CC BY
200
УДК 32.019.5
Д. С. Мартьянов
СЕТЕВАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: ТРАНСФОРМАЦИЯ ФЕНОМЕНА И ПОДХОДОВ К ИЗУЧЕНИЮ
В статье анализируется трансформация феномена сетевой идентичности. Автор рассматривает основные термины, связанные с концепцией сетевой идентичности, и выделяет два вектора развития сетевой идентичности: деидентификацию и гиперидентичность. Сетевая элита выделяется как группа, конструирующая сетевую идентичность. Рассматриваются концепты сетевой политической идентичности и групповой политической идентичности участников виртуальных сетевых сообществ. Рассматривается переход от politics of identity к policy of identity. Делается вывод о трансформации феномена сетевой идентичности и необходимости использования новых методик для его изучения.
Ключевые слова: идентичность, Интернет, Интернет-сообщество, политика идентичности, политическое сознание, сетевая идентичность, управление Интернетом.
Базовые проблемы исследования сетевой идентичности. Сложности концептуализации категорий социальных наук, связанные с исследованиями современных информационно-коммуникативных феноменов, упираются в проблему чрезвычайной подвижности как самих этих явлений, так и крайне нестабильного категориального аппарата, призванного данные явления зафиксировать. В то же время очевидна важность изучения этих феноменов как значимых факторов социально-политической жизни. К столь неподвижным и нестабильным категориям относят и категорию «сетевая идентичность». В. Л. Римский отмечает, что «для многих современных индивидов принадлежность к сетевым группам является более реальной, чем принадлежность к тем группам в реальном мире, в которые их включают социологи» (Римский, 2009, с. 96), а по мнению Дж. Урри, в Интернете как в «текучем пространстве невозможны раз и навсегда определенные идентичности, поскольку текучий мир — это мир смесей» (Урри, 2012, с. 64).
Цель данного исследования — выявление динамики феномена сетевой идентичности в соответствии с переменами, происходящими в сети Интернет ввиду появления новых технологических, социальных и политических факторов, а также выделение подходов и методик, позволяющих комплексно исследовать данный феномен. Важными вопросами в этом свете видятся следующие. Кто является коллективным носителем сетевой идентичности в политологическом контексте? Каково соотношение сетевой идентичности с другими идентично-стями: коллективной, политической, глобальной и т. д., и в чем заключаются проблемы разграничения этих идентичностей друг с другом? Что происходит с сетевой идентичностью в связи с трансформацией социальных отношений в Интернете, меняется ли сущность этого явления? Какие проблемы возникают у исследователя при изучении современной сетевой идентичности? Каковы дальнейшие перспективы исследований? (Мартьянов, 2015).
© Д.С. Мартьянов, 2014
Природа сетевой идентичности. Л. А. Фадеева выявляет два центральных подхода к рассмотрению сетевой идентичности. С одной стороны, сетевая идентичность связана с отождествлением, которое производит пользователь в отношении групп, созданных в Интернете, а c другой — сетевая идентичность представляет собой разновидность пространственной идентичности в кибер-пространстве (Фадеева, 2012, с. 67).
Возникновение феномена сетевой идентичности коренится в реальной идентичности и, по мнению Е. И. Горошко, связано с открытой идентичностью, предполагающей поиск альтернатив дальнейшего развития (Горошко, 2009, с. 16). Возникновение множества сетевых идентичностей происходит из желания попробовать себя в новой роли, стремлении к получению нового опыта, характерными для открытой идентичности, а также тем, что Интернет, как полагает Е. П. Белинская, позволяет выразить все стороны своего многогранного «Я», что невозможно в реальной коммуникации (Белинская, http://gagin.ru/ internet/16/28.html). Интернет в этом смысле долгое время представлял собой пространство, свободное от подавления как агрессивного поведения, так и выражения маргинальных политических взглядов и открытого удовлетворения не одобряемых в реальности сексуальных побуждений. «Виртуальная самопрезентация может служить выражением подавленной части своей личности или удовлетворять потребность в признании и силе» (Белинская, http://flogiston.ru/ projects/articles/strategy).
Г. Рейнгольд отмечал в качестве причин актуализации сетевой идентичности так называемый «голод сообщества», возникающий из-за дезинтеграции традиционных сообществ (Rheingold, 1992, http://www.cs.indiana.edu/docproject/bdgtti/ bdgtti_18.html). З. Бауман, в целом соглашаясь с ним, именует идентичность «суррогатом сообщества», которое недоступно в «стремительно глобализирующемся мире» (Бауман, 2005, с. 190). О. В. Тихонов видит в идентичности в целом «исключительно выстроенную соотнесенность с некой социальной группой», которая заменяет «безальтернативную соотнесенность с определенным сообществом, характерным для прошедших эпох» (Тихонов, 2013, с. 34), что буквально подводит к выводу о том, что сетевая идентичность в классическом ее понимании являет собой квинтэссенцию конструктивистского понимания идентичности в целом.
Е. В. Летов выделяет несколько признаков сетевой идентичности: существование в рамках киберкультуры; реализация себя в рамках виртуальных сообществ; отождествление себя с «людьми сети», имеющими достаточно высокий уровень владения компьютерными технологиями, стилевыми и языковыми особенностями коммуникации; влияние «субкультуры хакеров», выступающей как объективный (но не всегда обязательный) идентификационный признак; обособленность индивида от других членов социума. Сетевая идентичность — результат развития субкультуры хакеров, усложненная, открытая идентичность, которая позволяет человеку «представляться» по-особому и реализовать себя нестандартным образом, сообразно принципам и нормам, которые общеприняты в киберпространстве (Летов, 2013, с. 63-64).
Как мы считаем, Интернет на ранних этапах своего развития предполагал два новых вектора развития феномена идентичности. Первый — деидентифика-
ция, подразумевающая «великий отказ» от индивидуальной идентичности путем замены внешних атрибутов анонимностью. Параллельно происходит отождествление себя с другими анонимами. Таким образом порождается коллективная идентичность в рамках анонимной культуры.
Отметим, что анонимная культура имеет определенные предпосылки с точки зрения господства текста как главной формы передачи информации в сети Интернет. Дж. К. Каротерс говорит о том, что «когда слова обретают письменную форму, они... полностью утрачивают элемент личной обращенности, так как слышимое слово обычно направлено на тебя, в то время как видимое слово этого лишено и может быть прочитано так или иначе, по желанию» (Саго^егэ, 1959; цит. по: Мак-Люэн, 2003, с. 30). Таким образом, текст сам по себе формирует безличную анонимную культуру, которая, в свою очередь, при переходе человека от состояния объекта к состоянию субъекта позволяет перейти к бессубъектной культуре, в которой анонимен уже не только читатель, но и автор.
Парадоксальным в общем обзоре анонимности в Интернете оказывается то, что по сути схожий с толпой и имеющий определенные признаки массового поведения феномен может осуществляться вполне независимыми, рациональными акторами, действующими сообразно отнюдь не стадной, а индивидуалистской логике, которые могут вступать друг с другом в анонимные дискуссии, конфликты, способны создавать коалиции анонимов внутри видимой цифровой децентрализованной и полиархичной «толпы».
Результатом становится «смерть» традиционной политики и традиционной экономики. Объект политической власти или экономического господства оказывается растворен, вектор воздействия власти теряется, оказывается ненаправленным. Субъект управления или эксплуатации, оставшись без объекта, теряется, становясь «слепым королем, отбившимся от свиты».
Второй вектор — гиперидентичность как перманентный маскарад, постоянное перевоплощение индивида. Гиперидентичность при внешнем отличии достаточно близка деидентификации, поскольку субъект управления вновь оказывается без объекта, так как многоликий объект остается текучим, его невозможно зафиксировать, идентифицировать «раз и навсегда». Гиперидентичность обволакивает социальные отношения в дискурс игры, где все несерьезно, текуче, а потому не может быть жестко регулируемым.
