CC BY
130
ФІЛАЛОГІЯ
123
Ф І Л А Л О Г І Я
УДК 821.161.1-09
А. А. Булгакова
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ТОПОСА МИР В ПОЭМЕ С. БОБРОВА «ХЕРСОНИДА, ИЛИ КАРТИНА ЛУЧШАГО ЛЕТНЯГО ДНЯ
В ХЕРСОНИСЕ ТАВРИЧЕСКОМ»
В статье рассматривается проблема топоса Мир в поэме С. Боброва «Херсонида, или Картина лучшаго летняго дня в Херсонисе Таврическом». Автором выявляются основные субтопосы, составляющие парадигму топоса Мир в поэме («мир - книга», «мир - сад», «мир - море», «мир - храм» и «мир - человек»). Раскрываются семантические особенности данных субтопосов; обозначаются механизмы вербализации топоса в тексте, а также факторы, влияющие на трансформацию топоса Мир в литературе предромантизма.
Введение
В настоящее время изучение «бессознательной поэтики», в том числе и топосов, является одним из актуальных и перспективных направлений литературоведения. Однако вопрос о функционировании некоторых важных для культуры топосов в различных литературных эпохах и стилях представляется нам малоизученным.
Творческое наследие С. С. Боброва (1765-1810), «поэта гениального, но полузабытого» [1, 744], поставленное в один ряд с наследиями М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, Н. М. Карамзина и других поэтов XVIII в., не получило однозначной оценки. Одни ученые относят его творчество к барокко (позднему, «ренессансному», «просветительскому» или «масонскому») (Л. О. Зайонц, А. П. Люсый, А. А. Морозов, Л. И. Сазонова, С. Ю. Хурумов), другие - к предромантизму (А. Г. Альтшуллер, А. Н. Пашкуров, В. Петров, Л. В. Пумпянский), третьи - к специфическому стилю: масонскому, или «масонизму» (П. Н. Сакулин, А. Сахаров). Анализ топоса Мир в «Херсониде» С. Боброва не только даст возможность показать семантическую и структурную модификацию топоса Мир и выявить ее механизмы, но и подкрепит тезис о принадлежности поэта к предромантизму.
Результаты исследования и их обсуждение
Лиро-эпическая поэма «Херсонида, или Картина лучшаго летняго дня в Херсонисе Таврическом» (далее - «Херсонида») написана в период перехода от классицизма и соответственно эпохи традиционализма к романтизму, культуре, в которой преобладает творческое, индивидуальное начало и которая знаменуется заменой «готового слова» (термин А. В. Михайлова) авторским словом, отражающим непосредственный контакт писателя с действительностью. В данный период преобладают новаторские тенденции, однако в связи с переходным характером эпохи сильным оказывается влияние традиции, «бессознательной поэтики», в том числе и топосов. Кроме того, желание поэта не просто представить модель мироздания на примере Тавриды, но и создать новый миф Крыма, отвечающий политическим и идеологическим запросам правительства, обусловливает обращение поэта к топосу Мир (и составляющим его субтопосам), посредством которого в тексте выражается архетипическая идея мирового единства и целостности.
Как отмечает Т. Е. Абрамзон, особенность литературных мифов заключается в том, что они «онтологичны по природе» и «призваны объяснить окружающую действительность в мифологических антиномиях» [2, 22]. Топос Мир в «Херсониде» С. Боброва организуется онтологическими семантическими оппозициями и отражает идею изоморфности и взаимосвязанности бытия природы и человека, истории и культуры, творчества и познания. Ключом к интерпретации топоса Мир является реализуемая в произведении идея «великой цепи бытия» (А. Поуп), которая восходит к концепции непрерывности творения, разработанной Аристотелем и тесно связанной с учением неоплатоников о полноте вселенной. К миру, отраженному Бобровым в поэме, можно отнести формулу А. Лавджоя, который писал, что у романтиков мир представлен как
124
ВЕСНІК МДПУ імя І. П. ШАМЯКІНА
«цепь, связывающая необозримое, а вернее, бесконечное число звеньев, расположенных в иерархическом порядке» [3, 62]. Отсюда стремление поэта к энциклопедичности, широте охвата описываемой реальности (зоологические, ботанические, геологические описания в поэме Боброва говорят о популярности во втор. пол. XVIII в. трудов по систематизации элементов природы К. Линнея, Дж. Далтона, Ж. Лаланда и др.). Кроме того, мир и составляющие его элементы рассматриваются поэтом не как статичные образования, а в динамике и развитии. Принцип непрерывного движения является основой философской концепции произведения и формой мышления поэта предромантизма, организующей все уровни текста (образный, концептуальный, композиционный) и заставляющей читателя «скользить по длинной цепи, / Которая ведет от червя / До пламеннаго серафима» [4, 211].
