CC BY
146
УДК 130.2
СФЕРЫ ПРИВАТНОГО И ПУБЛИЧНОГО КАК ДИХОТОМИЯ ПРИРОДЫ И КУЛЬТУРЫ
В статье рассматривается произошедшее в эпоху Нового времени разделение приватного и публичного пространства на закрытую для посторонних глаз семью, допускавшую естественно-спонтанное проявление чувств, и на публичный мир социального театра с его искусственно-условным поведением, предназначенным для общения в свете. Свой дом как безопасное личное пространство противопоставляется усилившимся в это время отчуждению, спешке и эксплуатации.
Ключевые слова: приватное, публичное, Новое время, природа, культура.
A. B. HecHOKOBa L. V. Tchesnokova
SPHERES OF THE PRIVATE AND PUBLIC AS A DICHOTOMY OF NATURE AND CULTURE
The article deals with the division of the private and public space that happened in the New Age into a closed family that allowed a natural-spontaneous manifestation of feelings, and the public world of a social theater with its artificially conditional behavior intended for communication in the light. The home as a safe personal space is contrasted with increased alienation, haste and exploitation.
Keywords: private, public, New time, nature, culture.
Тема приватности занимает в последнее время важное место в научных исследованиях как междисциплинарная проблема, которая связана с вопросами гуманизма, ценности и достоинства человеческой личности. Наличие приватного пространства дает чувство безопасности, свободы и самоуважения. К приватному относится то, что закрыто от наблюдения, не является гласным. Ключевые формы приватности - это физическая и психическая, территориальная и информационная неприкосновенность человека.
Представления, связанные с приватной сферой, в значительной степени культурно обусловлены. Некоторые из телесных функций возможны в публичном пространстве, другие же должны производиться в одиночестве, причем человек, усвоивший социальные нормы, будет испытывать неловкость, если кто-то увидит их. Неловкость, смущение - это культурно обусловленная реакция, и «любой, не демонстрирующий такую реакцию, будет восприниматься как бесстыжий или бесчувственный... Это конвенциональные нормы, которые могут быть полностью иррациональными» [1, р. 234] (здесь и далее пер. автора).
Считается, что естественность и спонтанность в проявлении чувств лежат вне публичности. Понятие права человека на приватность родилось в эпоху Просвещения из противопоставления природы и культуры, где природа отождествлялась с приватной, а культура - с публичной сферой. В результате этого противопоставления семья стала видеться как явление природы, а не «общественной институцией наподобие театра или улицы. Суть заключалась в том, что если природное и приватное слиты, то общение с семьей для каждого - это и есть общение с Природой» [2, с. 102]. Приватная сфера делала возможным естественное поведение и удовлетворяло потребность в отдыхе от игры на публику.
Напротив, в публичной сфере индивид постоянно стремится контролировать производимое им впечатление с помощью искусственного, показного поведения, условных слов и жестов. В социальной жизни постоянно приходится менять костюмы и маски, чтобы снискать одобрение окружающих.
Не случайно слова «личность», «персона» имеют первоначальный смысл личины и маски. Поскольку наша маска воплощает роль, которую мы стараемся оправдать своей жизнью, возможно, эта маска и есть наше истинное Я.
Согласно теории драматургической социологии И. Гофмана, каждое социальное пространство («театр») имеет своих постоянных исполнителей («актеров»), свой «репертуар» и своих «зрителей». Взаимодействие индивида с другими он уподобляет театральному спектаклю, где все играют определенные роли. Можно утверждать, что человек играет столько же социальных ролей, сколько существует различных спектаклей, в которых он участвует. Перед собственными коллегами мы выступаем в одной роли, перед друзьями - в другой, перед семьей - в третьей и т. п. Социальное пространство разделено на зону переднего плана (публичное) и заднего плана (приватное), в которых действуют разные системы правил поведения.
Зона переднего плана - это место, где дается социальное представление индивида перед зрителями. Элементами переднего плана можно назвать обстановку, расположение участников и прочий реквизит для протекания действия. Исполнение ролей на переднем плане предполагает усилия и напряжение, часто идущие вразрез с истинным настроением. Общество уже имеет представление о том, как должна выглядеть роль, которую индивид должен сыграть, а в его задачу входит соответствовать ей своим поведением, костюмом и речью. Исполнение социальной роли призвано поддерживать имеющиеся нормы и стандарты. Гофман вводит понятие команды исполнителей (наподобие театральной труппы), играющей социальный спектакль и объединенной общими секретами, хранящимися в закулисной области, куда не допускают посторонних.
