CC BY
34Modern Lexicography
УДК 81 " 374" 38 DOI: 10.33910/2687-0215-2019-1-1-79-90
Семантическая эволюция слова и формирование медиастилемы (существительное палач в отечественной лексикографии и публицистическом тексте)
е. Н. Басовская01
1 Российский государственный гуманитарный университет, 125993, Россия, г. Москва, Миусская пл., д. 6
Semantic evolution of the word "tormentor"
(THE NOUN palach IN THE RUSSIAN LEXICOGRAPHY AND JOURNALISTIC
text) and the formation of a mediastyleme
E. N. Basovskaya01
1 Russian State University for the Humanities, 125993, Miusskaya Sq. 6, Moscow 125993, Russia
Аннотация. Статья посвящена семантико-прагматической эволюции слова палач в русском языке ХХ-ХХ1 вв. и отражению этого явления в российской лексикографии. Материалом для изучения служат толковые словари ХУШ-ХХ1 вв., данные Национального корпуса русского языка, а также тексты журнала «Огонек» 1916-2018 гг. Автор отмечает, что в дореволюционных словарях зафиксировано только прямое значение существительного. Такая лексикографическая практика вступает в противоречие с синхронным словоупотреблением писателей и публицистов, активно метафоризировавших лексему палач и использовавших ее в значении 'злодей'. Переносное значение слова было впервые зафиксировано в первом советском толковом словаре, вышедшем под редакцией Д. Н. Ушакова в 1935-1940 гг. В этом издании предлагалась идеологическая интерпретация слова, закрепленная в дальнейшем в словаре С. И. Ожегова и академических словарях русского языка 1950-1960-х гг. Особое внимание в статье уделяется функционированию лексемы в публицистическом тексте. На примере публикаций журнала «Огонек» демонстрируется использование существительного палач как идеологемы, концентрирующей в своем значении представление о классовой чуждости и исторической обреченности врагов трудового народа. В постсоветский период политические коннотации отходят на второй план и слово палач трансформируется в философему — концептуально насыщенный термин, служащий для осмысления важнейших законов бытия. Материалы 2018 г. демонстрируют способность слова палач обозначать в современном медиатексте врага не столько политического, сколько исторического, разрушителя культуры и противника прогресса. Ярлык палач может быть применен к людям разных эпох и представителям различных политических движений. Палач — абсолютное зло, реализующее
Abstract. The article is devoted to the semantic and pragmatic evolution of the word palach (tormentor) in the Russian language of the 20th - 21st centuries and the reflection of this phenomenon in the Russian lexicography. Explanatory dictionaries of the 18th and 19th centuries, the data of the national corpus of the Russian language, as well as the texts from the magazine "Ogonek" published between 1916 and 2018 were used as research material. The author notes that before the revolution of 1917 Russian dictionaries recorded only the direct meaning of the noun. This lexicographic practice was in conflict with the simultaneous usage of word palach as 'villain' by Russian writers and journalists. The figurative meaning of the word was first recorded in the first Soviet dictionary published in 1935-1940. The ideological interpretation of the word was later included in the academic dictionaries of the Russian language in the 1950-s and 1960-s. Particular attention is paid to the functioning of the lexeme in the journalistic text. The publications from the magazine "Ogonek" demonstrate the use of the noun palach as an ideologeme which represented class alienation and historic doom for the enemies of the working people. In the post-Soviet period, political connotations faded into the background and the word palach was transformed into a philosopheme — a conceptually saturated term that serves to conceptualise the most important laws of existence. Materials of 2018 demonstrate the ability of the word palach to denote in the modern media text the foe which is not so much political but rather historical, one who desolates culture and opposes progress. Palach is an absolute evil, fulfilling itself in the historical arena. Palach is not an opponent in today's struggle, but rather a negative historical example for future generations. The author concludes that it is necessary to reflect the pragmatic characteristics of the word more accurately
себя на исторической арене. При этом идеологема утратила одну из семантических составляющих, характерных для нее в прошлые десятилетия: ни в одном из рассмотренных новейших примеров речь не идет о наказании палачей и об оправданности проявляемой по отношению к ним жестокости. Палач — не противник в сегодняшней борьбе, а скорее отрицательный исторический пример для будущих поколений.
Автор приходит к выводу о необходимости более точного отражения в толковом словаре информации о прагматических характеристиках слова. Для лексических единиц, активно использующихся в текстах СМИ и обладающих способностью транслировать мировоззренческие установки автора, предлагается термин «медиастилема».
Ключевые слова: лексикография, прагматика, метафоризация, оценочность, высокий негативизм, идеологема, публицистический текст, медиастилема.
in dictionaries. To define lexical units which are widely used in media texts and have the ability to communicate the worldviews of the author the term "mediastyleme" is proposed.
Keywords: lexicography, pragmatics, metaphorisation, appraisal, high negativism, ideologeme, journalistic text, mediastyleme.
Постановка проблемы
Слово палач принадлежит к числу конкретных существительных, которые в метафорическом значении служат для называния негативных явлений и обладают при этом высокой стилистической окраской (ср.: бич, иго, оковы, проклятие, путы и др.). Для единиц этой лексической группы может быть использовано рабочее название «высокие негативизмы» (Басовская 2018).
Такая лексика представляет значительный интерес с нескольких точек зрения. Она важна для изучения русской языковой картины мира, в которой, как и в любой другой, есть специфические концепты, воплощающие добро и зло (Шмелев 2005, 25). Кроме того, слова с отрицательной коннотацией и высокой стилистической окраской составляют особую группу эмотивов и являются частью предмета такого активно развивающегося научного направления, как эмотиология (лингвистика эмоций) (Шаховский 2018, 14).
