CC BY
65
УДК: 236.9
А. М. Прилуцкий'
СЕМИО-ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ДИСКУРСОВ СТРАХА СОВРЕМЕННОЙ МАРГИНАЛЬНОЙ
РЕЛИГИОЗНОСТИ
В силу выраженной эмотивности и иллокутивности дискурсы страха оказывают серьезное воздействие на динамику религиозных и социальных процессов. Эсхатологическое напряжение порождает страх перед будущим и провоцирует различные формы аддиктивного поведения. Данная статья посвящена анализу специфики семи-озиса дискурсов страха в маргинальных формах современного русского православия. В связи с этим рассмотрены основные герменевтические паттерны дискурсов страха и их семиотическое содержание.
Ключевые слова: семиотика, символ, религиозный страх, эсхатология, конспи-рология.
Alex.M. Prilutskii
SEMIOTIC AND HERMENEUTICAL SPECIFICS OF THE DISCOURSE OF FEAR AT MODERN MARGINAL RELIGIOUSITY
By virtue of severe emotive and illocutionary the discourses of fear having a serious impact on the dynamics of religious and social processes. The eschatological tension generates fear of the future and provokes various forms of addictive behavior. This article analyzes the specifics of semiosis of the discourses of fear in a marginal forms of modern Russian Orthodoxy. In this regard, identified and analyzed the basic patterns of hermeneutical discourse of fear and corresponding semiotic content. The author shows that the discourse of fear in the majority of cases related to the mythological form of religiosity.
Keywords: semiotics, symbol, religious fear, eschatology, conspiracy theories.
Так называемая натуралистическая гипотеза, объясняющая происхождение религии чувством страха первобытного человека перед могущественными и непонятными для него силами природы, породила значительную литературу: в общем-то не оригинальное утверждение Ленина, что «страх создал богов»,
* Прилуцкий Александр Михайлович, доктор философских наук, Русская христианская гуманитарная академия.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 1
185
кочевало по страницам различных советских атеистических изданий [5, с. 259]. С различных мировоззренческих позиций специфику религиозного страха анализировали теологи, философы и религиоведы различных школ и направлений, одно перечисление имен заняло бы весь объем этой статьи. Не касаясь всей полноты предметного поля данной проблемы, сформулирую задачу данного исследования более скромно, а именно как попытку выявить структуру дискурса страха в современной религиозности, выпадающей из традиционного российского христианского мейнстрима, но не порывающей с базовыми христианскими концептами. В связи с этим необходимо определить:
— предмет страха (т. е. то, чего именно боятся);
— модальность высказываний, соотносящихся с дискурсом страха;
— особенности семиозиса дискурса страха в современной маргинальной религиозности христианского паттерна, ориентированного на установки православного радикального фундаментализма (далее — «маргинальная религиозность»). Как нам представляется, для выявления дискурсной специфики религиозно-мотивированного страха хорошо подходит комбинирование методов семиотического анализа и анализа модальности высказываний, что вполне соответствует современным установкам семиотики религии.
Теологическое понимание страха Божия как осознание человеком собственного несовершенства и боязнь оскорбить Бога своей греховностью, т. е. страх онтологический, равно как страхи, восходящие к осознанию человеком последствий нарушения религиозных норм и предписаний, т. е. имеющие своим основанием религиозную мораль, в данном исследовании рассматриваться не будут. Мы ограничимся анализом дискурсов религиозных страхов, порожденных особой герменевтикой концептуализации процессуальности истории при помощи религиозных концептов.
В любом случае понятие «дискурс страха» требует уточнений. В соответствии со сказанным выше под дискурсом страха в данной статье мы будем понимать трансляцию языковыми способами эмоционального состояния тревоги, страха, обусловленных специфической религиозной интерпретацией процессов и реалий современной жизни. Таким образом, дискурсы религиозного страха порождаются особыми герменевтическими механизмами, позволяющими интерпретировать различные реальные (и мнимые, вымышленные) события как обладающие мрачными и пугающими религиозными смыслами.
