CC BY
67
СФЕРА ПРАЗДНИЧНОГО -ЗОНА ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО
УДК 13
Праздник без политики становится пустым и бесплодным, политика без праздника - ограниченной и низменной [8, с. 142].
Для того чтобы выяснить возможности политико-идеологической «эксплуатации» института праздника [5], а также обосновать крайнюю приблизительность контроля за его развитием через рычаги непосредственного воздействия, я обратилась к уже существующим определениям праздника. Считаю необходимым оговорить, что имеющиеся концепции, по сути, являются промежуточными попытками формализовать этот сложнейший, где-то закрытый, «ускользающий», но столь укорененный в жизни человека феномен.
Подтверждение этому я нашла и в монографии А. В. Бенифанда, где автор указывает, что слово «праздник» в литературе разного рода «„имеет множество различных значений, порой противоречащих друг другу». При этом оно «„часто употребляется для характеристики эмоциональных состояний (праздник чувств, эмоций, души, сердца)», показывая «лишь одну его грань: праздничное, эмоционально окрашенное состояние, вызванное особым приподнятым настроением» [1, с. 10].
Обратимся к некоторым из принятых на сегодняшний день толкований феномена. Например, в русском энциклопедическом словаре библиографического общества «Гранат» дано определение праздника в связи с религиозными мотивами [13, с. 300-302]; Ф. А. Брокгауз, А. И. Ефрон различают религиозные и светские праздники [2, с. 940]; В. И. Даль вывел понятие «праздник» из понятия «праздность», праздный - порожний, свободный [3, с. 380]. М. Фасмер считает, что понятие «праздный» заимствовано из исконно русского понятия «порожний» [10, с. 353]. Есть мнения, что понятие «праздник» в русском языке произошло от древнеславянского «праздь», означающего безделье, отдых [14, с. 388].
Одним из традиционных считается определение праздника, предложенное И. М. Снегиревым: праздник как антитеза трудовых будней и проявление свободной жизни. «Самое слово «праздник», - писал он [9, с. 5], - выражает упразднение, свободу
И.Н. ЛАВРИКОВА
от будничных трудов, соединенную с веселием и радостью. Праздник есть свободное время, обряд - знаменательное действие, принятый способ совершения торжественных действий; последний содержится в первом».
Ключевое значение слова «праздник»: определенный период времени (час, день или дни), заполненный бездельем; характеристика свободного времени, когда отмечают что-то выдающееся-выделяющееся из потока других событий. Последнее оформляется соответствующими символами - обрядами или ритуалами, т. е. художественно-выразительно обставлено, к тому же это время всегда необычайно радостно или торжественно.
Сверхзадача праздника - осуществить в структуре сознания некие превращения, невозможные в обыденные, занятые трудом дни, поэтому праздник нуждается в особой душевной или психологической настроенности, он же ее и усиливает.
С давних пор и до нашего времени праздник является не только видом досуга, это не просто отдых, а время формирования общечеловеческих договоренностей в понимании свободы, радования и т. п., которые предстают благодаря празднику не как исключительные состояния, а как часть жизни - равноправная и существенно необходимая. Именно поэтому праздник - это вид свободной деятельности людей, в идеальном случае собравшихся добровольно. Отмечу, что только при таких условиях праздник позволяет общаться свободно, создает условия для коллективных переживаний и устремлений, которые на время как бы стали реальностью. Именно праздник дает ощущение полноты жизни (индивидуальной и коллективной), позволяет пережить гармонию с собой и со всем окружающим. Праздник дает людям удовлетворение избыточно, что в будничных условиях подавляется или игнорируется. Праздничные отношения становятся своеобразной «разрядкой напряженности», которая накапливается обыденно, и вместе с тем они позволяют прикоснуться к счастливой жизни.
Существуют разные типы праздников, но все они в большей или меньшей степени основаны на добровольном согласии принимать и выполнять правила праздничной жизни, не сводя ее к материальной пользе.
При таком подходе институт праздника отнюдь не лишается практического смысла и целесообразности, скорее, наоборот, он приближается к своей природной сути - моделированию способов истинно человеческого общения в сфере свободного времени.
