CC BY
143
Шляхова С.С.
Пермский государственный педагогический университет
СЕМИОТИКА ЗВУКА В ПОВЕСТИ В. ПЕЛЕВИНА «ЖЕЛТАЯ СТРЕЛА»
В статье автор предлагает новые пути осмысления художественного пространства текстов В. Пелевина. Особое внимание уделяется семиотическим средствам выражения мистического начала в рамках фоносферы человеческой речи. Отражаются основные этапы языкового филогенеза, свойства проторечи, основные фоносемантические законы на материале повести «Желтая стрела».
Прошлое - это локомотив, который тянет за собой будущее. Бывает, что это прошлое вдобавок чужое. Ты1 едешь спиной вперед и видишь только то, что уже исчезло.
В.О. Пелевин.
О В. Пелевине пишут часто и во многих изданиях. Наша попытка нового осмысления художественного пространства текстов В. Пелевина вряд ли приведет к успеху, поскольку «его произведения многослойны, причем наиболее значимой в них является эзотерическая мистическая составляющая» [1].
Повесть «Желтая стрела», по мнению критиков, соотносится с мистическим учением К. Кастанеды, что сводит объяснительную силу любого подхода к нулю, поскольку, по словам Учителя Кастанеды Дона Хуана, «мир - это загадка. .. Мир непостижим, а... мы все время стремимся открывать его тайны. Его же надо принимать таким, каков он есть - таинственным!»
Если понимание мистического абсурдно само по себе, то попытка обнаружения способов репрезентации этого мистического в пространстве текста вполне допустима.
Не раз отмечалось, что спецификой прозы В. Пелевина является фрагментарность текста, а собрать в общую структуру эти фрагменты текста было бы бессмысленно, так как у этой структуры не было бы центра, она не была бы системной [2].
Поэтому предметом нашего внимания станет фрагмент текста повести «Желтая стрела». Этот элемент текста репрезентируется (как минимум) на двух уровнях: 1) как текст «Тотальная антропология», которую читает Андрей в 6 главе повести; 2) как фрагмент мира, отраженный в повести (прежде всего в тексте «Тотальной антропологии»), который мы будем называть фоносфера (звукосфера, соносфера)1.
Фоносферу можно определить как некий звуковой континуум, репрезентированный как на материально-пространственном, так и абстрактном уровнях, заполненный разнотипными
биологическими (неосознаваемые человеком) и семиотическими (осознаваемые человеком) звуковыми системами.
Фоносфера человеческой речи является мерой перехода от биосферы к ноосфере (семиосфе-ре). Таким образом, фоносфера человеческого языка занимает промежуточное положение между биологической и семиотической фоносферами. Однако внутри биосферы существует множество других фоносфер (звуки природы, языки животных и птиц), которые, безусловно, соотносятся с фоносферой человеческого языка. Наукой, которая позволяет определить свойства взаимосвязи природного и семиотического, при каких условиях биологическое не-семиотическое становится семиотическим, является фоносемантика.
В котором часу какого года и тысячелетия тот или иной звук, выйдя за границы биосферы, включается в круг семиотического? Наивно полагать, что можно точно описать этот процесс, однако необходимо хотя бы пытаться исследовать общие механизмы этого перехода, в том числе и в идиолектных системах.
Р. Барт писал: «Ныне я в чем-то уподобляюсь древним грекам, о которых Гегель писал, что они взволнованно и неустанно вслушивались в шелест листвы, в журчание источников, в шум ветра, одним словом - в трепет Природы, пытаясь различить разлитую в ней мысль. Так и я, вслушиваясь в гул языка, вопрошаю трепещущий в нем смысл - ведь для меня, современного человека, этот язык и составляет Природу» [3].
Иными словами, предметом исследования будет являться «гул языка» повести В. Пелевина. Является ли фоносфера «Желтой стрелы» «гулом языка» (по Барту) или «токмо звоном» (по Тредиковскому)?
1 Термин «фоносфера» вводится по аналогии и вслед за терминами «биосфера» и «ноосфера» В.И. Вернадского и «семиосфе-ра» Ю.М. Лотмана.
Фрагмент «Тотальная антропология» отличается некоторой «аномальностью» по отношению к другим фрагментам текста, выделяясь в целом тексте повести: 1) он является композиционно-структурным центром повести (6-я глава); 2) это единственный текст в тексте, который имеет собственное заглавие; 3) стилистика этого фрагмента определяется нагруженностью звукоподражаний, 4) которые выполняют не только структурные функции, но и функции порождения смысла, 5) являясь при это открытыми структурами, которые, с одной стороны, имплицитно обнаруживают смысловое пространство текста, с другой стороны, обусловливают те, по Барту, «ускользающие смыслы», которые и составляют суть художественного.