Контент-анализ публикаций в интернете позволяет сделать предварительный вывод о том, что религиозно мотивтрованный страх (в рассматриваемых нами проявлениях) обусловлен действием герменевтических механизмов эсхатологической интерпретации элементов современного идеодискурса. При этом можно выделить несколько герменевтических паттернов, кочующих из одной публикации в другую.
Конспирологический паттерн
Конспирологический паттерн, позволяющий совместить конспирологиче-ские и собственно эсхатологические концепты за счет привнесения в политическую конспирологию своеобразной демонологической перспективы, активно
воспроизводятся в среде маргинальной религиозности. Принципиальная
комплиментарность мифологем политической конспирологии и оккультного эзотеризма позволяет формировать сложные семиотические системы, в которых одни и те же элементы оказываются способными совмещать и выражать как конспирологические, так и собственно оккультные смыслы. Таким образом, тайный заговор могущественных сил оказывается направленным не на решение преимущественно рациональных задач из области экономики или геополитики, но становится зловещим предшественником и одновременно инструментом грядущего антихриста и сопряженных с ним мрачных предсказаний Откровения апостола Иоанна Богослова. В итоге формируются оккульно-конспи-рологические мифологемы, отличительными свойствами которых являются:
— наличие утверждений о существовании тайного, разветвленного и могущественного сообщества заговорщиков;
— наличие утверждений о направленности действий данного сообщества против христианства как такового и церкви в частности;
— трансляция апокалипсической символики в конспирологический дискурс, причем инструментом подобной трансляции становится, как правило, метафоризация. В результате этого формируются семиотические системы высоких уровней, позволяющие устанавливать метафорческие ассоциации между символами апокалипсиса и элементами конспирологического идеоди-скурса. Таким были сформированы мифологемы «папа римский — антихрист», «евросоюз — зверь из бездны», «восьмой генсек ООН — антихрист», и т. п.
В наиболее полном виде конспирологический паттерн включает в себя все три вышеперечисленные тезиса. Используя современные положения семиотики — теорию семиотического дрейфа, мы можем смоделировать процесс семиотизации следующим образом.
Полюсами семиотического дрейфа в данном случае будут метафора и символ.
Метафора (объект А только по нескольким признакам похож на демонический объект В, но не является его реальной или символической проекцией).
Символ (объект А является символической проекцией демонического объекта В и его онтологическим осуществлением).
По мере дрейфа от метафоры к символу усиливается эсхатологическое напряжение семиосферы, это способствует новейшему мифотворчеству, развитию новых интерпретаций имеющихся мифологем, что сразу приводит к возникновению и новых мифологических дискурсов. Обратное направление дрейфа приводит к понижению эсхатологического напряжения. Сам факт наличия семиотического дрейфа обуславливает устойчивость данных семиотических систем и их потенциальную комплиментарность различным теологическим системам, которые в итоге становятся не более чем семиогерменевтическим контекстом, в котором происходит указанный дрейф. Но сам по себе этот контекст оказывается продуктивным инструментом вторичной семиотизации и модификации мифологемы в новых условиях. Так, именно благодаря этому, кровавый навет был легко перенесен с иудеев на христиан, а потом, в контексте христианского мира — снова обращен (перенесен) на иудеев. Обращение к концепции семотического дрейфа, активно разрабатываемой современными
семиотиками, позволяет сделать вывод о семиотической амбивалентности элементов конспирологического семиозиса, что и объясняет устойчивость последнего.
Конспирологический дискурс всегда предполагает наличие высказываний, развивающих профетическую модальность: он требует наличия герменевтического ключа в виде некоего откровения, разоблачающего заговорщиков. Поэтому в этой среде популярны апелляции к неким прозорливым старцам, тайным пророкам, т. д. и т. п., что является герменевтическим условием существования конспирологического дискурса: последний формируется именно тогда, когда некая «тайна» претерпевает «раскрытие», «разоблачение».
