфой простой баллады, мог привнести из анонимного нормандского, пусть и короткого, стихотворного перечня «Ci cummencent Les Trente-Sis Mestres Folies». См.: Jubinal A. Nouveau recueil de contes, dits, fabliaux et autres pièces
му существу, а в поздней традиции — шуту, трикстеру при царе Соломоне). См. стихи 5—68:
Marchol theyr founder, patron, and precident;
Nombre of this frary is lx. and iij.
Марколь их основатель, глава и председатель,
Общим числом этих братьев шестьдесят и три.
С него начинается описание своеобразного «парада глупцов», и форма их последовательного описания, т. е. перечень (order), сообщает заглавию двусмысленность. Тема сатирического осмеяния глупости была не новой для английской литературы. Еще в конце XII в. монах кентерберийской Церкви Христа Найджел де Лоншам создал на латыни стихотворную сатиру «Speculum Stultorum» («Зерцало глупцов»), с единственным центральным персонажем — ослом Брунелем (или Бурнелем), и перечень как архитектонический прием, организующий весь текст, им не мог быть востребован. Но в XV в. тема «дураков» (fulis) и персонифицированных ими «глупостей» (folis) соединилась с данным приемом. Поэтому на будущее окажется важным прояснить, был ли автор Первой части «Колкелби» современником Лидгейта, или же явился его предшественником.
А пока мы можем зафиксировать, что тема «дураков» и перечень, точнее многочисленные перечни, в совокупности определили содержание шотландской поэмы. Рассмотрим сюжетно-повествовательную структуру «Первой» части:
1. Стихи 1—50. За «приступом» про три пенса следует рассказ о том, как потерянный при переходе брода пенни достался блуднице, которая решила устроить пир и, за неимением дома иной еды, купила поросенка (тот оказался потомком свиноматки из заглавия поэмы), а затем зазвала на пир самый разношерстный люд.
2. Стихи 51—107. Здесь нас поджидает первый перечень (отметим, он пространнее предыдущей группы строк) — весьма скупое перечисление гостей-«дураков»:
And 3it scho callit to hir cheir On apostita freir, A peruerst perdonair And practand palmair, A wich and a wobstare, A milygant and a mychare, A fond fule, a fariar, A cairtar, a cariar, A libbar and a lyar, And riddill revar,
И все же она пригласила к столу Монаха-отступника,
Своенравного торговца индульгенциями, Профессионального паломника, Ведьму и ткача, Подлеца и тунеядца, Блаженного дурачка, паромщика, Извозчика, носильщика, Кастратора кабанов и лжеца, Вора алтарных завес,
inédites des 13e, 14e, et 15e siècles, pour faire suite aux collections de Legrand d'Aussy, Barbazan et Méon, mis au jour pour la première fois. Paris, 1842. P. 372—374.
8 Цит. по изданию: A Selection from the Minor Poems of Dan John Lydgate / J. O. Halli-well, ed. // Early English Poetry, Ballads and Popular Literature of the Middle Ages. London, 1840. P. 164.
