CC BY
72
ing < pergage - «пирсинг»; casting < distribution artistique - «кастинг»; week-end < fin de semaine - «выходные»; badge < porte-nom -«бейдж» (нашивка или значок, который носят на одежде для указания имени и профессии его обладателя).
При этом предпочтение не всегда отдается французскому слову, тем более, если французские эквиваленты представляются слишком специальными. Например: hot-dog < chien-chaud - «хот-дог», jeans < pantaloon de denim - «джинсы». В подобных синонимичных парах французское слово проявляет себя как редко употребляемое, следовательно, английский эквивалент имеет приоритет. Для некоторых неизменяемых англицизмов во французском языке Канады вообще не существует общефранцузских эквивалентов, например: punk - «панк», cowboy - «ковбой», napalm -«напалм», neutron - «нейтрон».
Наличие значительного числа неизменяемых англицизмов в лексической системе французского языка Канады позволяет говорить о действительно существенном влиянии английского языка и о наличии так называемого франко-английского варианта. Данный вид английских заимствований в первую очередь подвергается критике, в печатных текстах их часто представляют в кавычках или в скобках, курсивом или с оговорками. Э. Ре-вейо, один из первых исследователей французского языка в Канаде, считал, что английский язык - это самое большое препятствие на пути его развития [Reveillaud, 1984].
Условия контактирования английского языка с французским языком Канады обусловливают многие особенности ситуации заимствования рассматриваемого типа. Во-первых, контакт французского языка и английского языка на данной территории начался до-
вольно давно; в то же время, приток английских заимствований во французский язык значительно усилился на современном этапе. Во-вторых, по своему содержанию неизменяемые англицизмы относятся большей частью к терминологической и бытовой лексике. Часть заимствованной лексики носит эмоциональноэкспрессивный характер.
Библиографический список
1. Кругляк, Е.Е. Английские заимствования во французском языке Канады / Е.Е. Кругляк // Романогерманская филология: межвузовский сб. науч. тр.
- Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004.
2. Крысин, Л.П. Иноязычное слово в контексте современной общественной жизни / Л.П. Крысин // Русский язык конца ХХ столетия. - М., 1996.
3. Матвеева, О.В. Лексическое калькирование как результат лингвокультурного влияния в условиях межкультурной коммуникации : дис. ... канд. фи-лол. наук / О.В. Матвеева. - Саратов, 2005.
4. Basile, J. La Jument des Mongols / J. Basile. - Paris: Hachette, 1966.
5. Chaput-Rolland, S. Les quatre saisons d’lsabelle / S. Chaput-Rolland. - Saint-Laurent: Edition du Club Quebec loisirs, 1994.
6. Claudais, M. J’espere au moins qu’y va faire beau! / M. Claudais. - Boucherville: Editions de Mortagne, 1985.
7. Elliott, A.M. Speech Mixture in French Canada / A.M. Elliott // American Journal of Philology. - 1965. -№ 38. - Р. 31-99.
8. Mareschal, G. Etude comparee de l’anglicisation en Europe francophone et au Quebec / G. Mareschal // Le frangais en contact avec anglais. - Paris: Hachette, 1988. - Р. 78-89.
9. Reveillaud, E. Histoire du Canada et des Canadiens frangais de la decouverte jusqu’aux nos jours / E. Re-veillaud. - Paris, 1984.
10. Roby, Y. Les Franco-Americains de la Nouvelle Angle-terre / Y. Roby. - Sillery: Septentrion, 1990.
11. Tremblay, M. Le coeur decouvert / M. Tremblay. -Montreal: Lemeac, 1992.
УДК 8137: 821.161.1Лермонтов ББК Ш5(2=Р)5 - 4(Лермонтов М.Ю.)4
Н.В. Головинова
семантика лермонтовской музы как феномен романтической традиции
В данной статье дается классификация и устанавливается языковая репрезентация женских образов индивидуально-авторской картины мираМ.Ю. Лермонтова. Муза, будучи покро-
вительницей поэзии, источником поэтического вдохновения, воплощением художественного своеобразия автора, позволяет глубже раскрыть образ автора.