Зона заднего плана или закулисье - это сфера, где прячутся скрываемые от публики факты. Здесь хранятся реквизиты для социального спектакля. «Костюмы и другие атрибуты здесь изучаются, приводятся в порядок и подгоняются к характеру ожидаемой публики. Здесь слабых и неумелых участников команды натаскивают или совсем отстраняют от
участия в исполнении» [3, с. 149]. Это пространство личной безопасности, где люди могут дать выход чувствам, временно освободиться от самоконтроля. За кулисами актер может расслабиться, на время выйти из образа, поскольку, как правило, вход за кулисы, где хранятся секреты спектакля, скрыт для публики. Примечательно, что момент выхода из закули-сья к аудитории и, напротив, уход со сцены сопровождается процессом смены характерной социальной маски.
По И. Гофману, граница, разделяющая переднюю и заднюю зоны действия, встречается в западном обществе на каждом шагу. Как полагается, во всех домах, кроме домов людей из низшего класса, семейная ванная и спальня - это такие места, доступ в которые посторонней публике закрыт. Передние комнаты, куда открыт доступ публике, как правило, содержатся в гораздо лучшем состоянии, чем задние, предназначенные только для семьи. Парадной дверью имеют право пользоваться те, кто находится на верхних ступенях иерархической лестницы, а прислуга пользуется черным входом.
В публичном и приватном пространствах действуют разные системы правил поведения. «За кулисами» человек имеет гораздо больше простора для проявления своих настоящих чувств. В зоне переднего плана действуют безличные, единые для всех правила поведения, удерживающие индивида в принятой на себя роли. В обществе используется два языка поведения: один неформальный, или закулисный, и другой - официальный язык для социального спектакля. Неофициальный язык состоит из «взаимных обращений просто по именам, откровенных замечаний сексуального характера, ворчания, курения, небрежного стиля одежды, «кисельной» осанки, употребления диалектной или ненормативной лексики, бесцеремонности поведения» [3, с. 165]. Официальный язык, употребляемый в передней зоне,- это противоположность всему этому, т. е. поведение в закулисной зоне позволяет мелкие проступки, которые, будучи продемонстрированы перед широкой публикой, могли бы быть восприняты как оскорбительные.
Правила поведения, существующие в публичной и приватной сферах, не выбираются индивидом самостоятельно, а развиваются в ходе истории и передаются посредством обучения принятым в данном сообществе культурным нормам. Развитие приватности - это естественный процесс, связанный с технологическим, экономическим, культурным состоянием общества. Если на начальном этапе развития человечества индивид растворялся в социальной группе, то в период античности стремился утвердить себя в публичной сфере, придавая ей первостепенное значение. В средние века еще не принято было жестко контролировать свое публичное поведение и скрывать свои мысли и чувства. В рыцарском обществе господствовали простота и грубость манер, импульсивность и склонность проявлять насилие. И удовольствие, и страдание переживались более свободно и открыто.
В дальнейшем развитие эмоциональной жизни происходит в направлении возрастающего ограничения и сдержанности. В результате политических изменений ХУ-ХУ1 вв. происходит укрепление государства, и рыцари, ранее пользовавшиеся полной свободой в собственных владениях и не имевшие нужды обуздывать свои эмоции, превращаются
в придворных - в зависимый правящий слой. По словам Н. Элиаса, появляются новые требования: «умение прислуживать королю или принцу за столом и так строить речь, чтобы она отвечала рангу и положению разных лиц, контролировать жесты, малейшие движения, вплоть до умения подать знак взглядом» [4].
Формирование абсолютистского государства сопровождалось различными психологическими изменениями, которые привели к переводу ранее публичных актов в сферу приватного. Государство создало новую формацию - двор, отличавшийся более сдержанным и благопристойным поведением, постепенно перенимавшимся другими социальными стратами. Отсюда вытекают два различных типа поведения: допустимое на публике и скрытое от глаз общества. Табу распространилось не только на действия, но и на слова, именующие те части тела, которые стали считаться стыдными. Это четкое разделение между типами поведения дисциплинировало индивида и побуждало его к усвоению социальных норм. Внешние принуждения со стороны властей и общества были трансформированы во внутренние запреты. Борьба за благосклонность короля, придворные интриги и дипломатия принуждали вырабатывать самоконтроль. Н. Элиас называет два основных побудительных мотива в качестве основания новой сдержанности благородного человека: отграничение от нижестоящих и почтение к вышестоящим. «Вовсе не казавшееся неприятным в Средние века поведение постепенно становится все более связанным с ощущениями неудовольствия. Стандарт чувствительности выражается через соответствующие социальные запреты» [4].