A Tuttivillus, a tutlar, And a fan3eit flatterar, A forfarn falconar, A malgratious millare, A berward, a brawlar, And ane aip ledar, With a cursit custumar, A tratlar, a tinklar, And mony vthir in that hour Off all evill ordour. First with a fulisch flour, An aid monk, a lechour, A drunkin drechour, A dowble toungit counsalour, A trumpour, a trvcour, A hangman, a hasardour, A tyrant, a tormentour, A truphane, a tratlour, A faynit nigramansour, A japer, a juglour, A lase that lufis bot for lour, And a man merrour, An evill wyffis mirrour, In all thair semblance sour With a noyefull nychtbour, A lunatik, a sismatyk, An heretyk, a purspyk, A lumbard, a lolard, Ane vsurar, a bard, Ane ypocreit in haly kirk, A burn grenge in the dirk, A schipman on se and sand, That takis lyfe and gud on hand, And knawis nowthir courss nor tyd,
Тутивилла9 и скандалиста, Лживого льстеца, Бродячего сокольника, Злочинного мельника, Дрессировщика медведей и задиру, Обезьяньего поводыря10, Проклятого мытаря, Сплетника, лудильщика, И о то время много иного Нечестивого сброда, Прежде всего дурацкого рода, Послушника, развратника, Пьяного бездельника, Лукавого советчика, Мошенника, обманщика, Палача, шулера, Разбойника, мучителя, Предателя, болтуна, Фальшивого некроманта, Шута, жонглера,
Вдову, любящую только за деньги,
И вредного мужа,
И образчик злых жен,
Всем своим видом кислых,
Неуживчивого соседа,
Сумасброда, раскольника,
Еретика, карманника,
Менялу, лолларда,
Ростовщика, бродячего рифмача,
Церковника-лицемера,
Ночного поджигателя усадеб,
Моряка, плававшего как по морю, так и посуху,
Берущего ответственность за жизнь и пожитки,
Но не знающего ни курса, ни течения,
9 О средневековом демоне писцов Титивилле/Тутивилле см.: Jennings M. Tutivillus: the Literary Career of the Recording Demon // Studies in Philology. 1977. Vol. 74. № 5. В середине XV в. тема демона писцов была в Англии распространена. Так, «бедный дьявол» Титивилл, во избежание побоев со стороны старшего дьявола обязанный приносить в ад не менее тысячи ошибок и описок в слогах и словах, встречается в анонимной рукописи этого времени. См.: The Myroure of Oure Ladye: containing a devotional treatise on divine service, with a translation of the offices used by the sisters of the Brigittine monastery of Sion, at Isleworth, during the 15th and 16th centuries / J. H. Blunt, ed. London, 1874. P. 54.
10 Выражение «aip ledar» буквально обозначало человека, водившего обезьяну на поводке (например, на ярмарках), а в то же время «aip» использовалось в диалекте Middle Scots в значении «дурак», «идиот».
Bot presumpteouss in pryd, Practing no thing expert, In cunnyng, cumpass, nor kert, A skeg, a scornar, a skald, A balestrod and a bald, An vnthrifty dapill man, A rebald, a ruffian, A murderer of leil men, A revischer of wemen; And two lerit men thame by, Schir Ockir and Schir Symony, 3it mony in a grit rout For lak of rowme stud about.
Однако самонадеянного в гордыне, Не владеющего в совершенстве Знанием ни компаса, ни карты; Кнутобойца, насмешника, грубияна, Держательницу борделя и бесстыдницу, Ополоумевшего седоборода, Сквернослова, злыдня, Убийцу верных мужей, Похитителя жен, А с ними двух ученых людей: Сэра Ростовщичество и сэра Симонию. Еще многие стояли большой толпой Из-за нехватки места.
Внушительной длины перечень заключил в себе самые разные типы представителей «проклятой компании» (ст. 112: cursit cumpany), гостей «непристойного пиршества» (ст. 113: mensles mangery), которые, впрочем, сведены к единому сонму глупцов: в ст. 421—422 они определены рифмой sottis/ydiottis, а на протяжении всей Первой части неоднократно обличены как fulis (ст. 191, 201, 205, 416). Но налицо отличие ряда «дураков» из «Колкелби» от соответствующих рядов из сочинений Лидгейта и Бранта. Рядом с явными грешниками (развратником, лжецом, предателем, убийцей и вором) и мелким бесом Тутивиллом оказываются не только отступившие от веры (раскольник, еретик, лоллард и пр.) и рушащие церковь изнутри (продавец индульгенций, торговец церковными должностями), но и люди, являющиеся объектами суеверий (палач, юродивый и разнообразные бродяги, от барда до дрессировщиков всякой живности), а главное — представители вовсе не «дурацких» профессий (ткач, паромщик, лудильщик и пр.), у которых, возможно, было просто тяжело выторговать «разумную» оплату их услуг, а также те, чья профессия ассоциировалась с нанесением экономического урона (сборщик налогов). Почти все типы, попавшие в данный перечень, просто названы, и потому на их фоне резко выделяется многословная, развернутая, весьма эмоциональная характеристика, данная неоправданно самоуверенному моряку: для жителей живущей купечеством морской державы сохранность грузов на водных торговых маршрутах была актуальной проблемой.