Ключевые слова: романтизм; художественный текст; лингвопоэтика; мотив; муза; язык
N.V. Golovinova
the semantics of lermontov’s muse as a phenomenon of romantic tradition
This article classifies the verbal representation of women’s images in the individual author’s world picture by M. Yu. Lermontov. Muse being the patron of poetry, the source of poetic inspiration and the embodiment of artistic originality, enables to expose the author’s image in profound details.
Key words: romanticism; literary text; linguistic theory of poetry; motif; muse; language
С самого начала своей литературной деятельности М.Ю. Лермонтов органически примкнул к мощному течению романтизма, испытав воздействие со стороны самых разнообразных его представителей: Пушкина (как автора южных поэм), Рылеева, Полежаева, Жуковского, Козлова, Шиллера, Байрона, французских романтиков.
Преодолевая одни романтические воздействия, трансформируя и сливая воедино другие, он создает свою вариацию романтизма, во многом близкую к байроновской. Поэзия Байрона помогла Лермонтову прояснить, укрепить и выразить в художественном слове свою идеологию, свое отношение к жизни, свои мысли и чувства, возникшие закономерно на почве тогдашней русской действительности. Борясь с существующим общественнополитическим строем, Лермонтов не мог остаться чистым романтиком; его романтизм уже с первых шагов работы прихотливо переплетается с элементами реализма, причем эти элементы постепенно возрастают, усиливаются и углубляются. Творческий путь Лермонтова - это движение от романтизма к реализму, что с особенной силой сказалось в последние годы жизни, когда поэт сознательно становится на позиции реалистического искусства. В стихотворении «В альбом С.Н. Карамзиной» (1841), отказываясь от романтических картин и чувств («и бури шумные природы, и бури тайные страстей»), автор делает акцент на обыкновенную, будничную жизнь, конкретно-бытовую действительность («желанья мирные», «под вечер тихий разговор»).
Провести в творчестве Лермонтова строгую хронологическую грань между романтической и реалистической линиями не пред-
ставляется возможным, так как обе линии постоянно переплетаются, при этом доминирующей оказывается сначала одна, а потом другая. Даже в «Герое нашего времени» - произведении подлинно реалистическом - можно найти некоторые отражения, казалось бы, совсем преодоленного к тому времени романтизма. Реализм Лермонтова не сменил собою механически романтизма, а вырос органически из последнего путем творческого преобразования его существенных элементов.
Есть все основания говорить о едином лермонтовском искусстве, хотя созданные им образы по своему методу являются то романтическими (герои юношеских поэм и драм, позднее Мцыри и Демон), то в большей степени реалистическими (штаб-ротмистр Гарин, Сашка, Нина из «Сказки для детей», Печорин).
Отличительные особенности лермонтовского романтизма достаточно хорошо изучены целой плеядой таких ученых, как Б.М. Эйхенбаум, Д.Е. Максимов, А.И. Журавлева, Б.Т. Удодов, Е.А. Маймин, Ю.В. Манн. Есть интересные исследования о связях лермонтовского творчества с философией, мировоззрением, культурой переходной эпохи 18301840-х гг. К их числу следует отнести исследования В.Ф. Асмуса, В.Э. Вацуро, И.3. Сер-мана.
Феномен романтизма как особого типа художественного сознания, ярко проявивший себя в рамках романтической эпохи, как справедливо отмечает А.Ф. Лосев, «нуждается в дальнейшем изучении, как в общих чертах ее художественной системы, так и в аспекте творческого персонализма» [Лосев, 1994, с. 73].
Не вызывает сомнения, что все явления культуры и их компоненты имеют обозначения в языке. Факт непрерывности языковой системы во времени обеспечивает непрерывность во времени культуры и ее достижений. Относясь к универсальной категории человеческой культуры, язык связан с социальными концептами того или иного этноса, при этом выступает связующим звеном между прошлым и настоящим. Этим объясняется необыкновенная сложность общей картины лексико-семантического изменения лингво-культуры. Каждый момент бытия языка хранит «реликты» прошлого и результат современного «обозначения» реального мира.
