CC BY
72УДК 93/94 UDC 93/94
Интервью с известными учёными
antique, history, Cossacks, the Constitution of the Russian Federation, international terrorism, the Mongol-Tatar yoke, Orthodox Christianity, Stalinism.
СЕРГЕИ МИХАИЛОВИЧ ПЕРЕВАЛОВ О ЖИЗНИ И О СЕБЕ (ИНТЕРВЬЮ С ИЗВЕСТНЫМИ УЧЁНЫМИ)
С.Е. Лазарев
Орловский филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, 302028, Россия, г. Орёл, б. Победы, 5а e-mail: lasarev2009@yandex.ru
Авторское резюме:
Учёный из Владикавказа, по последнему месту работы - старший научный сотрудник Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований имени В.И. Абаева, кандидат исторических наук Сергей Михайлович Перевалов без прикрас рассказывает о своём жизненном и научном пути, высказывает мнение по актуальным проблемам прошлого и современности. Ключевые слова:
античность, история, казачество, Конституция Российской Федерации, международный терроризм, монголо-татарское иго, православное христианство, сталинизм.
Sergey Mikhailovich Perevalov about life and about yourself (Interviews with famous scientists)
S.E. Lazarev
Orel branch of the Russian Academy of national economy and public administration the President of the Russian Federation, 302028, Russia, Orel, b. Victory, 5A e-mail: lasarev2009@yandex.ru
Author's summary:
Scientist from Vladikavkaz, at the last place of work - senior researcher of the North Ossetian Institute of humanitarian and social research name V. I. Abaev, candidate of historical Sciences Sergey Perevalov unvarnished talks about his life and scientific way, expresses opinions on the issues of the past and present. Keywords:
Сергей Михайлович, расскажите нашим читателям о себе. Как Вы стали историком?
Спасибо за вопрос. Причины и обстоятельства прихода людей в науку действительно важны для выяснения того, как она делается. Особенно это значимо для историков. Ведь мы изучаем «деяния людей» (с латинского res gestae viro-rum), а кого из людей мы знаем лучше всего? Себя, даже если в этом не признаёмся. Рефлексия историка над собственным эго помогает лучше разобраться в том, что происходит в мире людей. А читателям понять, почему автор пишет именно так, а не иначе. Поэтому разговор о пути, которым человек пришёл к делу своей жизни, о том, какие обстоятельства предопределили профессиональный выбор, или, по крайней мере, посодействовали ему, вполне оправдан. Конечно, такой разговор имеет смысл только в том случае, если будет искренним, чего постараюсь придерживаться.
Маяковский начинал свою автобиографию так: «Я — поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном — только если это отстоялось словом». Поэт очень точно выразил мысль: говорить следует о вещах, в которых чувствуешь себя профессионалом, и которые имеют общественное значение. В моём случае это история. Тем самым мы сразу устанавливаем границы общения, отсекая вопросы сугубо личного свойства, для обсуждения которых существуют другие форматы. События своей жизни я, конечно, буду использовать, но «только если это отстоялось словом», ещё точнее -мыслью, которая всегда предшествует слову.
Вы спросили о причине прихода в историю. Ответ зависит от того, как человек отвечает на вопрос: что такое история? Общее представление об истории имеют все, но разные люди акцентируют внимание на разных её сторонах. Своё понимание истории я постараюсь изложить по ходу разговора. Сейчас - о подходе к истории, такие предварительные намётки. История научна, хотя и несводима к науке. Наука же, как система вопросов и ответов на них, основана
на критическом мышлении, суть которого -подвергать всё сомнению. Исследователь по своему положению обязан отвергнуть любой готовый ответ на возникающие вопросы и судить обо всём самостоятельно. Применительно к истории это означает относиться критически (или, если хотите, аналитически) к людям, к обществу, к тому, что говорят и делают вокруг, поверяя услышанное, увиденное, сделанное собственными ощущениями и знаниями. Материала для критики современности в годы моего взросления (это хрущевская так называемая «оттепель», потом брежневский «застой») было выше краёв, а вот самой критики маловато, советским людям полагалось безоглядно верить очередному партийному руководству, и колебаться только вместе с «генеральной линией». Привычку слушаться и не рассуждать, воспринимать спущенное сверху как истину в последней инстанции, прививали с детства, со школы, через октябрятские, пионерские, комсомольские организации. Мне это сильно не нравилось и из сопротивления действительности родился мой интерес к истории. Многие историки моего поколения объясняют свой выбор тем, что читали какие-то книжки, слушали таких-то наставников. У меня было иначе, историю я воспринимал гораздо шире, чем предмет изучения, она была и остаётся для меня не просто интересным делом, не только профессией, даже не призванием, а ценностным мировоззрением. Мне была нужна правда о моей родине. Даже при выборе античности в качестве ведущей темы, доминирующим, как я теперь осознаю, был интерес к тому, какое место она занимала в русской культуре, как воздействовала на историческое сознание людей, что отличало отечественное антиковедение от западного. Так бывает: изучая далёкое, начинаешь лучше понимать близкое. В эпистемологии это называется принципом релевантной противоположности.
Так вот, критическому отношению к действительности способствовали некоторые детали автобиографии, о которых стоит упомянуть. Я ровесник полувека, 1950 года рождения. Мои родители - по происхождению крестьяне, из сёл Иркутской области, выдавленные в город в эпоху «великого перелома» 1930-х годов. По приобретённому социальному положению служащие: отец -
учитель (по окончанию педучилища), директор школы, с переездом в Красноярск в 1965 году перешёл на работу в управленческие структуры строительных организаций, мать - экономист и бухгалтер. Будучи горожанами в первом поколении, они сохранили лучшие черты русского крестьянства: тягу к земле (отводили душу на загородной даче), трудолюбие, честность, ответственность, чувство долга. Как любящие родители, помогали детям по жизни до своих последних дней. Покинули бренный мир: мать в 2001 году, отец - в 2005-м, похоронены в Красноярске, где осталась сейчас моя старшая сестра с семьей.
