CC BY
66
было причин ее останавливать. Состояние, емко описанное выражением «война всех против всех» [3]. Стремление к доминированию постоянно подталкивало рода к конфликтам. Ведь только благодаря доминированию над своим окружением род мог беспрепятственно пользоваться ресурсами того региона, где он располагался. И учитывая столь антагонистическую вражду, такое доминирование, видимо, сводилось к полному уничтожению соседей.
Представим, что в этой ситуации столкнулись два рода примерно одинаковой силы. Каждый из них понимает, что, начнись война на уничтожение, погибнут оба рода либо победитель будет настолько ослаблен, что без труда будет уничтожен другими соседями. Ни один из родов не отступает, но ни один и не решается начать войну. Таким образом, оба рода оказываются в состоянии взаимной блокировки. Но стремление к доминированию от этого не исчезает, эта сила бурлит в глубине, и в конце концов должна найти другую форму своего выражения. И такой формой становится конкуренция не родов, а их ядер. В наиболее простом варианте - их правителей-вожаков. Скорее всего, первоначально в форме поединка. Вероятно, такая форма конкуренции была известна уже давно и выражалась в конкуренции между претендентами на роль правителя-вожака внутри рода. Но в случае родов имеет место уникальное явление - это прекращение безумной войны на уничтожение и переход к диалогу (если его так можно назвать). Что происходило после поединка, сказать сложно. Возможно, проигравший род признавал себе поверженным и покидал регион до момента, когда в нем появится новый правитель, и он вновь станет конкурентоспособным. Возможно, поверженный род предавался хаосу и при бегстве без труда уничтожался победителем. Это не столь важно, важно то, что возникла новая форма конкуренции родов, при которой в борьбу втягивался не весь род, а лишь его часть, что, несомненно, менее энергозат-ратно. Такое выделение части рода для решения специальной задачи вынуждало эту часть развиваться в этом направлении, приобретать все более специфичные функции и концентрировать их, освобождая остальную часть рода для решения других задач.
Видимо, с развитием жизни такая конкуренция правителей становилась все более интеллектуальной и бескровной, что, в конце концов, позволило появиться новому виду межродовых отношений - договору Правитель более сильного рода теперь мог влиять на правителей слабых родов, угрожая уничтожением либо, наоборот, гарантируя защиту, и принуждал эти рода становиться подконтрольной частью полиродового образования. Таким образом, сильные рода обрастали более слабыми и становились ядром крупных полиродовых образований, в полную меру используя столь выгодное положение. Повсеместное возникновение полиродовых образований становилось неизбежным по причине того, что возникни такое образование в одном месте, остальные рода не могли бы по раздельности ему противодействовать. Конечно, одних угроз или гарантий защиты не достаточно для образования устойчивой структуры. Ведь стоит пошатнуться центральному роду и союзники тут же могли превратиться во врагов. Но вновь включенные рода со временем, видимо, становились взаимозависимы с полиродовым образованием. К примеру, вследствие «заложничества» [1],[2].
Но наиболее интересны взаимоотношения правителей полиродовых образований между собой. Уничтожение, изгнание или порабощение полиродового образования теперь потребовало бы огромных сил и времени, что способствовало развитию взаимоотношений, применению хитрости, обмана или, напротив, заключению некоторых договоров о союзничестве против более сильных соседей.
Таким образом, формировалось некоторое устойчивое во времени пространство, в котором правители могли «силой слова», а не «силой оружия» (если это возможно) добиваться поставленных задач. Со временем это пространство дробилось на регионы, превращаясь в систему образований со своим ядром и периферией.
Разумеется, с усложнением жизни межправительственные образования приобретали все больший смысл и применялись для решения широкого круга проблем. Но их первоначальным и основным смыслом по сей день остается предоставление возможности входящим в них субъектам продолжать бороться за доминирование. В состоянии взаимного блокирования в других видах конкуренции. Блокирования, к примеру в наше время, вызванного наличием ядерного оружия.
Список литературы
1. Шалютин Б. С. Тезисы о природе закона и об эмерджентной эволюции
// Вестник Курганского университета. Серия «Гуманитарные науки». Вып. 4. 2008. С. 111-118.