Лексикографическая история существительного палач показательна также как пример того, что «отображение прагматической информации разными типами словарей» есть «одна из проблемных зон теоретической и практической лексикографии» (Булыгина, Трипольская 2015, 67). Наконец, как и другие высокие негативизмы, лексема палач широко используется в публицистическом тексте. Следовательно, она представляет интерес с точки зрения медиалингвистики, для которой значимы экспрессивные потенции слов, целенаправленно реализуемые в массовой коммуникации (Дускаева 2014, 6).
В данной статье представлено комплексное исследование существительного палач, совмещающее в себе лексикографический, семантический (в т. ч. прагматический) и медиа-лингвистический аспекты. Материалом для изучения послужили толковые словари русского языка ХУШ-ХХ1 вв., данные Национального корпуса русского языка, а также тексты журнала «Огонек» 1916-2018 гг.
Лексикографическая история слова палач
Согласно «Словарю Академии Российской», палач — «исполнитель телесного и смертного наказания, предписанного законами за какое-либо уголовное преступление» (Словарь Академии Российской 1793, 699). Аналогичное толкование, дополненное синонимами,
дает В. И. Даль: «исполнитель торговой, а также смертной казни, кат; заплечный мастер» (Даль 1882, 11). Почти без изменений воспроизводится статья и в словаре П. Е. Стояна: «исполнитель смертной казни, заплечный мастер, кат, экзекутор» (Стоян 1913, 406).
Обращает на себя внимание отсутствие в дореволюционных толковых словарях переносного значения слова и каких-либо упоминаний о его оценочности. Правда, иллюстративный материал, представленный в словаре В. И. Даля, косвенно указывает на неодобрительное отношение носителей языка к представителям данной профессии: «Злая совесть стоит палача. Не дай Бог никому в палачах быть — а нельзя и без него! Водиться с палачами — не торговать калачами (палач поган)» (Даль 1882, 11).
Лексикографическая практика XVIII — начала ХХ в. вступает в очевидное противоречие с речевыми фактами, отраженными в Национальном корпусе русского языка. Так, в 1775 г. Н. И. Новиков призывает судью быть образованным, человеколюбивым и бескорыстным и резюмирует: «Когда ты все сие истолчешь в порошок и пересыплешь им свое сердце и мозг, тогда будешь судия-отец, судия-истинный сын отечества, а не судия-палач» (НКРЯ). В данном случае можно говорить о контекстуальной метафоризации существительного: судья-палач — это судья, который ведет себя по отношению к подсудимым как палач, т. е. наказывает, а не милует. Для письменных памятников XVIII в. такое переосмысление лексемы не типично.
Число употреблений слова палач в переносном значении нарастает начиная со второй четверти XIX в. Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» называет опричника и родственника Ивана Грозного Михайло Темрюковича «гнуснейший палач» (НКРЯ), безусловно, имея в виду не род деятельности, а свойства натуры. Появляется слово палач в значении 'мучитель'и в речи героев и героинь русской классической прозы. «Не лютый ли ты палач мой, моя свирепая судьба?» — восклицает прекрасная полячка в повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба». «Да ты мучитель... палач... и я должна терпеть!» — упрекает возлюбленного Вера в пьесе М. Ю. Лермонтова «Два брата» (НКРЯ). В эмоциональных репликах персонажей палач-мучитель возникает и в следующие десятилетия, в частности у И. И. Лажечникова («Бедная Вера, я твой палач») и Ф. М. Достоевского («А ты все-таки палач! палач! палач!») (НКРЯ).
Если в художественной литературе с течением времени все чаще встречается палач-мучитель, то в публицистике продолжает фигурировать и обозначенный Карамзиным палач-злодей. Именно такой смысл формирует контекст из книги А. И. Герцена «Былое и думы»: «Но пусть они знают: один палач за другим будет выведен к позорному столбу истории и оставит там свое имя» (НКРЯ). У А. К. Толстого в «Проекте постановки на сцену трагедии "Смерть Иоанна Грозного"» этот царь фигурирует как «палач России» (НКРЯ). Применение характеристики палач к историческому деятелю становится благодаря однозначной негативной оценочности существительного формой политического самоопределения автора. Власть палача не может быть не только одобрена — даже принята, признана законной.
Следует повторить, что отмеченные идеологические потенции слова палач не принимались во внимание русской дореволюционной лексикографией. Ситуация изменилась в советский период с выходом «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (ТСУ). Исследователи уже отмечали исключительный характер этого издания, представившего читателю значительный объем прагматической информации задолго до постановки лексикографами такой научно-практической задачи (Булыгина, Трипольская 2007, 122-123).
Существительное палач нашло в ТСУ поистине новаторское отражение. Во-первых, в словарную статью были включены как прямое, так и переносное значение («перен.
Угнетатель, жестокий мучитель»). Во-вторых, метафорическое значение сопровождалось стилистической пометой «ритор.», что отсылало читателя к практике употребления слова. В-третьих, как и во многих других случаях, словарь давал слову идеологическую интерпретацию; формулировка первого значения содержала историко-политическое уточнение: «ПАЛАЧ. В условиях эксплоататорского общества — специальное лицо, осуществляющее казнь, производящее телесные наказания и пытки». В-четвертых, составители словаря подобрали, как они всегда стремились делать, выразительный иллюстративный материал идейно-политического характера: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Лермонтов. Фашисты — палачи не только трудящихся, но и целых народов». Наконец, в-пятых, именно в словаре под редакцией Д. Н. Ушакова появилось не только само слово палач, но и элементы словообразовательного гнезда: прилагательное палаческий и существительное палачество (ТСУ 1939, 21).