Фактически данная теоретическая абстракция является еще одним определением праздника, раскрывающим существенный момент его содержания, а именно, праздник как соединение людей узами общности, порождение чувства свободы и коллективности. Только праздник позволяет конкретно, чувственно ощутить единство и общность, открыто демонстрировать себя и в таком же качестве видеть других. Именно поэтому праздник является личным опытом почти всех, ведь нет таких людей, кто не пережил хотя бы один раз в жизни состояние праздничности, а пережив, не связывал бы с ним представления о свободной и по-своему счастливой жизни. Именно в это особое время мы переживаем то особое настроение, когда, провозглашая радостное «да» определенному событию, мы утверждаем целостность жизни. Праздник как попытка избавить человека «от узко утилитарного или односторонне будничного отношения к жизни» [6, с. 12], позволяет задержать мгновенное состояние праздничности, зафиксировать его не завтра и не там где-то, а именно «здесь и теперь».
Новые исследования праздника в силу неисчерпаемости феномена дадут новые характеристики, но его универсализации, полагаю, добиться сложно. В пределах поставленной задачи, мне видится некоторая причина, объясняющая суть этой природной «несхватывае-мости», на основании которой представляется возможным выработать определенную методологию моделирования праздника в сфере политико-идеологического. В данном случае речь идет как минимум о двух ключевых позициях, максимально и формирующих, и характеризующих природу праздника. К ним я отношу следующее: первое, это особый род экзистенции — праздничная экзистенция, укорененная в самом празднике. Благодаря ее существованию праздник возрождается. Вторая основа существования праздника — добровольность существования в нем, порожденная его игровой составляющей. Именно эта составляющая становится источником искреннего радования; в противном случае праздник будет «рассыпаться», терять свой природный смысл, а участвующие в нем радость будут имитировать.
Фиксируя свое внимание именно на этих составляющих, допускаю, что можно создать
политическую модель праздника, точнее, проанализировать в нем баланс игрового и неигрового, то есть политико-идеологического. А далее, в моем представлении, управление указанным балансом и будет основным рычагом воздействия на состояние праздника и, как следствие, на возможность эффективного, в смысле максимально прогнозируемого управления одним из древнейших институтов человеческих взаимоотношений, в чем, собственно, и видится основной идеологический и политический интерес в сфере праздничного.
Итак, попробую выдвинуть некоторые версии-обобщения, которые и позволят вычленить неигровую компоненту праздника. Оговорюсь, что при анализе такого плана выводы логичнее осуществлять на фоне противоречия «неигровое»-«игровое».
Основание первое
Исходя из сути «игрового», человек играет или не играет, при этом выбор - принимать или не принимать правила - делает сам, то есть добровольно (1). Кроме того, он сам, то есть добровольно, принимает решение, выбирать или не выбирать игровой инструмент - игрушки (2). Допускаю, что последнее (2) можно принять частью основных правил (1). Далее будет понятно, зачем я это вычленение делаю.
«Неигровое» — отвлекающее: человек сам становится инструментом - политической игрушкой. В таком случае человек делает выбор, подчас недобровольно, но принудительно, становиться или не становиться игрушкой. Последнее состояние есть его основная роль в руках устроителей-заказчиков праздника.
Рассмотрим праздник в качестве площадки для игры, которая по определению не имеет цели, и отвлечения (не-игры), имеющего, например, цель воспитательную. В таком случае игра (без цели) дарует удовольствие, радость, наслаждение, проживание свободы и пр. (3).
В качестве комментария к (3) использую выводы Л. Т. Ретюнских. Например: «Если игра бесцельна по отношению к иным формам бытия, то удовольствие, получаемое от игры и в процессе игры, составляет ее внутреннюю, единственно значимую цель. ...Игра есть тот вид удовольствия, который доступен всем, игры. могут быть "плохими" и "хорошими"; нести благо и зло, учить, лечить душу, помогать. , обозлить, искалечить и т. д.; каждый сам выбирает свои игры, а выбор определяется множеством факторов. Неизменным
остается только нацеленность игры на получение удовольствия... Игры без удовольствия не бывает..» [7, с. 106].