2. Шалютин Б. С. «Grundpakt» вместо «grundnorm», или к вопросу об
основании юридического //Вестник Курганского университета. Серия «Гуманитарные науки». Вып. 2. 2006. С. 76-84.
3. Ницше Ф. Воля к власти: Опыт переоценки всех ценностей. М., 2007
4. Гоббс Т. Левиафан. М., 2001.
^ Маргарита Викторовна
"Ш&'ШЁ
СЕМАНТИКА ПРАВДЫ И ИСТИНЫ
Аннотация
В исторической ретроспективе прослежена динамика смыслового «насыщения» понятий «правда» и «истина».
Ключевые слова: правда, истина.
Интерпретации понятий «правда» и «истина» в богословии, философии, лингвистике и юриспруденции различны. В древнерусском понимании сложилось представление об одной правде и множестве условных истин, ибо полагалось, что правда от Бога, а истина - это нечто временное, как мир после первородного греха. Правда восходит к понятиям «обет», «обещание», «заповедь», «правило», «договор», «закон», «союз» и выступает носителем идеи божественного миропорядка, мироустройства, она важнее и онтологически исходнее, чем «то, что есть в наличности», чем реальный мир с царящей в нем неправдой. Правда ставилась выше истин окружающего мира, потому что она - «от Бога» (то есть от высшей истины), а действительность и истины - от сотворенного и падшего мира. Поэтому верующий христианин, признавая действительность (подразумеваем истину) тех или иных явлений, не должен мириться с ними, но должен следовать, вопреки соблазнам мира, путем правды.
Именно потому, что истина в древности в русском сознании использовалась прежде всего для обозначения того, что есть, а также для именования правильного знания о нем, она связывалась не только с единой Истиной, то есть с Богом, но и с данностью как таковой, «с тем, что
есть», пусть это «есть» и несовершенно, временно. В отличие от истины, правда рассматривалась, прежде всего, как Божья Правда, как Его закон-заповедь, следовательно, Правда была тождественна Закону, которому необходимо следовать человеку. Правда «чиста» и «священна», и она одна. Древнерусский человек ассоциировал Правду с Царством Божьим, и в этом значении она стояла так же высоко, что и истина в качестве одного из имен Божьих, оставляя далеко «внизу» многочисленное людское понимание истины [1].
Для православного сознания русского человека истина (и как естина-действительность, и как знание этой действительности) могла не отклоняться от правды, от того, что должно быть, что будет («земле») и что есть («на небе»). Это отношение правды и истины отражено в древнерусской пословице: «Истина от земли и правда от небеси».
Семантика правды постепенно сместилась от обозначения внешнего человеку кодекса правил как основания для вынесения судебного вердикта к правде как морали, следование которой не подконтрольно внешнему суду, связано с ассимиляцией народным сознанием христианского представления о законе как Правде Христовой, следовать которой важнее, чем следовать мирскому закону. Христианская заповедь любви внесла в представление о правде интуитивной (Правда от Бога) и максимально сблизила его с понятием благодати. А эмоциональное насыщение правды было обусловлено также тем, что верующий следовал не только заповедями Христовыми, но и образом Христовым как образом вочеловечившейся Истины, сошедшей в мир и явившей миру Правду. Христос и есть Истина «во образе», Истина «на деле», то есть... Правда. Теперь становится ясна ценность правды, которая воспринималась православным человеком как понятие, означающее нечто более близкое, чем «закон», и нечто более душевное, чем «истина», в значении сущего в его земном мире [1].