Индивидуальная и коллективная идентичности. Вопрос о субъекте, носителе сетевой идентичности тесным образом связан с соотнесением сетевой идентичности с индивидуальной и коллективной идентичностями. При этом в исследованиях сетевой идентичности политико-психологический подход явно доминирует над политико-социологическим, даже когда речь заходит об исследовании коллективной идентичности.
В качестве примера доминирования психологической парадигмы можно отметить, например, такую позицию, проникнутую радикальным номиналистским детерминизмом: «приписывать идентичность группам позволительно лишь в переносном, метафорическом смысле. Так, начиная с середины 80-х годов в политологии стало общепринятым говорить о субъектах международных отношений как о конкурирующих друг с другом "идентичностях". Однако на деле
такие образования не представляют собой устойчивых единств, а распадаются на множество более мелких — в конечном счете на индивидов, которые только и могут идентифицировать себя в качестве членов той или иной группы» (Малахов, 2001, с. 78).
Е. И. Горошко отмечает, что проблематика трансформации социальной идентичности в условиях информационного общества может быть сформулирована на трех уровнях: на уровне личности, группы и общества (Горошко, 2009, с. 14). Таким образом, и носителями сетевой идентичности могут выступать как отдельные индивиды, так и сообщества и макросообщества. В качестве последних мы бы выделили виртуальные сообщества и глобальное Интернет-сообщество.
Виртуальные сообщества вырабатывают множество групповых сетевых идентичностей, выражающихся в социальных нормах, которые вводятся и поддерживаются их создателями. При этом «сетевые» виртуальные сообщества внутри вполне иерархичны. Как отмечает Белинская, «пользователи различаются по возможности создания сетевых норм, то есть фактически они различаются по статусу... в сетевых сообществах обычно формируется социальная иерархия» (Белинская, http://gagin.ru/internet/16/28.html).
При этом оценка коллективных носителей идентичности как фактора политики разнится. Л. А. Фадеева отмечает наличие двух позиций: согласно позиции оптимистов, сетевые коммуникации способствуют формированию сетевых сообществ независимых и свободно мыслящих граждан даже в условиях обществ с ограниченной свободой, в результате чего сетевая идентичность способствует усилению гражданской идентичности. Вторая (пессимистическая) позиция заключается в том, что сетевые идентичности облегчают манипулирование людьми со стороны недемократических властных структур (Фадеева, 2012, с. 68). Также Фадеева замечает, что активнее сетевую идентичность формируют не либералы, а радикалы и экстремисты, хотя данный вопрос представляется все же, как минимум, крайне дискуссионным, поскольку на разных этапах развития, а также в разных сегментах Интернета такое соотношение совершенно не очевидно. В то же время, на наш взгляд, в обеих объяснительных моделях происходит излишнее увязывание сетевой идентичности с традиционными политическими факторами при полном игнорировании альтернативной природы социальной идентичности. В свою очередь отметим, что сетевая идентичность (особенно, если речь идет о виртуальной сетевой идентичности) в принципе способствует политическому эскапизму.
Сетевая идентичность не возникает только из-за того, что коммуникация протекает через сеть, как не выделяют телефонную, телевизионную или радиоидентичности, и говорить о сетевой идентичности того или иного сообщества только потому, что оно координирует действия через Интернет, нельзя. Сетевая идентичность предполагает соответствие сетевым принципам и свое собственное понимание природы политического как структурирующего социальность телеологического принципа.
Если для небольших виртуальных сообществ характерны свои более узкие идентичности, то для глобального Интернет-сообщества характерна идентичность, которая в определенной степени объединяет всех, кто активен в кибер-
пространстве и разделяет основные принципы и правила сетевой коммуникации.
А. Г. Дугин, говоря о современном обществе, рассуждает в категориях постполитики и отмечает одной из ее базовых характеристик сингулярность. Под сингулярностью понимается строгий отказ от любых форм коллективной идентификации и их делегитимация. Сингулярность, по Дугину, предполагает идентификацию только при условии, что она осуществляется в индивидуальном порядке (Дугин, 2004). Это во многом затрудняет выделение политической идентичности в виртуальной реальности, поскольку «политичность» в традиционном ее понимании всегда существует в рамках социальности, а не сингулярности. Но в то же время широкие (или в широком смысле «массовые») кампании в стиле протестов против билля о благопристойности в 1996 г говорят о том, что сеть воспринимается и как социальный, и как политический феномен (практически в «классовом» смысле — как объединенный общими интересами, обладающий особыми правами и ценностями «класс» интернет-пользователей).
Обычно в формировании коллективной идентичности особую роль играют история и культура. Однако в отношении сетевой идентичности нужно учитывать ряд нюансов. Поскольку Интернет является постмодернистским феноменом, его история не претендует на статус метанарратива, оставаясь на задворках наряду с другими локальными нарративами. В то же время, как отмечает В. И. Пантин, в современном обществе коллективные идентичности в меньшей степени формируются стихийно, а в большей — конструируются различными группами интеллектуальной и политической элиты (Пантин, 2012, с. 31). Р. Бру-бейкер, анализируя этнические конфликты, отмечает особую роль организаций (а не собственно этнических групп) как главных двигателей этнического конфликта (Брубейкер, 2012, с. 40). Данная логика экстраполируема и на сетевые процессы. Именно организации и сетевая элита являются наиболее заметными «двигателями», созидающими сетевую идентичность, и именно акции хакеров формируют представление о политическом хактивизме, а манифесты отдельных идейных групп — представления о политических идеологиях в сети Интернет.
Хотя, безусловно, сетевая элита претендует на статус «хранителя Истории Сети», на этапе массовизации сети в начале XXI в. ценности, разделяемые «се-тевиками», растворяются. В определенный момент то же самое происходит и с киберкультурой. Помимо массовизации как фактора, осложняющего формирование единой сетевой идентичности, другим важным фактором здесь становится сетевое время — нелинейный процесс, протекающий в каждом конкретном виртуальном сообществе по своим собственным законам. Поэтому главным компонентом общей сетевой идентичности остается все-таки общее для всех киберпространство.
Самопрезентация VS идентичность: что мы исследуем? Однако прежде чем коснуться темы пространственной идентичности, необходимо еще немного внимания уделить концептуальным проблемам исследования сетевой идентичности. Важный нюанс здесь возникает в отношении соотнесения категорий «самопрезентация» и «идентичность».
Говоря о виртуальной гендерной идентичности, А. В. Щекотуров выделяет нормативную (т. е. тождественную реальной), ненормативную («гендерная рокировка») и «нулевую» гендерную идентичности (Щекотуров, 2013, с. 14). Но уместно ли говорить об анониме как о носителе бесполой идентичности? «Оставляет» ли свою идентичность пользователь, покидая поле конструирования идентичности, и продолжает ли идентичность существовать без его участия? Как ни странно, данный вопрос в современном социальном знании сохраняет свою дискуссионность.
Помимо термина «идентичность» для обозначения результатов сетевой деятельности используется термин «личность». Так, Р. Д. Хунагов выделяет четыре типа личности по стратегии существования в сети: реальную (полноценную), стратегия которой отражает реальные стороны жизни индивида; реальную личность без признаков, демонстрирующую лишь часть сведений об индивиде; выдуманную личность, дистанцирующуюся от подлинной личности; распределенную личность, которая является плодом деятельности нескольких авторов (Хунагов, 2013, с. 4-5).