Второй аспект концепции «великой цепи бытия», реализованной в поэме, - это принцип единства, выступающий одним из основных в поэзии С. Боброва. Мир представлен поэтом в единстве бытия природы (времени суток, времен года), самой вселенной (через диалектическое единство творения - истории - познания), человека (через рождение - жизнь - смерть), а также культуры как формы бытия. Данная идея реализуется с помощью архетипического символа круга, который коррелирует с топосом Мир, что обусловливает специфику композиции поэмы, канву которой образуют зодиакальный круг Вселенной, круг истории, природы и жизни человека. Система образов, в которых реализуется топос Мир в «Херсониде», обусловлена натурфилософскими взглядами поэта, характерными для конца XVIII века.
С. Бобров сакрализует реальное пространство Крыма, кладя его в основу модели мира. Поэт воспроизводит географическое пространство полуострова, представляя его природу как natura naturans (творящую силу), накладывая соматический культурный код на пространственный и наделяя природу особенностями человеческой души и тела (что было актуально для мифопоэтического сознания). Поскольку Крым является пространством, обладающим «громадным символическим капиталом» [5, 100], точкой пересечения осей Север - Юг, Запад - Восток, язычество - мусульманство - христианство, реальное пространство топоса в поэме приобретает условный, символичный, характер. Оно строится по вертикали, что напоминает мифопоэтический способ организации пространства в виде мирового древа. Соответственно смысло -и сюжетообразующим стержнем поэмы является духовно-нравственная вертикаль «тело -душа - дух», характерная для восприятия мира романтиками (а не барочная «Бог - мир -человек», вторичная по значимости для С. Боброва), - путь «духовного восхождения» лирического героя на Чатыр-Даг по лестнице бытия. Такой сюжет можно квалифицировать как разновидность «внутреннего путешествия», характерного для масонской традиции, к которой принадлежал Бобров. Для масонов «восхождение на высокую гору подобно процессу перерождения сущности человека под благородным влиянием самовоспитания и под мудрым воздействием внешних руководителей, победа одной части души над другой» [6, 77]. Пик же горы является сакральным местом, «престолом Творца», «святым чертогом», «храмом Господа», поэтому путь к вершине мыслится поэтом как процесс обретения истинного знания и нравственности.
Таким образом, и божественный, и земной мир поэт помещает на одном полуострове (снимает барочное противоречие между человеческим и божественным мирами), разделяя их пространственными показателями верха - низа (горы - долины) и описывая с помощью ландшафтных образов, которые для человека XVIII в. несли не только семантику, связанную с «рельефом, почвенным покроем, растительностью и т. п.», но и «некоторое культурное и духовное содержание и значение» [7, 14].
Однако идея раздвоенности мира, характерная для эпохи барокко, не могла полностью исчезнуть из сознания поэта предромантизма. В частности, в поэме представлены ценностные вертикали: иерархия природного бытия (горы - долины - пучины вод), а также человеческой жизни (оппозиции люди - боги, культура - варварство и т. п.). Кроме того, это и противопоставление мира земного, реального, противоречивого миру мечты - ирреальному, вполне соотносимому с божественным (идиллическим миром любви). Однако «двоемирие» Боброва - не просто двухполюсное ценностное поле, разделенное резкой чертой и лишенное нейтральной аксиологической зоны. Для поэта, как представителя новой культуры, существенна обратная связь между человеком и Богом: Бог нисходит с «чертога» на землю, в свою обитель -«сад, Эдем», которым представлен весь полуостров; человек же способен силою своего духа возвыситься до Божества.