Е. Финк, перечисляя все переживания-удовольствия, даруемые игрой, представляет их в высших, крайних формах проявления -радость, наслаждение, блаженство [11, с. 381].
Даже смысл, «привнесенный туда субъективными переживаниями игроков», согласно Л. Т. Ретюнских, может стать источником игрового удовольствия.
Очень важно оценить волевую направленность человеческих побуждений в границах «хочу» и «должен». По мнению Л. Т. Ретюнских, участие в игре «определяется только словом "хочу", но никак не "должен". „Если уж вступил в игру, то "хочу"„ превращается в добровольное, радостное и приятное "должен". Любое действие, наполняемое смысложизненным содержанием, теряет игровой характер. Стоит перенести поиск смысла жизни в контекст игры, как она разрушается, пропадает..» [7, с. 110-114].
Не-игра, имеющая вполне определенную цель, становится механизмом, например, воспитания. Как механизм, «неигровое» канализирует эталоны поведения, становится средством идеологического воздействия, способствует «свыканию» с состоянием (ролью) игрушки (4).
Таким образом, состояние праздника зависит от баланса между игрой и не-игрой, что прежде всего определяется:
• общим уровнем культуры празднующих;
• степенью их свободолюбия;
• уровнем образованности;
• возможностью реализовать права и свободы;
• самоуважением и цельностью граждан.
Ведь неслучайно Е. Финк замечает, что
игровой мир «„столь же вовне, в качестве воображаемого пространства, границы которого знают и соблюдают объединившиеся игроки, сколь и внутри: в представлениях, помыслах и фантазиях самих играющих» [11, с. 376].
Полагаю справедливым сказанное Е. Финком переложить на праздник, значительная и значимая часть которого заполнена игрой.
В таком случае:
• умение ограничить воображаемое пространство является следствием самоуважения и цельности;
• умение договариваться реализуется в правилах проживания свободы. В свою
очередь, формирование этих правил, впрочем, как и их разнообразие, определяются уровнем культуры игроков и оцениваются в пределах: «интересно» - «неинтересно», «примитивно» - «непримитивно», «захватывающе» - «незахватывающе» и пр.
Скажем, при тотальном контроле за обществом игру возможно в праздник «включить», но при условии крайней примитивизации ее правил. Элемент игры в празднике необходим, иначе играющие не проживают удовольствия, как следствие, праздник потеряет привлекательность даже для малообразованных. Очевидно: игра по примитивным правилам консолидирует малообразованных.
Полагаю, что в обществе с низким уровнем культуры сращивание играющего «Я» и «Я» игрового мира желательно. Ведь именно тогда, проживая в хроническом счастье и удовольствии, человек перестает разграничивать истинное и ложное. Необходимое условие - вечная игра непрекращающегося праздника: отождествляя «как бы реальное» с реальным, можно даже вплотную приблизиться к мечте о вечном счастье, сделать его явью и в нем существовать. Достойный пример «вселенской» манипуляции, по Е. Финку, -предельно абстрактная всеобщность в качестве универсальной филантропии - «обнимитесь, миллионы, в поцелуе слейся, свет» (по аналогии с «в унисон стучат сердца»), хотя весь опыт мировой истории доказывает, что «изначальные, подлинные переживания общности всегда избирательны» [11, с. 384].
В противопоставлении «игрового» и «неигрового» есть еще один важный, с моей точки зрения, нюанс: суть их связи с иллюзиями. В первом случае, сама игра обманом не является, но пользуется иллюзионистскими эффектами, чтобы показное использовать как средство выражения. Иллюзии «неигрового», по моему мнению, есть намеренный обман, подмена, скрытая или откровенная манипуляция, особенно в случае массового праздника.
Техническая регламентация свободного времени, то есть времени, не занятого ни трудом и ни политикой, есть характерная данность нашей индустриальной эпохи. Неслучайно в условиях экзистенциального вакуума возникает скука, когда можно и не трудиться (это успешно делают машины), и реализована потребность в отдыхе. Именно на стерильное свободное время, на период вне труда и отдыха и рассчитан массовый праздник, как элемент «идеологической войны», как крупномасштабная обработка сознания посредством праздничного «неигрового».