Отождествление результатов сетевой деятельности с идентичностью представляется нам крайне некорректным, как и обозначение их термином «личность». Возникающие в результате действий в киберпространстве презентации далеко не всегда в сколько-нибудь полной мере отражают такой аспект сознания, как идентичность, да и стратегия презентации не формирует соответствующие личности характеристики внутренней жизни человека, а скорее, наоборот, является их продуктом.
В этом контексте уместно привести мнение А. Е. Жичкиной и Е. П. Белинской, которые предлагают понимать идентичность либо как синоним Я-концепции, либо как ее центральный конструкт, а самопрезентацию — как поведенческое выражение эмоциональных и когнитивных элементов Я-концепции (Белинская, http://flogiston.ru/projects/articles/strategy). Категория самопрезентации, предполагающая средство организации своего поведения, была описана И. Гофманом (Гофман, 2000). Это процесс, посредством которого индивиды стараются контролировать впечатления других людей о себе (Лаппо, 2012, с. 74).
Самопрезентацию, в свою очередь, необходимо жестко разграничивать с саморепрезентацией. Р. Брубейкер вводит альтернативный концептуальный ряд, который конкретизирует функциональные проявления идентичности: идентификацию, самопонимание и общность (связанность, групповость) (Брубейкер, 2012, с. 89-100). Саморепрезентация близка у Брубейкера к самопониманию и в отличие от идентичности не имеет устойчивой семантической связи ни в пользу тождества, ни в пользу отличия. Однако поскольку «самопонимание» может подразумеваться и не быть выраженным, то «саморепрезентация» или «самоидентификация», напротив, предполагают дискурсивную артикуляцию (Мифы и заблуждения., 2010). Также Брубейкер, выделяя ряд подходов к рассмотрению идентичности, отмечает для «сильных пониманий» идентичности такие ее характеристики, которые помогают развести понятия «идентичность» и «самопрезентация». Это, например, противопоставленность интересу (главенство неинструментальных модальностей, которое можно противопоставить инструментальным
стратегиям конструирования самопрезентации), партикуляристское самопонимание (противостоящее всеобщему своекорыстию); коллективный феномен, предполагающий тождество, проявляющееся в солидарности (саморепрезентация, напротив, предполагает выгодное отличие от других) (Брубейкер, 2012, с. 74-77).
Подводя определенный итог анализу соотнесения идентичности и самопрезентации, необходимо отметить, что для социально-политических исследователей более характерно понимание коллективной идентичности как социального факта, существующего отдельно от индивида, в то время как индивидуальная идентичность не может существовать вне сознания индивида, поскольку в этом случае мы имеем дело лишь с презентацией, которая может быть нам продемонстрирована как определенное отражение идентичности, но, с другой стороны, может быть рациональной стратегией, направленной на создание необходимого имиджа и имеющей к идентичности весьма далекое отношение. Это создает дополнительную методологическую проблему: мы лишены возможности напрямую изучать как вещь коллективную идентичность, а изучение индивидуальной идентичности как вещи может обернуться изучением мало соотносящейся с ней самопрезентации.
Пространственная идентичность. В. В. Наумов характеризует Интернет как «автономное социальное пространство». Автономность заключается в организации этого пространства на основании собственных законов (Наумов, 2013). Наумов здесь следует логике П. Бурдье, выделявшего отдельные социальные поля, и трактует Интернет-пространство как особое социальное поле наряду с политикой, экономикой, религией и образованием.
В этом смысле интересна тема глокальности и глобализации как факторов изменения границ. Если понимать под глобализацией становление «мира в виде единого, или... одного пространства» (Чешков, 1999, с. 21; цит. по: Гуторов, 2006, с. 63-74), то Интернет, с одной стороны, способствует процессам объединения реального мирового пространства, но, с другой, порождает в рамках альтернативного общего виртуального пространства огромное количество новых пространств, продуцирующих свои собственные идентичности.
Е. П. Белинская, замечая, что виртуальный мир субъективно воспринимается именно как пространство, акцентирует внимание на том, что пользователи «описывают свое пребывание в Интернете как "путешествие"» (Белинская, http://gagin.ru/internet/16/28.html). Таким образом, Интернет — пространство динамичное. М. Бенедикт говорит о том, что кибепространство — область чистого движения (Benedikt, 1991, р. 126-127; цит. по: Урри, 2012, с. 112). Люди не проживают в определенном месте, а постоянно пребывают в канале движения. Говоря языком З. Баумана, если для пространства модерна характерна твердость, позволяющая закреплять политические институты в рамках национального государства, то для киберпространства характерна текучесть, возникновение в которой институтов затруднительно. Гражданина здесь заменяет номад с его многоликой идентичностью.
Поскольку сетевая идентичность была определена в начале статьи как разновидность пространственной идентичности, важно в этом ключе рассмотреть понятие территориальной идентичности. И. Л. Прохоренко отмечает, что тер-
риториальная идентичность — это комплекс представлений о принадлежности к территориальному сообществу, об общих интересах, возникающих в связи с местом проживания, особой связи с территорией, которая может иметь административные границы, и с функционирующими в пределах данной территории политическими институтами (Прохоренко, 2012, с. 135). Сразу отметим, что данное определение явно не подходит для понимания киберпространства как территории, во-первых, в силу своего традиционного понимания территории как чего-то ограниченного извне, что явно не соответствует пониманию границ в Интернете, а во-вторых, в силу осмысления территории через призму политических институтов, поскольку до последнего времени Интернет не был связан напрямую с функционированием политических институтов. Более того, на наш взгляд, Интернет долгое время представлял собой неполитическое пространство, если брать за основу традиционное, связанное с органами государственной власти, понимание феномена политики.
Дополнительные трудности возникают при осмыслении важного для исследования Интернета феномена номадизма, который трактуется как явление, связанное с детерриториализацией. Поэтому для анализа киберпространства нам скорее пригодится понятие пространственной идентичности.
Под пространственной идентичностью подразумевают отношение людей к месту, где они проживают, и складывающиеся в связи с этим определенные стратегии поведения (Пространственная идентичность., http://hotelhusabar-celonamar.com/prostranstvyennaya-idyentichnost-kak-politichyeskaya-stratyegiya--pri-prisvoyenii-gorodskih-rayonov/). Пространственная идентичность является более широким термином, чем территориальная идентичность, в силу чего концептуализирована не столь четко и, как правило, выступает скорее как обобщающее понятие. В то же время пространственность в отличие от территории не столь тесно связана с «физичностью».
Ю. Бедаш, отмечая, что любая идентичность по сути пространственная, вводит понятие «экзистенциальной пространственности», которая представляет собой не пространственность телесности и восприятия, а пространственность понимания и значимости. Отсюда — противоречивость пространственной идентичности. Цитируя Б. Валденфельса (Waldenfels, 2001), исследовательница замечает, что в эпоху глобализации телесное «здесь» все настойчивее демонстрирует диффузный и противоречивый характер, проявляющийся в том, что, с одной стороны, оно расширяется до смутной пространственности, превращаясь в неподдающееся локализации «всюду», свободное от всякой ситуативно-сти, а с другой стороны, сужается до определенного «где-то», фиксированной точки пространства. Бедаш заключает, что девальвация пространственных ощущений ведет к разрушению границ телесного «здесь» (Бедаш, 2006, http://www. moydocs.ru/kultura/28109/index.html).
На проблемные места концептуализации «сетевой идентичности» указывает близкое ей понятие «глобальная идентичность». Как отмечает Н. Н. Федотова, проблема концептуализации обусловлена отсутствием, по крайней мере при первом рассмотрении, противопоставления глобальной идентичности какой-либо другой. «Идентичность становится релевантной в тех условиях, когда
устанавливаются границы и проводятся исключения, и в связи с этим она тема-тизируется маргинальными или исключенными группами» в большей степени, чем большинством, склонным «к универсалистской аргументации, в которой нет места партикулярности» (Федотова, 2012, с. 9). Эта проблема распространяется и на сетевую идентичность. Если мы мыслим в рамках категории киберпро-странства, заселенного сплошь носителями этой идентичности, то кто же в таком случае выступает в роли «Другого»?