Цель настоящей статьи - проанализировать языковое воплощение образа музы в творчестве М.Ю. Лермонтова как факта его неповторимой творческой индивидуальности. В намеченной перспективе лермонтовского развития мотива «музы» наше внимание сосредоточено на семантической трактовке темы в ее парадигматических и синтагматических связях. Данный аспект актуален в плане углубления теоретико-методологической базы современной лингвопоэтики, центральными идеями которой становится концепция текста как первичной данности гуманитарно-философского мышления и идея языка как конститутивного свойства человека.
Анализу подверглись как поэтические, так и прозаические произведения М.Ю. Лермонтова (сплошная выборка материала проводилась по собранию сочинений М.Ю. Лермонтова).
Стало аксиоматическим утверждение о том, что настоящий поэт без Прекрасной Дамы невозможен. Пушкинское выражение «гений чистой красоты» прочно вошло в русскую «крылатику» и функционирует в книжной речи, обозначая совершенство, женскую красоту, идеал прекрасного [Мокиенко, 1999, с. 52]. Женщина в поэтическом изображении
А.С. Пушкина предстает как «святыня красоты», «чистейшая прелесть». Однако исследователи отмечают амбивалетность «портрета» женщины в пушкинских текстах: то она изображается как «пленительный кумир», то как «призрак безобразный». Женщины, по мнению поэта, «составляют один народ, одну секту» [Алексеенко, 2007, с. 40].
Изучая образ женщины в аспекте художественно-эстетической презентации, наряду с вдохновительницей и чаровницей
В.Н. Кардапольцева выделяет музу в качестве объекта творческого воплощения в литературе, живописи и скульптуре [Кардапольцева, 2005, с. 66]. Многоликость вдохновительницы поэтического творчества естественна и гармонична, ведь она - олицетворение этапов духовного созревания поэта, непрерывного, питающегося жизненным и творческим опытом. Лермонтовское мировидение не становится исключением: его муза как знак творческих состояний получает многогранное воплощение. Позволим себе выделить три наделенные разными сюжетными функциями женские фигуры: девы-спасительницы, девы-губительницы и девы погубленной.
1. Деве-спасительнице отводится «святая» роль: она является объектом для поклонения, святыней, идолом. Образ возлюбленной - это как бы земная «святость», заменяющая небесное «божество» в силу своей духовной наполненности. Будучи молодым, неопытным, наивным и доверчивым, поэт, обольщенный женской красотой, был готов на любые шаги и испытания ради любимой (вознесение женского образа до ангела, пречистой девы). Испытав в пятнадцатилетнем возрасте неразделенную любовь к Е.А. Сушковой (в замужестве Хвостовой), Лермонтов отразил свои эмоции в раннем творчестве.
Одной из непреходящих ценностей для лирического героя является любовь. Любовь для романтиков - святыня, смысл существования, в этом контексте женщина представляется ангелом, божеством, идеалом, Прекрасной Дамой, воплощением Любви, Добра и Красоты. Вспомним, например, исповедь Демона, объясняющегося в любви к Тамаре: И вновь по-стигнул он святыню любви, добра и красоты (Лермонтов, т. 2, с. 378). Мечта о высокой духовной любви - одна из постоянных тем лирики Лермонтова, которая тесно связывается с мотивом дружбы. Через любовь и дружбу он старается обрести «родную душу», которая избавила бы его от гнетущего одиночества, сняла «венец мученья» с головы мятежного сына века. Мечта о «родной душе», о человеке-друге, которому можно было бы «руку подать в минуту душевной невзгоды», постоянно пробивается в лермонтовских поэтических