Решающее воздействие на семантическую трансформацию «правды» и «истины» оказало их использование в славянском переводе Библии, в богослужебном языке и в церковной литературе. Из целого разряда слов, которые использовались для обозначения реальности этого мира (истина как сущее, как «то, что есть на самом деле», и как наше представление и знание о том, что есть; правда как суд, закон, правило, установленное богами, предками, князем), истина и правда попали в разряд слов-избранников, посредством которых стали говорить о трансцендентной миру (но в то же время связанной с ним) духовной реальности, о Боге, Его Правде и Его Воле. Ситуация двоеми-рия кардинально изменила мировосприятие русских людей, по-видимому, потому, что она - за многие века взаимодействия живой древнерусской речи с церковнославянским языком - не могла не изменить и семантические поля многих из слов, использовавшихся для именования реальности духовного мира. Одними из таких метафизически углубившихся с принятием христианства слов как раз и были слова «правда» и «истина». Истина и правда вместе с «не от мира сего» обрели тождественность и универсальность. Первостепенное значение в Библии обрели не истины, а Истина, не правды, а Правда, что, однако, не мешало использовать эти слова в их привычном («земном») значении, поскольку речь заходила о сущем и его знании (истина), о суде, о праве, о власти судить и выносить судебные решения, о правильности поведения и о правдивости речи (истина).
В результате, так как правда и истина как богословские термины использовались для именования единого Бога, в древнерусский период их значения сблизились: в некоторых случаях слово «истина» стало использоваться
с коннотацией священного закона, беспрекословно должного, а слово «правда», означавшее Суд Божий, Закон Божий, Божественную справедливость, обрело онтологическую безусловность как неизменность и непреложность, которая придала ей онтологический вес истинного бытия. В этом случае как раз и оказывается возможным то противопоставление правды и истины, о котором писал Б.А.Успенский, когда должное (правда) противопоставляется данному (истине) и оценивается выше «низкой», эмпирической истины, которая не соответствует высшей правде. Соотношение между земным и небесным уровнями бытия устанавливалось в том случае, когда абсолютная Правда Бога противопоставлялась относительной правде человека [2].
По видимому, именно противопоставление «неправого» человеческого суда и справедливого и милосердного Божьего Суда по Его святой Правде привело в результате к утрате словом «правда» исходных для него судебно-правовых значений и смещению его смыслового поля в этику. Правда постепенно утратила в сознании русских людей связь с законом, судом и правом, поскольку мирской суд стал все больше ассоциироваться в народном сознании с «неправдой», со злоупотреблением властью. При этом правда сохранила значение внутреннего критерия, меру оценки поведения человека, соотносясь с Божьей Правдой и сохранив присущую ей по использованию в религиозном сознании святость.
Ещё нуждается в специальном исследовании причина, по которой произошла утрата правдой ее судебно-правовых значений, в какой период это произошло. Но, по-видимому, утрата произошла не в древнерусский период, когда внимание народа было в наибольшей степени направлено на высшее, религиозно-этический смысл этого слова, а в петровскую эпоху, то есть тогда, когда русское общество и сознание оказались вовлечены в процесс секуляризации.
Можно предположить, что в древнерусский период, когда доминировало теократическое сознание и «правда господская», господский суд сохранял связь с высшей Правдой, с Правдой Господней. Правый суд на земле вершит помазанник Божий, православный царь. Хотя суд этот часто извращается царскими слугами, но связь с правдой он все же (в сознании народа) в эту эпоху еще сохранял. Однако трагические события церковного раскола и петровские преобразования, разорвавшие внутреннюю, религиозную связь между верой, Богом и государем и приведшие к утрате русским царством мессианской роли «третьего и последнего Рима», способствовали расторжению связи между высшей (этической и религиозной) правдой и государевым судом. В языке новой России суд, судебная тяжба, право, закон - одно, а правда - нечто совсем другое.
Таким образом, для народного сознания имперской России правда значила уже нечто иное, чем «внешний закон», государственная власть и ее суд («Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло»). Отсутствие развитого гражданского общества по необходимости компенсировалось неформальным « правдосознанием», особой чувствительностью русского человека к порядочности, совестливости как внутреннему регулятору поведения, ориентированному не на внешний закон, а на внутреннюю правду. Не юристы регулировали в России поведение человека, а те, кто выше всего ставил «правду» и готов был пострадать за нее: юродивые, правдолюбцы и правдоискатели, праведники, святые старцы. На Руси сформировалась идея, что судить следует не «по закону», а по правде и совести.