Вся разнотипность гостей на пиру блудницы оттеняется тем, что неожиданно выступило главной целью повествования. Вовсе не типология «дураков» оказалась структурообразующим принципом при формировании их перечня. Таким принципом стала эвфония номинаций. Именно она дает возможность объединить в одном стихе wich с wobstare, hangman с hasardour, Tuttivillus с tutlar, berward с brawlar, и т. д. Ее основной формой здесь явилась аллитерация элементов, находящихся в позиции инициалей, — отдельных согласных (чаще) или слогов (реже). Она обнаруживается в тридцати одном стихе из пятидесяти семи, в перечне представленных. Рядом с ней есть отдельные случаи играющего роль внутренней рифмы гомеотелевтона (An heretyk, a purspyk), случаи объединения указанных приемов (A libbar and a lyar или A lumbard, a lolard) и, наконец, ред-
кие случаи отсутствия явных звуковых повторов (An vnthrifty dapill man). С одной стороны, это дает возможность увидеть, что «Колкелби» — текст, с ослабленным влиянием типичных форм «аллитерационного возрождения» (иначе повторы инициальных согласных были бы явлением тотальным). С другой стороны, на всем пространстве Первой части созвучие инициалей конденсируется в пределах каждого очередного перечня — и встречается реже в тех ее фрагментах, которые перечнями не являются. В целом, ориентированность на эвфонические эффекты в речи повествователя выдает ее сказовый характер.
3. Стихи 108—157. Рассказчик, описывая пир, приготовил парадокс: «Теперь хотелось бы спросить, кому на этом пиру досталась лучшая часть этой свиньи? Я думаю, лучшая участь выпала тем, кто стоял далеко за дверью, вдали от этой проклятой компании и непристойного пира. Но в этой истории есть еще кое-что...» Эта последняя фраза в ст. 114 (Jit of this caiss thair is moir) почти дословно повторяет аналогичное указание читателям/слушателям в ст. 38 (Jit thair is moir of this cais). Такое дирижирование аудиторией с целью привлечения ее внимания к чему-либо важному в рассказе — характерная примета сказовой формы как метаповествования.
Далее рассказчик на миг возвращается к сюжету (чтобы быстро свернуть к отвлеченным рассуждениям об отличиях свиней от собак) и сообщает: «дураки» собрались зарезать поросенка, причинили ему боль, он завизжал — и «визжал до тех пор, пока свиньи со всей округи не ринулись вперед военным строем» ему на выручку. Здесь появляется один из мотивов, присутствие которого помещает «Первую» часть «Колкелби» в разряд образцов животного эпоса. Свиньи очеловечены, и они образуют воинство. Некоторые исследователи связывают это с особенностями местного, т. е. англо-шотландского, быта. Так, Кэйтлин Флинн отметила: «Указы, записанные в Шотландии, а также в Англии и на континенте, последовательно фиксируют юридические проблемы со свиньями в течение Средних веков и раннего Нового времени. В "Свиноматке из Колкелби" используется язык официальных документов, который часто встречается в делах, связанных со свиньями, а также в делах, касающихся в более общем плане аграрного законодательства»11. Она привела в качестве примера «Записи города Норвич» за 1354 г., среди которых фигурировал следующий указ: «Любым, кто может найти их [свиней], разгуливающими на свободе без сторожа днем или ночью, выше реченные свиньи могут быть убиты — любым, кто захочет убить их, не будучи остановленным, побеспокоенным или раненым за убийство таких свиней, поскольку все это шло бы в разрез с данным постановлением»12.
Однако изображение свиней как воинства может опираться на литературную традицию. Бурлескное описание битвы, в котором животные подменяют людей-героев, берет начало еще в Античности. От анонимной «Батрахомиома-хии» — к «Катомиомахии» Феодора Продрома, от последней — ко многим другим образчикам животного эпоса, вплоть до отголосков в ренессансной поэзии, например, в «Котомахии» Лопе де Вега. В эту традицию вписывается и изображе-
11 Flynn. Op. cit. P. 49.
12 Ibid. P. 49-50.
ние битвы свиней. Возможно, автор «Колкелби» был одним из первых, кто возвысил свиней до воинов, пусть и в бурлескной манере. Вслед за его неизвестным именем стоит имя писавшего под псевдонимом Publius Porcius Иоганна Плацен-циуса (Яна Стрюйвена), который в 1530 г. издал книгу «Pugna Porcorum» («Война свиней»). Писатель из Фландрии в своем опусе придал аллитерации инициалей тотальный характер: не только в псевдониме и заглавии все слова начинались на P, но и весь гекзаметрический текст поэмы пословно был оформлен с помощью этого согласного (Perlegeporcorumpulcherrimaproelia, Potor... etc. — Прознай про полков поросячьих победы, Пьянчуга. и т. п.).