раздумьях. Максималистская для лирического героя мечта о дружбе искренней и чистой, о любви без измен, расчета и обмана выражена в многочисленных любовных и дружеских посланиях поэта: Однако же хоть день, хоть час // Еще желал бы здесь пробыть, // Чтоб блеском этих чудных глаз //Души тревоги усмирить (Лермонтов, т. 1, с. 121); Сашка мой //За целый мир не отдал бы порой // Ее улыбку, щечки, брови, глазки, //Достойные любой восточной сказки (Лермонтов, т. 2, с. 287); Она поет - и звуки тают, // Как поцелуи на устах, // Глядит - и небеса играют // В ее божественных глазах; //Идет ли - все ее движенья, //Иль молвит слово - все черты // Так полны чувства, выраженья, // Так полны дивной простоты (Лермонтов, т. 1, с. 396); Взор женщины, как луч месяца, невольно приводит в грудь мою спокойствие (Лермонтов, т. 3, с. 200); Расскажи мне твою повесть; если ты потребуешь слез, у меня они есть; если потребуешь ласки, то я удушу тебя моими; если потребуешь помощи, о возьми все, что имею, возьми мое сердце и приложи его к язве, терзающей твою душу; моя любовь сожжет этого червя, который гнездится в ней. О, я тебя люблю, люблю больше блаженства... когда мы встретились, я покраснела; ты прижал меня к себе... с тех пор моя душа с твоей одно (Лермонтов, т. 2, с. 104). Приведенные примеры доказывают мысль о спасительном женском начале для мужчины, которое вознаграждается бесконечной благодарностью: За все, за все тебя благодарю я: // За тайные мучения страстей, //За горечь слез, отраву поцелуя, // За месть врагов и клевету друзей (Лермонтов, т. 1, с. 139); Благодарю! Вчера мое признанье // И стих мой ты без смеха приняла; //Хоть ты страстей моих не поняла, // Но за твое притворное вниманье благодарю! (Лермонтов, т. 1, с. 49). Репрезентация спасительного женского начала осуществляется на лексическом уровне: «тревоги усмирить», «приводит в грудь мою спокойствие», «мучения страстей», «горечь слез», «месть врагов».
2. Дева-губительница объединяет многие произведения Лермонтова наряду со сквозным мотивом напрасной, «обманутой» «жажды любви» (К*, «Я не унижусь пред тобою...», «Испанцы», «Жена севера»). Для лирического героя первичен период духовного подъема,
проникнутый желанием и надеждой увидеть родную душу посреди «бесчувственной толпы», оценившую дар, величие запросов души и страданий поэта. На смену духовному подъему приходит упрекающий, обвинительный тон как реакция на «вероломство» и измену возлюбленной, а также неоправданность предельных ожиданий поэта, несоответствием реального облика возлюбленной и той высокой роли, которую он ей отводил: Начну обманывать безбожно, // Чтоб не любить, как я любил, - // Иль женщин уважать возможно, // Когда мне ангел изменил? (Лермонтов, т. 1, с. 309); Невольно узнавать повсюду //Под гордой важностью лица - // В мужчине глупого льстеца //И в каждой женщине - Иуду (Лермонтов, т. 1, с. 85); Измена девы страстной // Нож для сердца вековой (Лермонтов, т. 1, с. 50).
Мотив страдания напрямую связан с девой-губительницей: красота наделяет женщину уверенностью по отношению к мужчине и женский образ приобретает метафору «жестокая», в то время как мужчина, прельщённый завораживающей красотой женщины, становится бессильным, терпит страдания, осознавая недоступность красавицы: Графиня Эмилия - белее, чем лилия, // Стройней её талии на свете не встретится. // И небо Италии в глазах её светятся. // Но сердце Эмилии подобно Бастилии (Лермонтов, т. 1, с. 125); Ей храмины сооружали, // Ей вдохновенье посвящали. // Кто зрел ее, тот умирал (Лермонтов, т. 1, с. 53).
Красота придает женщине неограниченную силу: Потом пришло ей в мысль, что и она //Могла б кружиться ловко пред толпою, // Терзать мужчин надменной красотою, // В высокие смотреться зеркала // И уязвлять, но не желая зла, // Соперниц гордой жалостью, и в свете // Блистать, и ездить четверней в карете (Лермонтов, т. 2, с. 288); И у ног самолюбивых // Гибнут юноши толпой... (Лермонтов, т. 1, с. 50); Я сто глаз // У них украду силой красоты... (Лермонтов, т. 3, с. 65).