И правда, и истина толкуются через верность (и пра-
вильность). Именно здесь фокусируется потенциал возможного сближения их значений, здесь мы обнаруживаем исходное условие возможного усвоения истиной значений, присущих правде, и наоборот То, что верно самому себе,
- это истина как сущее, как действительность; соответствующее этой действительности (верное) знание - это тоже истина, но уже не в онтологическом смысле, а в эпистемологическом. Правда как оценка деяния, поступка оценивает верность поступающего закону, идеалу, норме. Так истина, изначально толкуемая в онтологическом, а затем в эпистемологическом ключе, смогла проникнуть в область судебно-правовой практики.
В этом отношении примером может послужить факт, что в Киевской Руси истина означала, помимо прочего, еще и «правду», «верность», «законность». С судебной областью связано и широко употребляемое в юридической практике слово истец (др.-рус. истьць - «истец», «ответчик», вообще «тяжущаяся сторона»), которое происходит, подобно истине, от истый (тот же самый, верный, правильный, определенный). Истина, следовательно, осмыслялась в старославянском и древнерусском языках не только в онтологической, религиозной и эпистемологической перспективах, но и в категориях судебно-правовых и моральных (одно из значений слова «истина» в эту эпоху -«правила монашеской жизни»). Освоение истиной новых семантических «пространств» было связано с ее переосмыслением в горизонте христианского миропонимания. В то же время правда, изначально толкуемая как закон и верность закону, норме, установлению, оказалась, так сказать, генетически предрасположена к тому, чтобы распространить свою семантическую «юрисдикцию» с правовой и этической (религиозно-этической) верности-правильности на верность-правильность эпистемическую, на верность суждения его предмету [3].
Слова «мудрость» и «праведность» тоже выступают смысловыми концептами «правды». Соединение представления о подлинной действительности и настоящей справедливости с трансцендентным и личным Богом привело к сближению в древнерусском сознании представлений о праведности и мудрости. Стремиться к правде значило для русского человека добиваться исполнения высшей справедливости. Выражение «искать правду» говорит не столько о незнании правды, сколько о ситуации, когда человек убежден, что он знает, «в чем правда», но действительность этому знанию не соответствует, а «искать» ее - как раз и значит добиваться правды. Правдолюбец (правдоискатель) уверен, что знает, в чем правда, и борется за ее торжество.
В XIX веке В.И.Даль, расшифровывая слово «правда», обозначал три его значения: 1) судебно-правовое (закон в юридическом смысле, правосудие, власть судить, свидетельство на суде); 2) онтологическое (правда как действительность); 3) этическое (правда, обращенная к выбору и воле человека и предполагающая как возможность ее исполнения, так и неисполнения).
В основе трех групп значений, на которых акцентировал свое внимание исследователь, и выявляется семантическая «жемчужина» правды. «Правда, - считает Даль,
- это истина на деле». По его мнению главное значение правды - этическое значение, указывающее на субъекта-носителя правды (говорящий правду - правдивый человек). Правды нет без того, кто следует ей, уклоняется от нее, карает за отклонение от нее, то есть правда, немыслима без исполняющего ее человека. Но, с другой стороны, «правда» обозначает нечто, данное человеку, то, с чем он соотносит свои действия.
Вместе с тем у Даля «правда» имеет и гносеологический смысл, сближающий ее с истиной». Истина - это
все, что верно, подлинно, точно, справедливо, что есть: «Все что есть, то истина; не одно-ль и то же есть и ести-на, истина?»; ныне слову этому отвечает и правда, хотя вернее будет понимать под словом правда: правдивость, справедливость, правосудие, правота [3]. Даль показал сближение «истины» и «правды» в значении верного знания о действительности. По-видимому, Даль, изучавший русский язык, основываясь на живой народной речи, ощущал расхождения в использовании слова «правда» в народной среде и в кругу образованных людей. В народной речи этический смысл слова «правда» доминировал, но так как сближение «правды» и «истины» на почве эписте-мологизации сознания «образованной части русского общества» еще не было слишком распространенным, то поэтому лексикограф не обозначил первостепенность гносеологического значения «правды». А соотносит правду прежде всего с волей, добром и любовью, и только потом
- с умом (знанием) [4, 60].
