CC BY
139
УДК 947.084.5/631
Н.А. Грик
Сельское хозяйство и промышленность:
взаимодействие и взаимозависимость в годы первой пятилетки
Рассматривается комплекс взаимосвязанных явлений, порожденных форсированной индустриализацией и коллективизацией в начале 1930-х гг., которые заложили в фундамент советской экономической системы трудноразрешимые противоречия.
Чрезвычайная политика 1928—1929 гг. подготовила массовую насильственную коллективизацию в деревне в 1930—1932 гг. В это время выстраивание взаимоотношений промышленности и сельского хозяйства приобрело характер откровенного произвола, преобладали волюнтаристски-командные методы, попиравшие элементарные требования экономических законов. Применительно к указанному времени категория «экономическая политика» не соответствовала своему содержанию.
В 1928—1929 гг. партийное руководство отказалось от политики снижения цен на промтовары. В народное хозяйство по плану первой пятилетки направлялось капиталовложений в 2,5 раза больше против предыдущего пятилетия, и в основном в промышленность. Между тем промышленность, транспорт, строительство поглотили средств значительно больше, чем планировалось: вместо 22 млрд руб. по плану — 41,6 млрд руб. [1, с. 53, 57]. Острая нехватка средств во многом покрывалась за счет крестьянства. Советское государство предприняло сокращение денежной массы в деревне, ужесточая взимание недоимки по сельскохозяйственному налогу и другим платежам, требовало досрочной уплаты оставшихся сумм налога, вводило новый сбор — самообложение в размере 20 % сельхозналога, размещало 100-миллионный заем укрепления сельского хозяйства.
Взвинчивание темпов индустриализации вызывало озабоченность в обществе. Известный защитник директивного планирования, один из авторов первого пятилетнего плана С.Г. Струмилин предупреждал, что «отставание сельского хозяйства делает преждевременными разговоры о превращении пятилетки в четырехлетку или даже трехлетку. Не надо делать скороспелых выводов на основании успехов отдельных участков народного хозяйства». Его позицию поддерживали ряд видных деятелей ВСНХ и Госплана [2]. В начале 1930 г. С.И. Сырцов называл темпы «бумажными» и связывал их с революционным энтузиазмом и казенным оптимизмом, который не утруждал себя заботами об устранении недостатков и предпочитал на все смотреть сквозь розовые очки [3]. И среди рядовых сторонников форсированной индустриализации стали появляться сомневающиеся. Так, селькор Л.Н. Бондаренко писал: «Неужели такой ужас можно назвать социализмом? Несправедливость, насилие, взяточничество, холопское высокомерие, намеренное извращение правды в корыстных целях, кастовая обособленность, превышение власти...» [4].
Между тем промышленность не только поглощала намного больше средств, чем намечалось, но и внутрипромышленные накопления оказались почти в два раза ниже плановых наметок. За пятилетку промышленность должна была дать 12 млрд руб. чистой прибыли, а дала лишь 6949 млрд [1, с. 176].
Вот и приходилось усиливать пресс на коллективизируемую деревню. Ее налогообложение становится в годы пятилетки откровенно экспроприационным. Индивидуальное обложение разоряло крестьянские хозяйства. По существу, к середине 1930 г. в деревне не осталось зажиточных хозяйств, но правящий режим продолжал на протяжении пятилетки ежегодно требовать выявления все новых кулацких хозяйств [5]. Даже по официальным советским данным доля перераспределения из сельского хозяйства прибавочного продукта составляла в 1928 г. 18 %, 1930 — 27,5 %, 1931 — 31 %, 1932 — 21,7 % [6]. Не оправдывались надежды сталинского руководства на колхозы. Колхозное и совхозное производство на протяжении 1928—1933 гг. отличалось крайней бесхозяйственностью. Размах ее был уникальным. Например, в информационных сводках 1929 г. о ходе посевных и уборочных кампаний в коллективных хозяйствах отмечалось, что сортировочные машины не отремонтированы или просто валяются по дворам, заносятся снегом (Кострома, Брянск и др.). Отмечалось небрежное, хищническое отношение к семенному материалу со стороны коммун: семена перемалывались на муку, пускались на корм скоту, продавались [7]. ЦК ВКП(б) признавал
низкую производительность труда, недостаточную производственную дисциплину и организацию труда в колхозах, но все объяснял новизной дела [8].