Страдание от неразделенной любви имеет большее количество характеристик, репрезентированных следующими лексическими индикаторами: «жестокая кручина», «обманчивые сны» («Романс к И...»), «печальный сон», «тяжких язв» («Стансы», «Не могу на
родине молиться»); «тоска», «недуг» («Измученный тоскою и недугом»), «болезнь» («Болезнь в груди моей и нет мне исцеленья»): Ах! Я любил, когда я был счастлив, // Но эту грудь страданьем напоив, // Скажите мне, возможно ли любить? // Страшусь, в объятья деву заключив, //Живую душу ядом отравить //И показать, что сердце у меня //Есть жертвенник, сгоревший от огня (Лермонтов, т. 1, с. 131); Мне тягостно владычество порой // Твоей улыбкою, волшебными глазами // Порабощен мой дух и скован, как цепями, // Что ж пользы для меня, - я не любим тобою (Лермонтов, т. 1, с. 323); Так я молил твоей любви // С слезами горькими, с тоскою: // Так чувства лучшие мои // Обмануты навек тобою! (Лермонтов, т. 1, с. 140).
Языковое воплощение страдания возможно и на парадигматическом уровне через ассоциативные связи, выраженные посредством сравнительных конструкций: Я знаю, ты любовь мою не презираешь, / Но холодно ее молениям внимаешь; / Так мраморный кумир на берегу морском / Стоит, - у ног его волна кипит, клокочет, /А он, бесчувственным исполнен божеством, / Не внемлет, хоть ее отталкивать не хочет (Лермонтов, т. 1, с. 323). Ценность сравнения как акта художественного познания заключается в том, что сближение разных предметов и свойств помогло в субъекте сравнения раскрыть важную черту цельного образа - холодность, что обогащает художественное впечатление.
Для Лермонтова характерна композиция, основанная на обратном сравнении. В этом случае представший первоначально перед поэтом образ, взятый из жизни или природы, не имеет самостоятельного значения: он служит лишь возбудителем другого образа, который и воплощает основной замысел автора, раскрывая сложное переживание. В этом способе построения ясно сказалось постоянное стремление Лермонтова соотнести явления внешнего мира с собою и своим внутренним миром (особенно в первый период творчества), хотя содержанием последнего являлись всегда впечатления реальной действительности. Тот или иной факт жизни или явление природы поэт часто творчески осмысливает в связи с самим собою, с событиями личного, интимного характера, со своими основными идеями и настроениями. Так, в стихотворении «Ни-
щий» (1830) сначала дается бытовая картинка (нищему положили в руку камень вместо хлеба), а потом, в обращении к любимой девушке, указывается на аналогичное отношение ее к автору: Так я молил твоей любви / С слезами горькими, с тоскою; / Так чувства лучшие мои / Обмануты навек тобою! (Лермонтов, т. 1, с. 142). Бытовой факт превращается здесь в интимно-лирический, и образ нищего становится как бы символом самого поэта, обманутого в своих лучших чувствах. Порой в лермонтовском мировидении любовные переживания воспринимаются как простые, естественные чувства, передаваемые сравнениями, близкими к народным, фольклорным, поэтому в качестве образа возникают приземленные, обыденные предметы: Любовь не красит жизнь мою. / Она, как чумное пятно / На сердце, жжет, хотя темно (Лермонтов, т. 1, с. 218).
3. Дева погубленная получает свое развертывание за счет трех разных сюжетных ситуаций.