От человека Нового времени требуется контроль над аффектами и вытеснение всех природных проявлений, как телесных, так и эмоциональных, «за кулисы». Телесные отправления, связанные с животной природой человека: сон, половая жизнь, принятие пищи и т. п., связывались с чувством стыда и скрывались от окружающих. Вместо простого и естественного отношения к самому себе приходит напряженность. То, что «касалось тела или входило с ним в непосредственный контакт, превращается в некую зону опасности. Все телесные практики постепенно вытеснялись из публичного обращения и помещались в специальные общественно санкционированные анклавы» [5, с. 177]. Легитимное место проявления естественных функций теперь - малая семья. Эти табу были сформированы обществом, а затем институционализировались в качестве манер поведения.
Усложняются застольные манеры. Если ранее за трапезой все пользовались общим блюдом, брали мясо руками и макали хлеб в общий соусник, то теперь у каждого есть собственная тарелка, нож, ложка и вилка, что как бы устанавливает невидимые границы между участниками застолья. Изменилось и отношение ко сну: в средневековом обществе в одной комнате ночевало много людей, теперь же спальня превращается в одно из самых приватных пространств, и у каждого члена семьи имеется отдельная кровать, а в обеспеченных слоях - и отдельная спальня. Процедура сна вытесняется за кулисы социального общения в пространство малой семьи.
Меняется также отношение к наготе и сексу. Если ранее люди менее стеснительно (то есть по-детски) относились
к своему телу, то теперь подобная непосредственность исчезает и вид обнаженного тела перестает быть чем-то само собой разумеющимся. Сексуальность также все более изолируется, удаляется «за кулисы» публичности, вызывая все возрастающую неловкость и опасение. Теперь от индивида требуется намного более сильный контроль и самопринуждение. Вместе с прогрессом цивилизации происходит раскол человеческой жизни на видимую, социально признанную сферу, и тайную, интимную, вызывающую страх и смущение. Принудительный контроль над влечениями становится обязательным при общении с другими людьми.
В XVIII в. в результате расширения городского пространства и роста класса буржуазии устанавливается четкая граница между приватным и публичным, естественным и наигранным поведением, жизнью в обществе и жизнью в семье. Публичная жизнь - это социальный театр, где все отыгрывают роли. Подобное представление об обществе как о ^еа^ит типdi позволяло разграничить человека и его поступки, его истинную натуру и действия. Можно осудить какой-то недостаток, не осуждая его обладателя. Тем самым жизнь человека, отделявшего свою природу от своих поступков, в понимании XVIII столетия, делалась приятнее. Его социальное поведение предполагало безличное общение, наполненное универсальными любезностями, которые существовали как форма, не зависящая ни от говорящего, ни от слушающего. Человек-актер дистанцируется от своего внутреннего мира, от своих истинных мыслей и эмоций, социального положения и физического состояния.
Р. Сеннет полагает, что для XVIII в. характерны тело-манекен и речь-знак: «оба эти принципа отрицают символ, отрицают идею... за условностями стоит некая внутренняя, скрытая реальность, собственно "подлинный" смысл. Как визуальный, так и вербальный принципы тем самым уточняют определение "публичного" самовыражения: оно анти-символично» [2, с. 100]. В результате восприятия тела как манекена, объекта для декорирования, одежда того времени была почти что театральным костюмом. Все социальные слои носили каждый свои украшения, парики или ленты. Аристократия и буржуазия пользовалась пудрой и румянами, рисовали на лице мушки, носили огромные сложные парики. Фигуре и лицу человека отводилась роль холста, на который наносили те или иные условные знаки. В противоположность публичному сценическому костюму тогда же появляется удобная домашняя одежда - свободные одеяния простого покроя.
Речь представляла собой знак, совершавшийся отстра-ненно от личности: в обществе говорили общие слова на общие темы. В условиях большого города, полного незнакомцев, приходилось соблюдать осторожность и уметь носить социальную маску. Подобно актеру, который воздействует на эмоции зрителей, ничего не сообщая о себе самом, человек общался с другими, не раскрывая своей сути. Свое воплощение этот новый принцип вежливого безличного общения нашел в культуре кофеен, где было принято временное упразднение сословных отличий. Все общались, не раскрывая своего происхождения, своих истинных чувств и мыслей.