Начнем с того, что фоносемантично само название повести, поскольку оба слова восходят к примарной (звукоизобразительной) мотивированности: внешне «незвучащее» заглавие восходит к звучанию.
Желтый (Фасмер I: 433) связано с золото, зола, зелье, зеленый (Pocomy I: 430; Черных I: 322, 328; Фасмер II: 103, 104), голубой (Черных I: 201, 202), голыш, голубь < и.-е. *ghel-: *gel «издавать звуки» и «сиять, блестеть» (Маковский 1996: 171). Стрела связано со струна (Черных II: 208, 212) < и.-е. *ster-: *stor- «растягивать», «черта», «полоса», «луч». В др.-русск. стрела - «молния», «удар».
Этимологическая семантика, в конечном счете восходящая к фоносфере, поддерживает (а точнее, обусловливает и объясняет) образную систему повести. Ср., например, интерпретацию Е. Троскота: «Основной структурой повести «Желтая стрела» является Желтая стрела в разнообразным своих проявлениях: это и луч солнца, попадающий в конце своей жизни в грязную тарелку (ср. этимолог. «луч», «молния», «зола»), и поезд, который идет к разрушенному мосту (ср. этимолог. «удар», «молния», «черта», «полоса»), и, самое главное, вектор жизни, жизненный путь, с которого свернуть почти невозможно (ср. этимолог. «растягивать», «черта») [2].
Для текста «Желтой стрелы» характерна попытка «тотальной инверсии» семиосферы, однако анализ языковых механизмов показывает, что инверсия оказывается реинверсиро-ванной. Другими словами, идиолектный эскапизм В. Пелевина не отменяет общеязыковых законов и универсалий.
«Тотальная антропология» В. Пелевина в той или иной мере отражает все аспекты науч-
ной антропологии, однако наиболее очевидна художественная репрезентация антропологической лингвистики и культурной антропологии.
Антропология физическая, которая исследует становление происхождения и эволюции человека как биологического вида, у В. Пелевина инверсирована: жизнь, мир, пространство превращается в Желтую стрелу; человек - в пассажира; виртуальное - в реальное. Принцип «тотальной инверсии» проявляется в том, что время движется в обратном отсчете (обратная нумерация глав) к нулю, пустоте; биосфера и ноосфера - от высшего к низшему: из бесконечности в нуль, пустоту; от Бога к Андрею; от божественной апостольской дюжины (первая глава 12) к дюжине чертовой (в повести 13 глав); Страшный суд Бога - в пир пьяного мужика.
Инверсирована у В. Пелевина и фоносфера: естественные переходы от звучаний биосферы (природа) к семиосфере (речь человека и звучания артефактов) в повести трансформируются в обратный порядок.
В конечном счете, как бы ни интерпретировалась Желтая стрела (поезд, жизнь, человек, время, пространство и пр.), ее движение обозначено сменой парадигмы фоносферы.
Ср. в первом абзаце повести, где актуализированы громкие звучания человека и культурные (не природные) звучания, которые являются результатом взаимодействия человека и вещи или человека и человека: утренний шум, бодрыге разговоры в туалетной очереди, отчаянныш детский плач, близкий храп, заработало радио, заиграла музыгка.
Перед выходом героя из поезда все звуки исчезают, образуется нуль, пустота фоносферы, из которой рождается новый (не существующий прежде) звуковой континуум - тихие звучания самой природы и результаты взаимодействия человека и внешнего мира: Громыгхание колес за спиной постепенно стихало, и вскоре он стал ясно слышать то, чего не слышал никогда раньше: сухой стрекот в траве, шум ветра и тихий звук собственным шагов.
Здесь новый звук означает рождение нового мира и человека (выход из пассажиров), что, во-первых, репрезентирует универсальный миф о со-творяющем начале звука, а во-вторых, «рождение» сознания человека (здесь - не пассажира) начинается с ощущения и с осмысления природной фоносферы. Инверсия реинвер-сируется, универсальный семиотический континуум восстановлен.
Антропологическая лингвистика, которая исследует генезис языка, его происхождение как универсального феномена человеческой культуры, актуализирована в тексте «Тотальной антропологии» наиболее системно.