4. Стихи 158—179. Это второй перечень — перечисление воинов армии свиней. Поскольку автору необходимо было как-то их ранжировать, он, называя каждого участника этого воинства, подбирал ему характерологическое действие, выраженное словом, начинающимся с инициаля прозвища свиньи: Baymell bred in the bog (Бэймель, размножающийся в трясине), Reid Kit that oft rord (Красный Кит, который часто ревел), Hurlhekillhoblit with him (Хёрлхикиль ковылял вместе с ним) или просто Hog hoppit our hog (Хряк, прыгающий через нашего хряка). Наряду с этим встречаются и редупликации имен с повторением всего заиници-ального комплекса, по существу — имена-рифмы: Sigill Wrigill (Сигиль Ригиль). Такие пары встретятся и в следующих перечнях.
5. Стихи 180—208. Рассказчик повествует: «С ощетинившимися спинами выбежало куда больше, чем я могу сосчитать, с таким шумом и гамом, суматохой и кутерьмой, что дураки перепугались, а блудница поранилась там зубом кабана Клыкана. И, по правде говоря, во время той жестокой схватки поросенок убежал; и всякий вепрь и всякий зверь топтал дураков на пиру». Визги свиней, воюющих с пирующими дураками, донеслись до их владельцев, и те, полагая, что дураки выкрали свиней, всполошились.
6. Стихи 209—247. Третий перечень: синтаксически более пространное описание воинства свиновладельцев (судя по штандарту, пастухов овечьих стад). Оно больше походит на армию, чем отряд свиней: есть предводитель Ферги Флитси, штандарт в виде березового сука с водруженными на него закрученными бараньими рогами, а также у воинства есть менестрель Дики Дойт с флейтой. Как и в предыдущих перечнях, с началом поименного упоминания участников воинства эвфония нарастает.
7. Стихи 248—262. Лаконичное сообщение о том, что пастухи вышли на луг, но увидели другое сборище людей и пустились наутек, однако один из пастухов признал в людях, напугавших крестьян, их общих друзей.
8. Стихи 263—288. Четвертый перечень: описание другого воинства пастухов и с ними отдельного войска свинопасов. Это тоже травестийные образы армий: у первой есть «капитан» Колин Кукоу, штандартом служит коровий хвост, прилаженный к длинному цепу, а менестрель этого воинства коровопасов — Дэви Дойт с дудкой из бузины; «капитан» второй — Свейрбум, менестрель свинопасов — длинный и неуклюжий Кларус с волынкой, и штандартом служит разноцветная шкура пятнистой свиньи, цепочками прикрученная к воздетой лопате. На элементы этого перечня (как и на следующие перечни) распространяется то, что было отмечено в области приемов эвфонии.
9. Стихи 289—294. Пять стихов сообщают о никак не мотивированном логикой предшествующего сюжетного ряда событии, которое, тем не менее, будет описано с помощью целого каскада сменяющих один другого перечней: «Потом все собрались со звуками музыки, и все менестрели разом задули в свои волынки и заиграли по этому поводу. Пастух, коровопасы и свинопасы выбежали весело танцевать».
10. Стихи 295—320. Пятый перечень: вымышленные названия танцев, которые эти «воины» стали танцевать одновременно. Тема сельского празднества, заявленная в начале части безумным пиршеством без блюд, повернулась другой стороной — нелепыми плясками без порядка.
11. Стихи 321—338. Шестой перечень: названия танцев различных европейских городов и стран, а также сторон света, которые пастухи трех отрядов исполняли потом. В отдельных строках приведены названия танцев с обязательным упоминанием какого-либо места.
