CC BY
68
Вестник ПСТГУ
Прилуцкий Александр Михайлович, д-р филос. наук, профессор РГПУ им. А. И. Герцена Российская Федерация, 191186, г. Санкт-Петербург, наб. р. Мойки, дом 48, корп. 20 [email protected] ОИСГО: 0000-0002-7013-9935
Серия I: Богословие. Философия.
Религиоведение.
2019. Вып. 82. С. 94-107
БО1: 10.15382Миг1201982.94-107
Семиотика модальностей
СОВРЕМЕННОГО КОНСПИРОЛОГИЧЕСКОГО МИФА В ДИСКУРСАХ МАРГИНАЛЬНОГО ПРАВОСЛАВИЯ
Аннотация: Статья посвящена изучению модальных структур современной конспирологической мифологии, популярной среди адептов маргинальных православных субкультур радикально-монархического паттерна. Предметом исследования являются элементы соответствующего дискурса, обладающие модальным значением. Источники исследования — оригинальные тексты различных жанров, псевдоагиографические, псевдопрофетические, передающие высказывания различных духовных авторитетов и т. п. В качестве методологии исследования выбраны методы структурно-семиотического анализа религиозных текстов. В начале статьи анализируется семиотическая специфика современного конспирологического мифа, автор доказывает тезис о том, что базовые компоненты современной конспирологической эсхатологии носят мифологический характер. Автор обосновывает понимание конспирологического мифа как совокупности мифологических нарративов, интерпретирующих социо-исторические процессы и явления как результат целенаправленного действия могущественных сил, тщательно скрывающих свое существование или какое-либо отношение к этим явлениям и процессам. Конспирологические нарра-тивы формируют пространство квазирациональности, в котором сложные причинно-следственные отношения фундируются априорными конспироло-гическими установками, находящимися вне верификации. Далее рассматривается семиотическая функция профетической модальности, которая связана с процессами семиотического дрейфа и позволяет интерпретировать метафоры в качестве символов и наоборот. Семиотический дрейф, свойственный для религиозного семиозиса вообще, в дискурсах конспирологического мифа играет особую роль, делая возможным реализацию герменевтических инструментов апологетики адептов: изначально неясный семиотический статус концептов позволяет их при необходимости интерпретировать как «поэтические метафоры». Анализ алетической модальности, развиваемой высказываниями, относящимися к конспирологическим нарративам маргинальной религиозности, позволяет сделать предположение, что в результате развертывания семиотических структур мифологических концептов происходит трансформация проблематических суждений в ассерторические по сценарию: «если нечто нехорошее может произойти, то оно в реальности уже произошло и успешно скрывается от непосвященных масс». Деонтическая модальность элементов конспирологического
А. М. Прилуцкий
мифа реализуется прежде всего в высказываниях, прагматика которых может быть выражена как «сплочение для борьбы». В завершение делается вывод о явлении «конспирологической полярности».
Предмет исследования
Семиосфера современного маргинального православия представляет собой плохо структурированное пространство взаимодействия мифологем и идеологем, обосновывающих особый экклезиальный статус небольших религиозных групп как «церквей истинного православия», благодатных и спасительных, в отличие от «сергианской» и «экуменической» Русской Православной Церкви Московского Патриархата и всех других церквей так называемого мирового православия. Будучи в значительной степени явлением субкультурным и даже контркультурным, маргинальные православные сообщества фундаменталистского паттерна апеллируют к семиотике мифа для формирования особой коммуникативной среды1, в которой коммуникативные отношения задаются векторами почитания «особых святых»2 (св. Царь-искупитель Николай, св. великомученик Григорий Новый чудотворец, т. е. Гр. Распутин), совершения «особых богослужебных чинов» (например, чины всенародного покаяния), актуализации эсхатологических пророчеств («старцы о последних временах»3) и демонизации институтов «мирового», т. е. канонического, православия. Все перечисленное становится своего рода семиотическими маркерами принадлежности к маргинальным православным сообществам фундаменталистского паттерна, притом что фундаментализм и модернизм часто оказываются амбивалентными понятиями4, которые формируют, таким образом, собственные конкурентные дискурсы.
В связи с этим представляется продуктивным изучение конспирологического дискурса в рамках семиотико-мифологического подхода, поскольку это позволяет использовать методы семиотического анализа, в частности данные исследований семиотического дрейфа для выявления структурных особенностей конспирологической семиосферы, выявления в ней интегративных концептов и их модальных характеристик. Мифологический подход к интерпретации конспирологического нарратива, разумеется, не может рассматриваться как единственный: автор вовсе не отвергает продуктивность социологического, политологического, психологического подходов, каждый из которых предполагает наличие собственной методологии. Однако именно мифологический подход позволяет хорошо структурировать дискурс путем выявления в конспирологи-
1 Лебедев В. Ю., Прилуцкий А. М., Светлов Р. В. К вопросу о культе «св. Григория Нового» (Г. Е. Распутина) в маргинальном православии // Вестник славянских культур. 2018. Т. 47. С. 27-39.