В моём детстве мы по семейным причинам много переезжали с места на место. Родился я в Иркутске, потом были Урал (Нагайбак, Магнитогорск, Карталы, где пошёл в школу), северный Казахстан (село Троебратное Кустанайской области), поселок Усть-Мана под Красноярском и, наконец, с 1965 года Красноярск. Я сменил четыре школы, а закончил 10-ю среднюю школу Красноярска. При перемене мест отмечал различия в условиях жизни и взглядах на жизнь. В Сибири, где в основном и проходило моё становление, мои сверстники были значительно более смелы и критичны в оценке окружающего (включая культовую фигуру Ленина и тогдашних коммунистических вождей) и более самостоятельны. Так, уже в седьмом классе мы небольшими группами ходили в тайгу на несколько дней, лазали по горам (сопкам), сколачивали плоты, сплавлялись по реке Мана с красивейшими её берегами, доставали как-то охотничьи ружья, охотились (считайте, что браконьерничали), в общем, были в большей степени предоставлены самим себе. Как учился? Не очень. Класса до пятого был отличником и пай-мальчиком, потом стали проявляться фрондёрские настроения, я пренебрегал школьными занятиями, часто демонстративно не отвечал на уроках, и в итоговом аттестате за 1967 год моя средняя оценка была ниже «четвёрки». Протест вызывало лицемерие тогдашней общественной жизни. В 8-м классе я отказался подавать заявление в комсомол, куда принимали (можно сказать, «загоняли») всем классом, за исключением отъявленных хулиганов, коим я, всё-таки, не был. До поры до времени это мне сходило с рук, но впоследствии сказалось.
Не находя правды в жизни, искал её в
-
книгах. Читал всё подряд, от художественной литературы до академических трудов, какие попадались, а попадалось в сельских (Троебратное и Усть-Мана) библиотеках немного, кое-что было дома у отца, кое-что брал у товарищей. Демонстрировать свою начитанность (относительную, конечно) на уроках считал зазорным, был мальчишески строптив, много спорил, в общем - искал себя. Из всех предметов выделял историю и продолжать учёбу намеревался именно на историческом факультете. Отдавал себе отчёт в том, что мой критический настрой может навредить, но остановиться не мог. И не хотел, конечно.
Чтобы воспоминания не уводили в сторону от главной темы, попробую их систематизировать. Оглядываясь назад, обнаруживаю, что моя сознательная жизнь может быть измерена десятилетиями. Десять лет, 1957-1967 годы -время выработки критического отношения (пока ещё не мышления) к действительности. Это главное, что я вынес из школы.
Приобретение социального опыта - дело следующих десяти лет, 1967-1977 годов. Предварю их следующим суждением. Считается, что между окончанием школы и поступлением в вуз не должно быть большого перерыва: иначе человек утрачивает навыки, усвоенные в школе. Даже два года в армии (тогдашний срок службы) уже считалось значительной потерей времени. У меня между окончанием школы (1967 год) и поступлением на первый курс Московского госуниверситета (1977 год) легло десять лет. И я не считаю их потерянными, более того, в части становления личности они были главными. Школа мало что мне дала (никого не виню). Трудовой дисциплине, столь необходимой в жизни, я научился позже, в рабочей среде. Но не сразу.
После школы я поступал в единственный имеющийся в городе вуз с историческим (тогда историко-филологическим) факультетом -Красноярский пединститут (ныне КГПУ им. В.П. Астафьева). По конкурсу (он был большой, более десяти человек на место) не прошёл, был зачислен «кандидатом» и после успешной сдачи первой зимней сессии переведён в студенты. Я не люблю вспоминать это время, учился ни шатко ни валко, поэтому мало что вынес оттуда (причина во мне), продолжал ощущать себя «лишним человеком» наподобие героев
русской классической литературы, так что вполне закономерно был отчислен с третьего курса (ноябрь 1969 года) за идеологическую неблагонадёжность. Точной формулировки не помню, уже в 2005 году, будучи в Красноярске (вылетал на похороны отца), хотел взглянуть на приказ, но документы оказались утеряны, единственно получил справку с номерами приказов о зачислении на 1-й и отчислении с 3-го курса. Отчислению предшествовала горячая перепалка в комитете комсомола, мне, некомсомольцу, вменили неверие в коммунизм (тогда ещё руководствовались программой построения коммунизма к 1980-му году), и непонимание роли учителя в социалистическом обществе. Сегодня я скорее с симпатией вспоминаю этот эпизод: были идеологические споры, но не было личных оскорблений (чем полны нынешние дискуссии), мои оппоненты, похоже, честно верили в то, о чём говорили, чувствовалось даже желание «помочь» мне «преодолеть заблуждения». Винить сейчас кого-то конкретно за то исключение из вуза бесполезно: такова была система. Проще назвать собственные ошибки: моя критика, как говорят в таких случаях, была неконструктивной, предлагать ничего я не мог, идейно плутал в рамках парадигмы «верного изначально, но затем извращённого социализма», протест мой был протестом одиночки, хотя откуда было взяться товарищам по поиску правды наперекор всему? Диссидентов я впервые узнал только в перестройку.
Началось это десятилетие (1967-1977) неважно, а заканчивалось хорошо. Куда идти после отчисления из института без ясной перспективы на восстановление? В армию я не попадал из-за плохого зрения (что не мешало мне выполнять довольно-таки тяжёлые работы). Пошёл на завод, три года на радиотехническом, три с лишним года на судостроительном, освоил рабочие специальности резчика металла и слесаря-сборщика. Приобрёл пролетарскую закалку, она сидит во мне до сих пор. Там же, под влиянием аргумента: «прежде чем отвергать, надо попробовать», вступил-таки, в возрасте 24-х лет, в комсомол, даже считался активистом. В 28 лет, уже в Московском госуниверситете, выбыл из комсомола по возрасту, утвердившись в правоте того, что от советских идеологических организаций надо держаться подальше. Работа
на заводе привлекала тем, что приобщала к реальному и серьёзному делу, сводила с разными интересными людьми, но рассматривалась мной как временная: я не оставлял мысли выучиться на историка. Возвращаться в пединститут не хотел, нацелился на университет. В 1973 году в одно лето успешно сдал один за другим вступительные экзамены в два университета: Новосибирский и Томский, но в обоих получил отказ из-за истории с отчислением из КГПИ. В итоге всё обернулось к лучшему, как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Есть игровой (и жизненный) принцип: при проигрыше повышать ставки. Позади остались неудачные попытки с Красноярским пединститутом, Новосибирским и Томским университетами. Мне ничего не оставалось, как попробовать поступить в лучший университет страны - Московский. И удалось: был зачислен осенью 1976 года на подготовительное отделение (рабфак) исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, и без пересадок закончил его, пройдя студенческий курс с красным дипломом, затем аспирантуру, защиту кандидатской - всё на одном дыхании. Вот ещё одно десятилетие (со смещением на год из-за учёбы на рабфаке) - с 1976 года по 1986 год (защита диссертации) -время профессионального становления.