Паттерны урбанофобии
В дискурсах страха современной маргинальной религиозности отчетливо представлен урбанофобский паттерн, обусловленный демонизацией города, городской культуры и социума. Страх перед городом является отличительной чертой традиционной аграрной культуры. В истории отечественной культуры страх перед городом и неприятие соответствующих этических и эстетических ценностей связано с социальной и религиозно-культурологической реакцией аграрного населения страны на петровские реформы, направленные на создание регулярного государства, в которые оно было (зачастую насильно) вовлечено. Протест против петровских преобразований формировал особую эсхатологическую мифологию, в которой символические атрибуты городской культуры обретали мрачное, зловещее значение знаков приближения конца мира. Не случайно, что именно вокруг новой столицы Санкт-Петербурга, излюбленного города Петра Великого, предмета его гордости, в народной культуре создается целая эсхатологическая мифология: город антихриста, город-призрак, город, обреченный на затопление в конце времени и т. д. В Европе преодоление провинциализма началось уже в Средние века, как это доказывает У. Эко в работе «Эволюция средневековой эстетики». В истории отечественной культуры силой, противостоящей провинциализму, стала имперская политика, проводимая императорами начиная с Петра I, эти же цели отчасти преследовали коллективизация и индустриализация периода сталинского правления страной.
Не случайно феномен радикального монашества — отшельничества связан именно с выходом за пределы городской культуры, которая априорно соотносилась если не со всеми пороками и грехами, то, как минимум, с душевредной суетой. И если Иерусалим-град стал мистическим символом новой, преображенной жизни (апокалипсический образ Нового Иерусалима), в сиюминутной «земной» реальности онтологической реализацией мифологемы «город» стал ветхозаветный Вавилон — символ высокомерной гордости, алчности, разврата и кровавых языческих культов.
Технофобские паттерны
Технофобия, т. е. страх перед современными технологиями, отчетливо представлена в современном идеодискурсе не менее отчетливо. Интуитивное ощущение того, что человек вынужденно отрекается от самого себя, если он
становится деталью глобальной технической машины [9, с. 681], оказывается исключительно плодотворным в плане конструирования дискурсов: «...этот параноидальный стиль интерпретации. символических систем современного общества, несомненно, можно назвать непреднамеренной эсхатологической аффектацией, но эти визионерские подозрения тем не менее складываются в определенную творческую силу» [4, с. 196]. Стоит отметить очевидную параллель между «техногенным отречением» человека от своей онтологической сущности (речь, разумеется, идет об образе и подобии Божием) и русским са-мозванчеством: самозванец, выдающий себя за царя или наследника престола, тем самым отрекается от своего имени и ангела-хранителя, поэтому в основе самозванчества видели демонические инспирации, а анафема на самозванцев воспринималась народным сознанием именно в этом контексте.
Явление технофобии, известное уже в Средневековье, сегодня поддерживается рядом факторов; среди причин технофобии обычно указывают на существующие в индустриальном и постиндустриальном обществе стереотипы, согласно которым технологии:
— расшатывают и разрушают традиционную культуру,
— провоцируют социальный и экологический кризис,
— порабощают человека, лишают его личностной свободы,
— провоцируют техногенные катастрофы,
— используются для разработки оружия массового поражения [3, с. 131].
Контент-анализ текстов, в которых представлены идеологемы религиозной
технофобии, позволяет нам сделать предположение о том, что основным для понимания сущности этого явления оказывается первое из вышеперечисленных положений, все прочие — производнымие от него. При этом наиболее отчетливо выраженный в религиозном дискурсе страх перед техногенным порабощением тоже не является первопричиной технофобии как таковой. Он коренится в онтологических установках традиционной культуры, противопоставляющих традиционное христианское общество грядущему апокалипсическому «царству антихриста», характеризующемуся тотальной несвободой, символическим изображением которой стало знаменитое апокалипсическое «число зверя». Очевидно, что на глубинных уровнях семиозиса страх перед «технологиями будущего» является одной из модальностей эсхатологического страха, а всякая модернизация в рамках данной герменевтической ситуации может быть проинтерпретирована как начавшаяся институционализация нового порядка, соотносящегося с антихристом.