«Другой» в отношении сетевой идентичности легко фиксируется, если мы говорим об индивиде как ее носителе. В этом контексте интересно исследование О. В. Тихонова, который анализирует понятие «Другой» в Интернете с позиций концепции телесности Ж.-П. Сартра. Телесность обнаруживается в результате гипотетической возможности быть увиденным Другим и быть подверженным воздействию извне и имеет решающее значение для конструирования «собственного мира» (Сартр, 2004, с. 298-301). По мнению Тихонова, телесность человека в Интернете может быть понята через орудийность объектов виртуального пространства (Тихонов, 2013, с. 79). Однако такая интерпретация «Другого» подходит скорее для психологического или философского анализа проблемы, а не для социально-политического анализа.
Определение «Другого» является обязательной стадией идентификации, так как самооценка, определение «Я» возможно только после прохождения стадии «зеркала» (Попова, 2008, с. 43). Интернет-сообщество в этой логике должно противостоять некой группе «других», т. е. «непользователей». В реальном мире это нашло свое отражение в противопоставлении «сетевой идеологии» идеологии «антисетизма» (Мартьянов, 2013, с. 79). Однако антисетизм, даже если отбросить факт маргинальности этого течения, оставался «оффлайновой идеологией». Противостояние «Мы — Другие», хотя и происходит в изолированных друг от друга мирах, все же имеет смысл в сартровском понимании: даже гипотетический, неконкретный, потенциальный «антисетизм» подталкивает «сетевиков» к формулированию собственной идейной базы.
В то же время столкновение с непользователями все же имеет место быть и в киберпространстве в рамках так называемого электронного фронтира, где неофиты, постепенно приобщаясь к ценностям виртуального мира, превращаются в полноценных интернет-пользователей. Однако здесь логичнее скорее говорить о постепенной социализации в духе прививания существующих паттернов в контексте парсоновского «нашествия варваров» (Parsons, 1951, p. 208), в роли которых выступают новые поколения пользователей.
В свою очередь, это пространство в силу своей текучести может реконструироваться, утрачивая свое прежнее содержание. Если еще 10-15 лет назад Интернет принято было определять как «Сеть сетей», что предполагало ее определенную конгруэнтность, то сейчас, пожалуй, уместно определение Интернета через метафору «сеть социальных сетей», что подразумевает доминирование социальных сетей над другими типами ресурсов, а также борьбу между самими социальными сетями за право на приватизацию социальных связей пользователей, что неизбежно ведет к возникновению своеобразных границ внутри Интернета. При этом социальные сети больше являются по своей структуре
и содержанию «сетями», но куда меньше — виртуальным пространством с ква-зииерархичными виртуальными сообществами. Сообщества в социальных сетях гораздо менее сплочены и более аморфны, что, правда, не лишает социальные сети идеи иерархии как таковой — именно социальные сети наиболее последовательно реализуют идею Паноптикона.
Политическая идентичность в сети Интернет VS сетевая политическая идентичность. И. С. Семененко отмечает, что политическая идентичность возникает в результате политизации отдельных составляющих социальной идентичности (Семененко, 2012, а 72). Политическая идентичность является фактором и параметром политического пространства, а особую роль в формировании политической идентичности играют ее коллективные носители (политические акторы) (Семененко, 2012, а 73).
С. В. Бондаренко отмечает, что в Интернете политическая идентичность связана с аккумулированием трех форм ресурсов: объективированных (ресурсы, предоставляемые программно-техническими возможностями площадки взаимодействий — чата, сайта, электронной рассылки и т. д.); институционализированных (авторитет у участников виртуальных сетевых сообществ, эмпатия); инкорпорированных (коммуникативная компетенция, информационная культура, возможности интерактивной коммуникации в режиме реального времени и др.) (Бондаренко, 2005). Также исследователь выделяет два уровня изучения политической идентичности в киберпространстве: институциональный и ориентаци-онный. На институциональном уровне рассматривается идентичность в рамках взаимодействия социальных общностей киберпространства, с выделением элементов социального взаимодействия и определения их места в рамках исследуемого социального явления. На ориентационном уровне — ориентации акторов, взаимодействующих с информационными ресурсами политической направленности, в которых материализуется политическая идентичность (Бондаренко, 2005).
В отечественной политической социологии была предпринята попытка концептуального анализа политической идентичности в сети Интернет с позиций институционализма и структурного функционализма. С. В. Бондаренко отмечает, что на данный момент конструкт «политическая идентичность» в Интернете не закрепился в качестве элемента категориальной схемы (Бондаренко, 2005, www.dzyalosh.ru). По его мнению, это обусловлено тем, что академическим сообществом не осмыслены даже базовые феномены киберпространства, к тому же в «виртуальных средах политическая идентичность не сингулярна (исключительна), но множественна, и вызвано это символической природой ее формирования, что еще больше затрудняет изучение данного феномена» (Бондаренко, 2005, www.dzyalosh.ru).
С. В. Бондаренко не использует термин «сетевая политическая идентичность», оперируя гораздо более громоздкой дефиницией «групповая политическая идентичность участников виртуальных сетевых сообществ», и понимает под ней «ощущение групповой сплоченности, основанное на эмпатии, приверженности групповым социальным ценностям, доверии и общем идеологическом дискурсе» (Бондаренко, 2005, www.dzyalosh.ru). Однако дефиниция Бондаренко
более конкретна, чем просто «сетевая политическая идентичность», поскольку сосредотачивается на мезоуровне, не относя к себе ни индивидуальные сетевые идентичности, ни Интернет-сообщество в широком смысле этого слова. При этом речь не идет обязательно о какой-то специфической интернет-идентичности. Интернет, сеть, киберпространство выступают лишь как фон, но не как оказывающая воздействие среда. Бондаренко отмечает, что «политическая идентичность сегодня складывается из образов, формируемых не только в оф-лайне, но и в онлайне» (Бондаренко, 2005, www.dzyalosh.ru).
В то же время сетевая политическая идентичность должна предполагать политическую идентичность, сконструированную в соответствии с сетевыми принципами, как, например, в случае пиратских партий.
Сетевая и виртуальная идентичности. Отметим, что в современных социальных науках параллельно используются сразу несколько категорий, которые стремятся зафиксировать феномен идентичности, возникающей в процессе общения между людьми посредством компьютерной техники. Наиболее активно наряду с мобильной идентичностью (Poster, 1995, http://www.hnet.uci.edu/mpos-ter/writings/democ.html), электронной (Viseu, 1999, http://www.yorku.ca/aviseu/ eng_id-shaping_content.html) и онлайновой (Кучинская, 2006, с. 56), или кибер-идентичностью (Одегова, 2011, с. 73; Суковатая, 2012 с. 71), выделяют сетевую и виртуальную идентичности.
С одной стороны, поверхностный анализ категорий «сетевая идентичность» и «виртуальная идентичность» показывает, что, хотя на этот феномен и нет единого взгляда, поскольку каждый исследовательский подход высвечивает определенные нюансы, характерные для конкретного авторского взгляда, в то же время, если огрублять эти подходы, станет очевидным, что названные термины используются для характеристики одного и того же феномена. С другой стороны, очевидно и то, что понимание идентичности через категории «виртуальность» и «сеть» подразумевает рассмотрение этих категорий с позиций принципиально разных парадигм, достаточно устоявшихся в социогуманитарном знании и имеющих разные коннотации.