Основание второе
Праздник — это то, что традиционно. Следовательно, праздник, особенно массовый, является видом «эксплуатации» того, что привычно и понятно. И игра, и не-игра, будучи компонентами праздничного мероприятия, должны быть привычны, так как в противном случае празднество не будет в должной мере восприниматься основной массой народа и даже, скорее всего, отторгаться.
Для внедрения непривычного, по моему мнению, используется пространство «неигрового», так как именно не-игра может содержать силовые «указания» на это непривычное, иначе, выполнять функцию проталкивания или насаживания иного, другого, неизвестного. Естественно, при таком подходе (по сути, нажиме) человек вынуждается к договору с непривычным, становясь игрушкой в условиях этого непривычного. Как результат, ощущение праздничного не проживается, радость имитируется, а сам праздник в конечном счете оценивается как несостоявшийся.
Если игру представлять в качестве этического навыка, то исследуя праздник в такой двухкомпонентной системе, необходимо учитывать, что культура, как результат этического или морального навыка, меняется очень медленно, и гораздо медленнее, чем идеология.
В таком случае неприятие праздника «грозит» механизмами продавливания изменившегося (обновленного) идеологического. Особенно массовый праздник становится эффективным средством манипулирования. Прежде всего, речь идет о массовой идиотии через примитивизацию условий «игрового», то есть внедрения игры другой, на новых, более понятных условиях. Кроме того, возможна и примитивизация потребностей, реализуемых благодаря «игровому» (достижимость удовольствия, счастья и свободы). Примером тому «праздничные неудачи» в современной России как следствие укорененности коммунистических привычек советского периода.
Основание третье
Ключевые требования к празднику со стороны его «заказчиков» сводятся, в символике Э. Канетти, к следующему: во-первых, проводимое мероприятие должно быть «гладким» (5), и, во-вторых, оно должно быть «причесанным», в смысле выстроенным (6). Оба требования успешнее и эффективнее смогут проводиться через компоненту «неигровое», в связи с ее восприимчивостью к общественным переменам по сравнению
с этическими навыками, то есть через компоненту «игровое».
Указанные положения требуют разъяснения. Проводя аналогии между органами человеческого тела и функциями власти, Э. Канетти пришел к выводу, что «главнейшим элементом власти, которым снабжен человек., являются зубы. .Гладкость и строй как очевидные свойства зубов перешли в сущность власти вообще. Они стали неотъемлемы от власти, и это первые качества, отчетливо проявляющиеся в любой ее форме» [4, с. 226-227].
Итак, мания «гладкости» (5) «.в языке выражается напрямую, когда говорят: все идет гладко, работает гладко. Человек полностью и беспрепятственно контролирует процесс, о каком бы процессе ни шла речь. Все говорят о функциональности, ясности, полезности, но в действительности торжествует гладкость и скрыто содержащийся в ней престиж власти». Применительно к институту праздника, полагаю, это есть процедура по внедрению «нужных» эталонов поведения, ценностей и т. п.
«Причесанность», или строй, стройность, упорядочение (6) в празднике есть не что иное как органы контроля за порядком, которые, в аналогиях Канетти, гарантируют «равенство всего ряда зубов, четкость промежутков, отделяющих друг от друга». По мнению Канетти, именно устройство рта стало образцом для многих форм строевого порядка. «.Выпадение некоторых из них [зубов] и связанные с этим болезненные последствия заставляли задуматься о важности строя». И далее: «Вряд ли можно ошибиться, предположив, что смутный образ пасти воздействовал на организацию тюрем».
Полагаю, приведенные аргументы достаточно весомы, чтобы принять «неигровое» в качестве канала для властного воздействия на развитие праздника. Интерес к силе праздника вполне оправдан: в любом обществе то, что может быть опасным для власти, должно быть контролируемым, организованным и перераспределенным с помощью некоторого числа процедур, функция которых — нейтрализовать, блокировать влияние, обуздать непредсказуемое, избежать угроз.
В обществе, подобном нашему, самой очевидной и привычной является процедура в виде запрета. При таком положении вещей хорошо известно, что «.говорить можно не все, говорить можно не обо всем и не при любых обстоятельствах, и. не всякому можно говорить о чем угодно». А областями, как пишет М. Фуко, где «.решетка запретов
наиболее уплотнена», является в том числе и область политики [12, с. 51-52].