Поэтому царство антихриста зачастую изображается как результат замены традиционного общества неким модернистским конструктом: «Основная задача служителей грядущего антихриста состоит в том, чтобы разрушить старый мир со всеми его представлениями и «предрассудками», с тем чтобы построить на его месте новый мир, способный принять своего приближающегося «нового господина» [10]. Акцент на «новизну» этого «мира» делается неслучайно: таким образом бинарная оппозиция «традиционный мир» — «модернизм» оказывается вовлеченной в глобальную оппозицию «царство Бога» — «царство антихриста», характерную для мифологического мировосприятия, а сам «модернизм» метафорически соотносится с семантическим полем «антихрист»,
интегральной модальностью которого является модальность страха. В результате выстраивается ассоциативная цепочка «современные технологии» — «модернизм» — «разрушение традиционного мира» — «новое царство антихриста», порождающая новые эсхатологические мифологемы и дискурсы. Используя теорию семиотического дрейфа, мы можем определить следующие полюсы дрейфа:
— Метафорический. Современные технологии лишь метафорически соотносятся с царством антихриста, но не совпадают с ними онтологически. В этом случае, утверждение, что «штрих-код» есть «печать антихриста» воспринимается не более, чем указание на потенциальную духовную вредность данной информтехнологии. Но при этом очевидно, что эти понятия не тождественны, а последствия их использования не равнозначны.
— Символический. Утверждение о том, что современные технологии соотносятся с царством антихриста, предполагает, что именно через них происходит онтологическое и экзистенциальное выражение эсхатологических концептов, их онтологический символизм становится исторической реальностью.
Усилению эсхатологической экзальтации соответствует дрейф к символическому полюсу, и наоборот, в условиях относительного «эсхатологического затишья» актуальной становится интерпретация эсхатологических концептов как метафор.
Вакцинофобия и иные формы медицинских фобий
Страх перед медицинскими технологиями, прежде всего прививками и вакцинацией, совершенно не обязательно имеет религиозное происхождение. Эксперты в области безопасности медицинских технологий и продукции выделяют несколько предпосылок современной вакцинофобии, которые в принципе не соотносятся с вопросами религиозной веры. Это, во-первых, общее изменение эпидемической ситуации, в результате которого «люди перестали воспринимать риск инфекционной болезни, от которой надо делать прививку, как риск реальной болезни», а соответственно «опасная инфекция воспринимается как миф», во-вторых, низкая медицинская компетентность населения, большинство которого не имеет представлений о действии вакцин на организм человека, и, в-третьих, «обилие информации о поствакцинальных осложнениях, что объясняется тем, что во всем мире такие осложнения отслеживаются гораздо более тщательно, чем побочные эффекты после применения других медицинских препаратов» [2].
В религиозном и парарелигиозном дискурсе страх перед прививками обретает эсхатологические коннотации и значения, в которых медицинские технологии или соотносятся с мифологическими паттернами по типу демонического «заговора врачей», или выступают как инструмент построения «нового мирового порядка», сопоставимого с царством антихриста. В обоих случаях дискурсы эсхатологической вакцинофобии развиваются в рамках конспироло-гического нарратива. В первом случае «заговор врачей» интерпретируется как тайный сговор могущественных медицинских и фармацевтических структур, направленный на получение огромной прибыли, тотальный контроль над сознанием людей, внедрение в их тела ЧИПов, необходимых для контроля над
передвижением, и вообще — поведением человека. Эти мрачные и пугающие цели не являются самоценными, они получают объяснение в контексте эсхатологической мифологии как инструмент, облегчающий приход антихриста к глобальному контролю над всемирной социосферой.