Естественность в проявлении чувств лежала вне публичной сферы. Приватные семейные и дружеские отно-
шения понимались как сфера природного. Теперь публичная жизнь: кафе, клубы и театры ограничивалась рамками взрослого мира, существовать в которой, постоянно играя роли, было не под силу детям. Ребенок теперь понимается не как маленький взрослый. Осознание важности детства как особой, хрупкой поры жизни породила идею о его праве на защиту. Таким образом, большее значение приобретает семья, где было позволено выражаться «естественным» чувствам, в противоположность искусственному общению в свете.
Признавалось, что для гармоничного общества необходимы обе сферы, Между приватным (природой) и публичным (культурой) существовали отношения взаимозависимости. В приватной сфере человек имел право передохнуть от постоянного самоконтроля и подчинения условностям. Однако публичная сфера выступала в роли цивилизующего фактора, поскольку полностью естественный человек был бы животным или дикарем. «Граница между публичной и приватной жизнью была границей, на которой социальные требования, представленные публичным поведением, противопоставлялись требованиям природы, представленными семьей» [2, с. 26]. Требовалось уметь держать обе эти сферы в состоянии равновесия.
Русское дворянское общество, перенявшее в XVIII веке западноевропейские нормы, унаследовало также резкое разграничение бытового и «театрального» поведения, одежды, речи и жеста. Как отмечает Ю. М. Лотман, для русского дворянина конца XVIII - начала XIX в. характерны «при-крепленность типа поведения к определенной «сценической площадке» и тяготение к «антракту» - перерыву, во время которого театральность поведения понижается до минимума» [6, с. 188]. Правильное поведение в обществе было настолько сложным, что требовало специального обучения (сюда входили французский язык, танцы, система «приличного жеста»). От дворянина требовалось умение вести себя по-разному в столице и в поместье, на балу и в казарме, в дамском обществе и «в час пирушки холостой». Правила приличий были настолько жесткими, что предполагали определенные выпадения из системы, «антракты». Скованность компенсировалась диким разгулом. В литературе жизнь дворянского общества описывается в терминах театрального спектакля, маскарада.
Во второй половине XIX в. на смену феодальному обществу приходит общество капиталистическое. Ведущим классом становится буржуазия, в основном проживающая в столицах и крупных городах. Внешней демократизации соответствовало изменение вкусов относительно стиля одежды. Если в традиционной культуре каждый одевался в соответствии со своим социальным статусом, то буржуазные революции разрушили иерархию сословий. Теперь невозможно было с первого взгляда определить социальный статус человека. Мужчины высшего и среднего классов стали носить унифицированные темные костюмы. Идея респектабельности базировалась на сдержанности в проявлении чувств. На эксцентричность и яркость общество того времени смотрело с подозрением.
Стремление к незаметности, страх выделиться из толпы был вызван тем, что в условиях крупного города человек пытался защититься, слившись с толпой. В викторианскую
эпоху считалось, что манера говорить и одеваться раскрывает перед другими людьми истинные чувства, поэтому люди стремились защитить свою уязвимую приватность. Мужчина испытывал страх своим поведением и внешностью показать, что он не является джентльменом, а женщина - что она не достаточно добропорядочна. Считалось, что скомпрометировать могут даже отдельные предметы мебели. Предусматривались специальные чехлы для ножек кресла или пианино. «Демонстрировать ножки, пусть даже и у мебели, считалось непристойным... В любом внешнем проявлении усматривается личностный подтекст» [2, с. 186]. Все, связанное с сексуальной жизнью, было спрятано за кулисы. Очевидно, что такие представления вызывали потребность защищать себя от чужого взгляда. В моду входит капор с большими полями, густая вуаль, полностью закрытые платья. Некоторые дамы просто боялись показываться на публике.
Тем сильнее, однако, было желание угадать, что скрывается за стандартным костюмом. Публичное поведение теперь было связано не столько с социальным взаимодействием, сколько с наблюдением, со своего рода вуайеризмом. В моду входят оптические игры, любовь к разнообразным игрушкам этого века: моноклю, лорнету, с помощью которых оглядывали посетителей светских мероприятий. Смотрящий имеет право оценивать и судить, принадлежит ли человек к «хорошему обществу», джентльмен ли он. Отсюда вытекает необходимость уметь «держать лицо», не пропускать внутрь себя чужой враждебный взгляд, не выдавать свои тайны, не демонстрировать настоящие эмоции, показывая тем самым свою уязвимость. «Взглядом можно уничтожить человека, можно прицельно уколоть, можно выставить на посмешище. Это колкий цепляющий взгляд, аналогичный по функции остроумной реплике в адрес конкретного лица» [7, с. 289]. Взгляд наблюдателя связан с властью, он имеет право судить и осуждать.