2 Воронцов А. В., Головушкин Д. А., Прилуцкий А. М. Социосемиотическая специфика современного мифа об Иване Грозном // Социологические исследования. 2017. № 8. С. 12-19.
3 Пророчества и изречения о последних временах. иКЬ:Шр$://3гт.Мо/риЬИса1:юш/7359-prorochestva-i-izrecheniya-o-poslednix-vremenax.html (дата обращения:17.03.2019).
4 Головушкин Д. А. Обновленчество и старообрядчество: антитеза или объединяющая парадигма? // Известия Иркутского государственного университета. Сер.: Политология. Религиоведение. 2013. № 2(11). Ч. 1. С. 288-294.
ческой семиосфере мифологем и установления между ними смысловых отношений, что существенно облегчает дальнейшее исследование.
Наряду с этим у данного исследования есть и методологическая направленность. Исследование семиотики модальностей религиозных текстов в настоящее время находится на стадии выработки методологии, на концептуальном уровне остается невыясненным вопрос о влиянии модальности семиотически значимых элементов религиозного дискурса на иллокутивную силу текста. В этом отношении конспирологический дискурс представляет собой хороший материал для апробации методологии семиотического анализа модальных характеристик.
Среди многочисленных мифологем, воспроизводимых в дискурсах маргинального православия, особая роль принадлежит различным изводам именно конспирологического мифа, которые выполняют интегрирующую функцию, формируя сложные мифологические комплексы — семиотические системы второго и третьего уровня, обеспечивающие взаимодействие героических и ностальгических мифов и взаимопроникновение элементов их дискурсов. Наличие интегрирующих мифологем в современном мифологическом религиозном дискурсе обусловлено самой структурой мифологического мировосприятия, которое тяготеет к синкретизму. Причем синкретизм этот распространяется как на сферу содержания мифологического комплекса5, так и на значение его компонентов — в итоге дифференциальные структурные и семантические свойства отличных, а зачастую и противоположных мифологем совмещаются и комбинируются.
Синкретизм семантики мифологем конспирологического мифа способствует тому, что обращение к соответствующему нарративу становится действенной апологетической стратегией, способной не только удовлетворять этиологические потребности верующих, но и обеспечивать их сплочение во имя противостояния могущественному врагу, снимать остроту проблем, свойственных собственным сообществам сектантского типа, апеллируя к необходимости противодействия невидимым кукловодам и их пособникам.
Специфика и структура конспирологического мифа
Конспирологический миф может быть определен как совокупность мифологических нарративов, интерпретирующих социо-исторические процессы и явления как результат целенаправленного действия могущественных сил, тщательно скрывающих свое существование или какое-либо отношение к этим явлениям и процессам. В связи с этим в семантической структуре конспирологического мифа можно выделить два основных компонента. В первом случае агентом конспирологи-ческого заговора являются вполне определенные силы, которые можно относительно четко определить. Это может быть 1) заговор масонерии и национальных меньшинств (враги — евреи, масоны, иллюминаты, иезуиты, тайные ордена); 2) заговор олигархов (большая часть средств сосредоточена в руках небольшой группки людей, которые и правят всем миром; мондиалистский заговор); 3) пра-
5 Народная мифологическая религиозность априорно синкретична, внеюрисдикционна, а иногда и внеденоминационна.
вительственный заговор (власть скрывает от народа истину, «зомбирует» их и заставляет действовать в своих интересах; враг — филология и лингвистика, КГБ, ФСБ, ЦРУ); 4) эзотерический заговор (оккультные теории, заговор сект, а также инопланетян и существ нечеловеческой природы)6, кроме того, такими заговорщиками могут выступать врачи-вредители, иерархи-отступники и т. д.
Для данного компонента характерно, что предметом конспирологического осмысления является не сам факт существования конспирологических акторов, но их гипотетическое влияние на духовные, политические и социальные процессы, к которым они не имеют, казалось бы, непосредственного отношения. Это влияние, согласно логике конспирологического нарратива, является решающим, но при этом оно последовательно скрывается от общественности, о нем знают только «посвященные» в тайну как из числа сторонников конспирологи-ческого заговора, так и его противников. Во втором случае организатор конспи-рологического заговора уже сам по себе представляет предмет конспирологиче-ского сокрытия, о его существовании остается только смутно догадываться — так формируется онтология конспирологического мифа: «В онтологическом плане речь идет о постулате, согласно которому сама реальность, данная в явлениях, обладает некоторыми скрытыми (эзотерическими) измерениями и смыслами, раскрывающимися только в гносисе, тогда как все другие виды знания для этого слишком поверхностны и грубы... эзотерические измерения и смыслы реальности не могут быть познаны в рамках общеизвестных познавательных практик, таких как экспериментальное исследование или теоретическая реконструкция»7. Разновидностью конспирологической мифологии этого типа является мифологема о тайных инструментах влияния, согласно которой внешне малоприметные и ничем не примечательные люди общества в реальности обладают скрываемой способностью влиять на глобальные процессы.