В этом ключе интересна попытка разграничения этих двух категорий, реализованная А. Е. Войскунским, который, отдавая предпочтение термину «сетевая идентичность», отмечает, что было бы полезнее «закрепить наименование "виртуальность" не за всякой активностью онлайн, а за поведением, связанным именно и только с применением технических систем виртуальной реальности — виртуальных миров, конструируемых посредством программ компьютерной графики и демонстрируемых с помощью специальных средств отображения.., к тому же в существенной мере опирающихся на технические устройства регистрации положения человека в пространстве» (Войскунский, 2013, с. 100). Несмотря на то, что такой подход, излишне сужает, на наш взгляд, понимание «виртуальности», оставляя ее только в рамках продуктов специальных графических средств и игнорируя, например, текстовые виртуальные миры, сам вектор суждения верен.
В этом отношении следует подчеркнуть разницу в возможной, хотя и довольно радикальной мотивации создания сетевой и виртуальной идентичности.
Например, Б. Бекер, полагающий, что одним из главных факторов, мотивирующих участие в виртуальной коммуникации, является возможность «убежать из собственного тела», рассматривает создание виртуальной идентичности как выражение деструктивных желаний «тех людей, которые хотят достичь некоторого контроля над своим Я через уничтожение собственного тела», т. е., поскольку виртуальная идентичность полностью контролируется ее создателем, именно «желание тотального контроля над всеми своими проявлениями и побуждает ее создание» (Белинская, http://gagin.ru/internet/16/28.html). Если этот мотив значим для виртуальной идентичности, то для сетевой идентичности, особенно в эпоху Веб 2.0, эта мотивация не имеет большого смысла.
Такой кризис виртуальной идентичности подталкивает ряд исследователей к далеко идущим выводам. Как отмечает Л. Ф. Косенчук, «все большее число авторов в последние годы не приемлют саму идею построения альтернативной идентичности. Они акцентируют внимание на стремлении личности к подлинности и самоутверждению как в реальной жизни, так и в пространстве компьютерных сетей» (Косенчук, 2014, www.science-education.ru). Например, крайне радикальна позиция И. В. Костериной, которая считает, что «теории виртуальной идентичности оказались несостоятельными, поскольку не смогли объяснить и описать сам феномен виртуальной личности ввиду его полного слияния с личностью реальной», и полагает, что попытки описать «виртуальную идентичность» не увенчались успехом, так как она конструируется почти по тем же правилам, что действуют в офлайне. С другой стороны, в целом вектор, на который указывает Костерина, действительно осязаем: «мифы о конструировании и придумывании себе псевдоличностей в блогосфере, кажется, развенчаны окончательно: люди не хотят пользоваться тем преимуществом, которое воспевали раньше обитатели Сети — анонимностью и возможностью примерить на себя другую социальную маску... Игра с идентичностью в блогах часто приводит к раскрытию и публичному порицанию обманщика» (Костерина, 2008; Косенчук, 2014, www. science-education.ru/119-14630).
В то же время весь «кризис» виртуальной идентичности заключается в том, что сдвигается «прицел» самого исследователя. Если раньше идентичности, существующие в игровых мирах, чатах, классических интернет-форумах, доминировали в сети, то теперь, при том, что все они остаются на своих местах, происходит рост самопрезентаций другого типа — основанных на новой сетевой идентичности, конструируемой в социальных сетях, что неизбежно обращает на себя внимание наблюдателя. Концептуальное смешение виртуальной и сетевой идентичностей вместе с реальным смешением виртуальных и построенных по лекалам социальных сетей самопрезентаций в ресурсах, которые предполагают противоположный подход к конструированию самопрезентации (использование реального имени в фэнтезийной игре или ника в социальной сети), порождают иллюзию кризиса феномена, хотя на деле происходит всего лишь трансформация концепта.
Е. И. Горошко отмечает, что «сегодня некоторые ученые, изучающие данную проблематику, вводят понятие коммуникативной виртуальной идентичности, акцентируя внимание на том факте, что идентичность всегда соотносится с чем-то
или с кем-то, поскольку имеет интерсубъективную природу» (Горошко, 2009, с. 17). Однако нам состоятельность данного термина представляется весьма сомнительной, поскольку если все идентичности возникают в процессе коммуникации, то в чем необходимость выделения этого признака в качестве видового?
В целом же следует согласиться с Л. Ф. Косенчук в том, что в современных условиях виртуальные идентичности, в том виде, в котором их по-прежнему пытаются концептуализировать большинство исследователей, уже не представляются актуальным феноменом (Косенчук, 2014, www.science-education. ги/119-14630), поскольку в условиях господства ресурсов Веб 2.0 все то, что составляло основу, специфику такого рода идентичностей, уже перешло в разряд характеристик идентичностей достаточно маргинальных групп в том же кибер-пространстве. Но что же в таком случае заменяет сетевую идентичность? И идет ли речь о нивелировании Интернет-сообщества как ее носителя?
К политике идентичности в Интернете. Итак, эпоха Веб 2.0, связанная с распространением сначала блогов, а потом и социальных сетей, а также сайтов типа вики, Уо^иЬе и т. п., вместе с активной политикой устранения «цифрового неравенства», распространением широкополосного Интернета и бурным ростом числа интернет-пользователей по всему миру привели к массовизации Интернета — наполнению сети огромным количеством людей, не являющихся носителями киберкультуры. Прежние виртуальные агенты социализации не смогли совладать с этим «варварским нашествием», что привело к определенному сдвигу в рамках сетевой культуры. Анонимность как ценность была поставлена под сомнение и в ряде случаев стала осуждаться, а с распространением социальных сетей не только анонимность, но даже гиперидентичность приобрели характер неконвенциональных феноменов — с точки зрения правил ресурсов Веб 2.0. Виртуальные идентичности начали все чаще заменяться реальными.
Нельзя не затронуть такое следствие распространения широкополосного Интернета, как твиттеризация киберпространства, под которой мы понимаем не столько распространение одноименного ресурса, сколько общее снижение текста в пропорции к другим формам передачи информации. Последовавшее за долгим доминированием телевизионной аудиовизуальной информации «Возрождение Текста», связанное с развитие Интернета эпохи Веб 1.0, оказалось на поверку лишь незначительным отклонением от триумфального шествия новой аудиовизуальной цивилизации. М. Мак-Люэн отмечает, что именно фонетический алфавит, расщепляющий мир на визуальное и аудиальное, привел к возникновению инивидуализма и специализации (Мак-Люэн, 2003). Наметившийся отход от фонетического алфавита к нефонетическим символам, а также к непосредственному видеообщению онлайн угрожает нивелированием создавшегося в результате господства фонетического алфавита открытого общества.
Другой индикатор перемен заключается в том, что изменились типичные интернет-маршруты пользователей. Если раньше киберпутешествие предполагало сценарий веб-серфинга по всему киберпространству, то теперь социальные сети стали стараться удерживать пользователей внутри себя; «текучесть» сменяется большей «твердостью». И хотя внутри социальных сетей стали возникать
виртуальные сообщества, по своей природе они уже куда менее «виртуальны», чем в первом вебе. Постепенно произошел переход от коллективной «идентичности сообществ» к индивидуальной идентичности повесток дня. Виртуальные сообщества серьезно снижают свою значимость в блогах и социальных сетях, а вместо этого идентичность формируется в духе маклюэновской блиповой культуры, подразумевающей обрывочное получение информации от референтных групп.