12. Стихи 339—354. Седьмой перечень: вдруг присоединившийся к пастухам самый разный люд также пустился в пляс. Слуги, лакеи, мальчишки и проч. «стакнулись — и танцевали единым стадом» (Inthrang and dansit in thravis).
13. Стихи 355—383. Восьмой перечень: названия европейских стран и городов, танцы которых все под конец станцевали, соединившись в хоровод. Земли, страны указаны почти по часовой стрелке с запада Европы к востоку, с нечетким следованием правилу сведения в пару топонимов с общим инициалем (так, среди прочих упомянуты Бургундия и Брабант, Фландрия и Фрисландия, Бранден-бург и Брауншвейг, Пруссия, Польша и Померания, а также Ревель и Русь).
14. Стихи 384—444. Рассказчик возвращается к изложению сюжетных событий: «Все свои танцы и игру они исполнили в своем безумном столпотворении; и все они потерпели неудачу в своем топтании ногами. Из-за того что их менестрели были сбиты с толку, инструменты у тех сбились с тональности». Началась всеобщая ссора, но один из танцевавших закричал: «Прекратите эту драку и шум! Вспомните, зачем вы пришли сюда!» С этого момента сюжет стремительно движется к финалу: вместо сколько-нибудь подробного описания героической или хотя бы ироикомической битвы рассказчик скупо сообщает, что собравшиеся ринулись на бой с дураками — «и кости ломались». Больше внимания он уделяет тому, чтобы пригласить аудиторию к рассуждению на пародийно «мудрые» темы — и в очередной раз почти по-гоголевски отрефлексировать «странность» собственного фабульного материала: «Из этого вы можете хорошо постичь, что глупость не есть мудрость, ибо беспорядочная толпа редко получает пальму первенства, если ею не руководят Бог и здравый ум. И вся эта великая драка, болтовня и прочее были из-за поросенка, как вы слышали, который тем не менее спасся неубитым. Теперь судите об этом, как хотите, ибо это всего лишь фантазия и немного поэзии, всего лишь забава, чтобы повеселить нас. И все же это странная история».
15. Стихи 445—470. Перечень девятый и последний: за сообщением о том, что спасшийся поросенок впоследствии вырос в могучего вепря, следует перечисление тех, чью славу оспорил в сражениях с ними выросший из поросенка чемпион. Тут и большие звери (бык, медведь, тигр, слон), и легендарные герои
(в древности убивший калидонского вепря Мелеагр, сражавшийся с ужасным вепрем герой английского романа XIV в. «Сэр Эгламор из Артуа», Геркулес и даже богиня Диана), и мифические существа (начиная с единорога и заканчивая «драконом из Святой Земли»).
16. Стихи 471—494. Финал рассказа: «Так завершается история о потраченном пенни, обернувшемся такой великой славой. Скаредное отношение к тратам вредит людям знатным. Итак, я рассказал вам историю, чтобы развлечь вас, ибо чрезмерное изучение <наук> может иногда вызвать меланхолию. Поэтому, чтобы сделать нас веселее, моя фантазия вот так развивалась. И прошу прощения за.» — и тут рассказчик произносит hirdy girdy и dirdy.
О смысле слов, обозначивших предмет прощения, будет сказано ниже. А пока подведем итог знакомству со структурой Первой части «Колкелби»: из 494 строк поэмы, как оказалось, к перечням не имеют отношения менее половины — 234 стиха.
Для англоязычной публики такое сочинение не могло не казаться «необычным». Но стоит вспомнить, что в традициях кельтского, в том числе шотландского, фольклора было перечисление всего и вся: у ирландцев — так называемой «старины мест» (топографических обозначений), у валлийцев — «триад» людей и предметов («триады» были особым жанром трехстиший или прозаических трех-строчий, кстати, нередко предполагавшим сведение в одну строку двух или трех имен с общим инициалем). В Раннем Средневековье в обучении такие тексты использовались бриттами как содержащие мнемотехнику. В «Колкелби» у аллитерированных перечней задача иная — исключительно эстетическая. Используя перечни, близкие таким традициям, анонимный автор комического эпоса, продемонстрировавший знание сюжетов как античных, так и современных, показывает себя человеком, укорененным в родном фольклоре и родном языке.