В обоих случаях постулируется, что конспирологический заговор преследует сугубо вредные цели; заговорщики ненавидят мир, основанный на нормах религиозной этики, поэтому они или стараются его непосредственно разрушить в интересах антихристианских демонических сил (эсхатологический дискурс часто способствует развитию конспирологической герменевтики8), или разрушительным образом тайно паразитируют на нем, получая нелегальную и безнравственную прибыль или иную выгоду.
Приверженцы конспирологического мифа в огромном большинстве случаев считают себя последовательными борцами с силами заговорщиков, в качестве инструментов противодействия обычно используются информирование общественности путем различных «разоблачительных публикаций» преимущественно в Интернете и немногочисленных СМИ радикальной направленности, часто издающихся подпольным и полуподпольным образом (различные анонимные и
6 Слесарева Д. О. Генезис конспирологического романа // Историческая и социально-образовательная мысль. 2013. № 6. С. 194.
7 Пигалев А. И. Эзотерическая метаистория между секретностью и разоблачением иллюзорности реальности // Вопросы философии. 2013. № 9. С. 66.
8 Панченко А. А. Компьютер по имени Зверь: эсхатология и конспирология в современных религиозных культурах // Антропологический форум. 2015. № 27. С. 122-141.
псевдонимные листовки, газеты, брошюры и под.); бойкот «вредных» товаров и технологий, бойкот «официальных» СМИ; регулярное участие в церковных таинствах, совершаемых «стоящими в истине» священнослужителями; в крайнем случае — радикальный эскапизм.
Отметим, что мифологема эзотерических борцов, предполагающая, что тайным силам заговорщиков противостоят столь же негласные общества борцов с ними из числа «посвященных», в дискурсах маргинального православия, в отличие от жанров художественной фантастики и мистики, значительного развития не получила. При этом она иногда встречается в субдискурсах сталинского мифа, утверждающего, что И. В. Сталин был «тайно благословлен старцами» на борьбу с «жидами» ради предстоящего торжества монархии в России: например, считается, что архимандрит Иерон сказал Сталину: «...грядет царство "зверя" на Россию. Жиды будут уничтожать Русский Народ, а ты будешь уничтожать их! Иди!» Игумен Иерон благословил Иосифа иконой «Избавительница», главной Святыней монастыря9.
Соответственно, в идеодискурсе конспирологической мифологии фиксируются бинарные оппозиции, подобные проанализированным К. Леви-Строссом10. Так, например, «православному И. В. Сталину» противостоит «жид Н. С. Хрущев»: «После подлого убийства евреями Сталина, еврей, тайный жид Никита Хрущёв издает — распоряжение о создании — НАЦИОНАЛЬНЫХ кадров во всех республиках СССР и ПЕРЕДАЧИ — им всей полноты власти на местах. Так было положено — начало разрушения СССР»11.
Конспирологическая квазирациональность
Анализ модальностей конспирологического мифа представляет интерес как для изучения семиотической специфики маргинальной религиозности, так и для выявления особенностей конспирологической квазирациональности, что особенно актуально в контексте эпистемологического кризиса постмодерна. Анализируя этапы семиозиса конспирологических мифологем, мы наблюдаем, как их априорно неверифицируемое содержание становится «надежным» основанием для дальнейших, зачастую весьма оригинальных и остроумных построений, требующих от их создателей завидных творческих способностей и вообще одаренности.
Отличительной чертой конспирологического мифа является его претензия на выполнение этиологической функции, в целом мифологии не свойственной: объясняя тайный смысл и причины общественно значимых событий, конспи-рологические нарративы формируют пространство квазирациональности, в котором сложные причинно-следственные отношения фундируются априорными
9 «Како веруеши?» Сталин и религия / /www.dal.by/news/2/03-04-14-39/ (дата обращения: 17.03.2019)
10 Levi-Strauss C. Structural Anthropology. N. Y., 2008.
11 См.: Особая важность монархии. Самый оклеветанный русский царь — Иван Грозный. Важность построения в России — Православного государства // www.logoslovo.ru/forum/all/ topic_11576_16/ (дата обращения: 17.03.2019). Особенности пунктуации и графики источника сохранены.
конспирологическими установками, находящимися вне верификации. Как таковой, конспирологический миф отчетливо представлен в различных областях семиосферы: в «теориях» альтернативной науки (например, Новая Хронология акад. А. Т. Фоменко), альтернативной медицине, идиодискурсах (например, представленные на различных интернет-форумах попытки конспирологиче-ского объяснения гибели туристической группы Дятлова в 1959 г., за которыми зачастую скрываются деятельно-коммуникативные потребности личностей, испытывающих выраженный дефицит общения) и др.