Референтная группа выступает для индивида также и целевой группой, поскольку его самопрезентация в социальной сети рассчитана на референтную группу, которая не только влияет на его сознание, но и воспринимает поток информации, исходящей от данного пользователя (особенно в случае не с сообществами, а с индивидуальными страницами его взаимных «друзей»). Социальные сети выступают конструкторами самопрезентаций. Причем, как правило, это очень жестко ограниченные конструкторы.
В этом контексте для политических маркетологов наступает «золотой век», когда доступные для изучения информационные маршруты целевых аудиторий позволяют конструировать простые и легко осуществляемые стратегии политического РЯ. В отечественной политической науке уже наметились исследования структуры связей между участниками политической коммуникации, изучающие политическую активность в блогах и социальных сетях на рубеже 2011 и 2012 гг (особый интерес, например, представляют исследования Г. Суворова (Суворов, https://basilisklab.com/boloto-analis-posetitelei.html) и С. Грина (Грин, 2012, https://ru.scribd.com/doc/94393467/Твиттер-и-российский-протест-РМ-ЦИИО-2012-^Г^)).
Однако если в данных исследованиях рассматривались в первую очередь либо популярность хештегов в Твиттере, либо уровень сетевой связанности участников (плотности сетей) протестных акций, такой вопрос, как «повестка дня», в целом остался за рамками исследований. Вместе с тем эта информация позволяет гораздо глубже исследовать феномен идентичности в социальных сетях, поскольку позволяет описать не только внешние аспекты конструирования идентичности, которые на самом деле больше соответствуют самопрезентации и могут не относиться напрямую к сфере политического сознания, но и факторы формирования политического сознания (как и сознания вообще). При этом в какой-то мере решаема и очевидная методическая проблема: как выявить в «повестке дня» более и менее релевантные ее элементы, ведь ленты новостей в социальных сетях не показывают, какой источник для пользователя более значим, а какой — менее. Помимо порой сложно операционализируемых и интерпретируемых «следов», оставляемых пользователем в виде лайков к сообщениям и их репостов, здесь как раз будет востребована упомянутая выше методика изучения плотности сетей.
Конечно, это не означает, что не возникает и новых методических проблем. Очевиден и центральный парадокс изучения идентичностей «повестки дня»: если операционализация этого феномена представляет собой более или менее ясный процесс, предполагающий выделение кластеров методом ^средних на основании информации либо о референтных группах и индивидах, либо об
идентичных медиа-ресурсах, либо об интересах пользователей, то концептуализация кластеров даже в случае, когда она начинается с чистого листа после проведенного анализа, может представлять собой серьезную проблему. Дело в том, что постмодернистское сознание не просто следует бэлловскому принципу быть «социалистом в экономике, либералом в политике и консерватором в культуре», а сочетает в себе гораздо менее сочетаемые и гораздо более сложно идентифицируемые конструкты политического сознания.
Возможно рассмотрение идентичности «повестки дня» с точки зрения диффузной идентичности, характерной для людей, не имеющих и не желающих формировать прочные цели, ценности и убеждения. Если интерпретировать ее с такой позиции, то речь идет о перманентном кризисе идентичности, свойственном большому количеству людей и чреватом рядом негативных состояний (Антонова, 2011). Однако, на наш взгляд, скорее здесь речь идет о явлении, близком к гибридной идентичности — столь же перманентно изменяющемуся феномену, но не приводящему к непрекращающемуся кризису.
Стоит заметить, что массовизация и девиртуализация совпали с возрождением национальных государств в результате кризиса глобализации (Мартьянов, 2012, с. 235). Ревизия регулирования сети привела к возникновению новых моделей «управления Интернетом», предполагающих постепенную национализацию «интернетов» (так называемая «балканизация»). Все большую роль в сети начали играть гражданская и традиционная политическая идентичности. Стала проявлять себя актуальность ранее нивелированной территориальной идентичности.
Если раньше политика идентичности слабо реализовывалась из-за того, что сам статус «сетевой элиты» как главного актора входил в конфликт с постмодернистской децентрализованностью сети, для которой само деление на элиты и массы выглядело анахроничным, то теперь наметилась тенденция к переходу от так называемой politics of identity, которая проводилась идеологическими группами внутри «сетевой элиты», к policy of identity (Цумарова, 2012), выступающей как курс национальных правительств.
Таким образом, можно ставить вопрос о необходимости реконцептуализа-ции понятия «сетевая идентичность». Налицо нивелирование тех смысловых аспектов данной категории, которые связаны с «виртуальностью». Хотя пока сохраняется ценностное наполнение старой сетевой идентичности в рамках программ международного пиратского движения и отдельных деятелей — ки-бер-анархистов вроде Дж. Ассанджа, сама целостность глобального Интернет-сообщества оказывается под угрозой в результате начавшейся «балканизации» сети и укрепления лингвистического плюрализма. Меняется характер сетевой идентичности на среднем уровне: виртуальные сообщества трансформируются в «сообщества по сетевому принципу». Так же меняется и индивидуальная сетевая идентичность, поскольку анонимность заменяется сетевым нарциссизмом, стремлением к успешной самопрезентации, «продажи себя», стремлению перейти из более низкостатусных сетей в более высокостатусные (как, например, в Linkedin). Это приводит к ревизии базовых схем исследования. Если раньше сетевая идентичность логичнее рассматривалась в рамках конструктивистской парадигмы, представляя собой наиболее очевидное воплощение идеи кон-
структивизма среди других идентичностей, то теперь она возвращается в при-мордиалистский дискурс, лишь усиливая отдельные аспекты других идентичностей, но не создавая ничего принципиально нового.
Ранее виртуальная идентичность предполагала создание новых личин прежде всего в гедонистических целях (удовольствие от проживания доселе недоступных альтернативных жизней), теперь же господствует императивный принцип: социальные сети предполагают совершенно иную структуру, которая основана на том, что современное общество являет собой общество презентаций или, точнее, общество конкурирующих презентаций. Презентации становятся главным принципом отбора во всех сферах: от публичных (в том числе политических) до частных. Презентациями являются как резюме и портфолио, которые используют при конкурсном отборе на работу, так и выверенные имиджи кандидатов на выборах в органы власти.
Гедонистические принципы остаются, но в рамках новой парадигмы — парадигмы сетевого нарциссизма. Однако последний представляет собой явление, когда удовольствие индивид получает при его соответствии определенному канону, идеальному представлению, Я-концепции, которая формируется референтными группами.
В целом можно говорить о коренной трансформации самого явления сетевой идентичности, обусловленной объективными процессами, меняющими сущность Интернета как феномена.
Литература
Антонова Н. В., Белоусова В. В. Самоопределение как механизм развития идентичности // Вестн. Моск. гос. ун-та им. М. А. Шолохова. Педагогика и психология. 2011. № 2. C. 79-92 (Antonova N. V., Belousova V. V. Self-determination as a Mechanism for Identity Development // Vestnik of Moscow State University named after M. A. Sholokhov. Pedagogy and Psychology. 2011. N 2. C. 79-92).
Бауман З. Индивидуализированное общество / пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Логос, 2005. 390 с. (Bauman Z. The Individualized Society / trans. from English / еd. by V. L. Ino-zemtsev. M.: Logos, 2005. 390 p.).
Бедаш Ю. Пространственная идентичность в эпоху глобализации // Топос. 2006. № 1 (12) // www.moydocs.ru/kultura/28109/index.html (дата обращения: 18.07.2014) (Bedash Yu. Spatial Identity in the Era of Globalization // Topos. 2006. N 1 (12) // www.moydocs.ru/kultura/28109/index. html (accessed date: 18.07.2014)).
Белинская Е. П., жичкина А. Е. Стратегии самопрезентации в Интернет и их связь с реальной идентичностью // http://flogiston.ru/projects/articles/strategy (дата обращения: 12.10.2014) (Belinskaya E. P., Zhichkina A. E. Strategies of Self-Presentation to the Internet and Their Relationship with the Real Identity (accessed: 12.10.2014)).