Следующий советский толковый словарь был составлен С. И. Ожеговым и вышел первым изданием в 1949, вторым, исправленным и дополненным, в 1952 г. Редактирование словаря, последовавшее за появлением первого издания и ряда отрицательных рецензий, было направлено главным образом на политизацию и идеологизацию как словника, так и отдельных статей (Басовская 2013). Это в полной мере относится и к статье «Палач».
В издании 1949 г. толкуется только первое значение: «Тот, кто приводит в исполнение приговор о смертной казни, производит пытки». Второе, переносное значение не приводится, но иллюстрируется словосочетанием «П. свободы» (Ожегов 1949, 510). В издании 1952 г. первое и второе значения разделены, переносное сформулировано: «Жестокий мучитель, угнетатель» и помечено как высокое (Ожегов 1952, 441). Учитывая, что слово угнетатель истолковано в том же словаре как 'эксплуататор' с примером «Борьба трудящихся против угнетателей» (Ожегов 1952, 761), не вызывают сомнений сформировавшаяся в советской лексикографии политическая интерпретация метафорического значения существительного палач и его осмысление как идеологемы.
В данной статье идеологема толкуется в соответствии с положениями, сформулированными Н. А. Купиной, как вербальная единица, «непосредственно связанная с идеологическим денотатом», «вербально закрепленное идеологическое предписание» (Купина 2005, 91; Купина 2015, 17). Принимается также во внимание утверждение Н. И. Клушиной о том, что идеологема представляет собой «ментальный стереотип (в привлекательной стилистической обертке)», «мировоззренческий элемент в индивидуальной и коллективной картине мира» (Клушина 2014, 56-57).
Необходимо подчеркнуть, что полисемичное слово способно функционировать в качестве идеологемы в одном из значений. Метафоризация представляет собой, как справедливо отмечает А. П. Чудинов, важный когнитивный процесс, связанный, в частности, с осмыслением и интерпретацией политической реальности. Одна из ключевых функций метафоры — прагматическая: «Метафора является мощным средством преобразования существующей в сознании адресата политической картины мира, побуждения его к определенным действиям и формирования у него необходимого адресанту эмоционального состояния» (Чудинов 2006, 124-128).
Активизацию идеологического компонента значения при метафорическом употреблении слова в журналистском тексте аналогичным образом интерпретирует Т. М. Голубе-ва. По ее утверждению, для публицистики характерно «использование концептуальной метафоры как средства материализации общественной идеологии в языке» (Голубева 2016, 216). На наш взгляд, при возникновении у слова переносного значения, неразрывно связанного с мировоззренческими установками, следует говорить об идеологической мета-форизации.
Данный процесс, затронувший семантику и определивший стилистические потенции существительного палач в текстах советского и постсоветского периодов, нашел отражение в академических словарях русского языка во второй половине 1950-х гг. По случайному совпадению тома словарей Большого академического (БАС) и Малого академического (МАС), в которых представлено данное слово, вышли в один год — 1959 (т. 9 БАС и т. 3 МАС соответственно). Их объем и принципы организации позволили составителям не только дать развернутое толкование значения, но и значительно шире, чем в ТСУ, проиллюстрировать употребление слова.
В 17-томном академическом словаре была впервые предпринята попытка разделить и конкретизировать два переносных значения слова палач: «Жестокий мучитель, угнетатель» и «Притеснитель, губитель» (БАС 1959, 48-49). Не вполне отчетливую разницу между значениями не смог компенсировать и иллюстративный материал. Примерами реализации первого значения были предложения, касавшиеся области как личной, так и общественной жизни: «Муж ее оказался... палачом в полном смысле этого слова»; «Неужели народ в фашистских странах не восстанет против своих палачей?». Второе же сопровождалось цитатами исключительно из текстов социально-политической проблематики: «Был из них один, палач науки Бутурлин.».
Вероятно, составители Большого академического словаря диагностировали развитие у слова палач идеологически наполненного переносного значения, но затруднились провести четкую границу между палачом в психологическом и в социально-политическом смысле. Показательно, что в Малом академическом словаре переносное значение лексемы толковалось как единое — «Мучитель, притеснитель» (МАС 1959).
В постсоветский период слово палач не было представлено ни в «Толковом словаре русского языка конца XX в.», ни в «Толковом словаре языка Совдепии». «Большой толковый словарь русского языка» (БТС), вышедший в 1998 г. и размещенный в новой редакции на сайте «Грамота.ру», воспроизводит формулировку переносного значения из Малого академического словаря: «Мучитель, притеснитель» (БТС 1998).
Попытка дифференциации значений существительного была предпринята Т. Ф. Ефремовой в 2000 г. в «Новом толково-словообразовательном словаре русского языка», в котором различаются переносные значения «жестокий мучитель, угнетатель» и «притеснитель, губитель» (Ефремова 2000). Однако отсутствие иллюстративного материала существенно затрудняет понимание границы между данными семантическими вариантами.