Основные модальности конспирологического мифа
Особую роль конспирологический миф играет в семиосфере маргинального православия, пожалуй, именно в ней наиболее отчетливо представлены основные модальности конспирологических суждений. Это можно объяснить спецификой коммуникативных отношений, существующих в общинах маргинального православия, ориентированных на сектантский, изоляционистский паттерн. Субкультура маргинального православия, будучи «коллективным Другим по отношению к доминантной культуре»12, может существовать только в рамках оппозиции к ней, формируя собственный дискурс как априорно конкурентный. Обращение к мифологеме «заговор» в данных условиях оказывается исключительно продуктивным с герменевтической точки зрения, поскольку позволяет фундировать собственную оппозиционность (общество героических борцов с тайными заговорщиками и их агентами), служит сплочению группы, демонизи-рует противника. Кроме того, данный прием позволяет обосновать апелляции к мифологеме осажденной крепости, позволяющей объяснить отсутствие видимых успехов в социальном пространстве тем, что все силы организации уходят исключительно на «оборону» от могущественных врагов, действующих через «тайных агентов». Иными словами, конспирологические мифологемы оказываются востребованными радикальными религиозными сообществами благодаря значительному перлокутивному потенциалу, который при помощи семиотических механизмов усиливает коммуникативно-прагматический эффект соответствующих текстов: используемый герменевтический инструментарий оказывается способным создавать условия для социальной активности13.
Представляется, что среди упомянутых семиотических механизмов наиболее активно используются два — метафоризация и семиотический дрейф. Мета-форизация предполагает прежде всего активное использование метафор войны, отчасти восходящих к Священному Писанию и патристическим авторам, но получившим иное социо-экклезиальное прочтение в пространстве субкультурного семиозиса. Это уже не столько «война» с собственными грехами и пороками, даже не с «духами злобы поднебесной», но с тайными агентами закулисных
12 Шапинская Е. Н. Образ Другого в текстах культуры: политика репрезентации (начало) // Знание. Понимание. Умение. 2009. № 3. С. 55.
13 Розин В. М. Конспирологический дискурс — ценностный императив современной культуры // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2016. № 1 (69). С. 70.
кукловодов, хотя в ней и используются «духовные» (но от этого не утратившие агрессивность) способы борьбы. Такие метафоры особенно характерны для про-фетической модальности конспирологического дискурса: «Победа будет обязательно за грядучим (так в оригинале. — А. П.) Русским Царем из Царствующего Дома Романовых»; «В очередной раз напомним всем Патриотам России, что самое сильное оружие у православных христиан — это молитва к Богу!»14 и т. п. Механизм семиотического дрейфа, в свою очередь, позволяет сформировать пространство амбивалентного семиозиса, в котором метафоры при необходимости могут интерпретироваться как символы, символы — как аллегории и т. д. В итоге, в зависимости от коммуникативного контекста и прагматической интенции, говорящий может любое свое утверждение интерпретировать как «духовную метафору» и тем самым вывести из-под возможной критики и обвинений в экстремизме (символ «война» интерпретируется как метафора «духовная война», что не предполагает непосредственного физического насилия).
Анализ алетической модальности, развиваемой высказываниями, относящимися к конспирологическим нарративам маргинальной религиозности, позволяет сделать предположение, что в результате развертывания семиотических структур мифологических концептов происходит трансформация проблематических суждений в ассерторические по сценарию: «если нечто нехорошее может произойти, то оно в реальности уже произошло и успешно скрывается от непосвященных масс». В результате мрачные страхи перед наступлением зловещих апокалиптических событий обретают статус онтологического факта, доступного описанию и изучению конспирологов, хотя и исключительно в пространстве создаваемой ими дискурсивной квазирациональности — «существенным признаком апокалиптики является также постоянно подчеркиваемое утверждение о принципиальной недоступности соответствующих знаний обычным познавательным практикам»15.
Данная черта характерна для конспирологического мифа как такового: в качестве неожиданной иллюстрации можно привести оригинальное наблюдение авторов аналитических материалов, посвященных критике мифологических интерпретаций ранее упомянутой трагедии 1959 г., в результате которой на Урале погибла группа студентов-лыжников. Эта история стала своего рода катализатором конспирологического мифотворчества, в результате появились «версии», объясняющие событие заговором КГБ, военной разведки, тайными испытаниями сверхсекретного оружия, засекреченным ядерным взрывом, вмешательством ЦРУ, воздействием инопланетных и «тайных оккультных» цивилизаций, при этом актуализируются мифологемы великой тайны: «все дело было засекречено», «дело было на личном контроле Н. С. Хрущева». Анализируя последнюю мифологему, анонимный автор аналитики весьма точно и при этом иронично
14 Царь Николай Второй Своей смертью удовлетворил Правде Божией за грех отречения Народа Русского от своего Богопомазанника. URL: http://www.ic-xc-nika.ru/texts/2009/jul/ n528.html (дата обращения: 17.03.2019)
15 Пигалев А. И. Постмодернистская апокалиптика как упреждающее обновление циви-лизационного проекта // Вопросы философии. 2011. № 5. С. 31.
описывает ее логическую структуру: «Мог ли Хрущев вмешаться в дело дятлов-цев? Мог. А раз мог, значит, так и было»16.