Годы учёбы в Москве - лучшие в моей жизни. Университет - в полном смысле стал моей alma mater. Я никогда не встречал (и, понятно, уже не встречу) такой концентрации умных и знающих людей в одном месте в течение стольких лет! Прекрасные воспоминания о студенческом общении в аудиториях, общежитии, за их пределами с ровесниками из разных концов страны, выбравшими ту же сферу занятий, а потому расположенных к обсуждению тех же тем, что волновали и меня. И с моей женой Езой мы познакомились, будучи в аспирантуре.
Что касается профессиональной подготовки. В МГУ существовала курсовая система, до выпускного пятого курса читались общие дисциплины, с третьего (на нашей кафедре -истории древнего мира - фактически со второго, когда мы продолжили учить латынь и начинали древнегреческий) пошла специализация. Разносторонность я считаю сильной чертой образования в Московском госуниверситете, она позволяла не замыкаться на узкой теме, расширять свой кругозор до пределов
всемирной истории. Преподаватели, многие из них первоклассные специалисты в своём деле, попадались «и хорошие, и разные», практически у каждого можно было чему-то научиться, а, в целом, университетская атмосфера была в высшей степени доброжелательная. Я не был однолюбом, мне нравились разные предметы, но при распределении на втором курсе выбрал древний мир. Более близкие к нашему времени разделы истории, особенно история Коммунистической партии, так или иначе, находились под бдительным партийным контролем, и не оставляли места для свободных исследований. Древняя Русь, при всей своей притягательности, уступала античности в плане понимания путей развития мировой цивилизации. Родная история воспринималась мной как локальная. Да, СССР считали «лидером цивилизованного человечества», отсчёт новейшей эпохи вели с Октябрьской революции 1917 года, провозгласившей конечной целью истории достижение коммунизма. Но зародился-то коммунизм на Западе. А я, признаться, намеревался ни много ни мало, познать глобальный закон мировой истории. Простительное желание для неофита. «Без основания, заложенного Грецией и Римом, не было бы современной Европы, современного социализма» - это определение Энгельса я затвердил прочно.
Мои учителя по древней истории - сотрудники кафедры истории древнего мира эпохи легендарного заведующего (находился на этом посту без малого 40 лет) профессора Василия Ивановича Кузищина, и преподаватели кафедры древних языков не менее легендарного Андрея Чеславича Козаржевского. Обоих уже нет, ушли в мир иной. В прошлом 2015 году скончался и мой главный наставник в античности, человек, которому я более всего обязан в профессиональном становлении, Геннадий Андреевич Кошеленко, член-корреспондент РАН, историк и археолог широкого профиля, прекрасный знаток зарубежной историографии. И педагог прекрасный, из тех, что не подавляет авторитетом, а учит собственным примером. Г.А. Кошеленко был научным руководителем моих дипломной и кандидатской работ, мы довольно тесно общались последние пять лет (студенческих и аспирантских) в МГУ, потом контакты стали реже. Я крайне благодарен
судьбе за то, что свела меня с этим незаурядным человеком.
Итогом моей московской одиссеи была защита кандидатской диссертации в 1986 году. Тема - «Басилеи гомеровского общества и их социально-политическая роль». По ряду причин я не стал издавать её в виде монографии, но некоторые выводы нашли отражения в нескольких публикациях, главным образом - в поздней моей рецензии (Studia histórica. Вып. VII. М., 2007. С 178-193) на книгу Ю.В. Андреева «Гомеровское общество» (СПб., 2004). Главный мой тезис состоял в том, что статус басилеев в поэмах Гомера был не политического свойства (носители «царской» власти, единоличной по Ф. Энгельсу, или, как доказывал тогда Ю.В. Андреев, коллегиальной), а социального. Басилеи - это верхушка родовитой знати. Троичную систему власти гомеровского общества (военачальник-басилей, совет, народное собрание) я сводил к двоичной (народное собрание, совет старцев). Как в совете, так и в народном собрании заправляли басилеи, но основной ресурс их влияния лежал за пределами политической сферы: родовитость, богатство, социальные связи.
Ретроспективно оценивая годы, проведённые в МГУ, могу отметить то, чего я недобрал в историческом образовании, недобрал по своей - ну, не вине, а, так скажем, недальновидности. В области методологии я честно пытался стать марксистом. Конечно, официальный и крайне догматизированный вариант советского марксизма-ленинизма меня не устраивал, но я питал иллюзии насчёт того, что можно через толщу поздних интерпретаций добраться до истинного марксизма как инструмента открытия неизменных законов развития человеческого общества. С этой установкой писал первые свои работы. В таком качестве был удостоен комплимента от оксфордского профессора Освина Мэррея (Murray), чью книгу о ранней Греции (Early Greece. Oxford, 1983) я прорецензировал в «Вестнике древней истории» (1983. № 2). Мэррей любезно признал мою рецензию лучшей из всех на его книгу, и признал мою критику справедливой по двум параметрам: недооценка роли рабовладения в архаической Греции, и предпочтение внешним факторам развития перед внутренними. Он, как и я, считал мой подход марксистским,
Р
но сейчас я бы определил его скорее как социологический. А основной недостаток своего тогдашнего так называемого марксизма я вижу в целевой установке, которой стремился следовать: история изучает закономерности общественного развития. Вот это стремление найти всеобъемлющие законы истории сыграло со мной злую шутку, перенаправив работу над собой в сторону от действительно необходимых предметов. Будь я сегодня студентом, я бы больше внимания уделил практическим дисциплинам. Записался бы на филологический факультет для более углублённого изучения древнегреческого языка, как сделал, например, в своё время Юрий Германович Виноградов. Для лучшего освоения археологических источников взял бы тему диплома, или диссертации, связанную с греческими колониями нашего Причерноморья. Гомеровская проблематика очень важна для понимания истоков греческой цивилизации, но в качестве школы для будущего историка малопригодна из-за нереальности исторического контекста или, если хотите, несовпадения реального и эпического хронотопа. В моё время исключались и визуальные наблюдения, так как даже ознакомительные поездки на гомеровские места в Греции и Турции для рядового советского студента были недоступны.
Учёбой в МГУ не закончилось моё профессиональное становление. То, что я недобрал по специальным знаниям, приходилось восполнять в следующем десятилетии (1986-1996 годы). К изменению взглядов на предмет и назначение истории подтолкнули революционные изменения в стране: перестройка, крах идеологической монополии Коммунистической партии, развал Советского Союза, первые шаги по строительству новой России. Я приветствовал эти перемены, без которых не состоялся бы как тот историк, которого вы знаете.