Наконец, в 15-м томе нового Большого академического словаря, вышедшем в 2011 г., была осуществлена несколько большая по сравнению с первым изданием конкретизация семантического оттенка: «Беспощадный губитель, непримиримый враг прогресса, культуры, науки и т. п.», причем данное значение в очередной раз иллюстрировалось цитатами из М. Ю. Лермонтова («.Свободы, гения и славы палачи.») и Н. А. Некрасова («.Палач науки, Бутурлин. ») (БАС 2011, 284). Нельзя не обратить внимания на то, что политически нейтральная словарная формулировка вступает в некоторое противоречие с примерами, не лишенными политического содержания. У Лермонтова палачи окружают царский трон, у Некрасова палач заседает в правительственном комитете. Палачи здесь не только враги прогресса — прежде всего это представители неправедной власти. Однако для словаря 2011 г. толкование, которое содержало бы указание на это обстоятельство, было бы, видимо, слишком «советским».
Таким образом, русская лексикография XX - начала XXI в. частично отразила семантическую эволюцию слова палач, совершившуюся под воздействием экстралингвистических, прежде всего — политических, факторов. Тем не менее нельзя говорить о полноценной фиксации в словарях процесса превращения существительного палач в одну из советских
идеологем и его дальнейшего семантического развития. Сознавая исключительную сложность этой задачи, предлагаем во второй части статьи систематизированный эмпирический материал, который может лечь в основу обновленной словарной формулировки, более точно и подробно отражающей современную семантику лексемы.
Функционирование слова палач в русском публицистическом тексте ХХ-ХХ1 вв. (на материале журнала «Огонек»)
Журнал «Огонек» выбран в качестве источника для анализа, потому что он начал выходить в 1899 г. и издается по сей день, т. е. в распоряжении исследователя дореволюционный, советский и постсоветский «Огонек». Для изучения были отобраны годовые подшивки журнала, относящиеся к периодам выхода в свет рассмотренных выше лингвистических справочников: 1916 (последнее издание толкового словаря П. Е. Стояна), 1940 (завершение первого издания «Толкового словаря русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова), 1952 (второе, максимально идеологизированное издание «Словаря русского языка» С. И. Ожегова), 1959 (тома на букву П Большого и Малого академических словарей), 1998 (первое издание «Большого толкового словаря русского языка» под ред. С. А. Кузнецова), 2011 (том на букву П третьего издания Большого академического словаря). Кроме того, к сопоставлению были привлечены новейшие на момент написания статьи материалы, относящиеся к 2018 г.
В «Огоньке» 1916 г. случаев употребления слова палач обнаружено не было. Это не значит, что журнал не касался темы истязаний и зверств. Уже в первом номере помещены материалы, посвященные героям Первой мировой войны, среди которых стрелок Харин, подвергшийся пыткам в немецком плену. Подпись под фотографией: «Жертва немецких варваров» (Огонек, 1916, № 1, с. 12). На протяжении года «Огонек» еще несколько раз использовал словосочетание «жертвы варваров». Упоминалась также зажигательная бомба, сброшенная «воздушными пиратами» (Огонек, 1916, № 2, с. 10), рисунок изображал «немецких мародеров в лучах прожектора» (Огонек, 1916, № 4, с. 3). В отдельных случаях журналисты «Огонька» прибегали к тактике навешивания ярлыков: так, авторы плаката с лживой новостью о якобы состоявшейся капитуляции Черногории были названы тупоголовыми. Но чаще всего немцы обозначались как враги или противники без применения дополнительных экспрессивов.
Материалы 1940 г. дают иную картину: существительное палач используется в «Огоньке» как в прямом, так и в переносном значении, причем и с психологическим, и с идейно-политическим оттенком. Последний количественно преобладает: слово палач применяется, когда речь идет о врагах революции — как в России до 1917 г., так и за рубежом. В частности, авторы журнала называют так русское самодержавие, «обманувшее и предавшее собственный свой народ, ставшее палачом польского народа» (Огонек, 1940, № 1, с. 6), царское правительство, расстрелявшее участников мирной демонстрации в Кровавое воскресенье (Огонек, 1940, № 2, с. 7) и уничтожившее миллионы людей в огне Первой мировой войны (Огонек, 1940, № 5, с. 15), а также врагов Парижской коммуны (Огонек, 1940, № 7-8, с. 12), финского генерала К. Л. Мальмберга (Огонек, 1940, № 1, с. 3) и реакционеров, расстрелявших члена ЦК компартии Латвии Августа Арайс-Берце (Огонек, 1940, № 26, с. 6).
Экспрессия высокого негативизма усиливается микроконтекстом: в одном ряду со словом палач фигурируют существительные провокаторы, убийцы, кровопийцы, паразиты, душители страны, каннибальское следствие и расправа с восставшими, скотское пресыщение отвратительных типов буржуазного общества. Ключевая оппозиция, проходящая через все тексты, — палач / народ. Народ страдает от озверелых палачей и получает историческое право ненавидеть их и жестоко им мстить. В этом отношении показателен
пример из очерка о руководителе национально-освободительного движения в Карпатах в XVIII в. Олексе Довбуше: «По словам крестьян, Довбуш был лют и жесток с панами и шинкарями. Убивая, он приговаривал: "За людскую кривду, за людскую кровь". Замучив пана Злотницкого. он твердил умирающему: "Погибай, палач, чтобы людей больше не мучил!.." С крестьянами Довбуш был ласков и добр, никогда на них не нападал» (Огонек, 1940, № 34, с. 9).
Итак, материалы журнала «Огонек» 1940 г. дают основание говорить о том, что в советской публицистике предвоенного периода оформилась развившаяся из метафорического значения существительного идеологема палач. Содержание ее несводимо к понятию 'мучитель' или 'злодей', поскольку включает в себя сему классовой враждебности. Важным компонентом идеологемы стало представление о неизбежности, естественности и оправданности ответной жестокости, проявляемой народом по отношению к его палачам.