Многочисленные материалы обследований, изучения состояния дел в колхозах и совхозах за 1930—1933 гг., содержащиеся в фонде Наркомзема СССР, однозначно свидетельствуют в пользу массового распространения бесхозяйственности. Весной и осенью 1930 г. специальные бригады наркомата изучали трудовую дисциплину в мясосовхозах Северного Кавказа, Сибири и Казахстана. Все участники проверок указывали на бесхозяйственность, неудовлетворительную постановку учета скота, низкую трудовую дисциплину, на жестокое и безалаберное отношение к животным. Документы указывали на антисанитарное состояние скотных дворов, казенное и недобросовестное отношение к скоту со стороны работников совхозов и колхозников, на недостаток кормов. Не помогало и привлечение многих к судебной ответственности.
Ничем не лучше обстояло дело и в земледелии. Докладная записка о результатах обследования хлебофуражного баланса зерносовхоза «Серп и молот» Хоперовского округа, проведенного в сентябре-октябре 1931 г., указывала на плохую обработку почвы, позднее время посева и хищение зерна. Вообще, проблема с сохранностью зерна была острейшей. В конце ноября 1932 г. наркомат земледелия сообщал о том, что хищения хлеба в колхозах и совхозах не прекращаются и носят по-прежнему массовый характер. Воровали все: рядовые колхозники, рабочие, члены правлений [9].
Конечно, в таких условиях валовая продукция сельского хозяйства даже по данным советской статистики (по отношению к 1913 г.) сокращалась: 1928 г. — 124 %, 1929 — 121 %, 1930 — 117 %, 1931 — 114 %, 1932 г. — 107 %. Но несмотря на падение сельскохозяйственного производства Политбюро наращивало выкачивание средств из деревни. Например, на заседании Политбюро от 24 июля 1931 г., где опросом был определен хлебозаготовительный план для Урала, особо подчеркивалось: «Воспретить всякую дискуссию о хлебофуражном балансе и о плане хлебозаготовок. Преподанный план считать окончательным и воспретить всякие разговоры о пересмотре плана». Аналогичный пункт «Воспретить» был дан Нижне-Волжскому краю и Западной Сибири. Ту же жесткую политику проводили и в 1932 г. Так, 13 сентября И.В. Сталин в телеграмме секретарю Нижне-Волжского крайкома напоминал, что первейшей обязанностью партийной организации края является полное выполнение хлебозаготовительного плана [10]. Суть этой политики, на наш взгляд, точно и цинично выразил нарком снабжения СССР А. И. Микоян в выступлении на октябрьском (1931 г.) пленуме ЦК ВКП(б): «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и прочее, — главное заключается в том, чтобы сказать колхозам: в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план...» [11].
Подобную линию проводила и редакция журнала «Большевик». На страницах журнала утверждалось, что система распределения, не предусматривающая необходимости накопления для обеспечения расширенного воспроизводства колхозов, не предусматривающая выделения неделимых фондов, не содействующая повышению товарности колхоза и не обеспечивающая сдачи товарной продукции государственным и кооперативным заготовителям, является реакционной и должна быть отброшена как вредная, антиколхозная система [12].
В годы пятилетки царил произвол в определении объемов централизованной заготовки зерна, поскольку большевистское руководство оставалось в полной уверенности в том, что хлеб в требуемом для государства количестве у колхозов и единоличников есть. Годовой план и разверстка его по основным экономическим районам утверждались Политбюро. При этом, например, когда выяснилось, что разверстанные по колхозам задания в 1930 г. были, фактически, сорваны, то власти компенсировали это за счет увеличения заготовительных планов для единоличников. Так, управленческие структуры Сибири годовой план по единоличному сектору увеличили до 54,9 млн пудов, а по колхозному сектору уменьшили до 26,2 млн пудов [13].