Белинская Е. П. Пространство, населенное другими // InterNet magazine. № 16 // http://ga-gin.ru/internet/16/28.html (дата обращения: 19.06.2014) (Belinskaya E. P. Space Inhabited by Others // InterNet magazine. N 16 // http://gagin.ru/internet/16/28.html (accessed date: 19.06.2014)).
Бондаренко С. В. Политическая идентичность в киберпространстве // Политическая наука. 2005. № 3. С. 76-92 // http://www.dzyalosh.ru/01-comm/statii/bondarenko.htm (дата обращения: 18.07.2014) (Bondarenko S. V. Political Identity in Cyberspace // Political Science. 2005. N 3. P. 7692 // http://www.dzyalosh.ru/01-comm/statii/bondarenko.htm (accessed date: 18.07.2014)).
Брубейкер Р. Этничность без групп. М.: Изд. Дом Высшей школы экономики, 2012. 408 с. (Brubaker R. Ethnicity without Groups. M.: Publ. House Higher School of Economics, 2012. 408 p.).
Войскунский А. Е., Евдокименко А. С., Федунина Н. Ю. Сетевая и реальная идентичность: сравнительное исследование // Психология: журнал Высшей школы экономики. 2013. Т. 10, № 2. С. 98-121 (Voiskunsky A. E., Evdokimenko A. S., Fedunina N. Yu. Network and Real Identity: a Comparative Study // Psychology: Journal of Higher School of Economics. 2013. T. 10, N 2. P. 98-121).
Горошко Е. И. Коммуникативная виртуальная идентичность: тендерный анализ // Филологические заметки. 2009. Т. 2. С. 10-21 (Goroshko E. I. Communicative Virtual Identity: Gender Analysis // Philological Notes. 2009. Vol. 2. P. 10-21).
Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. 304 с. (Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. M.: Canon Press-C, 2000. 304 p.).
Грин С. А. Твиттер и российский протест. Мемы, сети и мобилизация: Рабочие материалы ЦИИО 2012/1. М., 2012 // https://ru.scribd.com/doc/94393467/Твиттер-и-российский-протест-РМ-ЦИИ0-2012-1 scribd (дата обращения: 12.10.2014) (Green S. Twitter and Russian Protest. Memes, Networking and Mobilization: Working Papers 2012/1 CIIO. M., 2012 // https://ru.scribd. com/doc/94393467/Твиттер-и-российский-протест-РМ-ЦИИО-2012-1 scribd (accessed date: 12.10.2014)).
Гуторов В. А. Политическая культура и политическая власть в эпоху глобализации // ПО-ЛИТЭКС. 2006. Т. 2, № 4. С. 63-74 (Gutorov V. A. Political Culture and Political Power in the Era of Globalization // POLITEX. 2006. Vol. 2, N 4. P. 63-74).
Дугин А. Г. Философия политики. М.: Аркогея, 2004. 614 с. (Dugin A. G. Political Philosophy. M.: Arkogeya, 2004. 614 p.).
Косенчук Л. Ф. Концепции виртуальной или сетевой идентичности: критический анализ // Современные проблемы науки и образования: электронный научный журнал. 2014. №5 // www.science-education.ru/119-14630 (дата обращения: 15.12.2014) (KosenchukL. F. The Concept of Virtual or Networked Identity: a Critical Analysis // Modern Problems of Science and Education: еlectronic scientific journal. 2014. N 5 // www.science-education.ru/119-14630 (accessed date: 15.12.2014)).
Костерина И. В. Публичность приватных дневников: об идентичности в блогах Рунета // Неприкосновенный запас: дебаты о политике и культуре. 2008. № 3. С. 183-191 (Kosterina I. V. Publicity Private Diaries: The Identity of the Runet Blogs // Emergency Supply: Debates on Politics and Culture. 2008. N 3. P. 183-191).
Кучинская О. Г. Личность и маска: временная перспектива общения в чате // Психологический журнал. 2006. №3 (11). С. 51-58 (Kuchinskaya O. G. Personality and Mask: Time Perspective Video Chatting // Psychological Journal. 2006. № 3 (11). P. 51-58).
Лаппо М. А. Самоидентификация и самопрезентация в разных типах дискурса // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Сер. Психология. 2012. Т. 6, вып. 2. С. 72-76 (Lappo M. A. Identity and Self-Presentation in Different Types of Discourse // Vestnik of Novosibirsk State University. Ser. Psychology. 2012. Vol. 6, Iss. 2. P. 72-76).
Летов Е. В. Сетевая идентичность в культуре современного информационного общества // Вестн. Моск. гос. ун-та культуры и искусств. 2013. № 4. С. 62-65 (LetovE. V. Network Identity in the Culture of the Modern Information Society // Vestnik Moscow State University of Culture and Arts. 2013. N 4. P. 62-65).
Мак-Люэн М. Галактика Гутенберга: сотворение человека печатной культуры. Киев: Ника-Центр, 2003. 432 с. (McLuhan M. The Gutenberg Galaxy: The Making of Typographic Man. Kiev: Nike-Center, 2003. 432 p.).
Малахов В. С. Идентичность // Новая философская энциклопедия: в 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 2001. С. 78-79 (Malakhov V. S. Identity // New Encyclopedia of Philosophy: in 4 vol. Vol. 2. M.: Trough, 2001. P. 78-79).
Мартьянов Д. С. Виртуальные идеологии и кризис идеологий в информационном обществе // Учен. зап. Забайкальск. гос. гуманитар. пед. ун-та им. Н. Г. Чернышевского (Чита). Сер. Философия, социология, культурология, социальная работа. 2013. № 4. С. 77-83 (Marty-anov D. S. Virtual Ideologies and Crisis of Ideologies in Information Society // Scientific notes of Zabaikalsky State Humanitarian Pedagogical University named after N. G. Chernyshevsky (Chita). Ser. Philosophy, sociology, cultural studies, social work. 2013. N 4. P. 77-83).
ПОЛИТЭКС 2014. Том 10. № 4
Мартьянов Д. С. От сетевой идентичности к политике идентичности в сети интернет: смена парадигмы? // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 6. Политология. Международные отношения. 2015. Вып. 1. С. 44-52 (Martyanov D. S. From Network Identity to Policy of Identity in the Internet: New Paradigm // Vestnik of St. Petersburg State University. Ser. 6. Political science. International relationships. 2015. N 1. P. 44-52).
Мартьянов Д. С., Мартьянова Н. А. Дискурсивные аспекты этнической идентичности в интернете // Изв. Сочинск. гос. ун-та. 2012. № 2. С. 233-238 (Martyanov D. S., Martyanova N. A. Discursive Aspects of Ethnic Identity over the Internet // Proceedings of Sochi State University. 2012. N 2. P. 233-238).
Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. Сб. статей / ред.-сост.: И. Герасимов и др. М.: Новое издательство, 2010. 424 с. (Myths and Misconceptions in the Study of Empire and Nationalism. Collection of articles / еd. I. Gerasimov et al. M.: New Publishing, 2010. 424 p.).
Наумов В. В. Взаимосвязь социального пространства Интернета и территориального сообщества: на примере Хабаровского края: дис. ... канд. ^циол. наук. Хабаровск, 2013. 150 с. (Naumov V. V. Relationship of social space of the Internet and the territorial community: a case study of the Khabarovsk Territory: Dissertation ... Candidate of Social Sciences. Khabarovsk, 2013. 150 p.).