Общий взгляд на потрясения «лихих 90-х» сегодня, скорее, негативный, в духе китайского (как считается) проклятья: «чтоб тебе жить в эпоху перемен». Но я напомню и великолепные тютчевские строки: «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые! / Его призвали всеблагие / Как собеседника на пир». Для историка редкая удача стать свидетелем
грандиозного события смены исторических
- -
формаций. За считанные годы был пройден путь от «развитого социализма» (который, согласно учению, был у нас «построен полностью и окончательно») - к капитализму и рыночной экономике, от курса на построение бесклассового общества к реальному резкому социальному расслоению, от однопартийной системы к идейному плюрализму, выборности власти, от революционной, классовой, атеистической идеологии к общечеловеческим ценностям. Всё это, конечно, в очень сыром виде, с большими издержками, но иначе, видимо, быть не могло при нашем историческом наследии.
Столь радикальная перемена декораций не могла пройти бесследно для практикующих историков (не беру в расчёт ангажированную аудиторию идеологов партии). «Практика -критерий истины», сама жизнь опровергла догмы, считавшиеся непререкаемыми. Система тотальной лжи как основного способа подачи исторических событий скомпрометировала себя полностью и, как казалось тогда, окончательно (сегодня мы видим довольно серьёзные попытки её реанимировать). Требовалось (говорю о себе) не просто скорректировать, а полностью пересмотреть подход к историческому знанию. На чтение и обдумывание ушло несколько лет. Не детализируя, скажу о главном, к чему я в итоге пришёл. Отказался от исторического монизма в пользу плюрализма, от затверженной некогда формулы: «история изучает закономерности развития человеческого общества». Законов, определяющих ход истории, нет, есть причинно-следственные связи. История не социологическая, а гуманитарная наука, не номотетическая, а дескриптивная (описательная), её научность не в поиске законов, а в работе со свидетельствами. Задача историка - реконструировать события прошлого и жизнь людей максимально близко к тому, что было на самом деле, и дать этим событиям объяснение. Главное - не научный результат, а верный (научно обоснованный) путь к нему. История прежде всего метод, и способ приложения метода к наличному материалу для решения поставленных проблем. А закон... Словами восточного мудреца: «люди рождаются, живут и умирают».
Пересмотр основ - не только научных, но аксиологических, этических, отодвинул на время публикационную работу. За десятилетие с 1986
года по 1996 год у меня вышло лишь несколько мелких публикаций общим объёмом менее печатного листа. В этот же период понадобилось сменить место жительства. По окончанию аспирантуры мы с женой Езой (она тоже историк, защищалась по советскому периоду и по североосетинской тематике), начали работать в Красноярске, там встретили последний год Советского Союза, затем (1992 год)
перебрались в её родной город Владикавказ, столицу Северной Осетии. В местный СевероОсетинский университет (СОГУ) меня уже несколько лет зазывали осетинские историки, знавшие меня по аспирантуре МГУ. И врачи настоятельно советовали сменить климат Езе, горянке, непривычной к сибирским морозам. Красноярск к тому же был городом с сильно запущенной экологией из-за ежедневных выбросов копоти и газа промышленными предприятиями. У нас было несколько вариантов переезда, отдали предпочтение знакомому Владикавказу. Перемена места жительства и работы подтолкнули к выбору новых тем для исследования, после некоторого раздумья я остановился на аланской проблематике. История аланов была (и остаётся) плохо изученной из-за того, что разрабатывалась неспециалистами. Её рассматривали не как самостоятельную дисциплину, а как раздел осетинской («отечественной», не предполагающей подготовки по древним и средневековым источникам) истории. Мне же аланская тема позволяла применить опыт работы с античными источниками к новому материалу, причём связанному с современностью - происхождением осетин, спорами об аланском наследии, национальным вопросом на Кавказе.
Условной датой нового периода я беру 1996 год, с которого началась (и не кончается) полоса новых моих публикаций. Те планы, которые зрели в голове, стали реализовываться на письме. С точки зрения эволюции моих взглядов на историю период с 1996 года по 2016 год более целостен, обозначу его как двадцатилетие, не разбивая на десятилетия. Основным направлением исследований оставалась аланистика, параллельно писал на другие темы: методология истории, кавказоведение, греческая и римская античность, творчество Арриана (автор II века н. э.). Работал в контакте с московскими коллегами из МГУ, и более
тесно - с сотрудниками центра «Восточная Европа в древности и средневековье» (Институт российской истории, затем перебазировался в Институт всеобщей истории), ввиду общей тематики. В Москву выбирался часто, поездку приурочивал к какой-нибудь конференции, и прихватывал ещё одну-две недели для работы в библиотеках, ведь во Владикавказе нужной мне литературы, в особенности зарубежной, просто не было, а Интернет в 90-е годы только начинался. Общение с владикавказскими коллегами, а это были, в основном, осетины, также принесло пользу, но в другом смысле: сформировало у меня чёткое представление, чего не надо делать. Отличительные их черты: непрофессионализм и национализм, особенно проявившийся во время и после осетино-ингушского конфликта 1992 года. Марк Блок основным отличием профессионала от любителя называл «борьбу с документами». А весь отряд историков-древников Северной Осетии (пишущих по скифам, сарматам, аланам), коих десятки, довольствовался русскими переводами античных авторов, искренне не понимая, зачем читать источники в оригинале, по-гречески и по-латыни. Попадались приличные люди, но и они проявляли конформизм, когда требовалась принципиальность. На общем фоне выделялись медиевист Анатолий Исаенко, но он скоро перебрался в США, иранист Виталий Гусалов, который, к сожалению, рано ушёл из жизни. Одно время нас связывали хорошие отношения с мэтром осетинской историографии Марком (обычно его называли Максом) Максимовичем Блиевым (ныне покойным), но в итоге мы разошлись на почве моего неприятия осетинского национализма. В республике на протяжении всех постсоветских лет создавалась атмосфера нетерпимости агрессивно-послушного большинства к любым иначе мыслящим. Я работал в трёх наиболее подходящих для моей специальности учреждениях: на историческом факультете СОГУ (но на его сайте, где перечислены все сотрудники в прошлом, Вы не найдёте фамилию Перевалова: установлен «заговор молчания», как в советские годы для «врагов народа»), в Институте истории и археологии Республики Северная Осетия-Алания, Северо-Осетинском институте гуманитарных и социальных исследований имени В.И. Абаева (СОИГСИ
РАН), и впечатления были одинаковы: везде царил культ примитивного осетиноцентризма и ксенофобии. Последним был СОИГСИ, из которого я уволился в феврале 2014 года. Подал заявление по собственному желанию, после того, как аттестационная комиссия рекомендовала понизить меня в должности. А я предъявил документы, из которых следовала безусловная необходимость повышения. Давайте остановимся на этом случае, может быть, сказанное поможет другим учёным защищать свои права в подобной ситуации. Ргаетопйш -ргаетипИи («предупреждён - вооружён»).