ФІЛАЛОГІЯ
125
Итак, низший уровень топоса Мир в «Херсониде» - телесный, или собственно природный. Телесность представлена поэтом через особый антропоморфный пейзаж, в котором акцентировано чувственное начало («чресла облаков», «чело зари», «бедра гор», «утробы хребтов», «уста скал», «сосок вулкана», «ложесна матери-земли» и др.). Одновременно с описанием внешней оболочки поэт одушевляет природу, придает ей качества и свойства человеческой души («одушевленная природа», «одушевлен камнистый сонм» [4, 70]), что осуществляется с помощью специфических эпитетов (надменные высоты, дремлющие сосны, пужлива ночь, беременный год и т. п.), поэтических приемов, которые призваны восстановить утраченное единство человека и природы: олицетворения (холм гордится, кипарис сетует, вздыхает, слезится и др.), параллелизма, фигуры оксюморон, воспроизводящей «сближение далековатых идей» [8] на уровне мысли и слова (Бельбек тихо-шумный, шалфее-лиственный ладонник, милые ужасы природы и др.), идеи метаморфозы (вода густеет, превращается в лед, в пар; горы разрушаются, превращаются в камни, воду, равняются с землей; растения и животные преобразуются в горы; земля плавится, расступается, движется, ползет). При этом часто ландшафтные образы, введенные С. Бобровым, воспринимаются как проекция душевного состояния лирического героя (осень навевает грусть, гроза - страх и воодушевление, утро - пробуждение новых сил).
Высший уровень нравственной вертикали проявляется в одухотворении природы, которая в поэме многообразна, что является следствием динамичности мира и несет на себе божественную печать: «...здесь дышит всё!» [4, 71]. Чтобы представить макрокосм как живой организм, С. Бобров использует прием метаморфозы (превращение неживого в живое, небытия в бытие - например, смерти в прекрасную мелодию, Ифигении в серну во время принесения ее в жертву, первобытного хаоса в цветущий Крым, и наоборот: света во тьму, жизни в смерть; переход стихий в иное качество, переход одного природного явления в другое; многочисленные «игры природы» и т. п.), при котором явления и предметы превращаются друг в друга, полностью отождествляясь. Он характерен для синкретичного сознания и помогает поэту показать становление полуострова, которое сродни мифологическому возникновению мира.
Топос Мир, парадигма которого, как и в литературе барокко, состоит из субтопосов «мир - книга», «мир - море», «мир - сад» и «мир - храм», вербализуется в поэме с помощью данных поэтических средств, характерных именно для предромантической традиции. Субтопосы актуализируют архетипические смыслы, однако наполняются и некоторым новым содержанием вследствие внешних (мировоззрение эпохи, стилевые установки) и внутренних (авторский замысел, когнитивные особенности поэта) факторов, влияющих на модификацию топоса вообще как на семиотическую единицу.
Отталкиваясь от предшествующей культурной традиции, Бобров по -своему развивает мысль о текстовой природе творения. Согласно его концепции, слово Бога, обладающее несомненной творящей силой («Твое вседетельное слово, / Чтоб бытие воздвигнуть ново, / Здесь водрузило с лепотой / Краеугольный камень свой» [4, 289]), воплотилось в тайных знаках, содержащихся в божественных книгах и, соответственно, в книге природы. Книга, как нечто тайное, написанное языком символов, сравнивалась с природой и в масонской литературе. Немецкий натурфилософ Я. Бёме, идеи которого оказались близки С. Боброву отмечал, что «начало всех существ есть Слово, как бы дыхание Божье» [9, 157]. Однако, по мнению поэта, коммуникативная связь Бога с миром осуществляется не посредством несовершенного человеческого языка, отражающего субъективные чувства, эмоции, страсти, которые искажают подлинную сущность вещей («Буквы будто бы Аллы, / А мысль, и страсти человека» [4, 238]), а через природу - «общу книгу», «златой натуры свиток»: «Читай природу! Узришь Бога!» [4, 240]. В образе книги-природы, написанной языком знаков-символов, которые воплощаются в конкретных вещах («Где буквы не черты, но вещи, / Где имя вписано Аллы / Красноречивыми вещами» [4, 240]), достигает апогея идея единства мира, вмещающегося на страницах одной «бытийственной книги». По мнению С. Боброва, «книга природы» может быть исследована и раскрыта только в поэзии. Поэтому и модель мира (он для поэта представляет собой «высокоорганизованный поэтический текст» [10, 103]), создаваемая поэтом в «Херсониде», -это прежде всего мир взаимосвязанных природных явлений, описать которые для Боброва -значит «раскрыть всю сродность чрез перо», то есть выявить все связи и отношения, существующие в мире.