Другая модальность мифологемы раскрывается в своеобразной интерпретации знаменитого дела «врачей-вредителей» 1951-1953 гг. Согласно этой интерпретации, врачи-заговорщики, будучи агентами тайного общества каб-балистов, своими действиями преследовали явно демонические цели:
...это так называемое «дело врачей», когда, по наущению диавола, слуги грядущего антихриста (и пошедшие у них на поводу предатели-иуды) в «белых халатах» (т. е. медицинские работники), в России убивали или сильно повреждали здоровье новорожденных младенцев мужеского пола. Так они думали убить грядущего Русского Царя. Но. эта попытка не удалась — Господь руками Иосифа Виссарионовича Сталина пресек осуществление этого замысла: часть этих «врачей»-людоедов в «белых халатах» — упрятали за решетку, часть по заслугам «поставили к стенке», остальные были вынуждены скрывать свою волчью натуру под прикрытием «белых халатов» [1].
Таким образом «сталинский миф» включается в эсхатологический контекст и соотносится с пара-новозаветной конспирологией (см. евангельский рассказ об убийстве по приказу Ирода младенцев в Вифлееме: Мф. 2: 16).
Рассматривая медицинские технологии как инструмент построения нового порядка, т. е. царства антихриста, дискурсы маргинальной религиозности воспроизводят различные дискурсы страха, апеллирующие к мифологемам о:
— изобретении медиками несуществующих заболеваний, позволяющем не только привлекать в медицину огромные средства для борьбы с этими заболеваниями, но и медикаментозно отравлять здоровых людей под прикрытием борьбы с несуществующими болезнями (рак, СПИД и др.);
— сокрытии простых, дешевых, действенных и безопасных способов лечения, якобы хорошо известных «народной медицине»;
— сокрытии вредных последствий дорогостоящих способов лечения, которые в реальности разрушают духовное здоровье человека и подготавливают его к некритическому принятию власти антихриста.
Кроме того, популярны особые герменевтические приемы, позволяющие заявлять о раскрытии тайного, «духовного» смысл ГМО технологий, трансплантологии и др. Предполагается, что козни генетиков, врачей и фармацевтов не только преследуют корыстные интересы, но и, разрушая физическое и духовное здоровье людей, подготавливают пришествие антихриста.
Антиэкуменизм
Несмотря на то, что экуменическое движение в формате т. н. бюрократического экуменизма [8] (а именно с ним сопряжены основные страхи антэкуменистов) переживает кризис, антиэкуменические настроения продолжают активно культивироваться не только в пространстве маргинальной религиозности, но и в тех направлениях религиозной культуры, которые
непосредственно примыкают к религиозному мейнстриму. Интерпретируя
экуменическое движение как «всеересь» или «всерелигию» [6], антиэкуменисты тем самым активно формируют дискурсы страха, включая экуменическое движение в контекст массового отступления от веры, что в свою очередь является одним из апокалипсических знамений. Кроме того, используются механизмы конспирологического объяснения сущности экуменического движения как жидо-масонского антихристианского проекта. Таким образом, концептуально значимые элементы экуменического дискурса в пространстве семиосферы маргинальной религиозности становятся метафорами
— ереси,
— отступничества,
— антихристианского заговора таинственных могущественных сил,
— приближения прихода антихриста и сопряженных с ним социальных и иных бедствий.
Все это в совокупности формирует паранойяльный страх не только перед собственно экуменическими организациями и проводимыми ими мероприятиями, но и всем, что так или иначе с ними соотносится и взаимодействует. Поскольку все автокефальные православные церкви так или иначе участвуют в экуменическом движении (выход из ВСЦ Болгарской и Грузинской Церквей принципиально не изменил ситуацию), их главы объявляются «врагами православия» и агентами антихристианских сил.