Вообще хлебозаготовки превратились в настоящий грабеж деревни. В конце пятилетки обозначился все больший налоговый нажим на единоличников, который приводил эти хозяйства к разорению. Их доля в планах хлебозаготовок оставалась высокой. Так, в конце июля 1932 г. Политбюро утвердило план хлебозаготовок (табл. 1) [14].
Данные таблицы показывают не только размах коллективизации, но и заметную роль единоличных хозяйств в хлебозаготовках. Так, в Западной, Ивановской областях и Нижегородском крае план единоличникам превышал задания колхозам. С другой стороны, колхозы в зернопроизводящих районах (Урал, Сибирь) несли основную тяжесть хлебозаготовок.
В целом же единоличные хозяйства РСФСР в конце пятилетки, несмотря на тенденцию своего абсолютного сокращения, продолжали давать более трети централизованных хлебозаготовок. Подобное состояние дел свидетельствовало не только о стремлении сталинского режима ликвидировать единоличные хозяйства, но и о потрясающей неэффективности колхозного производства.
Таблица 1
План хлебозаготовок по некоторым районам РСФСР на 1932 г. (тыс. тонн)
Районы Колхозам Единоличникам
Западная область 45,3 53,0
Московская область 230,0 212,3
Ивановская область 28,0 37,5
Нижегородский край 221,0 254,0
Урал 716,2 70,0
Западная Сибирь 937,0 78,6
Восточная Сибирь 375,0 100,0
Дальний Восток 85,0 29,7
Между тем в январе 1933 г. И.В. Сталин и его окружение праздновали победу колхозного строя, поскольку колхозы продемонстрировали высокую товарность в сравнении с индивидуальными хозяйствами и дали чудесные результаты: при том же урожае заготовки подскочили чуть ли не вдвое (табл. 2) [15]. Вождей нисколько не смущало то обстоятельство, что в это время от голода умирали миллионы селян.
Таблица 2
Производство, заготовки и экспорт зерна в 1926—1932 гг. (млн тонн)
Показатели 1913 г. 1926 г. 1927 г. 1928 г. 1929 г. 1930 г. 1931 г. 1932 г.
Производство 86,8 76,8 72,3 73,3 71,7 83,5 69,5 69,9
Заготовки - 11,6 11,0 10,8 16,1 22,1 22,8 18,5
Экспорт 9,1 0,0 0,0 0,1 0,3 4,8 5,2 1,8
В самом деле, если в 1928 г. при валовом сборе 73,3 млн тонн было заготовлено хлеба 10,8 млн тонн, то в 1929 г. при урожае 71,7 млн тонн было заготовлено 16,1 млн тонн. Однако за 1928—1933 гг. сельское хозяйство деградировало. Грубый переход от системы закупок сельскохозяйственной продукции к принудительной сдаче фиксируемого объема продукции, фактически, разрушил систему товарно-денежных связей между промышленностью и сельским хозяйством. Как и предупреждали экономисты в 1920-е гг., деградация сельского хозяйства во многом усугубила проблемы в промышленности и в целом в народном хозяйстве (табл. 3) [16].
Таблица 3
Прирост или уменьшение (—) экономической эффективности народнохозяйственных затрат в 1928—1932 гг. (%)
Показатели План 1928/29-1932/33 гг. Фактически за 4 года и 3 месяца
Производительность труда 110 41
Себестоимость промышленной продукции - 35 2
Себестоимость строительства - 50 25
Урожайность зерновых 35 -19
Индекс оптовых цен - 17 20
Средний уровень цен по промышленности - 29 27*
Примечание. * — первое полугодие 1932 г.
Таблица красноречиво свидетельствует о том, что запланированная эффективность народного хозяйства обернулась своей противоположностью. Планировали увеличить
урожайность на 35 %, в реальности она упала на 19 %, ставили задачу снизить себестоимость промышленности на 35 %, в итоге она возросла на 2 %.