Семантика истины ничего не сообщает об отношении человека к имеющемуся у него знанию о действительности, о направленности его воли (о намерении скрыть или раскрыть реальное положение вещей). Суждение о действительности может быть истинным (соответствующим истине) или ложным (неистинным), то есть таким, в котором мир открывает себя людям или, напротив, скрывается от них. Истина - то, что открывается человеку как присутствующее, суждение о котором (о том, что «есть») может давать ему истинное (соответствующее тому, что есть, истине, настоящему) или ложное представление. Слово «истина», как и слово «правда», соотнесено с фундаментальными ценностями, но ценности эти - не этические, а онтологические и гносеологические (эпистемологические) [4, 250].
В ХХ веке, к примеру в словаре С.И.Ожегова и Н.Ю. Шведовой семантика правды разворачивается в эпистемологическом и этическом направлениях, а семантика истины - в эпистемологическом смысловом пространстве (онтологический же ее смысл остается в тени). Это значит, что правда и истина сближаются друг с другом в тех случаях, когда их используют в значении описания соответствия действительности. Исходя из порядка, в каком словарь Ожегова-Шведовой помещает значения правды и истины, в современном русском языке на первый план выходит, во-первых, семантическое сходство, а не различие этих слов, и, во-вторых, сходство это обнаруживается в эпистемологической сфере. Этот вывод можно подкрепить, указав на то, что у слов «правда» и « истина» один общий антоним - ложь. Желание узнать правду и стремление узнать истину предполагают одно: волю к обретению знания, соответствующего тому, что есть на самом деле [5, 447].
Истина восходит к глаголу «есть». Латинское «esse»
- бытие, старослав. истъ - истинный). «Есть» произошло от санскритского «es» - «дышать». П.А.Флоренский указывал, что поскольку дыхание считалось сущностью жизни, то «есть» означало «жить», а в более отвлеченном смысле - «быть», «существовать» [6, 25]. Флоренский утверждал, что в греческом и русском языках слово, означающее истину знаменует непосредственное личное отношение индивида к ней, в то время как латинское Veritas и древнееврейское emet передают отношение, опосредованное обществом, поскольку латинский термин восходит к религиозно-юридическому понятию о вере, связанному с идеей «священного», «заповедного», «табу»; а древнееврейский — к идее истины, понимаемой как противоположность лжи, то есть является социально-обусловленным понятием, близким по значению к «надежности», «залогу» [6].
В философии, начиная с Платона и Аристотеля, истина преимущественно понимается в гносеологическом смысле. Платон наделил истину гносеологической характеристикой: «...тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину тот же, кто говорит о них иначе, - лжет...» [7, 417]. Аналогично истину определяет и Аристотель в «Метафизике»: «...говорить о сущем, что его нет, или о не-сущем, что оно есть, - значит говорить ложное; а говорить о том, что сущее есть и не-сущее не есть, - значит говорить истинное» [8, 111]. При этом для сторонников классической концепции истины характерно убеждение в том, что определяемая её цель - соответствие мыслей действительности - может быть достигнута сравнительно просто, если учесть некий критерий, который не поддается сомнению. И это некий критерий назван как вера в возможность приведения мыслей в простое однозначное соответствие с действительностью. Но ведь очевидно, что у человека, как правило, отсутствует такая возможность, и значит, это, скорее всего, недостижимый идеал познавательного процесса.
Из понимания истины как объективной, не зависящей от индивидов, человечества и т.д., следует ее свойство конкретности. Объективная истина имеет три аспекта: бытийственный, аксиологический и праксиологический. С.Ф.Денисов выделяет еще один аспект истины - антро-по-деонтический. Он замечает, что это не гносеологический феномен и не продукт теоретико-познавательных способностей человека: «... антропо-деонтическая... не открывается, а творится» [9, 36].