В 1952 г. существительное палач используется в «Огоньке» всего несколько раз, но в полном соответствии с традицией советского публицистического стиля, в котором палач — это тот, кто враждебен борющемуся за свободу народу. В журнале упоминаются «гитлеровские палачи» и «палачи Освенцима» (Огонек, 1952, № 24, с. 9, 11), а также «палачи корейского и японского народов» — американские и европейские военные, выступающие на стороне Южной Кореи. В одной из публикаций между фашистскими и американскими палачами проводится прямая аналогия и говорится о том, что врагов корейского народа ждет виселица, как и палачей Освенцима.
На этом основании можно утверждать, что идеологема палач не претерпела к 1952 г. существенных изменений за исключением одного: в структуре концепта вышла на передний план иностранная тематика. С утратой актуальности таких явлений, как борьба российского народа против самодержавия, накал классовой борьбы переместился на международную арену. Соответственно и слово палач стало принадлежностью преимущественно публикаций на зарубежные темы.
Та же практика характерна и для 1959 г., хотя использование слова резко сокращается: существительное палач обнаружено лишь в двух публикациях «Огонька». Один раз оно употреблено в прямом значении, но помещено в политический контекст: в очерке парагвайского писателя речь идет о жестоком обращении с батраками на плантациях (Огонек, 1959, № 12, с. 23). Во втором примере слово палач обладает семантической двуплановостью: в материале, посвященном балету «Тропою грома», палачами названы убийцы главных героев — черного юноши Ленни и белой девушки Сари. Заметка выдержана в высоком стиле и пронизана пафосом ненависти к «угнетателям африканского народа»: «Гром гремит все сильнее и сильнее, предвещая неминуемую гибель для самих палачей. » (Огонек, 1959, № 33, с. 25). Несмотря на значительные социально-политические и культурные изменения, произошедшие в стране, в журналистском тексте конца 1950-х сохраняется осмысление палача прежде всего как классового противника, чьи чудовищные деяния являются ярким доказательством ошибочности его идейных позиций и исторической обреченности.
При анализе журнала «Огонек» за 1998 г. прежде всего обращает на себя внимание регулярное совместное использование в микроконтексте (в четырех случаях из шести) слов палач и жертва и придание им широкого историко-философского смысла: «Палач и жертва — звенья одной цепи. Страдала и страдает вся страна, и вся страна участвовала и участвует в преступлении, но так же трудно выделить из толпы чистого злодея — многие успели по нескольку раз побывать в шкуре и палача, и жертвы» (Огонек, 1998, № 50). Антитеза 'палач — жертва' — единственное объединяющее начало для тематически разнородных публикаций, в которых палачами оказываются и организаторы сталинских репрессий, и священнослужители, выступающие против эвтаназии, и управленцы, увольняющие сотрудников, и тореадоры, убивающие невинных животных.
Слово палач остается сильным эмоционально-стилистическим средством, но утрачивает статус идеологемы, трансформируясь в, условно говоря, «философему» — словесное отражение обобщенного представления о мировом зле. По справедливому замечанию В. В. Картавцева, «философемы не встречаются в "чистом" виде, находя своё выражение в содержании самых разнообразных артефактов культуры, при помощи которых субъект пытается осмыслить реальность, нащупывая ответы на вопросы мировоззренческого и экзистенциального плана» (Картавцев 2011, 82-83). Одним из важнейших типов этого рода артефактов, бесспорно, является слово, закрепляющее в своей семантике результаты такого осмысления.
В 2011 г. количество употреблений существительного палач в журнале «Огонек» значительно возрастает по сравнению с 1998 г.: выявлено более десяти микроконтекстов с анализируемым словом. При этом метафора широкого философского содержания встречается приблизительно в половине случаев, например: «Ни одно из этих и других предложений по принудительному лечению сексуальных извращенцев не прошло в кнессете. Возражали не только правозащитники, но и профсоюз медиков: "Мы врачи, а не палачи. Никакого лечения по принуждению!"» (Огонек, 2011, № 19); «Вместо концепции истории тиранов и палачей должна появиться другая история, история частного человека» (Огонек, 2011, № 47).
Вторую половину составляют публикации, авторы которых называют палачами политических деятелей ХХ в., чаще всего — советских, организаторов и участников репрессий: «Россия в ХХ веке поделилась на жертв и палачей, более того: палачи тоже становились жертвами в свой черед. Полстраны сидело и ложилось в землю, а полстраны убивало и писало доносы» (Огонек, 2011, № 4); «Уголовное дело против ГКЧП возбудил Генеральный прокурор СССР Николай Семенович Трубин, тот самый, кто годом раньше отказался привлечь к ответственности палачей Новочеркасска...» (Огонек, 2011, № 32). Происходит повторная идеологизация слова палач — удобного средства обвинения политических противников в зверствах, дискредитирующих их взгляды и общую стратегию.
В «Огоньке» за 2018 г. дважды упоминаются гитлеровские палачи: один раз в цитатах из документа, относящегося к 1940-м гг., и один раз в материале о фильме «Семнадцать мгновений весны»: «Жестокость палачей оттеняет мужество разведчиков» (Огонек, 2018, № 29, с. 36). Кроме того, татарским палачом назван русский князь Иван Калита в цитате из статьи К. Маркса «Разоблачение дипломатической истории XVIII века» (Огонек, 2018, № 16, с. 40). Наконец, в одной из статей речь идет о чекистских палачах русской интеллигенции, собиравшихся в доме поэта Владимира Маяковского (Огонек, 2018, № 26, с. 49).