Во-первых, невинная женская душа способна страдать от искусства мужчин соблазнить, вскружить голову, вселить доверие, а затем воспользоваться результатами обольщения: Страшись, невинная душа! // Страшися! Пылкий этот взор, // Желаньем, стра-стию дыша, // Тебя погубит; и позор // Подавит голову твою; // Страшись, как гибели своей, // Чтобы не молвил он: «Люблю!» // Опасен яд его речей. // Нет сожаленья у князей: // Их ненависть, как их любовь, // Бедою вечною грозит; // Насытит первую лишь кровь, // Вторую лишь девичий стыд (Лермонтов, т. 2, с. 86); Для наших женщин он был яд! // Воспламенив их воображенье, // Повелевал он без труда, //И за проступок наслажденье // Не почитал он никогда. // Любовью женщин, их тоской // Он веселился как игрой; // Но избежать его искусства // Не удалося ни одной (Лермонтов, т. 2, с. 225); Сластолюбивый и лукавый, // Он сердце девы молодой // Опутал сетью роковой. //Как он умел слезой притворной //К себе доверенность вселять! // Насмешкой - скромность побеждать // И, побеждая, вид покорный //Хранить; иль весь огонь страстей //Мгновенно открывать пред ней! // О очертил волшебным кругом... (Лермонтов, т. 2, с. 169); Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу пер-
вому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! (Лермонтов, т. 4, с. 285). Вегетативный код, содержащий эстетические признаки в последнем примере, позволяет «увидеть» новые смыслы: девушка и природа соотнесены в своей естественности.
Во-вторых, душевная «гибель» девы связана с изменой возлюбленного: И возвра-тясь домой с полей войны, // Он не прижал к устам уста жены, // Он не привез парчи ей дорогой, // Отбитой у татарки кочевой; // И даже для подарка не сберег // Ни жемчугов, ни золотых серег. //И возвратясь в забытый старый дом, // Он не спросил о сыне молодом; // О подвигах своих в чужой стране // Он не хотел рассказывать жене; // И в час свиданья радости слеза //Хоть озарила нежные глаза, // Но прежде чем упасть она могла -// Страдания слезою уж была. // Он изменил ей! - Что святой обряд // Тому, кто ищет лишь земных наград? //Как путники небесны облака, // Свободно сердце, и любовь легка... (Лермонтов, т. 1, с. 198); ... как бы не зная, // Что изменил он ей, вздыхая, //Ждала изменника она. // Вся жизнь погибшей девы милой // Остановилась на былом; //Ее безумье даже было // Любовь к нему и мысль об нем (Лермонтов, т. 2, с. 170); Он ласкал тебя шутя. // Верь, он любил тебя от скуки! // ... тебя он золотом дарил, // Клялся, что вечно не изменит, // Он ласки дорого ценил - // Но слез твоих он не оценит! (Лермонтов, т. 1, с. 511); ... детей, вне брака прижитых, злодей, // Раскидывал по свету, где случится, // Страшась со своей деревней породниться (Лермонтов, т. 2, с. 294).
В-третьих, образ девы погубленной связан с образом женщины, нарушившей общепринятую мораль и, подобно Тирзе из поэмы «Сашка», осуждаемой обществом. Обращает на себя внимание то, что лирический герой Лермонтова горячо сочувствует своей вольной подруге и, подобно герою «Сашки», объединяется с нею в резком противопоставлении обществу их «беззаконного союза»: Пускай ханжа глядит с презреньем // На беззаконный наш союз, // Пускай людским преду-бежденьем // Ты лишена семейных уз // ... мы смехом брань их уничтожим, // Нас клеветы не разлучат: //Мы будем счастливы, как мо-
жем, // Они пусть будут, как хотят! (Лермонтов, т. 1, с. 315).
Лермонтовская муза, будь она спасительницей или губительницей, пробуждает в поэте только искренние чувства и дает сильнейший толчок к рождению подобных строк: Я не могу любовь определить, // Но это страсть сильнейшая! - любить // Необходимость мне; и я любил // Всем напряжением душевных сил. // И отучить не мог меня обман; // Пустое сердце ныло без страстей, //И в глубине моих сердечных ран //Жила любовь, богиня юных дней (Лермонтов, т. 1, с. 55) - лирический герой так устроен, он просто не может жить без любви, ошибки прошлого не способны дать урок; не опыт, а природа руководит мужским сердцем.
Материал анализа позволяет сделать следующие выводы:
1. Рассматривая творчество как воплощение абсолютного «Я», романтическая эстетика возвращает искусству интеллектуальнодуховную природу, утверждает присутствие интуитивного предвидения и желания постичь скрытые смыслы разных явлений и событий через выбор языковых средств.