В юриспруденции «правда» и «право» как основополагающие ценностные категории русского правосознания являются предметом исследования философии права. Мыслитель и писатель XVIII века А.Н.Радищев видел правду для России в установлении республиканского строя, уравнивания всех сословий в правах, избирательности судей, отмене крепостничества и т.д. [10]. В начале Х1Х века мыслители правду соотносили со справедливостью, судебно-правовым порядком, говорили о возврате к естественному праву (Ф.В. Кречетов, В.Ф. Малиновский, И.П. Пнин). ТА. Логиновских, к примеру считает, что в русском правосознании формируется идеал надежды на справедливую жизнь, связанную с праведной жизнью, соответствующей установленному Богом порядку, который зафиксирован в установлениях царской власти [11, 173-176]. С. Г. Банных полагает, что в правосознании преобладал принцип верховенства указа над законом [12]. В.П.Малахов замечает, что духовными доминантами правовой культуры России являются религиозность и моральность, а системообразующими идеями правовой культуры служат правда, смелость, служение и мучение [13]. Итак, в правосознании правда и истина рассматривались как установленный законом порядок.
Список литературы
1. Лишаев С.А. «Правда» и «истина» (языковая концептуализация мира
и тематическое своеобразие русской философии) // Вестник Самарской гуманитарной академии. Выпуск «Философия. Филология». 2006. № 1 (4).
2. Успенский Б. А. Краткий очерк истории русского литературного
языка (Х1-Х1Хвв.). - М., 1994.
3. Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды //http://
historic.ru/books/item/f00/s00/z0000083/st011.shtml
4. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т.2.
М., 1991.
5. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М.,
1995.
6. Флоренский П.А. Столп утверждения истины. М., 1994.
7. Платон. Кратил //Платон. Собр. соч.: В 3 т.: Т. 1. М., 1968.
8. Аристотель. Соч. В 4 т. Т. 1. М., 1975.
9. Денисов С.Ф. Жизненные и антропологические смыслы правды и
неправды. Омск, 2001.
10. Радищев А.Н. О человеке, его смерти и бессмертии // Человек:
Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир - эпоха Просвещения. М., 1991.
11. Логиновских Т.А. Правда как ценностное основание русского
правосознания // Философия ценностей: Материалы Российской конференции. Курган, 15-16 апреля 2004 г. Курган, 2004.
12. Банных С.Г. Русское правосознание, его самобытные черты и
православное основание. Екатеринбург, 2002.
13. Малахов В.П. Философия права. М., 2001
Менщиков
Владимир Владимирович
«ИСТОРИОПИСАНИЕ» И ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ
В последнее время отечественные исследователи и в первую очередь историки для характеристики своей деятельности все чаще стали использовать термин «исто-риописание». Очевидно, что он является, по существу, дословным переводом понятия «историография», что неизбежно заставляет более строго определить границы последнего, тем более, что в практике употребления этого понятия все больше становится смысловой неопределенности. «Таким образом, говоря, например, "античная историография", одни сегодня подразумевают труды, написанные историками античности, другие имеют в виду труды, которые современные историки посвящают исследованию античности, а третьи обозначают этим термином труды историков наших дней, посвященные изучению наследия историков античности»[1, 6]. В целом соглашаясь с предложенными вариантами используемых значений, отметим, что довольно часто употребляемым в последнее время является понимание историографии как совокупности всех научно-исторических трудов в хронологическом или национально-страноведческом контекстах. Примером этого могут быть активно используемые словосочетания «отечественная историография», «античная историография» или «современная французская историография» и т.д. Хотя в сугубо профессиональной среде преобладает узкое понимание этого термина как литературной истории той или иной научной проблемы.
Однако выявление наиболее часто употребляемых смыслов термина «историография» пока мало что дает для прояснения содержания понятия «историописание». Для решения этой задачи необходимо, как нам представляется, ответить на ряд взаимосвязанных вопросов.
1. Почему прежние термины перестали удовлетворять историков, хотя на протяжении многих десятилетий какого-либо дискомфорта от употребления этих понятий не возникало?
2. Почему именно сегодня, в современных условиях, появилась потребность в новом термине?
3. Какие изменения в историческом сознании или окружающей действительности требуют нового наименования?
Пытаясь последовательно ответить на поставленные