Действительно, власть ставит целью определить условия проведения запретов в действие, чтобы навязать индивидам, существующим в данных сферах, некоторое число правил и сделать так, чтобы не всякому, кто захочет, был открыт к ним доступ. Например, к организации праздника никогда не будет допущен тот, кто не удовлетворяет определенным требованиям властей (5) или же с самого начала не имеет на это права. Не все области праздника одинаково открыты и проницаемы; некоторые из них являются в высшей степени запретными (6), и поскольку праздники «даруют» различного вида довольствия, то «„власти свойственно„ быть репрессивной и с особой бдительностью подавлять всяческую бесполезную энергию, интенсивность удовольствий и всякого рода неупорядоченное поведение» [12, с. 106].
Используя так называемые «полиморфные техники» (отказы, дисквалификации, побуждения, интенсификации и пр.), власть добирается до самых тонких и самых индивидуальных поведений, достигает редкие и едва уловимые желания, пронизывает и контролирует даже повседневное удовольствие, не говоря о праздничном.
Власть организует (усиливая запреты) «любопытствующие присутствия», разного рода близости; она постоянно обследует и наблюдает, вымогает признания, инициирует «игру интенсивных ощущений» [12, с. 143]. Но, поскольку до сих пор самой
распространенной формой «возбуждения» и поддержания праздничного мироощущения является праздник, то и внимание к этому, одному из древнейших и постоянно возобновимому виду отношений, вполне объяснимо.
Таким образом, выстраивая политическую модель праздника, необходимо четко представлять, что в неигровую часть праздника входит система мероприятий, начиная от муштры профессиональных кадров для подготовки и проведения (включая цензурировано-этало-нированный сценарий, символику и т. п.), что гарантирует «гладкость» проведения действа, и заканчивая органами охраны, поддерживающими необходимую его «стройность». Абсолютное же «повелевание» праздником через непосредственные, свойственные его природе рычаги воздействия - людской ресурс, планирование, сверхзадачи - неосуществимо. Праздник предсказуем и контролируется наиболее эффективно через факторы опосредованные - воспитание, образование, сферу экономического и т. п. Крайняя степень воздействия на него властно-силовая - запрет проведения. Более того, от баланса «игрового» и «неигрового» зависит праздничная «осуществленность»: возможность проживания людьми искренних эмоциональных состояний на момент участия в празднике. В противном случае мы будем иметь лишь жалкое подобие или имитацию радования, особенно в случаях массового, национального праздника, что недопустимо, так как в случае накопления неудовольствий праздник может перерасти в бунт.
1. Бенифанд А.В. Праздник, сущность, история, современность. Красноярск : Изд-во Краснояр. ун-та, 1986.
2. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. СПб., 1898. Т. XXIV.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого Великорусского языка. М., 1955. Т. III.
4. Канетти Э. Масса и власть. Пер. с нем. и предисл. Л. Ионина. М., AD, MARGINEM, 1997.
5. Лаврикова, И. Политический праздник: культурфилософская интерпретация. Монография [Текст] / И. Лаврикова. Saarbrücken, Germany : LAP, 2012.
6. Мазаев А.И. Праздник как социально-художественное явление. М. : Наука, 1978.
7. Ретюнских Л.Т. Философия игры. М. : Вузовская книга, 2002.
8. Роднянская И.Б. «Кокс Х.Г. Праздник шутов. Теологический очерк празднества и фантазии». М., 1976.
9. Снегирев И.М. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. Вып. 1. М., 1837.
10. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. М. : Прогресс, 1964.
11. Финк Е. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии: Переводы / сост. и послесл. П.С. Гуревича; общ. ред. Ю.Н. Попова. М. : Прогресс, 1988.
12. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. М. : Касталь, 1996.
13. Энциклопедический словарь русского библиографического общества «Гранат». М., 1897. Т. 33.
14. Zygulski K. Swieto i Kultura (Swieta dawne i nowe Rozwazania socjologa). Warszawa, 1981.