Оценка научной работы сотрудников производится с использованием наукометрических показателей. Не всё можно прописать детально в правовых актах, в частности, непрояснён вопрос о сравнительной ценности статьи и монографии. В «Квалификационных характеристиках РАН» любая монография, где бы не была издана, приравнивалась к любой статье в «рецензируемых журналах». Разница в объёме могла быть десяти-, двадцати-, тридцатикратной, для буквоедов (но не учёных) это не имело никакого значения. Абсурд? Конечно! Для устранения этого недоразумения Советом по науке при Минобрнауки Российской Федерации 31 марта 2016 года было сделано Заявление «Об особенностях оценки научной работы в гуманитарных науках», включая историческую. Цитирую.
«В гуманитарных науках монографии, включая коллективные труды, являются основной формой публикации научных результатов. Поэтому их необходимо в полной мере учитывать при оценке научной продуктивности. Для количественного сравнения со статьями следует учитывать их объём. В расчёт должны приниматься только монографии, прошедшие экспертизу перед публикацией, аналогичную экспертизе статей в рецензируемых журналах. В России такая экспертиза могла бы быть организована профильными научными советами РАН, учёными советами ведущих академических институтов и вузов, а также экспертными советами научных фондов (в тех случаях, когда монография опубликована на средства этих фондов)».
В списке научных трудов за 2008-2013 годы
(33 наименования), представленных мной в
-
аттестационную комиссию, фигурировала монография «Тактические трактаты Флавия Арриана» (М.: Памятники исторической мысли, 2010. 390 с.), объёмом в 25 печатных листов. Она соответствовала всем перечисленным выше критериям, пройдя тройную экспертизу: редколлегия серии «Древнейшие источники по истории Восточной Европы» (отв. ред. академик РАН В.Л. Янин), Учёный совет Института всеобщей истории РАН (председатель академик РАН А.О. Чубарьян) и экспертный совет Российского гуманитарного научного фонда, финансировавшего издание. Каков обычный объём статьи в «рецензируемом» (ВАКовском) журнале? 1, пусть даже 2 печатных листа. Моя книга «весит» на 12 статей как минимум: это уровень главного научного сотрудника (норма - 10 статей), при занимаемой мной должности старшего научного сотрудника (норма в 5 статей). В «Заявлении» Совета по науке сказано, что «по этому вопросу практически достигнут консенсус, что позволяет опираться не только на российский, но и на международный опыт». Практикующие учёные и до Заявления (моя аттестация проходила раньше его) знали про особенности оценки публикаций гуманитарного профиля, их разъяснения были адресованы далёким от науки чиновникам Минобра и Федерального агентства научных организаций. Вот и в СОИГСИ заседают такие чиновники. Монографию приравняли к статье (всего две) и посчитали, что я не добираю даже до нужных пяти. Другой показатель, учитываемый при аттестации - гранты. За пятилетие (2008-2013 годы) у меня было три гранта Российского гуманитарного научного фонда по основному конкурсу (больше всех в институте), и во всех я являлся руководителем (квалификация ведущего или главного научного сотрудника, для старшего достаточно быть исполнителем). Эти сведения были представлены в аттестационную комиссию, которая, как сказано, вынесла вердикт: не аттестован. Пикантность состоит и в том, что по недавним подсчётам, сделанным мной для статьи в местной прессе, у всех членов аттестационной комиссии рейтинг (по наукометрическим базам данных Академия-Google, и Russian Science Citation Index на платформе Web of Science) ниже моего. Я не стал оспаривать результаты аттестации, было просто противно, и написал заявление об уходе. Работу потеряла и моя жена
Всё происшедшее я расцениваю как продолжение травли, длящейся много лет со стороны националистической интеллигенции Северной Осетии, против позиции которой мне не раз приходилось выступать, в том числе в республиканских СМИ (когда могли существовать относительно независимые издания) и Интернете. Вы не пробовали проработать восемь лет в учреждении при руководстве, изначально настроенном на то, чтобы избавиться от Вас как можно скорее, так, чтобы и имени Вашего в истории института не осталось? Вот в таких условиях живём и работаем, мне много раз предлагали уехать, но дезертировать не в моих правилах. Владикавказ я уже воспринимаю как вторую (или третью после Иркутска и Красноярска) родину, я не собираюсь бросать его и близких мне людей. «Не волнуйтесь, я не уехал. И не надейтесь - я не уеду!» (Высоцкий).
Северная Осетия - республика маленькая, получить работу по специальности в сложившихся обстоятельствах не удастся. Из позитивного во всей этой ситуации, того, что есть в сухом остатке, - с 2014 года я свободный от обязаловок человек. Намерен этой свободой сполна воспользоваться, вот только ноги надо подлечить, недавно сделал операцию протезирования, привыкаю.
Ещё несколько вопросов. Вы специализировались по эпохе античности. Насколько актуальна эта тематика в наши дни?
Менее актуальна, чем, скажем, в Новое время. В значительной степени это связано с тем, что горизонт исторических исследований раздвинулся за счёт неевропейских народов, ранее считавшихся «неисторическими», уступающими в своём значении «классическим» (грекам, римлянам). Сотню с лишним лет назад Василий Розанов мог написать: «Если бы не было Эллады, мы, пожалуй, внимательнейшим образом изучили бы и историю разных монгольских племен. Но когда есть великое, какой интерес в малом?». Сейчас такое вряд ли скажут, и деяния того же Чингис-хана мы по праву относим к великим, хотя и другого рода. Крайний европоцентризм, умаляющий роль неевропейских народов, сейчас непопулярен.
Есть ещё такое соображение. Немецкий
-
философ Герд-Клаус Кальтенбрунер (не путать с известным нацистом) считал, что человечество в своём развитии должно опираться на два принципа, один - безостановочный прогресс, другой - необходимость сдерживания этого прогресса. Абсолютизация первого принципа ведёт к потере прочной основы человеческого бытия, крайнему волюнтаризму, злоупотребление вторым может вызвать затвердевание и загнивание. Нужен некий баланс, который устанавливается путём колебания маятника истории. Сейчас он находится в состоянии плохо управляемого и трудно рассчитываемого движения вперёд. Горячего стремления опереться на опыт античности не наблюдается: у лидеров нет на это времени.