Основная причина такого финала, на наш взгляд, заключалась в игнорировании экономических закономерностей, в административно-бюрократическом подходе к установлению экономических взаимоотношений с сельским хозяйством. Трудно согласиться с утверждением некоторых исследователей, что при сохранении заинтересованности крестьянина в подъеме производительности удалось бы досрочно выполнить пятилетку. В сложившейся системе координат большевистской политики это было невозможно. Такая трактовка, вольно или невольно, упрощает советскую систему. Сложность и глубину проблемы можно ощутить по социально-экономической динамике (табл. 4) [17].
Таблица 4
Некоторые показатели социально-экономической динамики СССР в конце 1920 — начале 1930-х гг.
Показатели 1927 г. 1928 г. 1929 г. 1930 г. 1931 г. 1932 г. 1933 г. 1934 г.
Энергетические мощности крупной промышленности, млн кВт 2,72 2,97 3,3 3,72 4,34 5,5 6,89 8,29
Поставка тракторов сельскому хозяйству, тыс. шт. * 3,4 9,5 39,2 59,1 46,1 68,7 87,3
Парк комбайнов, тыс. шт. - - - 1,7 6,4 14,5 25,4 32,3
Грузооборот железных дорог, млрд ткм 81,7 93,4 112,9 133,9 152,1 169,3 169,5 205,7
Прирост численности населения СССР: 1-я версия, млн чел. 2-я версия, млн чел. 3-я версия (основная), тыс. чел. 3.0 3.1 2965 3,3 3,1 3066 * 2,8 2745 * 2,6 2410 2,1 1,8 2009 1,6 -0,8 1051 -1,6 -2,8 -5905 0,8 1,0 1369
Смертность населения по 3-й версии, тыс. чел. 3984 3878 4132 4284 4501 4786 11450 3410
Примечание. * — нет сведений.
Таблица недвусмысленно свидетельствует о бурном экономическом росте, с одной стороны, и о цене в человеческом измерении — с другой, хотя и поныне мы не знаем истинных масштабов уничтожения людей в СССР. Современная отечественная историография говорит о кризисе аграрного производства: разрушении основных производительных сил деревни, полной дезорганизации и упадке аграрного производства, «раскрестьянивании» и массовой гибели основных производителей сельскохозяйственной продукции в связи с репрессиями, депортациями и голодом [18].
Рассмотренный материал подтверждает ограниченность возможностей эффективного управления экономикой при социализме. Более того, ни в 1920-е, ни в 1930-е гг. ни сторонники генерального курса, ни его оппоненты справа и слева в партии так и не смогли разработать экономические основы своей социалистической теории.
И все-таки ускоренную индустриализацию осуществили. Поэтому ученые продолжают искать объяснения этому феномену. Одни исследователи приходят к выводу, что террор и массовые репрессии, насаждение атмосферы страха и доноса делали свое дело. Давил на общество жесточайший идеологический пресс [19]. Фонотов А.Г. ввел понятие «мобилизационный тип экономики», которая была нацелена на реализацию прежде всего чрезвычайных целей. Основной системообразующей чертой такой экономики является то, что она функционирует, невзирая на критерии экономической целесообразности и эффективности. Строго говоря, такая экономика не является экономикой, поскольку формируется под влиянием внеэкономических факторов [20]. Павлова И.В. склонна считать, что коренная ломка социальных отношений в конце 1920-х — начале 1930-х гг. была вызвана не потребностями развития страны, а целями самой власти, которая с конца 1920-х гг. тайно осуществляла план перевода страны на режим военного времени [21].