126
ВЕСНІК МДПУ імя І. П. ШАМЯКІНА
Представляя Тавриду в образе книги («Твои слои, листам подобно, / Как бы обрезаны рукою, / По направлению брегов / Все сложены, взгромождены / Пред пасмурным лицем Нептуна» [4, 36]), поэт тем самым приравнивает ее к миру и создает «некий малый мир в вселенной» [4, 287]. Значимость для Боброва субтопоса «мир - книга» проявляется в том, что поэт стремится вместить в свое произведение все многообразие мира (в диахронии и синхронии) и одновременно дать читателю ощущение его единства. С одной стороны, «Херсонида» Боброва представляет собой поэтическую «энциклопедию природы» [11, 49], которая состоит из точного, почти научного описания географического строения полуострова, а также его истории, культуры, религии (с латинскими терминами и эквивалентами понятий, называющих природные явления, с авторскими отступлениями-объяснениями). С другой стороны, данная «энциклопедия», поражающая многообразием поэтических картин, «иллюстраций», складывается не из абстрактных образов, а из конкретного описания Крыма, «чертежей Вселенной» [4, 123]: «.. .как книга с тайными словами, / Где испытатель естества / Очами может то прочесть, / Что служит к разрешенью тайны, / Как сей составлен шар земной» [4, 37], показывает мир не статичным, а в его становлении и развитии. Причем за каждым элементом географического пространства у Боброва скрывается глубокий символический подтекст, связывающий природный мир с человеческим, который подтверждает намерение поэта создать космогонию Вселенной.
Итак, в образе мира как книги-энциклопедии, описывающей все многообразие ботанического, зоологического, минерального, географического, ландшафтного и других миров, реализуется стремление поэта построить модель мироздания на основе синтеза реального и символического пространства полуострова.
Наряду с традиционным изображением мира как книги С. Бобров использует архетипический образ Храма, имеющий сакральную семантику и потому изначально воспринимаемый культурным сознанием не как культовое сооружение, а как «модель вселенной или человеческой личности» [12, 86]. Масоны, к которым примыкал С. Бобров, говорили о Боге как о великом архитекторе Вселенной; сам же поэт называл зодчим природу, подчеркивая ее творящую силу. В поэме мир природы Крыма - это «собор прелестей», «великого пророка храм», «чертоги мыслей вдохновенных», «Херсонисский темпль». Архитектурное пространство Храма в поэме соотносится с географическим пространством полуострова, имеющим различные уровни: «Пламенно-звездный свод небес, / Высоки Тавруса вершины, / Поля цветущи Аравийски / И чисто сердце человека, - / Вот настоящий храм его!» [4, 241]. По мнению поэта, такая структура, охватывающая все элементы мироздания (человека, природу, Бога), идеальна: «Вот Богозданье - высота, / И глубина, и широта, - / Вот мир.» [4, 241]. У основания мира стоит человек, наделенный мыслительными способностями и религиозным чувством, второй уровень Храма представлен огромным пространством Аравийских полей как пространством природы, венчают его вершины Тавруса, уходящие под небеса, - точка соприкосновения человека с Богом. Таким образом, с помощью субтопоса «мир - храм» поэтом утверждается сакральность Тавриды («малый мир в вселенной»), выступающей в поэме в виде Храма, сакрального пространства.