Как было отмечено, он пишет на местном диалекте среднеанглийского языка, но в последней строке Первой части использует шотландские слова hirdy girdy и dirdy. Игра автора этимологическими значениями слов заслуживает отдельного рассмотрения. Впервые dirdy попадает в одно из переизданий «Этимологического словаря шотландского языка» Джона Джемисона в значении 'гам', 'гомон'13. А в первом издании присутствует слово dirdum (оно было общим для Middle Scots и северных диалектов Middle English) и его краткая форма dird14: первое слово имело то же значение 'гам', 'гомон' (англ. uproar), а еще употреблялось в значении 'деяние', 'достижение' (англ. deed), и вот на это последнее значение, только взятое в кавычки иронического тона, указывало слово dird. А форма dirdy, как и dird, была разговорной, следовательно, уместно памятовать, что она могла обозначать не только шум, но и сомнительные деяния. И то, и другое имеет прямое отношение к рассмотренному сюжету, в котором траве-стирована военная тема.
То же и с hirdy girdy. Вообще, «Колкелби» — это по времени первое сочинение, которое сохранило для нас редкий шотландский редупликант. Нашему англого-
13 См.: Jamieson J. Jamieson's Dictionary of the Scottish Language. Edinburgh, 1867. P. 158.
14 См.: Idem. An Etymological Dictionary of the Scottish Language. Edinburgh, 1808. [без пагинации].
ворящему современнику знакомо название ставшей в Позднем Средневековье инструментом бродячих музыкантов колесной лиры: hurdy-gurdy. Название считается произошедшим от hirdy girdy, что дает основание предположить связь последнего выражения со звуками. С другой стороны, в XVI в. в английской речи впервые было зафиксировано выражение hiddie giddie, которое Джемисон трактовал как «путаницу, беспорядок» и которое выводил из hirdie girdie, hirdy girdy15. Авторы современных словарей склонны, ссылаясь на Джемисона, приписывать hirdy girdy именно это значение16.
Мы же должны обратить внимание на следующие текстовые факты: 1) кроме последних стихов, hirdy girdy и dirdy встречаем в стихах 182—183 (With sick a din and a dirdy, // A garray and a hirdy girdy), в которых данные слова получают уточнение значения от соседних слов («Шум и гам, // Суматоха и кутерьма»); 2) но в двух последних стихах (And this hirdy girdy I, // And dirdy, cry 3ow mercy), кажется, с помощью слов hirdy-girdy-dirdy создан каламбур на стыке плана содержания с планом выражения (слова, обозначившие в сюжете и шум, и беспорядок в танцах и вообще в логике действий персонажей, явились для автора еще и специальным примером действия многочисленных в данном тексте эвфонических средств: отсюда желание рассказчика оправдаться перед неподготовленной аудиторией за множественность подобных hirdy-girdy-dirdy); 3) есть еще стихи 292—293, которые следует отметить: Schiphird, nolt hirdis, // And swynhirdis outgirdis... — нельзя исключить, что само движение сюжета в этих строках (пастухи выпрыгивают из «воинской» толпы, впрыгивают в зону танцев — и множащиеся танцующие превращаются в новую толпу, а все действия сопровождаются большим количеством звуков) подтолкнуло автора к образованию из hirdis outgirdis звукоподражательного неологизма hirdy girdy.
Можно понять шотландских ревнителей древности, которые сочли «Colkelbie Sow» странным сочинением, ведь его автор, опираясь, с одной стороны, на древние кельтские традиции перечислительных рядов, оказывался, с другой, во многом новатором: его рассказчик, ловко отвлекаясь на квазидидактические сентенции и общение со своей аудиторией, раздувает из фабульной мухи сюжетного слона, а назойливое благозвучие перечней, в которых абсурд порой замещает логическую связь, ему в этом избегании акта рассказывания помогает. Да и заглавие эпоса впору сличить с «Лысой певицей» Э. Ионеско: «свиноматка из Колкелби» мелькнула в начальной фразе Первой части, чтобы исчезнуть из повествования и остаться только в заголовке.