Трансформация проблематических суждений в ассерторические усиливает иллокутивную силу элементов дискурса, поскольку позволяет сопоставлять оценочные и модальные значения семиотических структур в рамках одного текста. В результате дискурсные структуры с оценочным значением обретают статус ассерторического суждения: «тайна беззакония» (конспирологическо-апокалиптический аналог «плохого») интерпретируется как онтологическая реальность нашего времени, невидимо присутствующая в привычных социальных институтах: «ООН — коллективный антихрист», «Евросоюз — антихрист» и т. д.
Кроме того, алетическая модальность способствует тому, что суждения, основанные на предположении/вере, в конспирологическом дискурсе трансформируются в суждения, выражающие прочно обоснованное знание, например: «Еще в 1905 году еврейский кагал приговорил Царя Николая II к смерти» или «В Екатеринбург прибыл хасидский раввин (еврей с черной как смоль бородой в черной одежде). Этого человека видели многие (в реальности не видел никто. — А. п.). Именно он совершил ритуал изуверского убийства»17. Ясно, что информативность данных высказываний не является ключевым компонентом их прагматики, для последней более значима коммуникативная направленность на сплочение группы единоверцев, объединенных знанием «великой тайны», отвергаемой непосвященными, владением своего рода эзотерическим ключом к постижению истории. Обращение к авторитетным оценкам должно обосновывать достоверность высказывания, даже если таким авторитетом является. «русский ветеринар». «Если взглянуть на ритуальное убийство святого Царя Николая с Семьей глазами русского ветеринара, который видел ритуальный забой скота евреями-талмудистам18, то можно утверждать: "Не сомневаюсь в том, что в том и другом случае ритуала (над Андрюшей19 и над Царем с Семьей) есть свои особенности, которые я объясняю себе тем, что жидами-каббалистами над Царем совершен был еще более сложный ритуал, в лице Его была принесена еще более сложная жертва, над Ним была совершена уникальнейшая черная месса20, единственная в своем роде. Она должна была обеспечить мировой закулисе мировое господство, но торжество их привело к провалу и поражению, а скоро и поголовному истреблению! Совершенный ритуал над Андрюшей Ющинским был более элементарной и простой жертвой, — нечто вроде нашей обыкновенной литургии, проскомидии"»21. В итоге модальной трансформации предмет предположительного утверждения трансформируется в непреложную истину,
16 На личном контроле Хрущева. Ч. II. // Первый информационно-завлекательный дят-ловский единый центр // perdyat.livejournal.com/ (дата обращения: 17.03.2019).
17 Расстрел царской семьи — ритуальное убийство // Русский монархист //www.ruskmir. m/2012/07/rasstrel-carskoj-semi-%E2%80%93-ritualnoe-ubijstvo/ (дата обращения: 17.03.2019).
18 Интересно, где и при каких условиях? — А. П.
19 Подразумевается дело Бейлиса.
20 Любопытная оговорка: каким образом евреи-талмудисты могут совершать «черную мессу», относящуюся к квазихристианской, но не иудейской ритуалосфере?
21 Ритуальное убийство святой царской семьи // ruguard.ru/forum/index.php/topic, 532.0^^ (дата обращения: 17.03.2019).
сомнение в которой будет расцениваться как предосудительное и враждебное действие.
Конспирологический дискурс обладает способностью самопродуцирования — все, так или иначе соприкасающееся с изначальной «тайной», воспринимают ее гносеологические черты; естественным образом «борьба с тайнами» приводит к продуцированию «текстов для посвященных», верящих в наличие этих исходных тайн. В итоге возникает герменевтический круг — чем больше подобная «тайна» разоблачается, тем явственнее за ее горизонтом угадывается еще большая, «более таинственная тайна». Конспирологический статус подобных текстов поэтому является двойственным — с одной стороны, их открытое распространение в интернете как бы свидетельствует в пользу их экзотеричности, но при этом данные тексты априорно не ориентированы на массового читателя. Борцы с силами заговорщиков как бы стараются «разоблачить» последних, но при этом сохранить собственный статус «посвященных», противопоставленных массе «непосвященных», профанов, некритично довольствующихся официальными объяснениями. Упомянутые тексты предполагают поэтому особую читательскую аудиторию маргиналов, не только разделяющую изначальные конспи-рологические предпосылки и противопоставляющую себя религиозному мейн-стриму, но и верящую в собственную элитарность.
Деонтическая модальность элементов конспирологического мифа реализуется прежде всего в высказываниях, прагматика которых может быть как «сплочение для борьбы». При этом в зависимости от представленной в дискурсе определенной точки зрения — позиции, с которой себя соотносит автор в момент продуцирования текста, сплочение для борьбы может «менять полярность» — иногда для усиления иллокутивности автор описывает поведение «врагов», приводит высказывания их «авторитетов», призывающих к борьбе за господство, уничтожение христианства и монархии, свои «демонические идеалы». Например, обильное цитирование знаменитых «Протоколов сионских мудрецов» является показательным — авторы конспирологических текстов используют чередование точек зрения для усиления общей иллокутивности: формирования у читателя ощущения полной достоверности информации и устойчивой эмоциональной реакции — возмущения, гнева, отвращения к «врагам».