В Новое время на смену прямому насилию приходит более изощренное, связанное с психологическим воздействием и постоянным контролем. М. Фуко, темой исследований которого становится проблема знания-власти, описывает «Паноптикум» - проект совершенной тюрьмы, разработанный английским философом И. Бентамом. Он устроен таким образом, что надзиратель в любой момент может наблюдать за любым заключенным, при этом оставаясь невидимым. В результате тотального контроля существование становится открытым и прозрачным, а следовательно, управляемым. Замысел Бентама давал «применимую к большому числу различных областей формулу, так сказать, "власти через прозрачность", покорения посредством "выведения на свет"» [8]. Тем самым исчезает потребность в физическом насилии или принуждении, поскольку члены общества, постоянно находящиеся во власти всевидящего взгляда, интериоризируют его таким образом, что будут самостоятельно и добровольно наблюдать за собой и другими.
Возникает все большая пропасть между публичным и приватным поведением, между истинными чувствами и запретом на их демонстрацию, между естественными инстинктами и их жестким подавлением. Единственной защитой
в такой ситуации видится собственный дом, который становится крепостью, в которой можно укрыться от жестокого внешнего мира. Наиболее очевидный признак модерна -переход к нуклеарной семье и разделение жилья и работы. Дом превратился в «приватное убежище, куда возвращается после своей утомительной публичной деятельности мужчина, и единственной сферой влияния женщины, чьи задачи были ограничены воспитанием детей и демонстрацией буржуазной добропорядочности в материальном, эстетическом и нравственном смысле» [9, р. 503]. Обладание домом имело большое значение для буржуазного самосознания и для общественного признания.
Таким образом, в Новое время происходит разделение на публичную сферу как мир социального театра, где личность осознанно и преднамеренно выставлялась на всеобщее обозрение, и укрытую от посторонних глаз сферу приватного, которая делала возможным естественно-спонтанное поведение. Вместе с ростом общественного контроля, требующего подавлять собственные желания, усиливается потребность в личном пространстве как своего рода отдушине, где царят мир и семейная гармония без конфликтов, без угроз и напряжения со стороны внешнего мира. Свой дом как приватное пространство противопоставляется отчуждению, спешке и эксплуатации эпохи модерна.
1. Benn S. Privacy, freedom and respect for persons // Philosophical Dimensions for Privacy. Ed. by F. D. Schoeman. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. P. 223-244.
2. Сеннет Р. Падение публичного человека. М. : Логос, 2002. 424 с.
3. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М. : КАНОН-пресс-Ц, 2000. 304 с.
4. Элиас Н. О процессе цивилизации: Социогенетичес-кие и психогенетические исследования. URL: http://krotov.info/ library/26_ae/li/as_06.htm (дата обращения: 15.10.2017).
5. Гергилов Р. Е. Частная и публичная сферы жизни европейского человека // Человек постсоветского пространства : сб. материалов конф. / под ред. В. В. Парцва-ния. СПб. : Санкт-Петербургское философское общество, 2005. C. 177-179.
6. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб. : Искусство СПБ, 2006. 413 с.
7. Вайнштейн О. Б. Денди: мода, литература, стиль жизни. М. : Новое литературное обозрение, 2006. 640 с.
8. Фуко М. Око власти. URL: http://www.gumer.info/bib-liotek_Buks/Culture/Fuko_intelpower/Fuko_12.php (дата обращения: 14.10.2017).
9. Hatje F. Die private Öffentlichkeit des Hauses im deutschen und englischen Bürgertum des 18. und 19. Jahrhunderts // Das Haus in der Geschichte Europas (hrsg. von J. Eibach, I. Schmidt-Voges). Berlin: de Gruyter, 2015. S. 503-524. URL: http://www.academia.edu/11504083/Das_Haus_in_der_ Geschichte_Europas._Ein_Handbuch_Berlin_2015 (дата обращения: 14.10.2017).
© Чеснокова Л. В., 2018