Да, античность сегодня мало востребована. Но жизнь продолжается, всё может измениться. Настоящий двигатель истории, как мы теперь понимаем, - борьба не классов, а идей. Европейская культура при всех издержках европоцентризма остаётся самой передовой, а ей присущ феномен возвращения (греч. эпистрофэ) к основам, для изучения себя, ради осознания настоящего и планирования будущего. Эпоха великого Возрождения (Ренессанс) - самый известный пример. Возможно, в недалёком будущем предстоит выработать новую парадигму существования уже не европейской, а мировой цивилизации с опорой на опыт античности. Но под лежачий камень вода не течёт, многое будет зависеть от того, смогут ли сами античники раскрыть потенциал эпохи, которую изучают, донести своё понимание до аудитории, разросшейся в эпоху Интернета до пределов земного шара. Сейчас в мире происходят интереснейшие вещи, связанные так или иначе с информационным взрывом и поисками решения проблем, с ним связанных. Россия, к сожалению, отстаёт в этой гонке, объективные данные показывают также снижение доли российских исследований в мировых рейтингах, это касается и антиковедения.
Почему демократические идеалы Древней Греции, подхваченные средневековой и новой Европой, до сих пор ещё не находят своего полного воплощения?
Слава Богу. Потому что человечество развивается, и выдвигает новые идеалы,
более соответствующие не только текущему моменту, но и задачам на перспективу. Политический идеал греков вращался вокруг идеи полиса, небольшой городской общины, где гражданскими правами обладало абсолютное меньшинство. У меня есть несколько статей по этому вопросу, назову «Антропоцентризм греческого полиса (на примере его становления)» (Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. 14. В честь 70-летия проф. Г.А. Кошеленко. 2004), «Рождение города: опыт Древней Греции» (1БЕиМ. Сборник статей, М., 2012). Полис должен быть «легко обозримым», -писал Аристотель. В нём действовала прямая демократия народных собраний. Для более крупных территориальных образований полисная демократия не годилась и закономерно сменялась властными структурами (как правило, монархическими), более оторванными от народа, но и более эффективными. Некоторые принципы полисной демократии реализуются сегодня на уровне муниципальной системы. Что касается государств Нового времени, то они выработали вариант представительной (парламентской) демократии, позволяющей принимать решения без прямого участия народа, но от его имени. Практическая целесообразность перехода к выборной системе несомненна: в больших государствах невозможно собрать на одной площади сотни тысяч и миллионы граждан для обсуждения насущных вопросов, государственные дела настолько усложнились, что перешли в ведение профессиональных политиков. Но сейчас, с распространением Интернета, появилась техническая возможность голосовать за принятие законов не отобранным депутатам, а всему населению страны. То есть, современные технологии позволяют вернуться на новом витке развития к идеалам прямой демократии. Пока не очень понятно, будет ли реализован этот шанс, но переживаемый момент крайне любопытен, креативен, и содержит в себе массу вариантов. Прямого копирования греческого опыта ожидать не приходится, мир сильно изменился, но переутвердить принцип народовластия в качестве легитимирования государственного строя было бы очень кстати: в ряде стран правящие элиты настолько отдалились от народа, что оказываются не в состоянии понять и представлять его интересы.
суз
Насколько в России актуальна проблема защиты прав и свобод человека? Насколько они реализованы в Конституции Российской Федерации?
Сверхактуальна. Правосудие - основа цивилизованного общества. Нам сильно мешает правовой нигилизм, доставшийся от советской власти. Ведь «первое в мире социалистическое государство» - СССР, образовалось через установление «диктатуры пролетариата» (в виде диктатуры коммунистической партии, а точнее её руководящих органов). Диктатура -власть, основанная не на законе, а на прямом насилии, - это хорошо разъяснил основатель государства Владимир Ильич Ленин. «Благо революции (потом - социализма) - высший закон»: на этой максиме выросло три поколения советских людей. Приоритет прав человека принципиально отвергался в течение 70 лет советской власти. Лишь с периода «новой России» (начало 1990-х годов) идея прав человека как высшей ценности нашла своё воплощение в Основном законе страны - Конституции 1993 года. Конституция хорошая в этой части (защиты прав человека и гражданина), проблема в том, что она плохо выполняется. И здесь нам могло бы помочь детальное изучение римского права, которое большинство наших юристов попросту игнорирует. Мне приходилось наблюдать работу наших судей и адвокатов, их безграмотность (помимо ангажированности) временами потрясает. Например, по одному и тому же делу, в котором участвовал, выносится два противоположных решения. Я напоминаю суду принцип, известный еще от Законов Хаммурапи, но сформулированный в римском праве: non bis in eadem re («не дважды одно и то же»). Никакой реакции. Вот ещё один аргумент в пользу изучения античности. Если мы хотим строить правовое общества, без обращения к опыту древнего Рима не обойтись.
Какие периоды истории нашей страны Вам наиболее интересны и почему?
Я человек всеядный, мне интересно всё, от глубокой древности до наших дней. Перечислю те периоды и темы, которыми мне приходилось или которыми я намерен заниматься. Конечно, древность на юге нашей страны: античность в Северном Причерноморье и на Кавказе, скифо-сарматский и аланский мир.
Древняя Русь, проблемы становления русской государственности. XVIII век: преобразования Петра и его последователей, особенно Екатерины II, проблема европеизации России. История казачества от истоков до инкорпорации в имперскую Россию. Социальная борьба, казачьи и народные восстания: разинщина, булавинщина, пугачёвщина, Революция и Гражданская война 1917-1922 годов. Становление и развитие русской историографической мысли.
Монголо-татарское иго отбросило нашу страну в развитии или придало ему дополнительный импульс?
Ну, теперь отказываются от термина «монголо-татарское иго», говорят об «ордынском иге», а сторонники концепции Льва Гумилёва - даже
0 сотрудничестве, симбиозе Орды и Руси. Историю судить бесполезно, её надо постараться понять. Итоги монгольского нашествия
были ужасны. Иноземный гнёт не может способствовать полноценному развитию народа и государства и нынешние хвалебные оценки Александра Невского за отказ от политической независимости и подчинение Батыю, мне не очень понятны. Главное в периоде ордынского господства то, что Русь была насильственно переориентирована с европейского пути развития на «евразийский». Мне скажут, что ещё до монголов, с Андрея Боголюбского в Северо-Восточной Руси, вызревали традиции самодержавия, но они были многократно усилены внешним, чуждым русской культуре, воздействием. В дальнейшем Московскому государству приходилось вести борьбу с Ордой за само существование. Ключевский говорил, что оно «родилось на Куликовском поле, а не в скопидомном сундуке Ивана Калиты». А возврат в Европу произошёл только при Петре
1 и потребовал колоссальных усилий и жертв. Россия - страна европейская, я не разделяю теории евразийской или особой русской цивилизации.