Разнообразие исторических личностей, объединяемых в современном публицистическом тексте словом палач, подводит нас к выводу о том, что данное существительное функционирует как идеологема, но идеологема иного рода, чем в 1940 или 1998 г. Сегодняшний палач — враг не столько политический, сколько исторический, воплощение ци-вилизационного зла, разрушитель культуры и противник прогресса. Ярлык палач может быть применен к людям разных эпох и представителям различных политических движений. Палач — абсолютное зло, реализующее себя на исторической арене. При этом идеологема утратила одну из семантических составляющих, характерных для нее в прошлые десятилетия: ни в одном из рассмотренных новейших примеров речь не идет о наказании палачей и об оправданности проявляемой по отношению к ним жестокости. Палач — не противник в сегодняшней борьбе, а скорее отрицательный исторический пример для будущих поколений.
Выводы
Таким образом, на протяжении ХХ — начала XXI в. существительное палач семантически эволюционировало. В его значении четко обозначился идеологический компонент, сохраняющий актуальность и в новейшем медийном тексте. При этом на протяжении всего рассмотренного периода слово сохраняет в переносном значении высокую стилистическую окраску и обладает существенным экспрессивным потенциалом.
Толковые словари лишь частично отразили трансформации значения и ассоциативного ореола слова. Существует необходимость разработки лингвистических справочников, в которых будет более полно и точно представлена прагматическая информация, касающаяся смысловых оттенков и особенностей употребления лексемы.
В публицистическом тексте советского периода оформилась идеологема палач. В дальнейшем она утратила конкретное пропагандистское наполнение, но сохранила статус актуализированного высокого негативизма — средства обозначения различных враждебных сил. Для описания лексических единиц такого типа пока не существует общепринятого термина. Традиционные для функциональной стилистики советского периода номинации «газетная лексика», «газетизм» (Солганик 2007, 66-67) устарели в связи с изменением системы средств массовой информации. Сегодня нет оснований считать газету наиболее типичным СМИ. Сейчас идет активная разработка медиалингвистической терминосистемы (см., напр.: Дускаева 2018), но считать ее окончательно сформировавшейся пока нет оснований. В то же время применение термина «идеологема», как было показано выше, не всегда возможно: слово публицистического стиля функционирует именно как идеоло-гема не во всех контекстах и не во всех значениях.
Представляется, что слово палач и другие лексемы, активно используемые в качестве готовых экспрессивов (в частности, идеологем, мифологем и прагмем) в современных СМИ, есть основания называть «медиастилемами». Данный рабочий термин выявляет такие признаки лексики новейших средств массовой информации, как универсальная ме-дийность — принадлежность к газетной, журнальной, радио-, телевизионной, интернет-речи — и нацеленность на высокую стилистическую эффективность.
Источники
НКРЯ — Национальный корпус русского языка. [Электронный ресурс]. URL: http://www.ruscorpora.ru/
new/ (дата обращения 30.10.2018). Огонек (1916-1959)Журналы СССР. [Электронный ресурс]. URL: https://sites.google.com/site/zurnalysssr/
home/ogoneek (дата обращения 30.10.2018). Огонек. (1998-2018) Архив издательского дома «Коммерсантъ». [Электронный ресурс]. URL: https:// www.kommersant.ru/ogoniok?from=logo (дата обращения 30.10.2018).
Словари
БАС 1959 — Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. Т. 9. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1482 с.
БАС 2011 — Большой академический словарь русского языка: в 30 т. (продолжающееся издание). Т. 15.
Отряд — Перевал. М.; СПб.: Наука, 610 с. БТС — Кузнецов, С. А. (ред.). (1998) Большой толковый словарь русского языка. СПб.: Норинт, 1534 с. Даль, В. И. (1882) Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 3. СПб.; М.: Типография М. О. Вольфа, 555 с.
Дускаева, Л. Р. (ред.) (2018) Медиалингвистика в терминах и понятиях: словарь-справочник. М.: ФЛИНТА, 440 с.
Ефремова, Т. Ф. (2000) Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный: в 2 т. Т. 2. П — Я. М.: Русский язык, 1088 с. (Библиотека словарей русского языка)
МАС — Евгеньева, А. П. (ред.). (1999) Словарь русского языка: в 4 т. 4-е изд., стер. Т. 3. П — Р. М.: Русский язык: Полиграфресурсы, 750 с.
Ожегов, С. И. (1949) Словарь русского языка. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 968 с.
Ожегов, С. И. (1952) Словарь русского языка. 2-е изд., испр. и доп. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 848 с.
Словарь Академии Российской (1793): в 6 т. Т. 4. От М до Р. СПб.: При Императорской Академии наук, 1272 стлб.
Стоян, П. Е. (1913). Краткий толковый словарь русского языка. СПб.: Издание В. Я. Макушкина, 704 с.
ТСУ — Ушаков, Д. Н. (ред.). (1939) Толковый словарь русского языка: в 4 т. Т. 3. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1424 с.
Литература
Басовская, Е. Н. (2013) Советский толковый словарь как средство идеологического воздействия (из истории настройки инструмента). В кн.: А. П. Чудинов (ред.). Политическая коммуникация: материалы международной научной конференции. Екатеринбург: Изд-во Уральского гос. пед. ун-та, с. 30-34.
Басовская, Е. Н. (2018) Высокий негативизм как оценочное средство современного медиатекста. Вестник РГГУ. Серия: История. Филология. Культурология. Востоковедение, 1 (34): 116-124. DOI: 10.28995/20736355-2018-1-116-124
Булыгина, Е. Ю., Трипольская, Т. А. (2007) Религиозная лексика: лексикографическая интерпретация идеологической семантики. В кн.: Актуальные проблемы лексикологии и словообразования. Вып. Х. Новосибирск: Изд-во Новосибирского национального исследовательского ун-та, с. 122-134.