Однако в большинстве случаев имеет место простая, линейная императивность, незатейливо призывающая к борьбе и противостоянию с «армиями заговорщиков» в духе пропаганды военного времени.
«Конспирологическая полярность»
С феноменом деонтической модальности конспирологических построений связано явление, которое мы условно обозначим как «конспирологическая полярность». Как уже было выше отмечено, в конспирологическом мифе маргинальных православных сообществ иногда присутствуют представления о двух конспирологических процессах, преследующих диаметрально противоположные цели и находящихся поэтому в условиях тайной войны, невидимой и непонятной массе непосвященных. Обозначим этот процесс как формирование ква-
зиконкурентной дискурсной среды: адепты верят в существование «заговора» и полагают свои коммуникативные группы находящимися в конкурентных отношениях с заговорщиками. На содержательном уровне это может проявляться, например, как вера в то, что агентам «антихристианского заговора» действенно противостоят (противостояли) «тайные христиане» из числа высшего советского партийного руководства, прежде всего И. В. Сталин22, осуществляющий под маской атеиста и революционера сакральную миссию легитимации власти и обеспечения ее преемственности (Сталин — «заместитель императора» и «предтеча грядущего царя»), защиты святой Руси и, опосредованно, христианской цивилизации. Поэтому исторический Сталин в итоге трансформируется в «Сталина мифологического» — не просто противника «жидовской революции»23, но даже в своего рода выразителя и транслятора монархической идеологии: Сталин — «железный император». Интересно, что эпитет «железный» в контексте данной метафоры обладает известной семиотической амбивалентностью: с одной стороны, он указывает на мощь и силу, апеллирует к милитаристскому дискурсу, а с другой — на некоторую «неподлинность», традиционно достоинство царской власти семиотизируется благородными металлами, прежде всего золотом.
Благодаря механизмам семиотизации конспирологический миф способствует включению мифологемы «святой Сталин» в монархический и — путем аллегорических параллелей с новозаветным сюжетом об убиении младенцев Иродом — квази-новозаветный дискурс. В конспирологическом дискурсе знаменитое «дело врачей» трактуется как совокупность событий, «когда, по наущению диа-вола, слуги грядущего антихриста (и пошедшие у них на поводу предатели-иуды) в "белых халатах" (т. е. медицинские работники) в России убивали или сильно повреждали здоровье новорожденных младенцев мужеского пола. Так они думали убить грядущего Русского Царя. Но. эта попытка не удалась — Господь руками Иосифа Виссарионовича Сталина пресек осуществление этого замысла: часть этих "врачей"-людоедов в "белых халатах" — упрятали за решетку, часть по заслугам "поставили к стенке", остальные были вынуждены скрывать свою волчью натуру под прикрытием "белых халатов"»24. Следует отметить, что мифологемы обоих конспирологических процессов — заговора закулисы и невидимой непосвященным «тайной борьбы» с нею И. В. Сталина — иногда присутствуют в рамках единого нарратива, строго говоря, мифологема «святой Сталин» является вторичной и производной от мифологемы тайного заговора закулисы, вне ее
22 Условно определим данный сюжет как мифологему «святой Сталин». В контексте российской политической истории утверждение о «святости» Сталина обязательно конспироло-гично, поскольку традиционные агиологические критерии святости очевидно несовместимы с образом атеиста и революционера. Следовательно, включение Сталина в агиологическое пространство неизменно предполагает апелляцию к мифологемам «маскировки» и «тайны», сродни военной хитрости.
23 Антисемитизм И. В. Сталина серьезно обсуждался даже лояльными советской власти политиками ^м.: Квакин А. В. Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920— 1930-х годов в поиске Третьего пути. М., 2006. С. 224-225).
24 Александров М. Чем Иосиф Виссарионович Сталин заслужил вечную память русского богоизбранного народа / /www.ic-xc-nika.ru/texts/2009/dec/n625.html (дата обращения: 17.03.2019).
контекста она теряет смысл. Последняя фиксируется в маргиналиях отечественного идеодискурса задолго до революции (жидо-масонский миф, развиваемый еще царской охранкой) и наследуется современными православными радикалами с минимальными семантическими трансформациями.
Возникновение мифологемы «святой Сталин» представляется результатом взаимодействия в рамках единого дискурсного пространства конспирологиче-ского мифа, героического мифа и ностальгического мифа, причем именно кон-спирологические мифологемы оказываются интегративными.
На основании проведенного исследования можно сделать вывод, что в результате семиотических процессов происходят трансформации не только смысловых элементов конспирологического дискурса, но и их модальностей, что влияет на прагматику и иллокутивную силу текстов. Таким образом, формируются новые мифологемы, которые облегчают процессы адаптации концептов конспирологи-ческого мифа к идеологическим установкам реципиента (например, «православный сталинизм»), что влияет на популярность конспирологической мифологии.