Структурирующей единицей «Тотальной антропологии» является окказиональная (иди-олектная) ономатопея, не оформленная грамматическими средствами языка, т.е. представляющая собой аномалию по отношению к другим единицам языка.
Можно говорить о «зауми» автора, которая также не вписывается в традиционное представление о заумной речи (речь юродивых, кли-куш, глоссолалии сектантов, детский фольклор, литературная заумь), восходящей к проторечи.
Исследователи неоднократно отмечали стремление футуристов-заумников к «доисторическому периоду языка», их «эстетический атавизм», служащий «напоминанием исходных начал данной словесной культуры и постоянным возвращением к ним». Заумь есть «пред-язык» (В.Хлебников), «до-умный» язык: «недо-слова поднимаются со дна сознания нашей памяти, памяти наших предков, кричащих на дереве о чем-то им еще непонятном» (В. Маяковский; «это шевелящийся хаос поэзии, это до-книж-ный, до-словный хаос, из которого все рождается и в который все уходит» [7].
Слова-аномалии являются осколками проторечи, дребезгами языка, утраченного в результате его эволюции. Однако «непонятности», «бессмысленности» традиционной зауми у В. Пелевина не существует, созданные единицы являют собою концентрированное выражение смысла, ясное для каждого носителя данного языка.
В «Тотальной антропологии» слова-аномалии - это новый, едва нарождающийся язык нового биологического вида - пассажиров, в жизни которых стук колес является единственным естественным непреложным звуком, каковыми являются для людей звуки природы.
Вечность и древность этого звука-стука подчеркнута статистикой: в языгках различных народов имеется примерно двадцать тысяч его имитаций, из которыгх около восемнадцати тысяч относится к мертвым языкам; большинство из этих забыгтыгх звукосочетаний даже невозможно воспроизвести по сохранившимся скудныгм, а часто и нерасшифрованныгм записям.
Здесь очевидна архаичная природа этих единиц, их тотальная фиксация в словарях, по-
скольку, вероятно, других слов не было, как, впрочем, не было и самих словарей, да и вообще ничего не было - пустота.
Протоязык характеризуется как многозначный, расплывчатый и ингерентно неясный, который реализуется в виде ударных и безударных слогов, когда «изобретение» слога рассматривается как переход от гоминида к человеку [8; 9].
Заумь В. Пелевина может рассматриваться как протоязык пассажира, который являет собою мету перехода от человека к пассажиру. Возможно, что «остановка» звука перед выходом Андрея из поезда являет собою начало нового языка не только для героя (от пассажира к человеку), но и для тех, кто остался в поезде, где с обретением нового языка произойдет их окончательная эволюция в пассажира.
Ср. например, формирование у пассажиров похоронного обряда, который является ключевым понятием не только семиосферы, поскольку «ритуальность» поведения свойственна и биологическим видам как закрепленная программа поведения в межвидовом и внутривидовом взаимодействии. При переходе от биологического ритуала к слову отчетливо выделимо промежуточное звено - клятва как угрожающе-предостерегающий звуковой сигнал [10, с. 72-74].
В семиосфере пассажиров формируются космогонические мифы. Не случайно пассажир воспринимает мир за окном поезда как «тот», потусторонний, мир. Для человека - в «том» мире живут боги и духи, для пассажира - боги, духи и животные. Выход в «тот» мир - равнозначен смерти, поскольку там никто не был и никто оттуда не возвращался.
- Мама, - спросила вдруг она, - а что там?
- Где там? - спросила мама. - Там, - сказала девочка и ткнула кулаком в окно. - Там там, - с ясной улыбкой сказала мама. - А кто там живет? - Там животные, - сказала мама. - А еще кто там? - Еще там боги и духи, - сказала мама, - но их там никто не видел. - А люди там не живут? - спросила девочка. - Нет, - ответила мама, - люди там не живут. Люди там едут в поезде. - А где лучше, - спросила девочка, - в поезде или там? - Не знаю, - сказала мама, - там я не быгла. - Я хочу туда, - сказала девочка и постучала пальцем по стеклу окна.
Здесь обнаруживается «реинкарнация» индоевропейского мифа. Древние индоевропейцы считали, что дар речи (помимо «двуногости») отличает людей от животных, а людей от бо-
гов (помимо «бессмертности» и «небесности») отличает особая пища и особый язык [11].