Храм у С. Боброва, как и у его предшественников, является местом соединения несоединимого: плотского и духовного, земного и небесного, человека и Бога. Вечный Храм для поэта - это архетипический образ, отражающий гармонию и взаимосвязь всех элементов мира, основных законов бытия, диалектическое единство жизни и смерти: «Гроб, - жизнь, - перст, -небо - / Вечный храм» [4, 25]. Это место обретения душевного покоя, божественной благодати и любви, постижения истины и красоты. Согласно традиции, восходящей к барокко, Храм - это также «царство мыслей» («Лазурна твердь, - то царство взоров, / А храм пророка -царство мыслей» [4, 26]), ментальное пространство человека, который для Боброва - единство телесной («телесна храмина моя» [4, 246]) и духовной субстанций, «малый мир, но храм великий, / Одушевленная мечеть» [4, 241].
Субтопос «мир - храм» у С. Боброва оказывается связанным с субтопосом «мир - книга». Крым, показанный в поэме как уменьшенная модель мира (и как «книга природы»), по мнению поэта, является идеальным пространством и в плане структуры, и в плане значения (там представлены все уровни природной жизни, соприкасаются различные культуры и религии, находятся в гармонии тело, душа и дух): «Все <...> обрящут здесь / Мир, - благо, - пользу, -жизнь златую, / Художник, - рудослов, - певец, / Мудрец <...> Все здесь найдут изящну область / Для чувств, для сердца, для души» [4, 92].
ФІЛАЛОГІЯ
127
В структуру топоса Мир входит также субтопос «мир - сад», который функционирует в тексте как архетипический образ Эдема (рая), с одной стороны, идиллического, а с другой -окультуренного пространства. Описание полуострова с помощью этого прасимвола, содержащего противоречие между счастьем и утратой, святостью и грехом, жизнью и смертью, выявляет мифологизированную основу образа Крыма, поэтому данный субтопос имеет также политическую окраску (защитными «стенами» Крыма-Эдема выступают русские, в чьи владения перешел полуостров, а райские мотивы являются «типичным атрибутом имперских утопий» [5, 114]).
Поэт актуализирует семантику сада как идеального места, где господствует умиротворенность и гармония, что выражается им в обозначении Крыма (мира) как «эдемской сей долины», «рая красот», «рая земного», выступающего в «величьи скромном», и в идиллическом описании реального пространства полуострова: «Да; - все поля твои прелестны; / И нивы тучны все окрестны; / Здесь дышут райски землелоги; / В садах щебечут птиц стада; / Ключи несут в струях здоровье; / Все здесь прекрасно; все здесь мило» [4, 98]. С. Бобров переносит рай, выступающий для него «жилищем Бога», на землю Крыма, чем подчеркивает богоизбранность Тавриды. Как знак субтопоса в тексте выступает архетипический мотив «сада (рая) заключенного» (распространенный в западноевропейской литературе), то есть огражденного, безопасного для жизни человека: «Здесь рай цветущий огражденный / С страны единой полукругом / Гребнистой каменной стены, / С другой лазоревою бездной <...> Здесь Рай природою не предан / Строптивости полночных бурь, / И своенравию времен. - Бузина, груша, черноклен <...> И прочие кусты с шипами, / Безмолвно окружая рай, / Для путешественников служат / Предместием гостеприимным, / А от пернатых хищных татей / Густой, колючею оградой» [4, 70]. В то же время поскольку смысловое поле субтопоса включает мотив утраты, смерти, то и в поэме Таврида предстает не только местом жизни, гармонии, но и местом потерь («Здесь дышет все; -но что мне в том, / Коль нет сердечной здесь подруги; <...> Без ней не красен самый рай; без ней смеющись вертограды / Не могут в грудь вдохнуть отрады; Без ней уныл весь райский край» [4, 71]), смерти, хаоса стихий: «Прекрасные древа трещат, / Раина гнется и крушится; / Мятели пышут из-за гор; / Крутятся вихри серебристы, / Бегут по выям древ стенящих, / И мещут с крыльев дики зимы» [4, 64].