Формирование квазиконкурентных дискурсивных пространств и развитие конспирологической полярности позволяет конспирологическому мифу приспосабливаться к меняющемуся коммуникативному контексту. Насколько данные процессы ограничены пространством «маргинальной религиозности» или же аналогичное явление характерно и для канонического православия — вопрос, требующий особого рассмотрения.
Ключевые слова: семиотика религии, модальности, конспирология, эсхатология, маргинальная религиозность, семиотический дрейф, квазирациональность.
Список литературы и источников
Александров М. Чем Иосиф Виссарионович Сталин заслужил вечную память русского богоизбранного народа? Ресурс: http://www.ic-xc-nika.ru/texts/2009/dec/n625.html (дата обращения: 17.03.2019). Воронцов А. В., Головушкин Д. А., Прилуцкий А. М. Социосемиотическая специфика современного мифа об Иване Грозном // Социологические исследования. 2017. № 8. С. 12-19.
Головушкин Д. А. Обновленчество и старообрядчество: антитеза или объединяющая парадигма? // Известия Иркутского государственного университета. Сер.: Политология. Религиоведение. 2013. № 2(11). Ч. 1. С. 288-294. «Како веруеши?» Сталин и религия // Ресурс: http://www.dal.by/news/2/03-04-14-39/
(дата обращения: 17.03.2019) Квакин А. В. Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930-х годов в
поиске Третьего пути. М.: Центрполиграф, 2006. С. 224-225. Лебедев В. Ю., Прилуцкий А. М., Светлов Р. В. К вопросу о культе "св. Григория Нового" (Г. Е. Распутина) в маргинальном православии // Вестник славянских культур. 2018. Т. 47. С. 27-39.
На личном контроле Хрущева. Ч. II. // Первый информационно-завлекательный дятлов-ский единый центр. Ресурс: http://perdyat.livejournal.com/ (дата обращения 17.03.2019) Особая важность монархии. Самый оклеветанный русский царь — Иван Грозный. Важность построения в России — Православного государства. Ресурс: // http://www. logoslovo.ru/forum/all/topic_11576_16/ (дата обращения: 17.03.2019)
Панченко А. А. Компьютер по имени Зверь: эсхатология и конспирология в современных религиозных культурах // Антропологический форум. 2015. № 27. С. 122—141.
Пигалев А. И. Постмодернистская апокалиптика как упреждающее обновление цивили-зационного проекта // Вопросы философии. 2011. № 5. С. 30—40.
Пигалев А. И. Эзотерическая метаистория между секретностью и разоблачением иллюзорности реальности // Вопросы философии. 2013. № 9. С. 63—74.
Пророчества и изречения о последних временах. URL: https://3rm.info/publications/7359-prorochestva-i-izrecheniya-o-poslednix-vremenax.html (дата обращения: 17.03.2019)
Расстрел царской семьи — ритуальное убийство // Русский монархист. URL://www. ruskmir.ru/2012/07/rasstrel-carskoj-semi-%E2%80%93-ritualnoe-ubij stvo/ (дата обращения: 17.03.2019)
Ритуальное убийство святой царской семьи // ruguard.ru/forum/index.php/topic,532.0.html (дата обращения: 17.03.2019)
Розин В. М. Конспирологический дискурс — ценностный императив современной культуры // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2016. № 1 (69). С. 65-72.
Слесарева Д. О. Генезис конспирологического романа // Историческая и социально-образовательная мысль. 2013. № 6. С. 192-196.
Царь Николай Второй Своей смертью удовлетворил Правде Божией за грех отречения Народа Русского от своего Богопомазанника. URL: http://www.ic-xc-nika.ru/texts/2009/ jul/n528.html (дата обращения: 17.03.2019)
Шапинская Е. Н. Образ другого в текстах культуры: политика репрезентации (начало) // Знание. Понимание. Умение. 2009. № 3. С. 51-56.
Levi-Strauss C. Structural Anthropology. N. Y., 2008.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta.
Seriia I: Bogoslovie. Filosofiia. Religiovedenie.