Булыгина, Е. Ю., Трипольская, Т. А. (2015) Язык городского пространства: словарь, карта, текст. М.: Языки славянской культуры, 240 с.
Голубева, Т. М. (2016) Метафора как языковое средство создания и актуализации общественных идеологий. Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского, 2: 212-216.
Дускаева, Л. Р. (2014) Медиалингвистика в России: лингвопраксиологическая доминанта. Медиалингвистика, 1 (4): 5-15.
Картавцев, В. В. (2011) Философема как элемент культурного кода. Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Философские науки, 3: 81-86.
Клушина, Н. И. (2014) Теория идеологем. Политическая лингвистика, 4 (50): 54-58.
Купина, Н. А. (2005) Живые идеологические процессы и проблемы культуры речи. В кн.: Язык. Система. Личность. Екатеринбург: Изд-во Уральского гос. пед. ун-та, с. 90-104.
Купина, Н. А. (2015) Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. 2-е изд., испр. и доп. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 186 с.
Солганик, Г. Я. (2007) Практическая стилистика русского языка. М.: Академия, 304 с.
Чудинов, А. П. (2006) Политическая лингвистика. М.: Флинта: Наука, 256 с.
Шаховский, В. И. (2018) Эмоциональная компонента как межпарадигмальный интекст. Экология языка и коммуникативная практика, 1: 14-27. DOI 10.17516/2311-3499-002
Шмелев, А. Д. (2005) Лексический состав русского языка как отражение «русской души». В кн.: А. А. Зализняк, И. Б. Левонтина, А. Д. Шмелев, Ключевые идеи русской языковой картины мира. М.: Языки славянской культуры, с. 25-36.
Sources
Natsional'nyjkorpusrusskogoyazyka [RussianNational Corpus]. [Online]. Available at: http://www.ruscorpora. ru/new/ (accessed 30.10.2018). (In Russian)
Ogonek. (1916-1959) Zhurnaly SSSR [Magazines of the USSR]. [Online]. Available at: https://sites.google. com/site/zurnalysssr/home/ogoneek (accessed 30.10.2018). (In Russian)
Ogonek. (1998-2018) [Online]. Available at: https://www.kommersant.ru/ogoniok?from=logo (accessed 30.10.2018). (In Russian)
Dictionaries
Slovar' sovremennogo russkogo literaturnogoyazyka [Dictionary of the modern Russian literary language]. (1959)
In 17 vols. Vol. 9. Moscow; Leningrad: Academy of Science of USSR Publ., 1482 p. (In Russian) Bol'shoj akademicheskij slovar' russkogo yazyka [Large academic dictionary of the Russian language]. (2011) In 30 vols. (not finished). Vol. 15. Otryad — Pereval. Moscow; Saint Petersburg: Nauka Publ., 610 p. (In Russian)
Kuznetsov, S. A. (ed.) (1998) Bol'shoj tolkovyj slovar' russkogo yazyka [Large explanatory dictionary of the Russian
language]. Saint Petersburg: Norint Publ., 1534 p. (In Russian) Dal', V. I. (1882) Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka [Explanatory dictionary of the living great Russian
language]: In 4 vols. Vol. 3. Saint Petersburg; Moscow: M. O. Vol'f Printing house, 555 p. (In Russian) Duskaeva, L. R. (ed.) (2018) Medialingvistika v terminakh iponyatiyakh: slovar'-spravochnik [Media linguistics
in terms and concepts: dictionary and reference book]. Moscow: Flinta Publ., 440 p. (In Russian) Efremova, T. F. (2000) Novyj slovar' russkogo yazyka. Tolkovo-slovoobrazovatel'nyj [New dictionary of the Russian language. Interpretive word-building]: In 2 vols. Vol. 2. P-Ya. Moscow: Russky yazyk Publ., 1088 p. (Biblioteka slovarej russkogo yazyka) (In Russian) Evgen'eva, A. P. (ed.) (1999) Slovar' russkogo yazyka [Dictionary of the Russian language]: In 4 vols. 4th ed. Vol. 3.
P-R. Moscow: Russky yazyk Publ.: Poligrafresursy Publ., 750 p. (In Russian) Ozhegov, S. I. (1949) Slovar' russkogo yazyka [Dictionary of the Russian language]. Moscow: Gosudarstvennoe
izdatel'stvo inostrannykh i natsional'nykh slovarej Publ., 968 p. (In Russian) Ozhegov, S. I. (1952) Slovar' russkogo yazyka [Dictionary of the Russian language]. 2nd ed., correct. and compl.
Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo inostrannykh i natsional'nykh slovarej Publ., 848 p. (In Russian) Slovar'Akademii Rossijskoj [Dictionary of the Russian Academy] (1793). In 6 vols. Vol. 4. M-R. Saint Petersburg:
Imperatorskaya Akademia nauk Publ., 1272 clm. (In Russian) Stoyan, P. E. (1913) Kratkij tolkovyj slovar' russkogo yazyka [Short explanatory dictionary of the Russian language].