Мифопоэтическая рефлексия над языком позволяет вычленять в коммуникативном потоке древних язык человека и языки не-челове-ка (богов, животных и нечистой силы). Понимание языка животных и языка богов было доступно только избранным. Язык богов, животных и нечистой силы понимается как древнейшая форма языка, который остается непонятным простым смертным.
В фольклорной традиции языки богов и нечистой силы существуют на уровне заумной речи и переполнены аномалиями, которые являются как элементами языка богов и нечистой силы (по данным фольклора), так и единицами проторечи (по данным науки). Слова-аномалии у В. Пелевина структурируются по принципу проторечи и / или экстатической речи.
В фольклорной традиции восточнославянские русалки «ихают, гэкают и мыкают» (ага-ага, огэ-огэ, шу-ги, гм-м-м, гутыньки-гутьтьки); польская смерть, нанося человеку удар, говорит «пуль-пуль-пуль»; русский домовой «хень-кает» (ка-хынь-хынь); черт, козни которого раскрыты, «гагайкает» (а-га, га-га, до-га, да-ли-ся); в Словакии демоны говорят на «испорченном» венгерском (шоэ-своэ, хвоэ-твоэ, туря-куря).
По данным науки, единицами протоговорения являются «фонестемы» с диффузной семантикой [12], синтаксические «базовые парти-кулы» или фонемы с неким глобальным значением, чаще всего синтаксическим [8]. В настоящее время протоструктуры характеризуют язык обезьян, речь маленьких детей и пиджин-языки [13], а также «Тотальную антропологию» В. Пелевина.
Звукоподражания стуку колес поезда в «Тотальной антропологии» вырастают в полисемантичные, диффузные, нерасчлененные синтаксические структуры, характеризующие целую ситуацию, время, культурную парадигму.
Ср., например, стук колес в Грузии - коба-цап (кличка Сталина - «Коба» + цап «схватить, укусить»); в Англии - клик-о-клик (трансформация файв-о-клок + clack «щелк»); во Франции
- клико-клико (шампанское «Вдова Клико»); в Польше - пан-пан (стандартное обращение); в Северной Корее - улду-чу-чхе (идеология чуч-хе); в Японии - додеска-дзен (фильм А. Куроса-
вы (додеска)2 + дзен-буддизм); в Южном Китае
- дэ-и-чань-чань (чань-буддизм); во Внутренней Монголии - ун-гер-хан-хан (барон Унгерн + хан «титул»).
Однако создаваемая В. Пелевиным заумь часто оказывается мотивированной стандартными клише массового сознания, а звукоподражания стуку колес в идиостиле оказывается языковой универсалией: модель построения акустических ономатопов (ударов) во всех языках включают взрывной согласный и / или аффрикату [14].
Ср., например: ср. русск. топ-топ, тик-так, стук; англ. dab «бой барабана», clack «стук», chip «рубить топором»; груз. bak-un-i «ходить, топая»; араб. DBDB, TBTB, DBK «стучать, топать»; зулу di, du «о глухом стуке»; кирг. топ «однократный удар, стук», чег-чаг «об ударе топором»; коми-перм. тап, бута-бата «о стуке, падении», туп-тап «о хождении»; индонез. detap, tuk «стук». Звучание колокола или струны (удар о металлическое): русск. дин, дон, бом, бим, бам; англ. ting, tang, bong; груз. kumkum-i; баск. binban; кхмер. ча:нг-ча:нг; чуваш. панн, тан; японск. pin, pon, chon; бурят. тинн; индонез. letang; тур. dan, где удар передается взрывным согласным или аффрикатой, следующий за ним неудар (тоновое звучание) - сонантами, а краткость тонового неуда-ра - следующим взрывным согласным.
В сущности любое из реально функционирующих слов-аномалий гармонично вписалось бы в «Тотальную антропологию», однако аномалии типа хлебниковского «бобэоби» или пелевинского «па-дуба-дам» (о стуке колес поезда в Прибалтике) отягощены эстетическими, психологическими и культурно-историческими коннотациями, которые превращают иконичес-кий знак в знак-символ, несущий другую, более емкую информацию.
Культурная антропология, рассматриваемая обычно как этнография и этнология, также реализована на уровне аномалий, которые передают социально-культурную информацию. Однако и здесь культурная парадигма инвер-сирована в элементарный звукоизобразительный комплекс: традиции (клик-о-клик), история (коба-цап), идеология (улду-чу-ухе), денежные единицы (бир-манат), религия (улан-далай; дэ-и-чань-чань), языковая интерференция (таки-бац-бубер-бам), культура (додэска-дзен).