2019. Vol. 82. P. 94-107
DOI: 10.15382/sturI201982.94-107
Alexander Prilutsky, Doctor of Sciences in Philosophy, Professor,
Russian State Pedagogical University, 48 Naberezhnaya reki Moiki, 191186, St. Petersburg, Russian Federation [email protected] ORCID: 0000-0002-7013-9935
Semiotics of Modalities of the Present-Day Conspirological Myth in Discourses of Marginal Orthodoxy
A. Prilutskii
Abstract: This article studies the modal structures of the present-day conspirological mythology which is popular across the followers of marginal Orthodox subcultures of the rightist-monarchist type. The object ofthe study is elements ofthe relevant discourse that possess a modal sense. The sources of the study are original texts of varying genres, pseudo-hagiographic, pseudo-prophetic, those rendering utterances of various
spiritual leaders, etc. Methods of structural and semiotic analysis of religious texts make up the methodology of the study. In the initial section, the article analyses the semiotic specificity of the modern conspirological myth and substantiates the claim that the elemental components of the modern conspirological eschatology have a mythological character. The article provides grounds for understanding the conspirological myth as an integrated system of mythological narratives which interpret socio-historical processes and phenomena as a result of determined action of powerful forces that carefully conceal their existence and any relationship with these phenomena and processes. Conspirological narratives shape the space of quasi-rationality, in which complicated cause-effect links are being founded by predetermined conspirological basic ideas that cannot be verified. After this, the article examines the semiotic function of the prophetic modality, which is related to processes of semitic drift and allows one to interpret metaphors as symbols, and vice versa. The semiotic drift, typical of religious semiosis overall, plays a special role in the discourses of the conspirological myth, making it possible to implement hermeneutic tools of the apology of the followers: initially unclear semiotic status of the concepts allows one to interpret them as "poetic metaphors" when necessary. Analysis of aletheian modality being developed by the utterances that belong to conspirological narratives of the marginal religiosity allows one to draw the conclusion that in the result of unfolding semitic structures of mythological contraceptions a tranfiguration of problematicised utterances into assertoristic ones is taking place: "if something filthy may happen, it has already happened and is being successfully concealed". Deontic modality of the elements of the conspirological myth is primarily realised in utterances, the pragmatics of which may be worded as "uniting for struggle". The final section of this study makes a conclusion about "conspirological polarity".
Keywords: semiotics of religion, modality, conspiracy, eschatology, marginal religiosity,
semiotic drift, quasi-rationality.
References
Golovushkin D. (2013) "Obnovlenchestvo i staroobriadchestvo: antiteza ili ob»ediniaiushchaia paradigma?" [Renovationism and Old Believers' Faith: Antithesis or Uniting Paradigm?]. Izvestiia Irkutskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriia: Politologiia. Religiovedenie, vol. 2 (11), pp. 288-294 (in Russian).
Kvakin A. (2006) Mezhdu belymi i krasnymi. Russkaia intelligentsiia 1920—1930 godov v poiske Tret'ego puti [Between the White and the Red. Russian Intelligentsia of the 1920s-1930s in Search of the Third Way]. Moscow (in Russian).
Lebedev V., Prilutskii A., Svetlov R. (2018) "K voprosu o kul'te «sv. Grigoriia Novogo» (G. E. Rasputina) v marginal'nom pravoslavii" [On the Cult of "st. Gregory the New" (G. Rasputin) in the Marginal Orthodoxy]. Vestnikslavianskikh kul'tur, vol. 47, pp. 27-39 (in Russian).
Levi-Strauss C. (2008) Structural Anthropology. New York.
Panchenko A. (2015) "Komp'iuter po imeni Zver': eskhatologiia i konspirologiia v sovremennykh religioznykh kul'turakh" [Computer Named Beast: Eschatology and Conspirology in Modern Religious Cultures]. Antropologicheskii forum, vol. 27, pp. 122-141 (in Russian).
Pigalev A. (2011) "Postmodernistskaia apokaliptika kak uprezhdaiushchee obnovlenie tsivilizat-sionnogo proekta" [Postmodernist Apocalyptic as a Proactive Update of the Civilisation Project]. Voprosy filosofii, vol. 5, pp. 30-40 (in Russian).
Pigalev A. (2013) "Ezotericheskaia metaistoriia mezhdu sekretnost'iu i razoblacheniem illiuzor-nosti real'nosti" [Esoteric Metahistory between Secrecy and Exposing of Illusiveness of Reality]. Voprosy filosofii, vol. 9, pp. 63-74 (in Russian).
Rozin V. (2016) "Konspirologicheskii diskurs — tsennostnyi imperativ sovremennoi kul'tury" [Discourse of Conspiracy as a Value Imperative of Modern Culture]. Vestnik Moskovskogo go-sudarstvennogo universiteta kul'tury i iskusstv, vol. 1 (69), pp. 65—72 (in Russian).
Slesareva D. (2013) "Genezis konspirologicheskogo romana" [Genesis of Conspirological Novel]. Istoricheskaia i sotsial'no-obrazovatel'naia mysl', vol. 6, pp. 192—196 (in Russian).
Shapinskaia E. (2009) "Obraz drugogo v tekstakh kul'tury: politika reprezentatsii (nachalo)" [The Image of the Other in Texts of Culture: the Policy of Representation (Beginning)]. Znanie. Ponimanie. Umenie, vol. 3, pp. 51—56 (in Russian).
Vorontsov A, Golovushkin D., Prilutskii A. (2017) "Sotsiosemioticheskaia spetsifika sovremen-nogo mifa ob Ivane Groznom" [Social and Semiotic Specificity of the Modern Cult of Ivan the Terrible]. Sotsiologicheskie issledovaniia, vol. 8, pp. 12—19 (in Russian).