Одегова О. В. Многоликость персональной и этнокультурной идентичности в условиях глобализации культуры // Вестн. Томск. гос. ун-та. Культурология и искусствоведение. 2011. № 3. С. 41-46 (Odegova O. V. The Many Personal and Ethno-cultural Identity in a Globalized Culture // Vestnik of Tomsk State University. Cultural and Art History. 2011. N 3. P. 41-46).
Пантин В. И. Коллективная идентичность / Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 т. Т 1. М.: РОССПЭН, 2012. С. 29-33 (Pantin V.I. Collective Identity / Political identity and identity politics: in 2 vol. Vol. 2. M.: ROSSPEN, 2012. P. 29-33).
Попова О. В. Россия как «другой»: к вопросу об амбивалентности субъектов оценки // Вестн. С. Петерб. гос. ун-та. Сер. 6. Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. 2008. № 4. С. 43-50 (Popova O. V. Russia as the Other: On Ambivalence of the Subjects of Assessment // Vestnik of St. Petersburg University. Ser. 6. Philosophy. Cultural Studies. Political science. Right. International relations. 2008. N 4. P. 43-50).
Пространственная идентичность как политическая стратегия при «присвоении» городских районов // http://hotelhusabarcelonamar.com/prostranstvyennaya-idyentichnost-kak-politichyes-kaya-stratyegiya-pri-prisvoyenii-gorodskih-rayonov/ (дата обращения: 10.07.2014) (The Spatial Identity as a Political Strategy with "Assignment" in Urban Areas // http://hotelhusabarcelonamar. com/prostranstvyennaya-idyentichnost-kak-politichyeskaya-stratyegiya-pri-prisvoyenii-gorodskih-rayonov/ (accessed date: 07.10.2014)).
Прохоренко И. Л. Территориальная идентичность // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 т. Т. 1. М.: РОССПЭН, 2012. С. 135-140 (Prokhorenko I. L. Territorial Identity // Political identity and identity politics: in 2 vol. Vol. 2. M.: ROSSPEN, 2012. P. 135-140).
Римский В. Л. Понимание идентичности // Вестн. общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2009. № 1 (99). С. 86-96 (Rimsky V. L. Understanding Identity // Vestnik of Public Opinion. Data. Anal. Discussion. 2009. N 1 (99). P. 86-96).
Сартр ж.-П. Бытие и ничто: опыт феноменологической онтологии / пер. с фр., предисл., примеч. В. И. Колядко. М.: Республика, 2004. 639 с. (Sartre J. P. Being and Nothingness: аn Essay on Phenomenological Ontology / transl. with foreword V. I. Kolyadko. M.: Republic, 2004. 639 p.).
Семененко И. С. Политическая идентичность // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 т. Т. 1. М.: РОССПЭН, 2012. С. 72-75 (Semenenko I. S. Political Identity / Political identity and identity politics: in 2 vol. Vol. 1. M.: ROSSPEN, 2012. P. 72-75).
Суворов Г. Кто же все-таки был на Болотной и на Сахарова? Анализ профилей 20 000 участников митинга // https://basilisklab.com/boloto-analis-posetitelei.html (дата обращения: 10.07.2014) (SuvorovG. Who Is It That Has Been on Bolotnaya and Sakharov? Analysis of Profiles of 20 000 Participants in the Rally // https://basilisklab.com/boloto-analis-posetitelei.html (accessed date: 10.07.2014)).
Суковатая В. А. Киборг: «оживший мертвый» или «мертвый живой»? Тело и его трансгрессии в пространстве цифровой культуры: панорама образов // Международный журнал
ПОЛИТЭКС. 2014. Том 10. № 4
исследований культуры. 2012. № 3(8). С. 69-73 (Sukovataya V. A. Cyborg "Revived the Dead" or "Alive Dead"? The Body and Its Transgression in the Space of Digital Culture: Panorama Images // International Journal of Cultural Studies. 2012. N 3 (8). P. 69-73).
Тихонов О. В. Трансформация феномена идентичности в пространстве сети Интернет: дис. ... канд. философ. наук. Казань, 2013. 177 с. (Tikhonov O. V. The Transformation of the Phenomenon of Identity in the Space of the Internet: dis. ... Candidate of Philosophical Sciences. Kazan, 2013. 177 p.).
Урри Дж. Социология за пределами обществ: виды мобильностей для XXI столетия. М.: Изд. Дом Высшей школы экономики, 2012. 336 с. (Urry J. Sociology Beyond Societies: Mobilities for the Twenty-First Century. M.: Publ. House Higher School of Economics, 2012. 336 p.).
Фадеева Л. А. Сетевая идентичность // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 т. Т. 1. М.: РОССПЭН, 2012. С. 67-69 (Fadeeva L. A. Network Identity // Рolitical Identity and Identity Politics: in 2 vol. Vol. 1. M.: ROSSPEN, 2012. P. 67-69).
Федотова Н. Н. Формируется ли глобальная идентичность: методологические размышления // Знание. Понимание. Умение. 2012. № 4. С. 8-14 (Fedotova N. N. Formed Whether the Global Identity: Methodological Reflections // Knowledge. Understanding. Ability. 2012. N 4. C. 8-14).
Хунагов Р. Д. Множество идентичностей в глобализирующемся мире // Власть. 2013. № 2. С. 4-8 (KhunagovR. D. Multiple Identities in a Globalizing World // Power. 2013. N 2. P. 4-8).
Цумарова Е. Ю. Политика идентичности: politics или policy? // Вестн. Пермск. гос. ун-та. Сер. Политология. 2012. № 2. С. 5-16 (Tsumarova E. Yu. Identity Politics: Politics or Policy? // Vest-nik of Perm State University. Ser. Political Science. 2012. N 2. P. 5-16).
Чешков М. А. Глобальный контекст постсоветской России. Очерк теории и методологии мироцелостности. М.: Моск. обществ. науч. фонд, Изд. центр науч. и учеб. программ, 1999. 300 с. (CheshkovM. A. Global Context of Post-Soviet Russia. Essay on the Theory and Methodology Integrity of the World. M.: Moscow Public Scientific Foundation, Publishing Center of Scientific and Educational Programs, 1999. 300 p.).
Щекотуров А. В. Конструирование подростками виртуальной гендерной идентичности: ав-тореф. дис. ... канд. социол. наук. Н. Новгород, 2013. 22 с. (SchekoturovA. V. Constructing Virtual Gender Identity by Teenagers: abstract dis. ... the Candidate of Sociological Sciences. N. Novgorod, 2013. 22 p.).
BenediktM. Cyberspace: Some Proposals // Cyberspace / ed. by M. Benedikt. Cambridge (MA): MIT Press, 1991. P. 119-224.
Carothers J. C. Culture, Psychiatry, and the Written Word // Psychiatry. 1959. Vol. 22, N 4. P. 307320.
Parsons T. The Social System. Glencoe, IL: Free Press, 1951. 360 p.
PosterM. Cyber Democracy: Internet and the public sphere. Irvine: University of California, 1995 // http://www.hnet.uci.edu/mposter/writings/democ.html (accessed date: 19.11.2014).
Rheingold H. A Slice of Life in my Virtual Community. 1992 // http://www.cs.indiana.edu/docpro-ject/bdgtti/bdgtti_18.html (accessed date: 19.11.2014).
Viseu A. A multidisciplinary approach to the mutual shaping process in electronic identities or «We shape the tools and thereafter they shape us». McLuhan, 1999 // http://www.yorku.ca/aviseu/ eng_id-shaping_content.html (accessed date: 19.11.2014).
Waldenfels B. Leibliches Wohnen im Raum // Schroeder G., Breuniger H. Kulturtheorien der Gegenwart. Frankfurt a.M.; New York: Campus, 2001. S. 179-301.
ЛОЯИТЖС. 2014. Том 10. № 4