Какова роль казачества в отечественной истории? И как их воспринимать сейчас - как «ряженых» или эффективную общественную силу?
Посмотрим на карту. Россия - крупнейшая по площади страна в мире. История России -это история её последовательного, с XV века
по XX век, расширения, главным образом на восточных и южных («азиатских») границах. Казачество по факту сыграло роль передового отряда в завоевании, освоении и защите этого огромного пространства: донских и волжских степей до Кавказа, сибирской и дальневосточной тайги до Тихого Океана. Тому способствовала высокая степень самоорганизации на низовом уровне: в чём-то казачьи городки (станицы) напоминали по устройству тот самый греческий полис. Демократизм казацкой общины, образ жизни, полный опасностей, выковывали особый тип людей, в характере которых сочетались вольнолюбие и ответственность, и такой образ казака занял видное место в русской картине мира. В общественно-политической сфере казачество, находящееся на периферии огромной страны, меньше захваченное модернизационными процессами, как правило, занимало консервативные позиции, являлось носителем традиционных устоев. Я полагаю, что известная роль казаков как застрельщиков крупных народных восстаний, определялась именно их стремлением к консервации общественных институтов, а не тягой к революционным изменениям.
Нынешнее казачество переживает стадию «разброда и шатания». Я имею некоторое представление о нынешней ситуации в Терском казачьем войске, скажу так: искреннее стремление потомственных казаков возродить порушенные традиции, восстановить репутацию защитников русских границ, несомненно, имеет место. Владикавказские казаки оперативно высылали добровольческие формирования в районы недавних конфликтов в Южной Осетии, Донбассе. Но реализовать свой потенциал в новых условиях мешают не только организационные проблемы (с тем же реестром), но и глобальные изменения, произошедшие со времён казачества «Тихого Дона». Хотя бы такое: основой старого казачества была станичная организация, а сейчас много казаков прописано в городах, где совсем другая атмосфера. Давать общую оценку общественной активности казаков не берусь: она есть, но проявляется порой в весьма причудливых формах. Явно недостаёт идейной проработки вопросов казачьего возрождения. Вот, могут ли считаться подлинно казачьими осетинские или ингушские национальные формирования? Проблема.
су?
Степан Разин - это всё-таки разбойник или революционер? Как современным учителям стоит рассказывать о нём современным детям?
Разин эволюционировал. Начинал как разбойник (походы на Волгу и за «зипунами»), закончил как мятежник. Конечно, не революционер (программы переустройства общества не предлагал, идеалы искал в прошлом), по натуре бунтарь. Как рассказывать в школе? Дети «мыслят красками и образами», поменьше теории, сконцентрировать внимание на фактах из жизни атамана. Их много, учитель может отобрать по вкусу: казнь старшего брата Ивана (версия иностранных источников), Персидский поход, борьба с домовитыми казаками на Дону, восстание с наиболее яркими эпизодами (Астрахань, Царицын, Симбирск, казнь на Болотной площади). Общую оценку хороший учитель всё равно будет давать самостоятельно, исходя из собственных представлений; государственник оценит Разина иначе, чем сторонник левых взглядов. Но нужно и за учениками оставить право выбора, пусть размышляют.
В оценках личности Петра I чья позиция Вам наиболее близка - западников или славянофилов?
Сейчас можно отойти от жёстко конфронтационной постановки вопроса: или-или. По-своему были правы и те и другие: и реформы были необходимы, и раскол общества в ходе реформ имел трагические последствия, не преодолённые до конца и сегодня. Будучи сторонником европейского выбора России, я отношусь к деятельности Петра I, в целом, положительно.
Личность № 1 в отечественной истории - для Вас это.
Только не Александр Невский (победитель конкурса «Имя России» в 2008 году). Первое место я поделил бы между двумя фигурами: Владимир I Креститель и Петр Великий. Ленина и Сталина не рассматриваю, потому что их дела не имеют продолжения. Деятелей постсоветской эпохи оценивать ещё рано.
Как Вы оцениваете сталинскую эпоху? Почему
менее чем сто лет назад стали возможны
- -
массовые репрессии в России против собственных граждан?
Я не вычленяю «сталинскую эпоху» из эпохи Революции и строительства коммунизма в нашей стране (1917-1991 годы). Сталинизм - не самостоятельное явление, а порождение всей социалистической теории (классовая борьба как двигатель истории, революция как её локомотив, диктатура пролетариата как средство захвата власти и проч.) в большевистском варианте. Практика массовых репрессий (включая раскрестьянивание, депортации народов) -закономерный результат усердных попыток строительства социализма в нашей стране. Когда «строители» устали и началось их перерождение, массовые репрессии сошли на нет, но их продукт
- бесправный советский народ - остался. Много говорят о необходимости преодолеть сталинское наследие, но по мне нам надо избавляться от наследия советского социализма в целом, в том числе позднего (брежневского), который одного корня со сталинизмом.
Возвращение к нормам ГТО, поддержке студенческого спорта, пионерии, званию Героя Труда - это признание эффективности сталинского права?
Это попытка своеобразного идеологического реванша просоветской посткоммунистической номенклатуры за проигранный 1991 год. Я бы не придавал этой игре в ностальгию особого значения.
Какие события, факты истории являются для североосетинского народа предметом национальной гордости?
Североосетинского народа - а в Республике Северная Осетия-Алания 700 тыс. жителей -нет. Есть «титульный» республикообразующий народ - осетины, около 500 тыс. вместе с переселенцами и беженцами из Грузии и Южной Осетии. Есть более или менее значительные этнические группы (всего до сотни национальностей, наиболее крупные русские, 147 тыс. по последней переписи, и ингуши
- около 30 тыс.), которые полуофициально считаются «диаспорами», пришельцами, гостями на территории, объявленной «исторической родиной» одних осетин, что неверно, так как
к приходу русских осетины занимали только южную, горную часть республики; Владикавказ,
например, был основан на кабардинской земле, а большинство осетинских поселений на равнине выросло в рамках переселенческой программы русского правительства в XIX веке. Национализм (осетинский) пустил сильные корни в обществе, доминирующие трактовки прошлого принадлежат осетинским (по крови и духу) историкам. Чем гордятся? Арийско-скифо-сармато-аланским наследием, хотя и не всегда доказуемым. В 1994 году в прежнее название республики внесли добавление и теперь она называется Северная Осетия -Алания, есть энтузиасты переименования осетин в аланов (Руслан Бзаров, Тамерлан Камболов). Героизмом сынов Осетии в Великой Отечественной войне, здесь есть приятный для осетин факт, хотя и устаревший - по количеству Героев Советского Союза на душу населения осетины первые. Достижением независимости Южной Осетии в борьбе с Грузией, хотя сама независимая республика находится далеко не в лучшем состоянии, сейчас там осталось едва ли не четверть от того населения, что было на момент распада Севетского Союза (25 тыс. из 100 тыс.). В историческую память осетинского народа вплетено много мифов, мешающих адекватно оценить место осетин в мировой и российской истории. Могут в порыве «национальной гордости» приписать осетинам всех мобилизованных (до 100 тыс.) и павших (до 50 тыс. при официально принятой цифре в 10,7 тыс. для всех осетин - северных и южных) в Великой Отечественной, а потом рассуждать, как такие огромные потери сказались на этническом самочувствии народа.