С последним явлением, безусловно, связаны и фобии по поводу «грядущего» Восьмого вселенского собора, который в дискурсах маргинальной религиозности четко семантизируется как «собор антихристов»:
Сегодня под покровом тайны с активным участием руководства РПЦ во главе с Патриархом Кириллом готовится Восьмой Вселенский антихристов Собор, о котором наши православные старцы говорили, что на нем тайно или явно будет присутствовать антихрист, и что после этого Собора в Божественную Литургию, другие Таинства Церкви будут внесены такие изменения, после которых в храмы ходить будет уже нельзя [7].
Если в дискурсах Нового завета антихрист изображается как отдельный человек, «персона», в старообрядческих беспоповских получило распространение учение о т. н. духовном антихристе, то в дискурсах маргинальной религиозности сегодня существует представление о «политическом антихристе», вполне созвучное духу глобализации и постсекулярного общества. Данное явление требует особого рассмотрения.
В качестве предзнаменований пришествия антихриста в дискурсах маргинальной религиозности воспроизводятся достаточно стереотипные признаки всеобщей апостасии, однако говорить о какой-либо системе здесь не приходится. Тем не менее можно попытаться выделить доминантные признаки, являющиеся наиболее типичными:
— изменение текстов Символа веры, Отче наш и др. (Возможно, имеет место проявление травматической памяти последствий никоновских реформ, сильно травмировавших российскую духовную культуру),
— изменение церковного календаря и правил постов,
— изменение убранства храмов,
— активизация «колдунов»,
— активное использование электронных технологий, «чипирование»,
— «храмы будут восстановлены, но ходить в них будет нельзя»,
— апостасия архиереев и вообще священноначалия,
— Восьмой вселенский собор и расцвет экуменизма,
— стихийные бедствия и войны, «Китай нападет на Россию».
Мы видим, что перечисленные признаки в большинстве своем соотносятся не с теологической, но с мифологической формой религиозной культуры, что в целом позволяет сделать вывод о том, что рассмотренные дискурсы страха являются продуктом вторичного мифотворчества, а именно трансформации теологем в мифологические семиотические структуры, способные порождать тексты различного уровня, что полностью соответствует основным положениям концепции семитического дрейфа.
ЛИТЕРАТУРА
1. Александров М. Чем Иосиф Виссарионович Сталин заслужил вечную память русского богоизбранного народа? — URL: http://www.ic-xc-nika.ru/texts/2009/dec/n625. html (дата обращения: 22.03.2017).
2. Вакцинофобия в России. — URL: http://medportal.ru/mednovosti/ main/2013/04/29/011vaccine/ (дата обращения: 22.03.2017).
3. Горохов В. Ф. Техника как ценность культуры // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. — 2015. — № 10-15. — С. 127-132.
4. Дэвис Э. Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху. — Екатеринбург: Ультра. Культура, 2007. — 480 с.
5. Исторический материализм. — М.: Изд-во ВПШ и АОН при ЦК КПСС, 1963. — 350 с.
6. Нектарий (Яшунский), иеромонах. Краткая история священной борьбы старо-стильников Греции. — URL: http://www.portal-credo.ru/site/index.php?act=lib&id=131 (дата обращения: 22.03.2017).
7. Православные старцы о восьмом антихристовом соборе. — URL: http://www. odigitria.by/2015/08/04/pravoslavnye-starcy-o-vosmom-antixristovom-sobore-kogda-uzhe-nelzya-budet-xodit-v-xramy/ (дата обращения: 22.03.2017).
8. Прилуцкий А. М. Влияние экуменических организаций на религиозную ситуацию в северо-западном регионе// Регионология. — 2008. — № 1. — С. 181-190.
9. Спасова Н. Э., Васильева А. С. Технофобия в философии // Политематический сетевой электронный научный журнал Кубанского государственного аграрного университета. — 2016. — № 118. — С. 675-691.
10. Филимонов В. Построение царства антихриста как реальность нашего времени // Русская народная линия: информационно-аналитическая служба. — URL: http://ruskline. ru/analitika/2015/05/21/postroenie_carstva_antihrista_kak_realnost_nashego_vremeni/ (дата обращения: 22.03.2017).