2. Творческое сознание М.Ю. Лермонтова проявляет биполярность русского языкового сознания в осмыслении темы «музы»; семантическим инвариантом темы является мотив одиночества, который порождает ряд мотивов, связанных с темой «женщина», - жажда любви, обманутые надежды, страдание; гендерное поведение лирического героя проявляет авторскую рефлексию, отражая специфику индивидуально-авторского мировидения.
3. Женский образ предельно антиноми-чен: одну половину женского «лика» составляет образ добропорядочной, чистой женщины, достойной преклонения (женское начало как воплощение морального идеала, целомудренности: честь невинной девушки была еще для него святыней (Лермонтов, т. 4, с. 140); вторую - женщины легкомысленной, неверной, жестокой.
4. Сквозной мотив любви, проходящий через все творчество Лермонтова, помогает в определении формулы любви посредством переживаемых эмоций - это и смятение сердца, и боль потерь, и скептическое отношение к любви, и осознание спасительной функции женского начала для мужчины, и бесконечная
благодарность. Наряду с трагическими нотами, мотивами неверия в прочность женского чувства, ревности и укоров в обмане, звучит признание за женщиной свойства быть источником радости, силы и вдохновения для поэта. Недаром М.Ю. Лермонтов в 1836 г. писал: И ненавидим мы, и любим мы случайно, / Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, / И царствует в душе какой-то холод тайный, / Когда огонь кипит в крови.
Библиографический список
1. Алексеенко, М.А. Парадигма восприятия женщины в поэтическом тексте А.С. Пушкина / М.А. Алексеенко // Русский язык: исторические судьбы и современность. Тр. и материалы III Междунар. кон-
гресса исследователей русского языка. - М., 2007.
- С. 40-43.
2. Кардапольцева, В.Н. Женственность как социокультурный конструкт / В.Н. Кардапольцева // Вестник РУДН. - 2005. - № 8. - С. 62-76.
3. Лосев, А.Ф. Проблема художественного стиля. / А.Ф. Лосев. - Киев: Collegium, Киевская Академия Евробизнеса, 1994.
4. Мокиенко, В.М. Словарь крылатых выражений Пушкина / В.М. Мокиенко, К.П. Сидоренко. -СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999.
Список источников примеров:
1. Лермонтов, М.Ю. Собрание сочинений: в 4 т. / М.Ю. Лермонтов. - Ленинград: Наука, 1980. - 4 т.
УДК 808.2
ББК 81.2 Рус
Н.А. Грищенко
Ф.И. РЕЙФ КАК МИССИОНЕР РУССКОГО ЯЗЫКА И РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ
В данной статье рассматривается просветительская деятельность известного лексикографа Филиппа Ивановича Рейфа. Основываясь на анализе его учебных пособий для изучения русского языка англо-говорящим населением, показывается его вклад в дело распространения русского языка и ознакомления англоязычного населения с Россией, ее культурой и литературой. Раскрываются также причины изучения русского языка англичанами в XIX веке.
Ключевые слова: лексикографические и грамматические труды; культурно-
просветительское значение; духовность; коммуникативные навыки
N.A. Grishchenko
PHILIPP I. REIFF, MISSIONER OF THE RUSSIAN LANGUAGE AND RUSSIAN CULTURE
The article focuses on the activities of the famous lexicographer PI. Reiff. Basing on the analysis of his Russian language text-books for the English-speaking learners, his contribution to dissemination of the Russian language and presentation of Russia, its culture and its literature to the Englishmen is studied. The reasons for learning of the Russian language by the Englishmen in the XIXth century are explained.
Key words: lexicographical and grammatical works; cultural meaning; spirituality; communicative skills
Анализируя экономические и политические связи России и Европы в середине XIX в., необходимо отметить, что в развитии российской промышленности, торговли, транспорта в тот период времени значительную роль играл иностранный капитал. Показательно, что основными внешними партнерами России
являлись Англия и Германия [Моряков, 2000, с. 222]. Рост внутреннего и внешнего рынков, развитие как традиционных для России, так и новых видов промышленности, несомненно, требовали привлечения высококвалифицированных российских и зарубежных специалистов, плодотворного их взаимодействия.