Saint Petersburg: V. Ya. Makushkin Publ., 704 p. (In Russian) Ushakov, D. N. (ed.) (1939) Tolkovyj slovar' russkogo yazyka [Explanatory dictionary of Russian language]: In 4 vols. Vol. 3. Moscow: Gosudarstvennoe izdatel'stvo inostrannykh i natsional'nykh slovarej Publ., 1424 p. (In Russian)
References
Basovskaya, E. N. (2013) Sovetskij tolkovyj slovar' kak sredstvo ideologicheskogo vozdejstviya (iz istorii nastrojki instrumenta) [Soviet explanatory dictionary as a means of ideological influence (from the history of tool setting]. In: A. P. Chudinov (ed.). Politicheskaya kommunikatsiya [Political communication]. Proceedings of International Conference. Ekaterinburg: Ural State Pedagogical University Publ., pp. 30-34. (In Russian) Basovskaya, E. N. (2018) Vysokij negativizm kak otsenochnoe sredstvo sovremennogo mediateksta [High negativism as the evaluative tool of contemporary media text]. RSUH/RGGUBULLETIN. Series: History. Philology. Cultural Studies. Oriental Studies, 1 (34): 116-124. DOI: 10.28995/2073-6355-2018-1-116-124 (In Russian)
Bulygina, E. Yu., Tripol'skaya, T. A. (2007) Religioznaya leksika: leksikograficheskaya interpretatsiya ideologicheskoj semantiki [Religious vocabulary: lexicographical interpretation of ideological semantics]. In: Aktual'nye problemy leksikologii i slovoobrazovaniya [Actual problems of lexicology and word formation]. Novosibirsk: Novosibirsk State University Publ., pp. 122-134. (In Russian) Bulygina, E. Yu., Tripol'skaya, T. A. (2015) Yazyk gorodskogo prostranstva: slovar', karta, tekst [Language
of urban space: dictionary, map, text]. Moscow: LRC Publishing House, 240 p. (In Russian) Golubeva, T. M. (2016) Metafora kak yazykovoe sredstvo sozdaniya i aktualizatsii obshchestvennykh ideologij [Metaphor as a linguistic means for producing and actualizing social ideologies]. Vestnik of Lobachevsky University of Nizhni Novgorod, 2: 212-216. (In Russian) Duskaeva, L. R. (2014) Medialingvistika v Rossii: lingvopraksiologicheskaya dominanta [Medialinguistics
in Russia: linguistic praxeological dominant]. Media Linguistics, 1 (4): 5-15. (In Russian) Kartavtsev, V. V. (2011) Filosofema kak element kul'turnogo koda [Philosopheme as an element of the cultural
code]. Bulletin of the Moscow Region State University. Series: Philosophy, 3: 81-86. (In Russian) Klushina, N. I. (2014) Teoriya ideologem [The theory of ideologema]. Political linguistics, 4 (50): 54-58. (In Russian)
Kupina, N. A. (2005) Zhivye ideologicheskie protsessy i problemy kul'tury rechi [Living ideological processes and problems of speech culture]. In: Yazyk. Sistema. Lichnost'[Language. System. Personality]. Ekaterinburg: Ural State Pedagogical University Publ., pp. 90-104. (In Russian) Kupina, N. A. (2015) Totalitarnyj yazyk: Slovar' i rechevye reaktsii [Totalitarian language: Dictionary and speech
reactions]. Ekaterinburg: Ural University Publ., 186 p. (In Russian) Solganik, G. Ya. (2007) Prakticheskaya stilistika russkogo yazyka [Practical stylistics of the Russian language].
Moscow: Academia Publ., 304 p. (In Russian) Chudinov, A. P. (2006) Politicheskaya lingvistika [Political linguistics]. Moscow: Flinta Publ.: Nauka Publ., 256 p. (In Russian)
Shakhovsky, V. I. (2018) Emotsional'naya komponenta kak mezhparadigmal'nyj intekst [Emotional component as interparadigmal intext]. Ecology of Language and Communicative Practice, 1: 14-27. DOI 10.17516/23113499-002 (In Russian)
Shmelev, A. D. (2005) Leksicheskij sostav russkogo yazyka kak otrazhenie "russkoj dushi" [Lexical composition ofthe Russian language as a reflection ofthe "Russian soul"]. In: A. A. Zaliznyak, I. B. Levontina, A. D. Shmelev, Klyuchevye idei russkoj yazykovoj kartiny mira [Key ideas ofthe Russian language picture ofthe world]. Moscow: LRC Publishing House, pp. 25-36. (In Russian)
Сведения об авторе:
Басовская Евгения Наумовна, ORCID: 0000-0002-6867-9326, e-mail: Jeni ba@mail.ru
Для цитирования: Басовская, Е. Н. (2019) Семантическая эволюция слова и формирование медиастилемы (существительное палаг в отечественной лексикографии и публицистическом тексте). Journal of Applied Linguistics and Lexicography, 1 (1), 79-90. DOI: 10.33910/2687-0215-2019-1-1-79-90
Получена 28 января 2019; прошла рецензирование 3 июля 2019; принята 4 июля 2019.
Права: © Автор (2019). Опубликовано Российским государственным педагогическим университетом им. А. И. Герцена. Открытый доступ на условиях лицензии CC BY-NC 4.0.
Author:
Evgeniya N. Basovskaya, ORCID: 0000-0002-6867-9326, e-mail: Jeni ba@mail.ru
For citation: Basovskaya, E. N. (2019) Semantic evolution of the word "tormentor" (the noun palach in the Russian lexicography and journalistic text) and the formation of a mediastyleme. Journal of Applied Linguistics and Lexicography, 1 (1), 79-90. DOI: 10.33910/2687-0215-2019-1-1-79-90
Received 28 January 2019; reviewed 3 July 2019; accepted 4 July 2019.
Copyright: © The Author (2019). Published by Herzen State Pedagogical University of Russia. Open access under CC BY-NC License 4.0.