Существенно, что для С. Боброва сад представляет собой единство неба и земли: с одной стороны - «в величьи скромном рай земной» [Бобров, 59], с другой - небесный «млечный вертоград» [4, 194], связанные присутствием в них Бога. По словам Л. О. Зайонц, Бобров в понятии «вертоград - вечный град» синтезирует два поэтических локуса: символический (рай) и небесный (космос) [13, 82]. Семантика вертограда в поэме совмещается с семантикой Млечного пути (как предела, к которому стремится всякая душа), поэтому субтопос «мир - сад» приобретает у поэта еще и значение духовного восхождения, осуществляемого путем приобщения к природе и божественному знанию, разлитому в ней.
Именно поэтому природа, сад (а вместе с ними и весь мир) как источник вдохновения и знания ассоциируются в поэме с образом лицея (который для С. Боброва «сад и место учения» [4, 21]) - «Лицея многоцветного», как его называет поэт (этот образ вызывает ассоциации с «Вертоградом многоцветным» Симеона Полоцкого - сборником виршей, представляющим собой «христианско-дидактическую», по определению Л. И. Сазоновой, систему, дающую описание мира через толкование Священного Писания). Этим сравнением Бобров подчеркивает, что природа -не только главный «учитель» человека, но что она сама содержит знаки, нуждающиеся в расшифровке, а процесс познания мира сводится к процессу познания человеком природы («Учились и познаньям неким, / Но им природу предпочли» [4, 117]) и самого себя.
Субтопос «мир - море» в «Херсониде» не выражен прямо, а содержится в подтексте. Так как для мифопоэтического сознания море - это субстанция, стихия, напрямую связанная с сотворением мира, то Бобров, представляя космогонию мира как происхождение и развитие Крыма, описывает рождение полуострова из воды и камней, обагренных кровью моряков: вода (архетипический образ хаоса) для поэта - стихия, дарующая жизнь и смерть одновременно, а камень поэтам 1780-1790-х гг. представлялся «неким первичным элементом мироздания, обеспечивающим всеобщую связь макрокосма и выявляющим единство всего сущего» [14, 260].
Водная стихия связана с мотивом круга (жизнь - смерть, начало - конец и т. п.): «Играя роль зеркальной границы, водная поверхность образует естественный круг, охватывающий таким образом все водное пространство» [15, 444]. Являясь земным аналогом неба, вода
128
ВЕСНІК МДПУ імя І. П. ШАМЯКІНА
«повторяет очертания бездны небесной» [14, 145] (недаром у Боброва данные понятия взаимозаменяемы), что акцентирует единство божественного и человеческого, земного и небесного и утверждает упорядоченность мироздания. Кроме того, субтопос «мир - море» символизирует изначальную неустойчивость бытия, перетекание одних его форм в другие, перемены, движение времени («Ах, время в мире скоротечно, / Картины пременяет вечно» [4, 290]), которые Бобров считал залогом развития жизни. Это отражено поэтом в тексте с помощью приема метаморфоз и инверсии.
Итак, природный мир в поэме «Херсонида» описывается через ряд архетипических образов, характерных, в частности, для культуры барокко, однако приобретающих дополнительные оттенки смысла и воплощающихся с помощью иных риторических средств.
Природный мир в поэме неразрывно связан с человеком (соответственно, субтопос «мир - человек» связан с субтопосами «мир - сад», «мир - книга» и «мир - храм»), который раскрывает свою сущность в различных ипостасях: в области чувств, творчества, в религии, в способностях к познанию. Поэт представляет человека как уменьшенную модель макрокосма - микрокосм.
Оппозиция «душа - тело» связана с двойственной природой человека, обладающего, с одной стороны, телесной оболочкой, душой, то есть самобытным внутренним миром, чувствами, мыслями, своеобразной границей между природным и божественным в человеке, а с другой стороны, духом - средоточием высших качеств и совести, которые подтверждают существование в его сердце искры Божьей: «Сей человек - небо-рожденный, - / Сия бессмертна самобытность» [4, 176]; «Дух мой, способный черпать небо» [4, 180]. Бобров называет человека субстанцией, первоосновой и утверждает его способность к творению, уподобляя человека Творцу, постоянно совершенствующемуся и делающему мир более совершенным.