Ваши предпочтения в художественной литературе?
Классическая русская литература от Пушкина до Шолохова (не вдаваясь в споры об авторстве «Тихого Дона»). Исторические романы зарубежных писателей в русском переводе. Современную художественную литературу почти не читаю, предпочитаю нон-фикшн: биографии известных людей, литературу по смежным отраслям знания, помимо профессиональной.
Какова роль православного христианства в отечественной истории?
Огромна в допетровскую эпоху, на православии
выросла вся древнерусская культура,
-
письменность, книжное дело, образованность, начатки философии, историографии, всё то, что обнимает понятие народного духа. После Петра I влияние христианской религии и церкви на светские учреждения ослабло, но в сфере мысли тема христианства оставалась доминирующей, атеистов среди наших писателей и учёных было мало. Сам я не крещён, но к атеистам себя не отношу, христианство воспринимаю как великий исторический и культурный феномен.
В каком направлении необходимо развиваться современной России, чтобы не потерять своей самобытности и сохранить место среди ведущих держав?
Упаси Бог выбрать путь самоизоляции. Необходимо, как я полагаю, перенести главный акцент с внешней политики на внутреннюю. Наш президент, Владимир Владимирович Путин, как-то высказался, что лучшая национальная идея для России - быть конкурентоспособными во всём. Необходимо обеспечить соответствующие условия. Должны быть приняты ясные правила игры для граждан России. Первоочередными задачами считаю: правовую реформу и преодоление правового нигилизма, работу по созданию единой российской гражданской нации, обеспечение эффективности государственного управления. Правосудие, отечество, государство - в совокупности они образуют условия для успешного развития любого общества.
Как нужно бороться с международным терроризмом?
Вы понимаете, это проблема многослойна. То, что в какой-то степени зависит от нас, гуманитариев: просвещение. А государству надо обращать внимание на надёжность границ, через которые этот терроризм проникает разными путями вместе с его носителями. Открывать нараспашку все ворота представителям иных, нежели Россия, исторических традиций общения с соседями, неразумно (это же касается других европейских стран). Необходима стадия «притирки», длительной подготовки к политике открытых границ. Мир пока не готов к объединению, и государства не должны отказываться от мер по защите своих национальных интересов.
Изучение каких научных направлений в современной историографии можно назвать приоритетными, в том числе и на Северном Кавказе?
Мне по-прежнему ближе традиционные исследования в рамках специализации. Но я понимаю, что сейчас в моде меж- и полидисциплинарные исследования. Характер сотрудничества учёных в такого рода проектах иногда принимает форму коллективных монографий, что мне не очень нравится, поскольку в них размывается авторская позиция. А среди новых и перспективных направлений я бы назвал публичную историю, обращённую на широкую аудиторию с целью наведения мостов между учёными и обществом.
Что касается северокавказской (за вычетом «русских» регионов Кавказа) историографии, то она стоит особняком. Всю российскую науку я предлагаю дифференцировать в региональном измерении на три части: 1) столичная (главным образом Москва и Петербург); 2) провинциальная (большинство субъектов Российской Федерации); 3) «туземная» (в большинстве национальных республик). Столичная наука - передовая в стране, в той или иной степени интегрирована в мировую; провинциальная подражает столичной, признавая её превосходство и стремясь дотянуться до неё. «Туземная» наука, будучи по своему уровню провинциальной, претендует на статус самодостаточной, ей свойственен имманентный изоляционизм. Исследователи этого явления Михаил Соколов и Кирилл Титаев давали ей такую характеристику: «Туземная» наука полностью игнорирует факт существования какой бы то ни было дискуссии за её пределами. Она стремится изолировать находящихся внутри от взаимодействия с внешним миром, существования которого попросту не признаёт, а если признаёт - то ограничивается каким-нибудь простым объяснением, почему всё, что там говорится, несущественно для тех, кто находится "внутри"». Вот формирование собственной академической традиции, якобы соответствующей национальному менталитету - главное приоритетное направление в республиках Северного Кавказа.
су?
Поделитесь своими научными планами?
С февраля 2014 года я свободный в выборе человек, вне системы Академии наук и высшего образования. Ситуация новая для меня и непроработанная в законодательстве о науке. На Западе в ходу статус независимого исследователя (independent researcher), у нас, с нашим подозрительным отношением к личной независимости, это что-то вроде «внесистемной оппозиции» (шучу). Попробую себя в таком качестве, вольного историка. Чем буду заниматься? Есть и продолжающиеся темы: аланы (возможно, примусь за обобщающую работу), Флавий Арриан (есть задумка издать в русском переводе все его исторические фрагменты). Из новых - исследование варварства как культурного феномена, в рамках проекта сетевой лаборатории Института всеобщей истории «Цивилизация и варварство». И то, над чем я задумывался, но не оформлял свои «думки» в виде научных текстов: роль казачества в истории России. История казачества некоторыми своими аспектами (территориально, функционально) перекликается с аланской историей, было бы интересно сравнить эта два разновременных явления в историческом прошлом нашей страны и Европы.
Записал:
С.Е. Лазарев - кандидат исторических наук, профессор Академии военных наук Российской Федерации, магистрант кафедры конституционного и муниципального права Орловского филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, е-mail: lasarev2009@yandex.ru
Information about the authors:
S.E. Lazarev - candidate of historical Sciences, Professor of the Academy of military Sciences of the Russian Federation, a postgraduate student of the Department of constitutional and municipal law of the Oryol branch of the Russian Academy of national economy and state service under the President of the Russian Federation, е-mail: lasarev2009@yandex.ru