Наше исследование подтверждает, что указанные выводы историков являются приближением к пониманию природы советской экономики и общества. Однако, на наш взгляд,
есть необходимость проводить границу между партийно-государственным аппаратом (ядро революционеров-профессионалов — по В.И. Ленину, орден меченосцев — по И.В. Сталину) и остальным обществом, в 1920-1930-е гг. преимущественно крестьянским. Прежде всего — это совпадение с категорией антисистемы, разработанной Л.Н. Гумилевым. Так, аксиомой сегодня выглядит утверждение об атмосфере конспирации и секретности в 1920-е - начале 1930-х гг. в центральном партаппарате, которые постоянно усиливались, охватывая все новые и новые сферы практической деятельности. За грифами секретности скрывали провалы в экономике, факты разложения, коррупции и прочее [22]. Цинизм и ложь стали неотъемлемыми спутниками политики большевиков. Ярчайший образчик этого речь И. В. Сталина на I съезде колхозников-ударников в феврале 1933 г. в разгар голода [23].
Что касается формирующегося советского общества, то оно в начале 1930-х гг. по менталитету больше напоминало крестьянское. Индустриализацию, как, впрочем, и коллективизацию, по преимуществу делали вчерашние крестьяне, а среди них особо выделялась молодежь. Именно они и сотворили «советское индустриальное чудо».
В колхозах поведение российских крестьян, по выражению Джеймса Скотта, принимало обычные черты для подневольного и принудительного труда во всем мире: работа спустя рукава, непонимание получаемых распоряжений, безынициативность, мелкое воровство, невыходы в поле по утрам. Фицпатрик Ш. обращает внимание на то, что публичные ритуальные действа с участием настоящих крестьян, как, например, съезды колхозников-ударников, на деле служили изображению потемкинской деревни. Роль крестьян в этом спектакле играли профессиональные крестьяне, специализировавшиеся на воплощении образа советского крестьянства. Потемкинские образчики в сталинскую эпоху точно на веру принимать нельзя. Последние следует рассматривать, скорее, как антитезу советской действительности [24].
В советской экономической политике имело место и отторжение сложного. Кредит, коммерческий расчет, подрядные и субподрядные договоры — все это объявлялось капиталистическими методами. Упростительские тенденции существенно влияли на принятие решений в 1930-е гг., поскольку постепенно, но быстро всякое оппонирующее начало исключалось. Из управления сложным процессом индустриализации были вытеснены квалифицированные специалисты, что способствовало утверждению некомпетентного централизованного управления промышленностью и малоквалифицированных исполнителей. Ускоренные темпы индустриализации требовали колоссального количества объемов рабочей силы, что привело к рождению энтузиазма, самоотверженного, бескорыстного труда во имя построения нового общества, жертвованию настоящим во имя будущего и т. п.
В целом, хотя руководство СССР решило поставленную задачу и создало уже в начале 1930-х гг. фундамент мощной индустриальной базы, но цена этого оказалась несопоставимой с результатом. Директивная индустриализация разрушила до основания аграрный сектор, хозяйственные механизмы, что едва сложились до революции, воспроизводила чрезвычайную бедность в стране. Созданная крупная индустрия СССР, не ориентированная на расширение сферы потребления и улучшения качества жизни, как показала история советского хозяйства, оказалась недостаточно эффективной.
Литература
1. Кузьмин В. И. Исторический опыт советской индустриализации / В. И. Кузьмин. - М. : [б.и.], 1969.
2. Экономическая жизнь. - 1929. - 5 и 15 сентября.
3. Сырцов С. Задачи партии в деревне / С. Сырцов // Большевик. - 1930. - № 5. -С. 53.
4. «Социализм — это рай на Земле» (Крестьянские представления о социализме в письмах 20-х годов) // Неизвестная Россия. ХХ век. Книга третья. - М. : [б. и.], 1993. - С. 219.
* Глава дипломатической миссии Чехословакии в Москве Й. Гирса в 1926 г. писал в Прагу: «Беспримерное лицемерие, ложь, тщательно продуманные мистификации, которые, будучи по своей природе глубоко безнравственными, тем не менее позволили Сталину обманными маневрами постоянно укреплять свое положение в партийном аппарате, вводить в заблуждение десятки и сотни более доверчивых, щепетильных и честных людей» // Шишкин В. А. Россия в годы «Великого перелома» в восприятии иностранного дипломата. - С. 73.
5. Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 1.: Этапы и методы ликвидации крестьянского хозяйства. 1930-1940 гг. : хроникально-документальный сборник. - Новосибирск : [б.и.], 2000. - С. 13-16.
6. Барсов А.А. Баланс стоимостных обменов между городом и деревней / А.А. Барсов.
- М. : [б.и.], 1969. - С. 138.
7. Информационная сводка о ходе посевных и уборочной кампании на местах. Февраль-июль 1929 г. // Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 7486. Оп. 37. Д. 55. Л. 8, 10.
8. КПСС в резолюциях. - Изд-е 8-е. - Т. 4. - С. 346.
9. РГАЭ. Ф. 7486. Оп. 19. Д. 59. Л. 17, 18, 24, 27, 28, 30; Д. 193. Л. 33, 35, 36; Оп. 37. Д. 194. Л. 310, 312, 314, 315; Д. 238. Л. 9-11, 23.
10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 162. Д. 10. Л. 128, 129; Оп. 3. Д. 899. Л. 6.
11. Октябрьский пленум ЦК ВКП(б) 1931 г. Стенографический отчет. Печатный текст // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 2. Д. 484. Л. 60.
12. Давыдов Д. Распределение доходов в колхозах / Д. Давыдов // Большевик. - 1931.
- № 6. - С. 69.
13. Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 2. Формы и методы централизованных хлебозаготовок. 1930-1941 гг. : хроникально-документальный сборник. - Новосибирск : [б.и.], 2002. - С. 17, 67, 69.
14. Протокол Политбюро № 109. 23 июля 1932 г. // РГАСПИ. Ф. 17. ОП. 3. Д. 893. Л. 49-51.
15. Шмелев Н. На переломе: перестройка экономики в СССР / Н. Шмелев, В. Попов. -М. : [б. и.], 1989; Кузьмин В. И. Исторический опыт советской индустриализации / В. И. Кузьмин. - М. : [б.и.], 1969. - С. 154; Колганов А.И. Путь к социализму: трагедия и подвиг / А.И. Колганов. - М. : [б.и.], 1990. - С. 37.
16. Орлов Б.П. Истоки перестройки / Б.П. Орлов // ЭКО. - 1989. - № 5. - С. 13.
17. Смирнов В.С. Экономические причины краха социализма в СССР / В.С. Смирнов // Отечественная история. - 2002. - № 6. - С. 97.
18. Зеленин И.Е. Введение (Кульминация крестьянской трагедии) / И.Е. Зеленин // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939 : документы и материалы. - В 5 т. - М. : [б.и.], 2001. - Т. 3. - С. 35-37; Отечественная история. - 2002. -№ 6. - С. 200-201.
19. Власть и оппозиция. Российский политический процесс ХХ столетия. - М. : [б. и.], 1995. -С. 156.
20. Фонотов А. Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному / А. Г. Фонотов. - М. : [б.и.], 1993. - С. 125.
21. Павлова И. В. Механизм власти и строительство сталинского социализма / И. В. Павлова. - Новосибирск : [б.и.], 2001. - С. 109, 201.
22. Никулин В.В. Власть и общество в 20-е годы. Политический режим в период нэпа. Становление и функционирование (1921-1929 гг.) / В.В. Никулин. - СПб. : [б.и.], 1997. -С. 54-55; Орлов И. Б. Новая экономическая политика: история, опыт, проблемы / И. Б. Орлов. - М. : [б.и.], 1999. - С. 83.
23. Сталин И.В. Соч. - Т. 13. - С. 245-247.
24. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня / Ш. Фицпатрик. - М. : [б.и.], 2001. - С. 12, 27.
Грик Николай Антонович
Зав. каф. истории и социальной работы, д-р ист. наук, проф. ТУСУРа Телефон: (3822) 51 38 01 Эл. почта: grik_na@ mail.ru
N.A. Grik
Agriculture and the industry: interaction and interdependence within the first Five-Year Plan
The complex of the interconnected phenomena which have arisen in the beginning of 1930th during the forced industrialization and collectivization is considered. Their critical analysis from the point of view of formation of the Soviet economic system is spent.