Высший уровень духовно-нравственной вертикали «тело - душа - дух», проецируемой на человека, представлен миром истории и культуры (познания), которыми, согласно представлениям романтиков, движет именно человеческий дух, способный к развитию и являющийся рычагом эволюции человечества. Дух приближает человека к Богу и проявляется в способности человека к творению: тот, кто творит, создает мир, чем уподобляется Богу: «Тот, кто возможен все творить, / Распространяет бытие / Свое с другими существами» [4, 176]. С. Бобров оставляет открытым вопрос о том, что обладает большим творческим потенциалом - природа или художник («Кто вас учил так петь приятно? / Не брат ли лунный, - или солнце? - / Природа, - так, - одна природа» [4, 117]; «Слыхал я песни, - там искусство, / А здесь природа водит персты» [4, 118]). Так как и в природе, и в художнике есть частица высшего существа, поэт примиряет их друг с другом так же, как он примиряет разум и чувства.
В творчестве, считает поэт, - залог бессмертия, поэтому все произведения искусства вечны, хотя и созданы человеком, да и сам человек благодаря наличию в нем духа преодолевает смерть, которая страшна лишь для телесной его составляющей. С. Бобров говорит о неизбежности смерти тела как природной основы человека, который для поэта «вчерашняя дня творенье бедно», «вещественный сын бренной плоти»: «Конечно, - должно все изтлеть, / Что смертнаго остаться должно, / что в долг стихии поручили, / И будут требовать назад; - / Изтлеть в гниющей персти тела, / Где дом тебе - земля сырая <...> Где брат твой - неусыпный червь, / Сестра же ночь, глубока ночь» [4, 175]. Но при этом он оптимистически смотрит на возможность мыслящего и творящего человека остаться в веках и перестать «быть ничем»: «Но ты, - ты мыслящий теперь, / Духовный человек, - сын неба <...> Сии останки человека / Суть только дряхла оболочка, / Сей непрестанный переход / От силы к силе и доброте, / От доблести одной к другой, -Сей дальновидный духа путь / Конечно Божеству угоден» [4, 178]. Дух, связывающий человека с Богом, проявляется не только в способности к творчеству, но и в стремлении к совершенствованию: «Но нека нравственная жажда, / Неутолима никогда, / И нечто реющее вперед / И алчущее совершенства, - Дух мой, - способный черпать небо, / С тобой соединиться должен» [4, 180], то есть он также претерпевает метаморфозы, которые возвращают человека, как и весь мир, из небытия к бытию: «Как можно в жизни сей достигнуть / Пределов точных совершенства? / Дух шествует без остановки / До высоты своей природы. » [4, 177].
ФІЛАЛОГІЯ
129
Выводы
Таким образом, топос Мир в «Херсониде» С. Боброва воплощается в архетипических субтопосах «мир - книга», «мир - сад», «мир - человек», «мир - храм» и «мир - море» (потенциально возможном и выраженном в подтексте). Они связаны между собой ассоциативными отношениями и организованы вокруг «ядерных» образов Бога, природы и человека (характерных для барокко), которые, в свою очередь, имеют разветвленную парадигму значений, а также связаны с аксиологической осью «тело - душа - дух», имеющей непосредственное отношение к мировоззрению романтиков. Топос Мир в поэме не теряет связи с семантикой образов, представляющих его в предшествующие эпохи (в частности, в эпоху барокко). Следовательно, в «Херсониде» он выражает идею единства и гармонии и является объединяющим началом на семантическом уровне поэмы, воплощающей «универсальную поэтико-философскую систему мироздания» [16, 203], где все явления оказываются взаимосвязанными и отраженными друг в друге. Однако в связи с предромантическим мировоззрением и замыслом поэта топос Мир трансформируется и соответственно изменяются способы его воплощения в тексте. Выдвигая на первый план реальный уровень пространственной структуры топоса, поэт актуализирует и концептуальный, создавая образ Тавриды как «малого мира в вселенной» [4, 287].