Но пионерский характер поэмы мы находим только у рассмотренной части, которая видится исходным нарративным ядром, позднее неудачно дополненным проэмием и новыми частями. Следы такого достраивания здания эпоса обнаруживаются даже в рамочных его элементах. Проэмий завершается фразой на латыни: Explicit Prohemium et Sequitur Prima Pars («Здесь заканчивается Проэмий, и далее следует Первая часть») — равно Вторая и Третья части: Explicit Secunda Pars («Здесь заканчивается Вторая часть») и Explicit Tertia Pars et Ultima («Здесь
15 См.: Jamieson J. A Dictionary of the Scottish Language. Edinburgh, 1846. P. 340.
16 Например, см.: Ruano-García J. Early Modern Northern English Lexis: a Literary Corpus-Based Study. Bern; N. Y., 2010. P. 390.
заканчивается часть Третья и последняя»). И только раннее причудливое ядро этого эпоса завершается не чистой латынью, а подчеркивающим самодостаточность данного ядра транслитерированным по-шотландски словом: ffinis.
Список литературы
Подаляк Н. Г. Ганза // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. М., 2000.
Т. 4: Extra muros: город, общество, государство. C. 125-150. Flynn C. Mobbing, (Dis)order and the Literary Pig in The Tale of Colkelbie Sow, Pars Prima //
Studies in Scottish Literature. 2016. Vol. 41. Issue. 1. P. 47-61. Jennings M. Tutivillus: the Literary Career of the Recording Demon // Studies in Philology. 1977. Vol. 74. № 5.
Jones G. F. William Dunbar's «Steidis» // Modern Language Notes. 1954. Vol. 69. № 7. P. 479480.
Ruano-Garcia J. Early Modern Northern English Lexis: a Literary Corpus-Based Study. Bern; N. Y., 2010.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta.
Seriia III: Filologiia.
2023. Vol. 74. P. 66-81
DOI: 10.15382/sturIII202374.66-81
Vadim Semenov, Candidate of Sciences in Philology, Lomonosov Moscow State University Moscow, Russia vadsemionov@mail.ru https://orcid.org/0000-0003-2532-5381
"A Din and a Dirdy, a Garray and a Hirdy Girdy": The Specifics of the Composition of Pars Prima of the Scottish Mock Epic Colkelbie Sow
V. Semenov
Abstract: The article deals with Colkelbie Sow, the epic poem of the 15th century, written by an anonymous author in Middle Scots. The Anglo-Scottish publishers of this mock-epic perceived the poem as strange, incomprehensible, with a bizarre composition. Therefore, its plot and narrative structure became the subject of our study. The research methods are historical poetics, versification and linguopoetics. The main attention was focused on the vaguest part of the poem, Pars Prima. The study has revealed significant differences between this part and the Proemium and the following parts. The differences are manifested in its plot inconsistency with the rest of the parts, in its special verse forms, the special tone of the narration and the position of the narrator regarding the subject of the narration, as well as in the frame text. Their discovery made it possible to assume the early existence of Pars Prima as a separate and complete work in relation to the full multi-part text of the poem that is known today. The secondary subjects of the research were the compositional device of the enumeration, which outgrew the functions of form and turned into the core and purpose of the plot, and the euphony of
nominations, achieved by combining them into pairs of words with a common initial. This poem is underestimated and therefore little studied even by English philologists, and in Russian literary criticism this article is a pilot study.
Keywords: mock epic, epic poem, enumeration, narrative structure, alliteration, initial consonants, Middle English, Middle Scots.
References
Flynn C. (2016) "Mobbing, (Dis)order and the Literary Pig in The Tale of Colkelbie Sow, Pars
Prima". Studies in Scottish Literature, 2016, vol. 41, issue 1, pp. 47—61. Jennings M. (1977) "Tutivillus: the Literary Career ofthe Recording Demon". Studies in Philology, 1977, vol. 74, no. 5.
Jones G. F. (1954) "William Dunbar's "Steidis"". Modern Language Notes, 1954, vol. 69, no. 7, pp. 479-480.
Статья поступила в редакцию 29.07.22 The article was submitted 29.07.22