2 В русском прокате фильм А.Куросавы шел под названием «Под стук трамвайных колес».
Незначимость денотативного, но актуализация коннотативного компонента в «Тотальной антропологии» подчеркивается пространственно-географической условностью: здесь неважно, что в Якутии, у горских народов Кавказа, у аборигенов Австралии нет железных дорог. Стук колес является здесь культурным знаком, который несет коннотативные смыслы, способные прикрепляться не только к знакам естественного языка, но и к различным материальным предметам, выполняющим практическую функцию и становящимися тем самым знаками-функциями [15].
Эти смыслы диффузны и латентны, никогда прямо не называются и потому могут либо актуализироваться, либо не актуализироваться в сознании воспринимающих: многие коннотации в словах-аномалиях В. Пелевина не прочитываются, поскольку их распознавание во многом зависит от кругозора и чутья интерпретатора.
Аномалия В. Пелевина является универсальным знаком: по Пирсу, иконический, ин-дексальный и символический одновременно. Однако если в естественном языке обычным является переход иконического знака - в символический, то у В. Пелевина стук колес - уже знак-символ. Этот принцип нарушается в случае с Россией, где стук колес - индексальный знак: Но, конечно, красивее, задушевнее и нежнее всего колеса стучат в России - «там-там». Так и кажется, что их стук указыгвает в какую-то светлую зоревую даль - там она, там, ненаглядная...
Здесь лишь указывается на предмет, который никак не характеризуется, поскольку «тот»
мир еще не известен для Андрея и уже никогда не будет известен пассажирам.
Характерно, что слово «стук» в повести встречается только два раза - в первом и последнем абзаце - и остается только удивляться чувствованию ритмической организации художественного пространства автором.
Можно говорить о том, что фоносфера является одним из приемов организации текста повести «Желтая стрела», однако более важным, на наш взгляд, является то, что структурирование идиолектной фоносферы В. Пелевина изоморфно структурированию фоносферы в языке.
Даже приблизительный анализ позволяет говорить о том, что в повести «Желтая стрела» отражаются основные этапы языкового филогенеза, свойства проторечи, трансформации языкового знака в процессе эволюции, основные фоносемантические законы. Эти общеязыковые проблемы решаются у В. Пелевина на уровне звуков, которые изоморфны звуковым элементам древнейшего состояния языка.
Можно говорить также, что название фрагмента «Тотальная антропология» являет собою не просто художественный прием или образ, а своеобразную структурную модель языка. Теория «тотальной антропологии» В. Пелевина не имеет под собой никаких рациональных оснований, однако эта модель языка, весьма близкая к генетическому коду.
Поэтому для нас мистическим оказывается не столько убежденность в непознаваемости мира, эпистемологической неуверенности, которые декларирует В. Пелевин, сколько выход в подлинный «магический» мир древнего состояния языка и проторечи.
Список использованной литературы:
1. Некрасов С. Виктор Пелевин: опыт библиографии // [email protected] Date: 15 Mar/ 1999.
2. Троскот Е. Структурные особенности прозы В.О. Пелевина // http://extertekst.by.ru/troskot/ struktura.htm
3. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994: 544.
4. Бурлюк Д. От лаборатории к улице: (Эволюция футуризма) // Творчество, 1920, №2.
5. Винокур Г.О. Маяковский - новатор языка. М., 1943.
6. Nilsson N.Prvobitnost - primitivisam // Pojmovnik ruske avangarde. Zagreb. 1984. Sv. 1.
7. Шкловский В. Гамбургский счет. М., 1995.
8. Payson Creed R. A student of oral traditions looks and its importance in language evolution // Studies in language origins. V. 1. Amsterdam; Philadelphia, 1989.
9. Lieberman Ph. The biology and evolution of language. Cambridge. (Mass.); L., 1984.
10. Монич Ю.В. Амбивалентные функции ритуала в эволюции языковых систем // ВЯ. 2000. № 6.
11. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч. Вс.Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры: Кн. 1-2. Тбилиси, 1984: 471.
12. Rolf L. Phonosthemes as primary word forms // Language origin Society. 9-th Meeting. Oranienbaum, 1993.
13. Николаева Т.М. Теории происхождения языка и его эволюции - новое направление в современном языкознании // ВЯ, 1996, № 2.
14. Ворони С.В. Основы фоносемантики. Л., 1982.
15. Барт Р. Основы семиологии // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 131.