Литература
1. Лотман, Ю. М. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») / Ю. М. Лотман // О поэтах и поэзии. Анализ поэтического текста. Статьи и исследования. Заметки. Рецензии. Выступления / Ю. М. Лотман. - СПб. : Искусство - СПБ, 2001. - С. 731-747.
2. Абрамзон, Т. Е. Просветительские мифы М. В. Ломоносова : моногр. / Т. Е. Абрамзон. -Магнитогорск : Изд-во МаГУ, 2005. - 134 с.
3. Лавджой, А. Великая цепь бытия: История идеи / А. Лавджой ; пер. с англ. В. Софронова-Антамони. - М., 2001. - 263 с.
4. Бобров, С. Херсонида, или Картина лучшаго летняго дня в Херсонисе Таврическом / С. Бобров -СПб., 1804. - 295 с.
5. Зорин, А. «Крымский миф» в русской культуре 1780-1790-х годов / А. Зорин // Кормя двуглавого орла... Литературная и государственная идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX века / А. Зорин. - М. : НЛО, 2001. - 414 с.
6. Лотман, Ю. М. К семиотической типологии русской культуры XVIII века / Ю. М. Лотман // История и типология русской культуры / Ю. М. Лотман. - М., 2002. - С. 74-88.
7. Лавренова, О. А. Географическое пространство в русской поэзии XVIII-XX вв. (геокультурный аспект) / О. А. Лавренова. - М. : Ин-т Наследия, 1998. - 128 с.
8. Ломоносов, М. В. Краткое руководство к красноречию / М. В. Ломоносов // Полн. собр. соч. : в 10 т. - М. -Л. : Изд-во Академии наук сСсР, 1952. - Т. 7. - С. 89-379.
9. Беме, Я. Christosophia, или Путь ко Христу / Я. Беме. - СПб. : А-САД, 1994. - 224 с.
10. Зайонц, Л. О. Natura naturans: к поэтике антропоморфного пейзажа у Семена Боброва / Л. О. Зайонц // «На меже меж Голосом и Эхом» : сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян / сост. Л. О. Зайонц. - М. : Новое издательство, 2007. - С. 90-109.
11. Коровин, В. Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество / В. Л. Коровин. - М. : Academe, 2004. - 320 с.
12. Лотман, Ю. М. О двух моделях коммуникации в системе культуры / Ю. М. Лотман // Избранные статьи : в 3 т. / Ю. М. Лотман. - Таллинн : Александра, 1992. - Т. 1 : Статьи по семиотике и топологии культуры. - С. 76-90.
13. Зайонц, Л. О. Э. Юнг в поэтическом мире Боброва / Л. О. Зайонц // Ученые записки Тартуского ун-та. - Тарту, 1985. - Вып. 645. - С.71-85.
14. Зверева, Т. В. Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века / Т. В. Зверева. - Ижевск : Изд. дом «Удмуртский университет», 2007. - 328 с.
15. Тильман, Ю. Д. Пространство в языковой картине мира Ф. И. Тютчева (концепт круг) / Ю. Д. Тильман // Логический анализ языка. Язык пространств / отв. ред. Н. Д. Арутюнова, И. Б. Левонтина. -М. : Языки русской культуры, 2000. - С. 440-448.
16. Пашкуров, А. Н. Некоторые грани возвышенного в русской философской оде / А. Н. Пашкуров // Проблемы изучения русской литературы XVIII века : межвуз. сб. науч. тр. / гл. ред. О. М. Буранок. -СПб.-Самара, 2003. - С. 191-211.
Summary
The article deals with the problem of the topos World in the Semen Bobrov’s poem «Hersonida». Basic subtoposes that constitute the paradigm of the topos World in the poem are revealed («world - book», «world - garden», «world - sea», «world - temple» and «world - man»). Semantic peculiarities of these subtoposes are discovered; the mechanisms of verbalization of the topos World in the text are designated and the factors, affect the transformation of the topos World in the Preromanticism literature are disclosed.
Поступила в редакцию 28.01.09.
